скачать книгу бесплатно
– Не понял…
– Что тут понимать? Ты решил, что за нами сейчас все НКВД охоту начало…
– Так…
– Так если действительно тревогу объявили всесоюзную, то по всем подмосковным и прилегающим областям сразу, да?
– Ну…
– А сколько от Москвы идет дорог, сколько на них областных городов, райцентров, сел и сколько по ним за последние сутки похожих на нашу машин проехало?
Шестаков наконец понял. И восхитился, какая у него умная жена. А он все думал – актриса и актриса, привыкшая к богемной и номенклатурной жизни. А поди ж ты! Он, мужик, инженер, член правительства, не сообразил, а она – пожалуйста!
Куда, казалось бы, проще? В самом деле – по двум десяткам ведущих от Москвы и в Москву дорог наверняка проехало сегодня после рассвета никак не меньше сотни похожих как две капли воды черных «эмок». В самых разных направлениях. И каждую могли видеть и запомнить тысячи людей во всех населенных пунктах по пути ее следования.
Естественно, не обратив никакого внимания на номера.
Кроме того, в счет пойдут и местные машины, перемещающиеся в пределах районов, тоже в разнообразных направлениях, причем одну и ту же машину наверняка посчитают не один раз и даже не десять… Начни сейчас же сотрудники обл-, гор-, райотделов НКВД и милиции плюс партийные комитеты, которые тоже в стороне не останутся, сводить воедино и докладывать «наверх» полученные о замеченных машинах сведения, так любой вышестоящий орган просто захлебнется от обилия правдоподобной информации. И что он с ней будет делать?
В центр поступят тысячи одинаково достоверных и в то же время ложных по сути сигналов, и посади на обработку сведений хоть сотню сотрудников, и за две недели не разобраться им в этом деле…
Он не знал точных цифр, но по порядку величины мог представить ситуацию. Если бы ему как инженеру предложили составить сетевой график перемещения нескольких сотен автомобилей в полусотне районов восьми непосредственно прилегающих к Москве областей, а потом исключить все заведомо не подходящие под условия задачи…
Как ловят львов в Африке? Делят пустыню на квадраты, исключают те, где львов заведомо нет, и в оставшихся находят искомое. Очень просто.
– Ох ты и молодец у меня, – с давно забытым искренним чувством сказал он жене.
– Слава Богу! Хоть в таком положении сообразил. Раньше не мог…
– К стыду своему – да, – склонил голову Шестаков.
На душе стало совсем легко. Даже странно – неужели так подействовало на него чувство свободы – впервые за восемнадцать лет, – свободы от всего? От необходимости поступать так, как диктует служебный и партийный «долг», от страха перед вышестоящим начальством, невыполненными квартальными и годовыми планами, внезапным, пусть и давно ожидаемым, арестом. Теперь все – в прошлом. Нечего бояться, кроме смерти в бою, а как раз этого он и на войне не боялся…
Ну разве что заблудиться во все усиливающейся пурге Шестаков опасался, лопнувшей шины, поломки мотора…
Да вот и погода. Метель метелью, но ветер вдруг на мгновение разгонял над головой плотную снеговую завесу, и даже тучи словно бы редели, становился виден мутноватый круг солнца, и Шестакову становилось опять жутковато – ну как раздернется совсем облачно-снежная пелена, засияет нестерпимой синевой зимнее небо, и предстанет черная «эмка» мухой в сметане любому наблюдателю с острова Кличен, Городомли, десятка прибрежных деревень.
Тогда уже не примешь ее за одну из сотен машин на оживленной магистрали. Первая за многие месяцы, а то и годы легковушка на льду озера запомнится каждому.
Только, к счастью, вьюжный полог тут же задергивался, густея, и совсем о другом приходилось думать – позволит ли стихия добраться живыми до места?
Однако и с этим все обошлось. Не прошло и часа, как завиднелся слева темнеющий сквозь густую кисею снегопада лес на берегу острова Хачин, а потом наконец на холме, обращенном к озеру крутым откосом, возник обнесенный оградой из толстых кривоватых слег бревенчатый дом.
Вокруг – несколько овинов, или амбаров, нарком не знал точно, как тут эти хозпостройки называются, а над ними возвышалось подобие сторожевой башни, или караульной вышки на высоких бревенчатых опорах, между которыми виднелись почти отвесные лесенки – трапы в четыре марша.
Шестаков неоднократно видел эту картину, и зимой, и летом, но сейчас вдруг она напомнила ему совсем другое место, с которым связано было в прошлом что-то очень и очень хорошее. Но что, где, когда – он вспомнить не мог. Словно бы в полузабытом сне привиделось. Или – так тоже бывает – попадаешь вдруг в помещение, которое кажется мучительно знакомым, и лишь потом случайно узнаешь, что жил здесь с родителями в младенческом возрасте, о котором помнить ничего не мог, а вот надо же – отпечаталось в каких-то мозговых клетках…
Утомленные долгой монотонной дорогой, мальчишки сразу оживились.
