За солнцем

По пути домой Анкарат пытался отвлечь друга, но отчётливей разговоров была нутряная тяжесть его стыда.

– Знаю, – сказал Гриз в одно из таких возвращений, – все считают меня паразитом и приживалой. Я могу найти работу в квартале, но знаю: если сделаю так, никогда уже не вернусь к магии. Это единственный шанс, пусть Килч хотя бы меня испытает!..

– Я не считаю.

– Что?..

– Не считаю тебя… кем ты там сказал. И зачем тебе испытание Килча? Только тебе решать, чем заниматься.

Гриз усмехнулся:

– Тебе всё легко. Но ведь делаешь, что он скажет.

Анкарат разозлился, хотел стукнуть его, но они шли по верёвочному мосту, пропасть дышала жаром, драться здесь было бы глупо. А когда добрались до твёрдого камня, Анкарат решил: в чём-то Гриз прав и бить его несправедливо.

Испытывать Гриза Килч действительно не спешил, да и в доме остаться позволил без радости.

Конечно, разрешать или запрещать могла только мама, ведь дом принадлежал ей.

Но её настроение слишком часто менялось. Она то окружала Гриза заботой, как гостя из далёкой страны, то забывала – даже если видела прямо перед собой. А иногда взгляд её вдруг заострялся, опасный и ясный:

– Я помню, ты обещал настоящую клятву. Где же?..

Голос её шелестел, как песок с приближением бури, свет глаз выворачивался тёмной и злой стороной. Анкарат знал, как опасен плохой свет её глаз, и спешил увести Гриза – причин и дел для этого всегда хватало.

В тот раз набирали воду в дальнем колодце. Он притаился в каменном тупике, под высохшим деревом, осыпанным высохшими плодами, – и Гриз вдруг решился спросить:

– О какой клятве она говорит? – Спрашивал тихо, смотрел чёрно и цепко.

Анкарат нахмурился, зло крутанул ворот колодца. Металл длинно скрипнул, цепь загремела. Что тут ответишь?

– Про это нельзя рассказывать.

Ледяная вода с грохотом опрокинулась в бочку. Солнце плавило воздух. Анкарат черпнул холод, бросил себе в лицо – очнуться, не думать о клятвах и тайнах. Но отвлечься не мог – взгляд Гриза не сдвинулся, не смягчился.

– Почему нельзя? Мы же друзья.

– Никто из моих друзей таких вопросов не задаёт.

Гриз помедлил. А потом объяснил:

– Это потому, что они не видят того, что я вижу.

– Ну так увидь вместо тупых вопросов, – огрызнулся Анкарат, вновь раскручивая ворот.

– Так будет нечестно, – отозвался Гриз невозмутимо.

– Хочешь честно? – Анкарат бросил свою работу, ведро загрохотало о стены колодца, ударилось о воду. – Тогда рассказывай, что случилось с твоими родителями, кто эта баба из пещеры? Что такой великий колдун делал в каньонах?

Гриз побледнел. Рука его дёрнулась к воротнику, но теперь спрятать лицо бы не получилось: одет он был в одну из старых рубашек Анкарата, слишком для Гриза широкую, но зато крепче прежней. Тишину резали стрекот цикад да отголоски шума ремесленных лавок.

Анкарату молчание не понравилось, скребло по рёбрам железным гребнем. И что теперь? Извиниться? Вот ещё. Гриз сам виноват, нечего было лезть.

Вернулся к колодцу и принялся вновь крутить ворот. Хочет – пусть и уходит. Подумаешь, огонь он увидел. Килч-то работать его не берёт! Только гоняет по тупым поручениям вместе с Анкаратом. А значит, никакой Гриз и не колдун, всё наврал.

– Я расскажу.

Пока Гриз говорил, медленно выцеживая слова, солнце сдвинулось. Высохшая тень дерева разрослась, тени сухих плодов потяжелели. Анкарат успел наполнить все четыре бочки, отдыхал, прислонившись к тележке, – а Гриз рассказывал.

Его мать была из семьи торговца. И ничем особенным эта семья не отличалась: отец, мать и дочка. Ничем – кроме печати неудач. Как ни старался торговец скопить денег на дом, вечно их не хватало, что-то подтачивало любое его начинание. Семья жила в странствиях, брела от города к городу, и в каждом новом поселении торговец искал способ разбить печать или хотя бы уйти от судьбы. Но, как и бывает с такими печатями, разрушить её смогла только кровь. Однажды на повозку напали бандиты, убили всех, кроме девочки, что стала в будущем матерью Гриза. Её решили продать – остальные товары были совсем никчёмны.

