скачать книгу бесплатно
Габриэль
Илона Николаевна Звягина
Любовь способна осчастливить, но способна и принести глубокие страдания, а благие намерения могут стать тернистой лестницей, ведущей в пропасть. Пожилой учитель Идрис-эфенди учит мальчика-бедняка Рустэма и вспоминает о том, как решив однажды помочь другому юношу, обрек всю его семью на боль и муки.
Посвящаю свой рассказ своей бабушке Валентине,
которая любила культуру Востока так же, как и я.
Серое небо сегодня темнее обычного,
Солнце сегодня не греет, как грело всегда.
И, несмотря на прошедшее время, мне так непривычно,
Что мне тебя не обнять никогда.
Знаю, жизнь неминуемо быстротечна,
Но моя любовь к тебе будет вечной.
Музыка для глаз,
Музыка для души,
Ты, драгоценный алмаз,
Боль мою заглуши.
Я тебя украду,
Унесу с собой на восток,
Чтобы только в моем саду
Рос самый прекрасный цветок…
– И как же тебе не стыдно являться ко мне так поздно, паршивец? Уже полчаса от полудня. Не пристало мне, старику, ждать тебя. Думаешь, дел других нет, только с тобой возиться?
– Простите меня, учитель. Мама велела мне идти с утра на рынок продавать воду. Сама она из дому выходить не желает, говорит, что не любит дневной свет, – ответил худощавый мальчишка, стоящий у порога, переминаясь с одной ноги на другую.
– Что мне твои заботы? Ай-ай-ай! Никакого уважения к моим годам! Откажусь-ка я от тебя в скором времени, – ворчал старик, положив ладонь на грудь. – Ну что за неблагодарный мальчишка!
– Не злитесь, эфенди, – опустил голову мальчик, прижимая к животу тетрадь. – Сегодня мне повезло с продажей, я расплачусь с вами за занятие!
– На что мне твои акче
! Я мечтаю лишь об одном: чтобы ты знаниями, мы-ы-ыслями со мной расплачивался! – ответил учитель, протянув слово «мысль» так, словно хотел превратить его в жидкость и залить мальчику в горло. – Ничего толкового из тебя не выйдет! – И он постучал мальчишке пальцем по лбу. – Когда же мне надоест с тобой возиться?! Один Аллах ведает… – возмутился старик и впустил мальчика внутрь.
Учитель усадил юнца за письменный стол и направился в кухню, чтобы заварить ароматный чайный напиток «Суданская роза». Насыщенный аромат каркаде разнесся по всему дому, и казалось, что даже стены приобрели ярко-бордовый оттенок.
Старик открыл кухонные ставни, и теплый летний бриз с нежностью коснулся его багровых щек, напомнив ему ласковое прикосновение женских губ одной молодой турчанки. Этот ветер, как ее когда-то шелковистые волосы, лег на его осунувшиеся плечи и играючи напомнил, что все краски жизни теперь являются к нему только в далеких воспоминаниях.
Так он неподвижно стоял, забыв о времени, пока звонкий голос Рустэма не вернул его молодую душу в дряблое тело.
– Идрис-эфенди, глядите, как красиво я нарисовал букву алиф
!
– Будь она неладна, – проворчал учитель.
Старик принес в комнату напиток и брезгливо всунул его в руку мальчика, приказав продолжить занятие. Занимались они обычно около трех часов: Идрис рассказывал Рустэму о науке и научных деятелях, об истории и о ее великих творцах, обучал счету и иностранным языкам. Но самое большое внимание он уделял религии, считая, что человек без знаний об истинной вере подобен голому дереву, пережившему зиму, но так и не дождавшемуся весны. Все обыватели ближайших местностей глубоко почитали улема
Идриса и с упоением слушали его пятничные хутбы
, доверяя свои души каждому его слову.
После ухода мальчика учитель прилег на софу и уснул…
***
О, моя роза, зачем ты идешь так быстро,
Почему ты не смотришь мне вслед?
Оглянись, я подобен камню,
Жизни в котором нет.
