Полная версия:
Великая Отечественная война – вчера и сегодня
А к Православию Ягода относился так: в предбаннике его бани находились иконы. Он раздевался, стрелял в них и шел мыться с товарищами. Может быть, получив расстрельный приговор от бывшего семинариста Джугашвили-Сталина, он вспоминал об этих выстрелах…
Лев Давыдович Троцкий называл Ягоду усердным ничтожеством. Но всякое ничтожество тоже имеет право на полёт мысли. Как говорил Солоневич: у каждого барина есть своя мечта о белых розах. Ягода создал своему садоводу Иванову все условия для плодотворной научной работы.
С 1927 года и вплоть до своей смерти в 1932 году Илья Иванович Иванов занимался своими опытами. Все они покрыты непроницаемой завесой секретности. Известно только, что наш биолог привлекал добровольцев из числа женщин. Разочаровавшись в самках шимпанзе, учёный решил испытать на прочность человеческие организмы. Женщины должны были посредством искусственного оплодотворения забеременеть от обезьян самцов. Однако, неудачи в оплодотворении искусственном привели к идее оплодотворения естественного.
Для этой цели в Сухуми даже привезли молодого орангутанга. Но все затраты и хлопоты не дали никаких результатов. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в конце 1930 года лаборатория в Сухуми была расформирована. Этому предшествовало, по слухам, самоубийство комсомолки-доброволки, которая решилась ради науки и грядущего преобразования человечества, его вечной молодости преодолеть свой девичий стыд, человеческое достоинство, наконец инстинкт безопасности и вступить в половой контакт с обезьяной, проще говоря – согрешить с ней.
Собственно говоря, гибель одной девушки для некоторых вождей мирового пролетариата ничего не значила. Их точку зрения в конце 20 годов ХХ в. чеканно выразил «Буревестник» революции Максим Горький: «Следует пожертвовать сотней человек ради опытов, которые дадут жизнь и молодость тысячам и тысячам людей». Иными словами, все для светлого будущего. Но, как сказал Мандельштам, «И то, что будет – только обещанье». Дело в другом: факир был пьян и фокус не удался. Иванову не простили неудач, авантюризма и откровенной халтуры. Возможно, лавочку прикрыли по воле Сталина, вообще с неодобрением относившемуся к подобным экспериментам, от которых попахивало волюнтаризмам и троцкизмом. Но на Беломорканал Иванов не попал: помогли высокие покровители. Дерзкого биолога отправили в Алма-Ату. В этом городе он работал в Казахском ветеринарном институте. В марте 1932 года Илья Иванович Иванов умер от сердечного приступа.
Скрещивание человека с обезьяной закончилось полным провалом. Великому Комбинатору не помогли ни поддержка Розанова, ни благосклонность Горбунова, ни деловое участие Ягоды.
С Божией стихией, как известно, не совладать и царям, не то что профессорам или даже вторым заместителям наркома ОГПУ. Богозданные законы природы вынесли свой приговор относительно межвидовой рождаемости – окончательный и обжалованию не подлежащий.
И, наконец, в Бухенвальде врачи, такие, как датский экспериментатор и авантюрист Карл Вернет проводили эксперименты с половыми органами, в т.ч. и их пересадку заключенным. Позднее, с помощью врачебной круговой поруки Карл Вернет смог сбежать от заслуженного возмездия и оказаться в Бразилии, где смог устроить себе частную клинику благодаря мистификации с идеей «искусственной железы». В общем, перед нами почти такой же авантюрист, как Воронов.
Вот какие личности стоят за благостным ликом профессора Преображенского. И вот чему он служил. Надеюсь, читателям понятно, что при своей внешней консервативности и любви к порядку и комфорту Филипп Филиппович Преображенский – самый радикальный революционер. Швондер ему и в подметки не годится. Потому что «самый главный дурак» – председатель домкома работает на поверхностном уровне: пытается перестроить общественные отношения – надстройку, говоря по марксистски, при этом делает это глупо, примитивно и суетливо, настоящая жизнь все равно утекает из под его рук, как вода из под пальцев. Но об этом – в следующей публикации. А вот Филипп Филиппович работает на глубинном уровне, с базисом, пытаясь переделать самую природу человека. Это – глубинная и куда более страшная революция. Ленин, Троцкий и Свердлов были бы невозможны, если бы в свое время не появился Чарльз Дарвин с его теорией происхождения человека от обезьяны, а значит с целым веером криминальных возможностей. И не только бесплодных попыток скрестить человека с обезьяной. Но с куда более «плодотворными» теориями – атеизма, материализма, расизма и, отметим, социо-дарвинизма, неразрывно связанного с такой квази-наукой, как евгеника. А ей то и предан всей душой Филипп Филиппович: «Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался!»