Но печать и правда разбилась – девочку спасли люди древнего народа и оставили у себя, ведь она родилась в дороге, а значит, слышала Путь. Со временем она и правда научилась слышать, детство подёрнулось пылью, пролитая кровь впиталась в землю. Девочка помнила только, как раскололась печать, переломилась судьба. Ясная жизнь начиналась стуком копыт и голосами нового племени, их шатрами, песнями, заклинаниями.

В новой жизни она подружилась с другой девчонкой, одной из учениц шаманки, по имени Атши. Да так крепко подружилась, что они объявили друг друга сёстрами и не вспоминали о разной крови. Никто не вспоминал.

До того дня, когда племя остановилось возле Медного города. Люди древнего народа без особой причины в города не заходят. Но мать Гриза уговорила Атши сбежать с нею вместе, чтобы взглянуть на ярмарку. Там они встретили отца Гриза – и в племя уже не вернулись.

Атши уговаривала, убеждала, грозила: «Уйдёшь от нас, и печать вернётся», – но любовь разгорелась сильней благодарности за спасение. А названное сестринство оказалось сильнее шаманских клятв.

Кончилось это плохо.

Отец Гриза был контрабандист. Жизнь его окружала весёлая и опасная, яркая и хмельная. Да только Город Старшего Дома – совсем не то, что другие города земли. Когда троица добралась сюда, отца Гриза поймали и заклеймили, отправили работать в каньоны. «Предупреждала тебя», – говорила Атши сестре. Печать и правда вернулась – самая настоящая, вплавленная в запястье её любимого. Мать Гриза только серела, всё больше плакала. Атши тоже было нелегко – без дороги кровь древнего народа темнеет, сгущается ядом безумия. Но ради сестры Атши удерживала сознание ясным, повторяла те ритуалы, что помнила, вырезала охранительные знаки – по стенам и по своей коже.

Через несколько лет после рождения Гриза его родители решились бежать из каньонов. Отец отдал все деньги за волшебное средство, что должно было смыть клеймо. Гриза оставили Атши, пообещав забрать их обоих, – отец верил в какое-то новое дело, новую, счастливую судьбу.

Гриз не знал, что с ними потом случилось. Может быть, на границе каньонов из клейма вырвалось пламя Дома и сожгло беглецов. Может, обвал убил обоих в туннелях или оборвался один из мостов.

А может, они и правда сбежали, зажили где-то счастливо. Конец истории зависел от настроения Атши.

– Почему же она не ушла из каньонов? Не вернулась к своим?

Гриз помолчал, уставившись в землю. Потом произнёс – чужим, заветренным голосом, наверное, повторяя чужие слова:

– Простой человек может сменить судьбу много раз. Но уйти с Пути можно только навсегда. Тот, кто возвращается, для них другой человек, чужак. Её бы не приняли.

– Несправедливо.

Гриз вздохнул – приглушённо, как из-под тяжёлого камня.

Домой возвращались молча.

История растревожила Анкарата. Как помочь Атши? Без настоящей работы Гриз никак не мог облегчить её участь.

В мастерской Килча качался сумрак. Свет магических ламп и живой огонь искристыми вихрями кружили над амулетами. Пахло дымом, нет, множеством разных дымов – сухих и масляных, багряных и белых. Чтобы заключить в амулет искру волшебства, нужно было сжечь живую руду, расплавить металл, поймать душу и суть нужного элемента, найти подходящий знак. Когда-то – очень давно – мама рассказывала об этом, хотела, чтобы Анкарат научился. А потом раздумала, сказала – не приближайся, это не для тебя, у тебя другая судьба.

– Когда ты уже решишь? Будешь его учить?

Из волн мрака блеснуло увеличительное стекло, мелькнули руки в защитных перчатках.

– Я ведь просил, – кашлянул Килч, – не нужно сюда врываться…

– Отвечай!

Килч отложил работу. Амулет затрещал, как уголь в костре. Зашипел и стих.

– Всё не так просто. Я не могу доверить искусство своей семьи мальчику, который выучил пару знаков и решил, что может колдовать. Даже если это твой друг и ты ему веришь. Думаю, и в дом его пускать не следовало.

– Это не тебе решать! – обрубил Анкарат. Килч не ответил, лишь амулеты опасно сверкнули. Анкарат заговорил тише – если шуметь и ругаться, ничего не получится. – Хоть испытай его! Не доверяй никаких тайн. Если обманет – я с ним разберусь, обещаю!