Посмотри, я склоняю голову,
Шея моя, как месяц, согнулась,
Даже птицы летят в мою сторону,
Чтобы ты на меня оглянулась.
Мученье мое, моя отрада,
Мой путь и сбивший с него Иблис
,
За годы страданий одна награда —
Взгляд твой, стремящийся ввысь.
– Идрис, не ходи ты за мной, брось преследовать меня. Отец увидит – вмиг отрубит твою бестолковую голову. Уходи, прошу тебя! – испуганно говорила молодая девушка в платке, покрывавшем ее волнистые локоны.
– Амина, столько я смертей видел, но погибнуть из-за любви к тебе мне не страшно! – настойчиво твердил юноша крепкого телосложения с темной густой бородой.
Но девушка тут же сделала три шага от него прочь:
– Эта глупая любовь совсем затуманила твои глаза!
С каждым ее словом Идрис делал очередной уверенный шаг к ней навстречу, и когда, наконец, она перестала отходить назад, схватил ее за подбородок и грубо поцеловал. Амина бросила на землю корзину с цветами, что держала в руке, и прижала ближе к себе навязчивого влюбленного.
– Я женюсь на тебе и твоего отца слушать не стану. Молодость всегда бывает так отважна.
Как в самой красивой сказке, они стояли на лугу, где сотни разноцветных птиц кружили над ними, напевая ласковые мелодии весеннего настроения, а длинная трава по велению ветра наклонялась в сторону и игриво щекотала лодыжки молодых влюбленных. Большое вечнозеленое оливковое дерево, находящееся поодаль, могло спрятать их от всего мира. Но только не от любопытного соседа Амины, который по счастливой для него случайности оказался именно там и стал свидетелем греха.
В тот же вечер оскорбленный отец девушки бежал по деревне за молодым возлюбленным своей дочери с огромной палкой и кричал ему вслед все непристойности, которые только помнил.
Наутро все соседи и простые наблюдатели провожали в неизвестные края потерявшую честь Амину и потерявшего покой отца.
Как же глубоко печаль проникла в душу Идриса из-за тоски по любимой! Как ни утешала его молодость, сердце его было глубоко ранено безжалостным эфенди.
Мучения его прекратились, когда он узнал, что Алим выдал свою дочь замуж за состоятельного иудея, живущего в Эскишехире. Его печаль забрала с собой одна слеза, шумным водопадом прокатившаяся по щеке. Слеза первой несчастной любви…
– Да пропади пропадом эта крыша! – вскрикнул Идрис, вскочив с софы. Капли дождя одна за другой падали с потолка прямо на то место, где он решил вздремнуть. Какими бы проклятиями он ни осыпал кровельщика, бессовестно залатавшего крышу, его совесть ругала его самого намного громче. Ведь как не стыдно было ему, поседевшему старику, видеть во сне молодую прелестницу, даже если она была осколком его памяти! Даже если этот сон является его собственной историей. Полностью очнувшись, он вышел во двор и, разведя руки в разные стороны, молил прохладный дождь остудить его горячее сердце.
О, моя роза, завяли твои лепестки,
И сад мой украсить ты больше не сможешь.
Запах твой сладкий пустыни украли пески
Или случайный прохожий.
Дождем июльским будут твои слезы,
Они помогут мне ночью скорее уснуть.
О, моя дивная роза,
Еще бы раз аромат твой вдохнуть.
Идрис
Идрис был сыном кадия Адиля, одного из мудрейших судей города, на заседаниях которого часто присутствовали высокопоставленные паши, с интересом наблюдавшие за процессом, за той справедливостью, с помощью которой кадий разрешал даже самые сложные конфликты.
Прожив достойную жизнь, он оставил своему сыну состояние, которое его преемник не позволял себе растрачивать попусту. Но самым драгоценным подарком, подаренным наследнику, был огромный книжный шкаф, в котором хранилось несчетное количество книг известных восточных и заморских писателей, от Насири Хусрава
до Макиавелли
.
Юный Идрис часами мог читать книги в цветущем саду и познавать великие истины мудрецов или наслаждаться лиричными строками обезумевших от любви поэтов. Не раз он сам читал эти стихи прекрасным девам, которые очаровывали его сладостью своих губ.