А теперь небольшой экскурс в то, откуда пошла есть евгеника и к каким последствиям она привела. Родоначальником ее явился некий Фрэнсис Гальтон, двоюродный брат пресловутого Чарльза Дарвина. Именно Гальтон придумал термин «евгеника». Под евгеникой он подразумевал научную и практическую деятельности по выведению улучшенных cортов культурных растений и пород домашних животных, а также по охране и улучшению наследственности человека. У читателя появляется вопрос: ну и что, разве это не благородная деятельность, которой занимается и генетика и селекция? Не скажите: Гальтон считал, что существуют народы с положительным набором генетических признаков и соответственно с набором отрицательных. Соответственно, первые имеют полное право управлять вторыми. Галь-тон намеревался сделать евгенику, которая, по его мнению, подтверждала право англосаксонской расы на мировое господство, «частью национального сознания, наподобие новой религии».
Да и сам Дарвин баловался идеями социального дарвинизма. Вот что он пишет: «В недалёком будущем, возможно, уже через несколько сотен лет, цивилизованные расы целиком вытеснят или уничтожат все варварские расы в мире».
Однако, даже если Вы – добрый англичанин, не надейтесь, что это автоматически дает вам право управлять миром. Ведь Гальтон проводил не только расовое, но и социальное членение общества. Соответственно, если Вы принадлежите к классу предпринимателей, или к дворянству, если Вы – джентльмен, значит у Вас подходящее происхождение, должный набор генетических признаков, дающих Вам право на мировое господство. Напротив, если Вы – бедняк, значит – сами виноваты, у Вас дурная наследственность. Значит – ваше место внизу, все в порядке. А вообще-то бедняков и бродяг лучше стерилизовать.
В ХХ в. подобные идеи вышли на государственный уровень. Программа стерилизации бродяг, преступников, алкоголиков, сумасшедших была запущена в США несколько раньше Гитлера: он явился лишь учеником англичан и американцев, хотя учеником способным.
В 1932 году один из ученых специалистов-евгеников прямо заявил следующее:
«Нет никакого сомнения, что если бы в Соединенных Штатах закон о стерилизации применялся бы в большей мере, то в результате меньше чем через сто лет мы ликвидировали бы по меньшей мере 90 % преступлений, безумия, слабоумия, идиотизма и половых извращений, не говоря уже о многих других формах дефективности и дегенерации. Таким образом, в течение столетия наши сумасшедшие дома, тюрьмы и психиатрические клиники были бы почти очищены от своих жертв человеческого горя и страдания.
Адольф Гитлер распространил этот принцип не только на пауперизированный и преступный мир, но и на целые народы. По его приказам стерилизовали умственно больных, преступников, а также евреев, цыган и т.д. Но стерилизации оказалось недостаточно и тогда в ход пошла эвтаназия – блаженная смерть или благостное убийство. По приказу Гитлера физически уничтожались умственно отсталые граждане Германии, а затем и других стран, в том числе и на оккупированной территории Советского Союза.
«Ну и что?» – спросите вы. Все это т.н. негативная евгеника, а профессор Преображенский – сторонник евгеники позитивной, улучшающей, прогрессивной. Дорогие друзья, уже сам факт истребления Шарикова в конце повести показывает, что увы, профессор Преображенский и его верный ассистент Борменталь не были чужды негативной генетики – истребления лиц не соответствующих известным параметрам. И по своим воззрениям, увы, профессор Преображенский вполне вписывается в идеологию социал-дарвинизма.