– О, что это такое, папа, куда мы приехали? Вышка зачем?
– Дозорная вышка. Смотреть, что на озере делается, не загорелся ли где лес и вообще…
– А мы туда полезем?
– Метель закончится – полезете…
Последнюю сотню метров преодолеть оказалось едва ли не труднее, чем сорокакилометровый путь через озеро. Мотор надрывно завывал, колеса проваливались в успевший заполнить санные колеи снег, а подъем к воротам оказался вообще почти непреодолимым.
Салон заполнил запах подпаленного сцепления.
Шестакову казалось, что рев мотора слышен и на другом берегу озера, однако в доме он ажиотации не вызвал, на крыльце никто не появлялся.
И внимание хозяина привлек не едва слышный из-за бревенчатых стен, забиваемый воем пурги механический звук, а громкий, возбужденный лай выскочивших из-за амбаров собак.
Последним усилием своих лошадиных сил «эмка» дотянула до ограды, а тут и распахнулась наконец дверь избы.
Нет, не избы, а обширного бревенчатого дома, больше похожего на сельскую школу или обиталище небогатого помещика.
– Добрались, слава Богу, – вслух сказал нарком, поворачивая ключ зажигания.
– Григорий Петрович? Вот уж неожиданность. – Хозяин шел навстречу, протягивая руку, высокий, худой, в пестро-сером свитере домашней вязки, в каких-то ужасных войлочных чунях на босу ногу, без шапки, зато в круглых жестяных очках – читал, наверное.
Увидев его, Шестаков подумал, что все – спасены! Надолго, нет ли, но пока – спасены.
Глава 6
Ветер выл и свистел в кронах сосен, в стояках и подкосах сторожевой вышки, сухой и жесткий снег хлестал по щекам и слепил глаза. Единственное, чего хотелось наркому, чтобы буран крепчал и крепчал, длился неделю или две без перерыва, сделал непроходимыми дороги до самой Москвы, а он бы сидел у горящей печи, покуривал, отводил душу в беседе со старым другом и точно был уверен, что и сегодня, и завтра, и через три дня будет спать совершенно спокойно.
– Да вы никак со всем семейством? Неужто отпуск наконец? Рад, душевно рад. А я, знаете, как чуял, с самого утра какое-то беспокойство испытывал, будто и вправду гостей ждал… Кошка тоже – уж так умывалась. Примета есть – гостей намывает. Да вы проходите, проходите в дом, что ж на ветру стоять, замерзнете совсем. И ребятишки, вижу, притомились. Небось от самой столицы без привалов? И как вы только рискнули в такую-то погоду? И без шофера, без охраны? К вечеру точно бы не проехали. Хорошо, если в Осташкове застряли бы, а упаси Бог – в чащобе…
Он строго прикрикнул на двух кудлатых, страховидных кавказских овчарок, захлебывавшихся злобным лаем.
– В позапрошлом году удостоился от профсоюза путевки в Теберду, оттуда и привез щеночков. В наших краях звери невиданные. Волки, и те приближаться к кордону опасаются, а о людях и не говорю…
Власьев говорил без остановки, как уставший от долгого одиночества человек, и в то же время галантно помогал Зое снять шубку в просторных темноватых сенях.
– А вы, Григорий Петрович, ребят раздевайте, и сами тоже. В горнице-то у меня тепло…
– Сейчас, сейчас. Ты, Зоя, иди с парнями, а мы сейчас…
Когда они остались вдвоем, бывший старший лейтенант сразу посерьезнел.
– Нужно понимать, случилось что, Григорий Петрович? – Несмотря на более чем двадцатилетнюю дружбу, они обращались друг к другу исключительно на «вы» и по имени-отчеству, как принято было в старое время между людьми хотя и одного почти общественного положения, но с восьмилетней разницей в возрасте.
– Можно сказать, что и случилось. Только сначала бы машину загнать в сарай какой-нибудь или на сеновал. Не стоит в такую погоду на улице бросать. Воду из радиатора слить опять же. А потом и поговорим. Тем более я к разговору кое-чего прихватил, и закусочки столичной…
Хозяин предвкушающе потер руки.
– «Столичная» – это хорошо. Я хоть совсем бирюком заделался, а к хорошему застолью вкуса отнюдь не потерял…
Пришлось изрядно поработать лопатами, пока наконец «эмку» не водворили в до половины забитый сеном сарай.
Перенесли в дом багаж наркома.