Каждое увлечение его перерастало в большую любовь, и каждая большая любовь заканчивалась непереносимой трагедией. Несмотря на это, ничто не могло остановить его снова и снова падать в бездну манящих чувств, которые вызывали в нем такие яркие переживания.
Но время шло, и когда-то чувственный юноша стал все больше походить на своего холодного отца: в каждом его движении и в каждом его слове люди стали узнавать кадия Адиля. Идриса все реже удавалось застать в праздном обществе, все свое время он посвящал наукам и изучению священного Корана. Со временем он стал учителем в медресе. С первого взгляда Идрис производил на окружающих впечатление очень черствого человека, абсолютно неспособного понимать и принимать чьи-либо чувства. Крайне сдержанный, немногословный и строгий, он всегда старался видеть разницу между черным и белым, между добром и злом, между правдой и несправедливостью. В его жизни не было места спонтанности или неопределенности: его день начинался с фаджра
и заканчивался ишей
. На его утреннюю трапезу изо дня в день приходилось молоко с хлебом, а на вечернюю – рис с бараниной или курицей. Каждые полгода он заказывал у портного один и тот же коричневый становой кафтан с золотой вышивкой на воротнике. У него в подчинении был один слуга, юноша черкесского происхождения, которого Идрис нашел на невольничьем рынке рабов в Стамбуле. Прогуливаясь, он стал свидетелем того, как хозяин жестоко избивал своего раба за плохую службу. Идрис-эфенди попросил разрешения выкупить этого юношу за несколько акче и, конечно, не получил отказа, так как был очень уважаемым человеком. Он назвал раба Саламом и поселил в соседней комнате, поручив ему мелкие заботы по дому. Салам был глуп и нерасторопен, но имел очень доброе сердце и изо всех сил пытался угодить своему эфенди. Поэтому Идрис, как только переставал его отчитывать, сразу приказывал слуге принести ужин и отведать его вместе, сидя на мамлюкском ковре, украшенном богатыми орнаментами в виде арабесок и цветов. Единственное, что казалось странным всем вокруг, это привязанность Идриса к мальчишке по имени Рустэм, к тому самому бедняку, что брал у него уроки. Ведь он никем ему не приходился. Хотя…
Четверг
На часах пробило ровно семь. Огромная зала, украшенная керамической мозаикой с изображением индийских слоников, занимала практически весь первый этаж громоздкого поместья. Хрустальные люстры переливались оттенками драгоценных камней и цветной радугой проводили невидимыми пальцами рук по венецианской мебели XVI века. Прямоугольный деревянный стол был сервирован позолоченными тарелками и серебряными приборами. Служанки выносили на блестящих подносах блюда, по своей изысканности напоминавшие произведения искусства, а приглашенные музыканты играли на уде
уютные мелодии. Несколько сотен свечей были расставлены по периметру комнаты. Во главе стола в шелковом платье, расшитом перламутровыми жемчугами, сидела неповторимо красивая женщина. Ее кожа была тонкой и белой, подобной слоновой кости; черные агатовые глаза одарены умным непреклонным взглядом. Движения ее рук были столь же плавными, что и течение Марицы. И только едва появившиеся морщины выдавали ее немолодой возраст. Но она была настолько грациозна, что все молодые служанки вокруг меркли на фоне ее совершенства. И ее уже давно постаревший муж, сидящий на другом конце стола, терялся в словах, встречаясь глазами с госпожой Габриэлой. Единственным, перед кем ее взгляд становился нежным и робким, был ее сын.
– Говорят, даже торговцы пряностями вовсю обсуждают твою связь с этой несносной девицей, не говоря уже о тех, с кем ты имеешь честь хотя бы здороваться, – начала беседу Габриэла, накладывая нежное куриное филе в тарелку с греческим салатом.
– Простите, мама, но я уже не ребенок. И позвольте мне самому решать, кого мне любить, – ответил Мехмед, не поднимая глаз от своей тарелки.