К чему такие соблазнительные биологические экскурсы?» – могут спросить меня просвещенные читатели. Отвечаю: в силу той страшной биологической революции, которую мы наблюдаем. В силу грандиозного развития биотехнологий, генной инженерии, огромных успехов медицины и биологии в целом с одной стороны. И в силу потрясающей общественной безнравственности и преступной глупости в этом вопросе – и не только за рубежом, но к сожалению и у нас в России. В девяностые годы как дикую нелепицу я выслушивал рассказ одного архимандрита о его православном друге в Америке, тяжело страдавшем от своего начальника, который решил стать… начальницей. Но сейчас в Государственной Думе пресурьезно дебатируется возможность о внесении закона о замене двух полов – мужского и женского на…пять. «Что это значит?» – спросил один недалекий депутат. «То, что в Госдуме будет пять туалетов» – ответили ему. Да, как справедливо заметил профессор Преображенский, разруха не в клозетах, а в головах граждан. Добавим, в этой головной разрухе Филипп Филиппович поучаствовал изрядно.
Ведь начинают революцию благостные профессора и писатели-«старики в душистых сединах», интеллектуалы – разные там человеколюбы Руссо, Толстые, Милюковы, Дарвины, Вороновы и Ивановы. Ее лишь заканчивают мясники типа Фуше и Ягоды, уголовка вроде Клима Чугункина или местечковая шушера, наподобие Швондера. И сын кафедрального протоиерея Преображенский – символ. Как духовной подготовки революции, так и февраля 1917 года.
Вероятно, многие читатели вознегодовали на меня за бездоказательное обвинение профессора Преображенского в социал-дарвинизме. Ну что же, время представлять доказательства.
Вот фрагмент из диалога Борменталя и Преображенского:
«Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год, упорно выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар».
Итак, для Преображенского человечество делится на мразь и гениев. Мразь тоже нужна, но она вроде навоза, на котором произрастают гении. Чем не социо-дарвинизм?
Родя Раскольников вероятно тихо закурил бы в кустах от зависти, услышав слова профессора Преображенского, поскольку булгаковский герой подвел под его деление мира на «обыкновенных», пребывающих в законопослушании, и «необыкновеннных», – тех, кому закон не писан, мощное теоретическое обоснование – биологию и законы наследственности. И в этом достопочтенный профессор следовал известной традиции, прежде всего английской, которая, в конечном счете, привела к Гитлеру и гитлеровскому геноциду. Как считает британский ученый Пол Хейз, «именно английские социал-дарвинисты подарили своим нацистским последователям оправдание…». По мнению Хейза именно британский биолог Бенджамин Кидд установил взаимосвязь между естественным отбором (упорным выделением по профессору Преображенскому) и процветанием нации – эту идею, с незначительными изменениями, перенял у Кидда гитлеровский идеолог Альфред Розенберг. Из киддовской «науки о власти» Гитлером были усвоены представления о «закономерностях», в соответствии с которыми сама природа при помощи механизма «социальной наследственности» низводит какой-то народ до уровня «низшей расы» – причем эту «социальную наследственность» может регулировать и государство, и напротив – возводит до высшей. По мнению Хейза, самое сильное и самое продолжительное влияние на фашистов оказало расистское направление социал-дарвинизма, которое создал Карл Пирсон (бывший колониальный чиновник, а затем – до 1933 года – профессор евгеники в Лондоне), ратовавший за «борьбу расы против расы и выживание сильнейшей расы».
Ну а то, что для профессора Преображенского не только люди, но и народы и расы не равны, показывают следующие его слова, веющие нескрываемым презрением в адрес собственного народа: «Двум богам нельзя служить! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более людям, которые вообще, отстав от развития европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны!»
Отметим, что советский опыт показал, что возможно. Поскольку испанским детям во время гражданской войны 1936-39 г. помогали, в том числе, и простые советские граждане, из тех, кто подметали трамвайные пути. А насчет отставания от европейцев.... Известный экономист Тьерри в 1913 году писал: «Еще 20 лет и Россия перегонит в своем развитии все страны мира». Но если мерить все Европой и смотреть на мир европейскими глазами, исполненными расистского русофобского презрения, то можно и не такое сказать.
Характерен эпизод, когда профессор Преображенский выказывает свое отрицательное отношение к благотворительности, отказываясь пожертвовать полтинник на детей Германии: «Хочу предложить вам, – тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, – взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налетом.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Равнодушен к ним.
– Жалеете отдать полтинник?
– Нет.
– Так почему же?!
– Не хочу.
Помолчали.
– 3наете ли, профессор, – заговорила девушка, тяжело вздохнув, – если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом, – блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась, – лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать.
– А за что? – с любопытством спросил Филипп Филиппович.