И, не выдержав, рассказал, что узнал от Гриза.

Килч всё молчал. Мрак плыл мимо, душистый и плотный. Анкарат вдруг увидел, как амулеты ловят блики подземного солнца.

– Красивая история, – отозвался Килч наконец. – Ладно. Пусть приходит завтра. Посмотрим, что из этого получится.

Сказал с улыбкой, но улыбкой почти обречённой.

«Разозлился, наверное, что я ему нагрубил. А как ещё убедить!»

В дверях Килч окликнул его:

– Ты-то сам не хочешь учиться?

– Нет! У меня другая судьба.

Когда свет её глаз был хорошим, она говорила:

«Ты будешь сражаться, никого не найдётся сильней и отважней, не только в Городе Старшего Дома, нет, до самого края земли – и дальше, и тогда все увидят, они увидят, и он увидит!..»

А когда свет становился плохим, говорила другое:

«Всё, всё разрушил, я вижу – это словно проклятье, знак, прожигающий время насквозь, с тобой удача, огромная, незаслуженная удача, но ты несёшь только горе, поймёшь, узнаешь, он знал, сразу понял, потому и прогнал!» – И голос её размывали слёзы, дрожь – как эхо дрожи в глубине земли. Анкарат верил: она говорит об одной судьбе, об огромной силе, о том, как он станет непобедимым. Просто видит её в разном свете, хорошем и злом. Хороший свет был её любовью, восторгом, обожанием больше неба, злой – ненавистью жгучей и чёрной. Они вплавились друг в друга, как клятва Старшего Дома вплавилась в её сердце.

После каждого разговора Анкарат пытался представить: кто он, тот человек, который увидит, который всё знал, о котором она столько думала, плакала, тот, что заставил её принести клятву? Но представлялся только рубленый силуэт, то золотой, то отравлено-тёмный, то великий человек, то враг, но всегда – неизвестный и недостижимый, не разглядеть лица, словно в глаза бьёт свет.

В распахнутом окне среди облаков протянулась прогалина, полная звёзд. Где-то над горизонтом рдел дрожащий отсвет каньонов. За стеной пела мама – слов не разобрать, только течение песни, и это течение уносило всё дальше – к другой судьбе, чёрной ли, золотой ли, к разрушению и к победе.

Настойчивый голос Гриза прозвучал знаком этой судьбы:

– Теперь расскажешь?

Анкарат уже засыпал, потому не разозлился.

Заговорил – не открывая глаз, не понимая до конца, грезит или рассказывает на самом деле.

Клятва – это заклинание, сердце которого – в сердце человека. Золотая нить, переплетающая судьбу, магию и волю. Обещание верности, которое нельзя нарушить. Ты отдаёшь себя клятве, и клятва сливается с волей земли. А воля земли – сильней воли человека, потому человек из-за клятвы может перемениться.

Мамина песня за стеной стихла, и Анкарат замолчал тоже, вдруг проснувшись.

Гриз, похожий на птицу со встопорщенными перьями, смотрел из темноты – нетерпеливо, цепко, черно:

– …И это заклинание-клятва – сила Старшего Дома?..

– Чья ещё, – буркнул Анкарат и сразу же обрубил новый вопрос: – Спи давай, завтра начинаешь учиться, забыл, что ли?

Отвернулся к стене, но заснуть так и не смог. Обрывки истории, те, что он выхватывал из слухов и случайных разговоров, те, что недорассказал, трепыхались в голове.

Четырнадцать оборотов назад кто-то выгнал из этого дома хозяина вместе с семьёй. Даже жители квартала, успевшие за несколько поколений обзавестись хоть каким-то богатством, оставались отверженными и бесправными, потому никого это не удивило. Удивило появление юной девушки – из семьи прославленной и знатной. Впрочем, о знатности этой вскоре все позабыли – ведь вспоминать о прошлом отверженных запрещалось. Семья от девушки отказалась, отказались друзья, все прежние близкие. Больше было не важно, что она провела жизнь на Вершине, среди людей старшей крови, людей, чья судьба течёт силой земли. Её собственная судьба оборвалась, развеялась над мёртвой землёй квартала отверженных. Причины никто не знал. Нет, причиной была воля Правителя, воля огня и солнца, воля самого города. Ничего не бывает в мире важней, такой воле не нужны объяснения.

