скачать книгу бесплатно
– Это будет очень тяжелая война, – сказал тогда профессор. – У немцев теперь иного выхода нет, как воевать до конца, потому что в противном случае их ждет катастрофа. Для них или победа, или смерть. Они слишком больно ударили русского медведя. Он их теперь не отпустит. И для нас тоже нет иного выхода, как стоять насмерть и побеждать. Нас истребят, нас не оставят в живых, потому что мы всегда поднимались, когда нас сбивали с ног.
Соколов и не сомневался, что Советский Союз выйдет победителем в этой страшной войне. Он видел единодушную ненависть всего советского народа к врагу. И горячее желание победить любой ценой. А когда нас побеждали? В какой войне? Так он всегда спрашивал скептиков и паникеров. И никто не мог ему ответить на этот вопрос. Потому что – никогда!
Сдав позиции на высоте, танковая рота прибыла в Еремеевку. Странное затишье настораживало. За все время марша Соколов не слышал звуков близкого боя. В воздухе иногда кружила «рама», как называли бойцы немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик. Но почти сразу же появлялись советские истребители, и «рама» удирала, прикрываясь облаками и пользуясь своей высокой маневренностью.
Поручив Задорожному заниматься подготовкой техники к рейду, Соколов отправился в штаб корпуса, где получил карты, а также ознакомился с обстановкой на фронте в полосе действия 5-й танковой армии. Сведения, видимо, были устаревшими, но иными оперативный отдел не располагал.
Когда Алексей вернулся к своим танкистам, Задорожный уже уехал за горючим, а механики заканчивали ремонтные работы.
– Бочкин! – позвал Соколов, подойдя к своей «семерке».
Молодой заряжающий тут же высунулся из люка, держа в руках ветошь, которой протирал снаряды, заполняя укладку. Вид у Николая был задорный: глаза горели боевым огнем, щека и нос перепачканы смазкой.
Причины такого задора и приподнятого настроения были еще и в другом. Два дня назад Бочкин получил письмо от Лизы Зотовой, юной студентки вокального отделения консерватории, которую в прошлом году навещал в больнице, где девушка лежала с осколочным ранением ноги. А потом раненую певицу отправили в эвакуацию в Куйбышев. Молодые люди переписывались всю зиму, а потом письма от девушки перестали приходить. На Бочкине не было лица. Соколов несколько раз слышал, как Николай жаловался своему земляку Логунову, что он, простой парень с Урала, наверное, не чета будущей певице. Наверное, она разочаровалась в нем.
Но вот снова пришло письмо, и Бочкин был счастлив. Даже собираясь в опасный рейд.
– Я здесь, товарищ лейтенант! – Заряжающий выбрался из люка, спрыгнул на траву и одернул комбинезон.
– Ты чего улыбаешься? – не удержался Алексей, зная, что парню будет приятно лишний раз рассказать о важном событии.
– Письмо, товарищ лейтенант, – смущенно ответил Бочкин. – Представляете, четыре месяца не было, а тут раз – и письмо. А остальные потерялись. Она писала мне, а я не знал. Думал…
– Коля, не надо думать, когда любишь, – усмехнулся Соколов. – Надо просто любить и верить – ей и в то, что все закончится хорошо. Как там поживает твоя Лиза?
Бочкин расплылся в блаженной улыбке, уши его предательски зарделись. Еще бы, командир сказал: «Твоя Лиза!» Соколов боковым зрением заметил, что Логунов, стоя у танка, внимательно смотрит на них. Смотрит с нежностью, хотя, по возрасту, Коля вполне годится Логунову в сыновья. Да и не только по возрасту. Ведь Василий Иванович ухаживал перед войной за матерью Бочкина.
– Николай, собери заряжающих из других танков и передай мой приказ отправляться на кухню. Принести ужин на всех.
– Есть! – расплылся в довольной улыбке Бочкин. Чуть было не приложил руку к голове, но вспомнил, что пилотка осталась в танке, снова смутился и полез по броне наверх.