– Вы ненавистник пролетариата, – горячо сказала женщина.
– Да, я не люблю пролетариата, – печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку».
Можно, конечно, прочитать этот текст и так, что профессор Преображенский поступает так, чтобы отшить Швондера со товарищи полностью и окончательно, чтобы «умереть» для них. Но в первой части мы уже говорили о приверженности профессора Преображенского евгенике и идеям Гальтона. Так вот, с точки зрения Гальтона, социальные институты, такие как благотворительность и психиатрические больницы в демократическом обществе в высшей степени вредны, ибо позволяют худшим людям выживать и размножаться быстрее представителей элиты, и если не исправить эту ошибку, то общество скоро будет наводнено «худшими» людьми. Дарвин прочитал работу своего кузена с интересом и посвятил несколько разделов своей книги «Происхождение человека и половой подбор» обсуждению идей Гальтона, в которой согласился с целым рядом его идей.
Не одинок профессор Преображенский и в своей нелюбви к пролетариату. Вот как отзывался об английском рабочем классе известный мыслитель Томас Карлейль. Для него английские бедняки – бесчисленные скоты», «бездушные твари, отребье, обезьяньи рожи, чертовы рыла… собачьи морды, тяжелые и угрюмые бычьи головы».
Такие же слова находили для них Хьюстон Стюарт Чемберлен и Адольф Гитлер.
В воинственном и иерархическом обществе, о котором мечтал Карлейль, работал миллион черных рабов, а править ими должна была сотня тысяч белых рабовладельцев – совсем как у Гитлера и главы СС Генриха Гиммлера, планировавших ввести подобные порядки на территории побежденной России.
Теперь о символике имени «Преображенский» как преобразователя действительности. Профессор действительно пытается ее изменить кардинально: как минимум повернуть время вспять. А по максимуму создать нового человека – из животного. На память приходит образ Фауста, или Вагнера, создающего человека из пробирки – гомункула. Но к профессору Преображенскому вполне подходит другой образ – раввина Льва, или Махараля Йехуды Бен Бецалеля. С помощью тайных заклинаний он создал из куска глины голема, или робота, который был должен носить воду для синагоги, убирать и защищать ее. Но однажды, когда раввин уехал из Праги на время, а неудачливый ученик забыл заклинания, голем вышел из повиновения и стал все крушить в синагоге. Вовремя приехавший раввин заклинаниями обратил голема в изначальный прах, подобно тому, как Преображенский вновь превратил Шарикова в пса.
Таким образом, в «Собачьем сердце» мы наблюдаем основные черты еврейской легенды, тем более что профессор Преображеский не случайно сравнивается с ветхозаветным пророком.
Итак, Преображенский создает гомункула, нового человека. Но его он не любит. Шариков его раздражает, как неожиданный результат, а точнее, как нежеланный ребенок. Ругая Шарикова, он не отделяет главного от второстепенного – приставания к Зине от лакированных сапог. Особенно комичен и странен наезд профессора на имя и отчество своего подопечного – Полиграф Полиграфович. Имя «Полиграф» ничем не отличается от многочисленных Елпидифоров, Анемподистов, Акакиев и т.д., чьи имена украшали русскую действительность ΧΙΧ – начала ХХ в., а начальник царского конвоя Николай Иванов вообще носил отчество «Иудович». Ведь давались имена по святцам, по святому дня, когда родился младенец и поэтому весьма странно от сына кафедрального протоиерея видеть столь резкую реакцию на звучное греческое имя, буквально значащее «многопишущий», оказавшееся пророческим в свете его доноса на профессора. Особенно характерен диалог за столом в связи с Каутским: Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
«– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
– Да не согласен я.
– С кем? С Энгельсом или с Каутским?
– С обоими, – ответил Шариков.
– Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
– Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все – да и поделить.
– Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал.
– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь.
– Да какой тут способ, – становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, – дело не хитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
– Ну что ж, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
– Тридцати девяти человекам, – тотчас ответил Борменталь.
– Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам – 3ину и Дарью Петровну – считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей, потрудитесь внести.
– Хорошенькое дело, – ответил Шариков испугавшись, – это за что такое?
– 3а кран и за кота, – рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
– Филипп Филиппович, – тревожно воскликнул Борменталь.
– Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорван прием. Это нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны… Кто убил кошку у мадам Полласухер?! Кто…
– Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, – подлетел Борменталь.