– Да разве это любовь? Мехмед, тебе уже двадцать лет. Пора бы тебе найти достойную тебя невесту и как можно скорее жениться, потому что я мечтаю о внуках. Поверь, сынок, двери самых уважаемых господ откроются перед тобой, чтобы отдать тебе в жены самую красивую дочь.
Муж госпожи продолжал вкушать свой ужин, не встревая в беседу ни словами, ни эмоциями.
– Мехмед, сынок, почему ты совсем ничего не ешь? – продолжила мать.
– Я не хочу жениться, мама! – вскрикнул молодой человек, ударив твердым кулаком по обеденному столу.
– Я не понимаю, в кого ты таким упрямым уродился. Мне не веришь – спроси своего отца, как он счастлив оттого, что самые лучшие годы своей жизни провел со мной.
Осман-эфенди смотрел в тарелку, разглядывая узоры, огибавшие керамическую посудину.
Этот четверг был не единственным днем недели, когда обстановка в доме была достаточно напряженной и борьба между домочадцами накалялась сильнее стального наконечника, брошенного в огонь.
Взять, например, госпожу Габриэлу. Всю свою жизнь, еще с молодого возраста она боролась со стереотипами и искала любую возможность выделиться из толпы. Именно поэтому она, венецианка по происхождению, всем завидным европейским торговцам, жившим в Стамбуле, предпочла турецкого служащего в казначействе Османа. Несчастный был так ослеплен блеском непокорной красавицы, что закрыл глаза на ее отказ стать мусульманкой, но всю их совместную жизнь тайно ненавидел ее за это и, конечно же, не говорил ни слова, чтобы не лишиться своей молодой жены. Несмотря на свою волю остаться христианкой и переделав отчий дом мужа в шедевр венецианской культуры, Габриэла с уважением относилась к восточным традициям и тонко вкраивала турецкие мотивы во все, что ее окружало. Очень умело она смогла сделать это на примере собственного сына: именно его она воспитывала по традициям ислама и желала, чтобы он был во всем похож на ее благородного супруга. К этому также относилось полное подчинение ее воле. Мехмед унаследовал красоту своей матери и ее строптивый характер, чем очень огорчал ее каждый раз, когда поступал наперекор окружающему миру, то есть ей.
Дальнейшая часть ужина была проведена в полном молчании под звучание неумолкающих мелодий музыкальных инструментов и внутренние диалоги сидящих за столом героев. По окончании трапезы служанки убирали со стола, слуги гасили свечи, и только господа, разойдясь по своим опочивальням, безмятежно отходили ко сну.
– Неужели ты не видишь, что происходит с твоим сыном? – продолжала будоражащий ее разговор Габриэла, лежа на широкой кровати и натирая марокканским маслом ладони.
– Знаю, дорогая. Это любовь, – неторопливо продолжил муж.
– Это никакая не любовь. Это позор. Такое нескрываемое влечение к этой грязной девчонке приведет к потере репутации Мехмеда. Кто потом будет видеть в нем достойного сына своего достойного отца? – пыталась внушить Осману Габриэла, абсолютно не придавая значения неискренним похвалам своему мужу.
– К потере репутации мужчины не сможет привести ни одна женщина. Лишь трусость может очернить его, а ей, как мы поняли, наш сын неподвластен, раз не боится твоего гнева, – робко улыбаясь, пытался пошутить Осман. Он приобнял жену, желая заняться любовными утехами. Но Габриэла отвернулась от него, поджав под голову подушку.
Воспоминание
– Идрис-эфенди! – подняв голову от письма, обратился Рустэм к своему учителю, который стоял подле мальчика неподвижно, как греческая статуя. – Откуда вы знакомы с моей матушкой?
– Ай-ай, глупый мальчишка, вижу, не так тебе интересны наши занятия, как глупая болтовня. А ну, продолжай заниматься делом, а не болтать языком! Что за шайтан вселился в меня, когда я принялся делать из твоей пустой головы что-то толковое! Надо бы отрезать твой язык.
Чтобы не гневить господина, Рустэм макнул перо в чернила и продолжил выполнять свое задание.