Только учитель отправился с девушкой в изгнание, колдун, мастер над элементами из лабораторий Старшего Дома. Но, наверное, даже его защита и поддержка не помогли бы девушке прижиться в квартале, если бы местные не захотели её принять.

Помогла клятва.

Что это значило, Анкарат до конца не понимал. Словно клятва отметила небо над домом волшебным знаком. Над домом – и над ним самим.

«Килч думает, – объясняла мама, – я сошла с ума, когда решилась на это. Но это для тебя, для тебя, для тебя».

Для судьбы, которой она Анкарату желала.

Судьбы, что должна когда-нибудь сбыться.

Только как она сбудется здесь? Теперь Анкарат видел: квартал – западня для тех, чья судьба для мира оборвалась. Край мира, тупик.

«Но моя судьба сбудется. Я найду выход. Для себя и для мамы, для Килча и Гриза. Для моих друзей и всех, кто живёт здесь».

Так и случилось.

III

На крыше у Ским ничего не цвело, не росло. Только стояли повсюду длинные кадки с сухой землёй и без земли да валялись глиняные осколки. Когда-то Ским пыталась разбить здесь сад или хотя бы выращивать травы, но её отец, напившись, приходил, громил всё и орал. Прекратил, когда столкнулся тут с Анкаратом, и Анкарат его поколотил – ну как поколотил: вытолкал к лазу в крыше и наподдал коленом. Ским тогда рассердилась, испугалась, что отец ноги переломает, – но ничего, проспался и только слегка прихрамывал, на крышe больше не появлялся и вёл себя тихо.

С тех пор здесь собиралась вся их компания: Имра, сын ткачихи Юнман и первый друг Анкарата, вихрастый, с вечной ухмылкой, множеством историй и шуток; высокий, собранный, резковатый Китем – волосы перехвачены кожаным шнурком, на руке потёртый плетёный браслет, такой же, как у младшего брата Шида – робкого в одиночестве и бойкого рядом с Китемом; Ским, всегда тихая и серьёзная; сам Анкарат, заводила, сердце их дружбы, и вот теперь – Гриз.

Сада, может, и не было, зато из драных полотнищ, досок, обломков железных подпорок, обтрёпанных верёвок и разного другого хлама, собранного по всему кварталу, соорудили пристройку, в которой спасались от солнца или дождя. Выглядело это убежище довольно жутко, как рыбацкая хижина, которую пережевал шторм и сломал все кости, но Анкарату здесь нравилось. Нравилось, как било солнце в прорехи крыши, нравился перемешанный с пылью запах плодов и сладостей, нравилось, как перебивали друг друга Китем и Шид, чуть что – дрались, но почти сразу мирились; как Имра принимался рассказывать что-то потешное, выхватывая слова из воздуха широкопалыми жестами, – и сам хохотал громче всех.

Как пятна света осыпали Ским, золотили её веснушки и янтарь в костяных заколках.

Сильней всего нравилось, что это только их место, ничья больше власть его не касалась.

А теперь стало иначе.

И это Анкарату не нравилось совсем.

Вор – или кто он там был? – которого Ским приютила, был сухопарый, с хлыщеватым хитрым лицом и узкими змеиными глазами. Одежда затрёпанная, пыльная, но дорогая, на большом пальце – широкое тусклое кольцо.

Звали вора Кшетани.

Как-то так вышло, что всё их убежище, для пятерых тесное, но родное, он превратил в жилище для себя одного.

Присвоил.

Скрестив ноги, сидел на единственной скамье возле переносного очага, лущил орехи и улыбался. Солнце давно ушло, небо стремительно остывало. Угли в чугунной чаше очага вспыхивали лиловым и алым, и так же вспыхивала злость Анкарата. Все сидели на циновках, как дети перед учителем, только они с Гризом топтались в дверях.

Это бесило.

– Интересно… – протянул Кшетани, – тебя я ещё не видел. Не робей, заходи. А, вижу там ещё один друг с тобой. Вот и хорошо.

Голос у него был такой же лощёный, змеистый, как и взгляд. Анкарат услышал, как шипят, раскаляются угли. Килч предупреждал тысячу раз: перед чужаками, особенно перед чужаками из Верхнего города, выдавать себя нельзя. И этот точно был один из таких чужаков. Но как удержать злость? Хлыщ не сказал ничего дурного, а огонь скрёбся, бился в ладонях.

– Я думаю, – шепнул Гриз, – он будет нам полезен. Не просто так прячется здесь, ему что-то нужно.

Анкарат фыркнул. Конечно, нужно: убежище и еда, на улицах он не может ведь показаться. Но какая польза может быть от такого типа?