– Вы стоите на самой низшей ступени развития, – перекричал Филипп Филиппович, – вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, а вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать советы космического масштаба и комической же глупости о том, как надо все поделить, и вы в то же время, наглотались зубного порошку!..
– Третьего дня, – подтвердил Борменталь.
– Ну, вот-с, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, – кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? – что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
– Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
– Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
– Ну, что же. Ну, Швондер и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался.
– Я вижу, как вы развились после Каутского, – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал кнопку в стене. – Сегодняшний случай это показывает как нельзя лучше! 3ина!
3ина прибежала бледная.
– 3ина! Там в приемной… Она в приемной?
– В приемной, – покорно ответил Шариков, – зеленая, как купорос.
– 3еленая книжка…
– Ну, сейчас палить! – отчаянно воскликнул Шариков. – Она казенная, из библиотеки!!
– Переписка – называется… как его?.. Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина повернулась и улетела».
С фактологической точки зрения вроде бы все верно. С педагогической точки зрения ценность этой беседы нулевая. Точнее отрицательная. Два высокообразованных ученых эскулапа загоняют Шарикова в угол, не давая ему никакой возможности для отступления или хотя бы для почетной капитуляции. А ведь известно, что в угол нельзя загонять не только человека, но и крысу, она обязательно бросится. А человек и подавно. Тем более, если к нему обращаются вот так: «Вы стоите на самой низшей ступени развития, – перекричал Филипп Филиппович, – вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, а вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать советы космического масштаба». Иными словами для него Шариков – унтерменш.
Не хочется произносить страшное слово «расизм», но, увы, именно это исповедует Филипп Филиппович, который думает, что несет «бремя белых». И при этом несет его с фанатической верой: ведь с казенной книжкой можно разобраться и по иному – вежливо вернуть ее Швондеру. Со змеиной улыбкой и комментариями насчет того, как развивается его подопечный после Каутского. А профессор Преображенский устраивает какое-то аутодафе в духе Торквемады. Или тех же нацистов, сжигавших коммунистические книги. Впрочем, и сами коммунисты были не лучше, сжигая церковные книги и иконы. Таким образом, Преображенский становится на одну доску со Швондером.
Линия Преображенского понятна: он воображает себя Робинзоном, а Шарикова – Пятницей. (Надо бы Робинзона дать почитать – думает он). Но оба они явно не соответствуют этим ролям. Сама по себе традиция просвещенного мудреца, пытающегося воспитать неблагодарного дикаря, не нова, она идет еще со времен Шекспира: Просперо и Калибан. Но только такие Просперо с ΧV по середину ΧΙΧ в. перевезли около 13 миллионов черной кости (рабов-негров) из Африки в Америку и Европу. Вдвое-втрое большее число погибло при ловле или умерло по дороге, пойдя на пищу акулам. А остальные, приобщенные к премудрости Просперо? Очень хорошо выразился о неграх мой один западный знакомый, долгие годы проживший в Африке: «Негр – замечательное существо в своей среде – добродушное, открытое, верное, преданное. Когда он сталкивается с европейской цивилизацией, то, не имея к ней иммунитета, он становится хуже европейцев». Отношения выстраивались далеко не всегда по типу Робинзон-Пятница. Так что было над чем задуматься профессору Преображенскому относительно того, почему милейший пес стал паршивым человеком: здесь работает не только наследственность Клима Чугункина, да и Швондер в процессе воспитания Шарикова играет далеко не первую скрипку.
В противостоянии Швондера и Преображенского много зеркального. Временами они выступают, как близнецы-братья, только не как Каин и Авель, а скорее как Каин и Ламех. Швондер в газетной статье призывает на голову Преображенского карающий меч пролетарской диктатуры. Преображенский хочет то застрелить Швондера, то повесить его. Прямо продолжение гражданской войны. А за что они борются?
При всей неприглядности облика Швондера, его идеалы понятны: это свобода, равенство, братство и социальная справедливость. Москва задыхается от переселения, людям жить негде, а тут буржуй расселся в семи комнатах. Мало ли что он работает: не работает он вовсе, а наживается на пороках человеческих. Для Швондера единственным аргументом является «броня» с высоких инстанций, для него совершенно непонятная и возмутительная. Проще и по современному говоря, «блат» и «крыша».