Власьев повертел в руках «ППД».
– Недурная штучка. Видел в журнале, а вблизи – не приходилось. Это теперь что, высшим чинам для самообороны выдают или на медведя сходить думаете? Нет, на медведя не подойдет, слабовато будет…
– Для самообороны, – криво усмехнулся Шестаков.
Власьев понимающе кивнул и больше ничего не спрашивал.
После простого, но обильного и сытного обеда – грибной суп, жаренная большими кусками свинина (дикая, естественно) с гречневой кашей, многочисленные соленья, – дополненного московской колбасой, икрой и крабами, Зою и детей окончательно разморило.
Власьев отвел им для отдыха угловую комнату в два окна с широкой деревянной кроватью, задернул плотные домотканые занавески.
– Поспите, Зоя Степановна. Спешить теперь некуда, а под такую пургу куда как хорошо спится…
Вышел, аккуратно притворил за собой дверь.
– Ну что, Григорий Петрович? Пойдем дровишек принесем, баньку растопим, к вечеру как раз и нагреется. Да и поговорим…
У буйно разгоревшейся печки-каменки (тяга в трубе была так хороша, что то и дело срывала пламя с березовых дров и уносила его вверх, в буйство стихий, яркими оранжевыми лоскутами) в тесноватом, два на два метра предбаннике Шестаков поставил на лавку недопитую за обедом бутылку водки, Власьев добавил старинный зеленый штоф собственного изготовления самогона, очищенную луковицу и большой ломоть ржаного хлеба.
– Ну вот, теперь и побеседуем, Николай Александрович. Кстати – подарочек вам. – Нарком протянул егерю свой никелированный «ТТ». Сделанный по спецзаказу, номера пистолет не имел. Впрочем, роли это не играло никакой, если потребуется, органам нетрудно будет выяснить, когда и для кого он делался.
– Благодарю, вещица красивая. Застрелиться приятно будет…
– Отчего же именно застрелиться? – Слова егеря Шестакова неприятно удивили.
– А для чего он мне еще? Для служебных надобностей казенный «наган» есть, «драгунка»[10 - «Драгунка» – укороченная трехлинейная винтовка, специально предназначенная для драгунских частей, без штыка.], для охоты – ружей пять штук. А вот если власть до меня доберется, арестовывать придет – тогда непременно из вашего пистолетика и застрелюсь. Последнее, так сказать, «прости» от старого товарища…
– Вы скажете, Николай Александрович… А впрочем… – Не спеша, в коротких, но точных фразах Шестаков изложил Власьеву события последних полусуток.
Словно бы речь шла о рискованной, но в целом удачной охоте на крупного зверя.
Егерь слушал внимательно, но спокойно, дымил слишком хорошей и непомерно дорогой для этих мест папиросой, которые если бы и завозили в осташковское райпо, купить без риска привлечь к себе пристальное и недоброе внимание не мог бы никто, за исключением секретаря райкома, пару раз наполнил граненые стаканчики.
– Удивлены, Николай Александрович? – спросил Шестаков, закончив рассказ.
– Удивлен. Но не тому, что вы имеете в виду. Скорее – себе. Как я в вас ошибался. Последние десять лет, признаюсь честно, считал вас конченым человеком. Предавшимся большевикам. Поддерживал отношения по старой памяти. Ну и из благодарности, конечно. Порвать совсем – сил не было, да и смысла не видел. Все ж таки хоть изредка поговорить с человеком из собственной молодости… А уважать – так почти и не уважал уже…
– Спасибо за откровенность, Николай Александрович.
Обиды нарком не ощутил. Словно бы сказанное к нему совершенно не относилось. А возможно, так оно и было. Себя прошлого, еще позавчерашнего, он воспринимал сейчас очень отстраненно.
– Чего уж. А вы вот каким оказались. Дошли, значит, до точки, а за ней…
– Переход количества в качество. По Марксу – Энгельсу.
Власьев посмотрел на него внимательно.
– Все равно я чего-то здесь не понимаю. Вы должны были или сорваться гораздо раньше, ну, не знаю, после процесса Промпартии, после всех этих кировских дел… Или продолжать принимать и остальное как должное. Включая собственный арест…
Шестаков, продолжая удивляться себе не меньше, чем Власьев только что начал, сухо рассмеялся:
– Я, наверное, вроде монаха Варлаама. «По писаному худо разбираю, но разберу, коль дело до петли-то доходит…»
– Может быть, может быть, – с сомнением в голосе ответил бывший старший лейтенант, хотя и непонятно было, в чем он теперь-то сомневается. Разве что в подлинности самого рассказа.