И спросил:

– Ты кто такой – приглашать меня, разрешать войти? Решил, что живёшь здесь? Ским, он тебе не мешает?

Ским мигом вскочила, одёрнула рубаху, зачастила сердито и горячо: перестань, опять будешь драться, мы же договорились!

Ну да, договорились, да только рассказывала она про человека умного и достойного, его побег изобразила чуть ли не подвигом. Хотел защитить семейное дело, повздорил с кем-то, с кем ссориться не стоило, и, чтобы спасти семью от изгнания, сбежал сюда, в квартал отверженных. Думал затеряться в каньонах – но Стража теперь появлялась на улицах чаще, потому Кшетани ждал удобного момента, чтобы Ским не пострадала. Пообещал, что в долгу не останется. Просто приходи, послушай его, – так говорила Ским.

Ну вот, пришёл.

Анкарат посмотрел над её взъерошенной макушкой – Кшетани наблюдал, прищурившись, очень внимательно. Что-то нужно…

– Втюрилась в него, что ли? – спросил Анкарат вполголоса, наклонившись к Ским, глаза у неё почернели дико и яростно. Уклоняясь от удара под рёбра, Анкарат чуть не сшиб одну из опор убежища и врезался в Имру.

А потом шагнул ближе, спросил:

– Чего тебе нужно?

Услышал, как за спиной выдохнул Гриз – досадливо, но будто и без удивления: что с тобой сделаешь.

Гриз с тех пор, как начал учиться, ужасно зазнался.

Кшетани сощурился ещё сильнее – взгляд не прочитать. Нахмурился, покрутил кольцо.

Угли в чаше очага медленно остывали, ночь заползала под полотняную крышу убежища вместе с холодным ветром.

Кшетани поворошил очаг кочергой – и улыбнулся:

– Ну, раз ты такой догадливый, расскажу. Но нужно-то это не только мне. Ваша выгода будет не меньше моей, обещаю.

Говорил Кшетани долго, но суть его просьбы была простая.

Он хотел получить карту каньонов – это первое.

– Что, – фыркнул Анкарат, – есть и второе?

Полной карты каньонов не было ни у кого – да и невозможно было её составить. Земля текла, переплавляла сама себя. Даже самые древние пути никто не считал надёжными, а полуразрушенные тоннели контрабандистов – тем более. Только человек с сильной кровью мог обеспечить безопасность в путешествии по каньонам. Потому побег родителей Гриза был безнадёжной затеей. Потому Старший Дом не тратил лишних сил, чтобы выследить преступников и беглецов: если сумели пройти насквозь, что же, значит, земля пощадила, подарила удачу. Воля земли священна.

И вот этот тип хочет карту каньонов! Наверно, и правда жил где-то возле Верхнего города и не представляет, где оказался.

Кшетани насмешки не понял или решил не замечать. Нашлась у него и вторая просьба.

Кроме карты Кшетани нужны были надёжные люди, чтобы передать сообщение подельникам в переходах. Скоро они доберутся туда с товаром, а Кшетани на встречу отправиться не может – теперь Анкарат понимал почему. Квартал отверженных из Верхнего города наверняка представлялся жутким местом, даже когда Стражи здесь нет. Вот этот хлыщ и решил, что глупые дети всё для него разведают, всё сделают и даже добудут карту каньонов.

– А нам-то какой с этого прок?

Кшетани улыбнулся:

– Я могу поделиться… а если проявите прыть, возьму в дело.

Ским просияла – видишь, говорила же!

Но Анкарат нахмурился, скрестил руки на груди.

Китем и Шид переглянулись. Имра покачал головой. Все трое поднялись, встали возле Анкарата. Гриз тоже неслышно приблизился. Убежище, озарённое алым очажным светом, шумное от хлопающих по ветру полотнищ, снова сделалось тесным. По-старому тесным, по-хорошему. Только их место, ничьё больше.

– И зачем это нам? Мне вот деньги твои не нужны, и ползать по тоннелям, как крыса, тоже так себе радость.

Кшетани моргнул, улыбка его увяла.

Наконец-то.

– И чего же вы хотите?..

Об этом Анкарат не успел подумать. Хотел ответить: да что с тебя взять, вали отсюда, – но что-то вспыхнуло в сердце, отсвет подземного солнца, искра стремления, для которого ещё не нашлось слов. Заговорил Гриз:

– Полной карты каньонов нет ни у кого, но я могу сделать такую. Взамен проведёшь нас в Верхний город.

– Ну знаешь… – протянул Кшетани, вновь улыбался, но как-то уже кривовато, – я и сам не знаю, как туда вернуться.

Гриз пожал плечами:

– Так придумай что-нибудь.

Перед тем как закрыть дверь, Ским буркнула:

– Раскомандовался! А ведь это моя крыша вообще-то.

Но Анкарат видел, его план ей нравится больше идеи Кшетани.

Имра, Китем и Шид радости не скрывали. Верхний город! Об этом никто здесь и не мечтал.

– Пока не рассказывайте никому, – предупредил Гриз. – Если кто узнает, для нас этот квартал станет Верхним городом. Всех сошлют вниз.

Впервые он говорил так уверенно. В этот раз ребята его заметили.

Анкарат понятия не имел, научился Гриз у Килча чему-нибудь или нет, но изменился точно.

Домой возвращались в полной темноте – люди квартала берегли масло и хворост, дома́ смотрели пусто и слепо. Полоса сухой, ничейной земли между заревом каньонов и сиянием Верхнего города. А ещё – между звёздной рекой и подземным солнцем.

И всё равно так темно.

Когда все разошлись, Анкарат спросил:

– И что, правда сумеешь сделать карту каньонов?

Гриз улыбнулся:

– Какую-то точно сумею. Ты же видел этого типа. Проверить он всё равно не сможет.

Свет факела метался по стенам душного перехода, и своды словно меняли форму, двигались, наступали. Воздух казался густым и вязким, впитывал запах огня и дыма, множил звуки шагов и дыханий.

– Понятно теперь, – сквозь зубы протянул Имра, – почему ему нужна была помощь кого-то из местных.

Подельники Кшетани ждали их не в обжитой части каньонов, не в одном из тоннелей, сонными змеями свернувшихся вокруг рынка. Встречу назначили на дальней тропе, в медном гроте. Добираться туда нужно было несколько часов по низким и ненадёжным переходам. Идти всем вместе было опасно – такие тропы не пропустят большой отряд. Пойти хотелось всем, но Китем и Шид остались вместе со Ским – сторожить Кшетани на случай, если тот решит сбежать.

Несколько дней до похода Гриз ночевал в лаборатории Килча, мастерил охранительные амулеты. Выспрашивал в каньонах о снаряжении, даже раздобыл свет-путь – зачарованную искру, которая вывела бы их к воздуху. Но даже эти предосторожности казались ему недостаточными – чем ближе к делу, тем Гриз становился бледней и тревожней. Даже сейчас, в рыжем факельном свете, его лицо оставалось осунувшимся и серым.

– Да успокойся ты, – Анкарат хлопнул его по плечу, – всё будет хорошо.

Анкарат ничего не боялся.

Он слышал солнце.

Солнце звучало всюду, текло в толще камня, как сок под древесной корой. Свет огня, метавшийся по стенам, отдавался в этом звучании медным эхом. Никогда прежде Анкарат не слышал сердце земли так полно, так близко. Пещерные тропы вгрызались всё глубже в темноту, становились темнее, теснее – но Анкарат знал: ничто не навредит, голос земли не собьётся, глубокий и золотой.

Вдруг распахнулись стены, взмыли вверх тяжёлые своды. Вокруг заструились алые отблески, звук шагов покатился вперёд гулко, просторно. Это был грот, высокий, весь в рудных прожилках и крапинах.

– Вроде на месте? Говорил вам – не заблудимся, доберёмся.

Имра хмыкнул, Гриз поднял факел повыше.

Контрабандистов здесь не было.

– И чего теперь? – Имра упал на приваленный к стене квадратный камень – то ли чья-то попытка сделать скамью, то ли обломок стены.

– Что-то не так, – забормотал Гриз, – что-то не так, надо вернуться.

– Эй, – Анкарат нахмурился, – ты сам этот план придумал. Не дело теперь отступать.

На стенах грота нашлось несколько факелов.

Разожгли, устроили свой в одной из стенных петель. Всё затопил жаркий, расплавленный свет. Грызли сухари, которые Ским дала им в дорогу, запивали вином – с приближением Жатвы сладким. Время как будто бы забродило, медленное, тягучее.

Никто не появлялся.

Имра пытался шутить, но сбивался, мрачно смотрел по сторонам.

Гриз выглядел скверно. Глаза метались, губы побелели.

– Они не придут.

– Да не паникуй ты. Опаздывают.

– Не понимаешь. С ними что-то случилось, они не придут. Я чувствую.