Шестаков выложил перед ним рядком четыре чекистских удостоверения. Красноармейскую книжку бойца-конвойника он забирать с собой не стал. Никчемная вещь.
– А в саквояже у меня четыре их же «нагана»…
Помолчали, еще подымили папиросами.
Печка разгорелась в полную силу, и в предбаннике становилось уже жарковато.
– Ну-ну, так – значит, так… – Власьев запустил пальцы в бороду. Полуседая, окладистая, она сильно его старила, придавала вид диковатый и одновременно патриархальный. Никто не дал бы егерю его сорока восьми лет, окружающие, кроме кадровика в райкомлесе, считали, что Лексанычу далеко за пятьдесят, и сам он ненавязчиво культивировал такое мнение.
– И что же вы теперь намереваетесь делать?
Шестаков, что странно, о дальнейшем пока не думал. Ближайшая цель – добраться до единственного надежного убежища – заслоняла все остальное.
– Да, пожалуй, вы и правы, – согласился с ним егерь. – Пурга никак не меньше недели продлится, я точно знаю. Кстати, прошу заметить, последнее время зимы все суровее становятся. Я календарь погоды веду. Очевидно, очередной цикл малого оледенения начался. Так что до конца февраля погода будет для нас самая подходящая. Отдохнете, отоспитесь, мысли в порядок приведете, потом можно и планы строить. Я в Осташков съезжу, среди людей покручусь, у меня знакомые везде есть, в том числе и в милиции. Начальник районный тоже большой любитель и охоты, и баньки. Может, что полезное и сболтнет под вторую бутылку… Окорочок копченый ему свезу, сига вяленого, первачу четверть…
– А не удивится, чего это вдруг?
– Как это вдруг? Постоянно вожу. С властями дружить надо. Я ему гостинец, он мне когда патронов к «нагану» и «драгунке» подбросит, когда еще что… За это не беспокойтесь. Ежели розыск на вас объявили – он непременно скажет. Смотри, мол, Лексаныч, не появится ли где чужой человек. Я же следопыт известный, у властей в доверии как бывший герой гражданской войны и беспорочно прослуживший на кордоне аж пятнадцать лет… – Власьев снова рассмеялся, но как-то невесело. Выпитая водка начала себя показывать, навевая печаль по нечувствительно пролетевшей жизни.
А Шестаков оставался совершенно трезв, просто внутреннее напряжение сменилось расслабленным покоем. И, поскольку хмель все-таки действовал, пусть и без внешних проявлений, он стал собою даже гордиться. И хотелось о собственной лихости говорить.
Но заговорил он о другом:
– Давно хотел спросить, Николай Александрович, вот вы обо мне этак пренебрежительно отозвались, а сами-то? Так и решили до конца дней своих в советских отшельниках просуществовать? Крест на себе окончательно поставили? О нормальной человеческой жизни и не тоскуете даже? Так, чтобы выбриться когда-нибудь чисто, рубашку крахмальную надеть, костюм от классного портного, в столицу или в Питер выбраться, в ресторане посидеть (теперь снова довольно приличные появились), ложу в опере взять. Дамам руки в кольцах целовать… Вы ж совсем еще человек не старый, по-прежнему времени даже и молодой, пожалуй. Году в восемнадцатом непременно кавторанга бы получили, в двадцать примерно третьем – каперанга. А то и ранее. Сейчас никак не меньше, чем вице-адмиралом, были бы. Командующим флотом или Генмором[11 - Генмор – Генеральный морской штаб Российского флота.] заправляли. Да и я с вашей помощью черных орлов[12 - Черный орел – знак различия на погоне контр-адмирала Российского флота, аналог нынешних звезд.], наверное, уже получил бы…
– С чего вдруг именно сейчас – и такие мысли? Вам ли жаловаться? По тому же счету вы уже действительный статский, если не тайный… Правда, вот в бегах оказались, так это дело случая. Могло и иначе обернуться.
– Сомневаюсь, – с неожиданной твердостью в голосе сказал Шестаков. – Теперь уже очень сомневаюсь. Очевидно, такая наша судьба, от которой не убежишь, как известно. В восемнадцатом я еще искренне верил, что от большевиков может польза России произойти. Обновление как бы. После Кронштадта впал в сомнение, в чем вы лично могли убедиться…
– Да уж. Тогда вы себя с блеском проявили, – усмехнулся Власьев.
Воспоминание было приятно наркому, хотя в предыдущие годы он часто мучился мыслью – прав ли был тогда, позволено ли во имя так называемой «дружбы» изменять тоже так называемому «революционному долгу»?
Власьев понял его мысль.
– Известно, что первое побуждение, как правило, бывает благородным. И тогда, и сейчас вы ему поддались. Эрго[13 - Эрго – следовательно (лат.).]…