Соколов посмотрел вслед заряжающему, потом подошел к сибиряку:
– Как, Василий Иванович?
– Все готово, командир. Семен с Русланом два пальца на левой гусенице поменяли. У Началова тяга фрикциона полетела. Заменили. Шевырев мучился с ТПУ, но Руслан помог, разобрался, починили. Снаряды и патроны приняли, машины проверили, масло залили из своих запасов. Ждем, когда лейтенант Задорожный с солярой прибудет. Заправимся и айда!
Логунов говорил не спеша, понимая, что сейчас командиру требуется не доклад по стойке «смирно». Давно у них в экипаже исчезла эта строевая обязаловка в отношениях. Сроднились. Когда при посторонних или при начальстве, тогда, конечно, надо блюсти Устав и марку держать. А когда наедине или на отдыхе…
– Коля как, Василий Иванович? Принял ваши отношения с матерью?
– Можно сказать и так, – солидно кивнул старшина. – Да он парень-то добрый, понимающий. И мать любит. Ему ведь главное, чтобы она счастлива была. А у нас с ним вроде уж наладились отношения. Столько времени вместе в одном танке. Столько раз на пару в глаза смерти смотрели. Я думаю, я ему как частичка дома, он, когда рядом со мной, вроде и по дому, и по матери меньше тоскует.
– А вы? – хитро прищурился Соколов.
– Да и я, что тут греха таить, – улыбнулся открытой улыбкой старшина и пригладил волосы с заметной сединой.
Соколов обошел «семерку», проверил, как Омаев с механиком-водителем укладывают инструмент, и пошел к другим танкам роты. Улица была пустынной. Машины стояли вдоль брошенных, поврежденных, часто почти до основания разрушенных снарядами домов. Некоторые здания были тронуты пожарами, сады раздавлены гусеницами танков. Ни жителей, ни петухов, ни собак.
Он машинально выслушивал доклады командиров экипажей, кивал, задавал вопросы, а сам все время возвращался мыслями туда, в позднее лето 41-го года, белорусский городок Мосток под Могилевом.
Алексей очень хорошо понимал Колю Бочкина. Получить письмо от любимого, близкого человека на фронте – это как глотнуть свежего воздуха, на миг очутиться в светлом мире без войны, крови и дыма пожарищ. Это очень важно на войне – получать письма.
Самого Алексея вот уже почти год греет маленькая записка, написанная на клочке тетрадного листка аккуратным девичьим почерком:
Алешенька! Мой дорогой командир! Нас срочно отправили в город. Зачем, сказать не могу. Ты сам понимаешь, что этого говорить нельзя. Я не знаю, когда мы теперь с тобой увидимся, милый. Война, страшная война на нашей земле. Ты командир Красной армии, я комсомолка. Но я не это хотела тебе сказать.
Леша, если мы не увидимся больше, если нас разбросает эта война, помни, что я всегда любила и буду любить тебя. Только тебя одного! И я буду хранить тебе верность, и буду ждать тебя, как всегда на Руси женщины ждали воинов. Я глупая, да? Фантазерка? Просто я люблю тебя. И пусть фантазерка и выдумщица. Ты сохрани это письмо. Это мои мысли, частичка моей души в этих строках. И моя любовь будет беречь тебя на войне.
Твоя Оля.
Соколов перечитывал эту записку только тогда, когда оставался один. Нет, он не стыдился девичьих признаний, не боялся перестать казаться мужественным командиром в глазах подчиненных. Он как раз был счастлив, что заслужил любовь Оли, гордился этим неимоверно, но… эту записку, как и признание в любви, он считал делом настолько личным и глубоким, что предавать огласке, делиться с кем-то просто не мог. И не хотел.
Мужественная девочка, ребята – вчерашние школьники. Они там, в тылу у немцев, на оккупированной территории делают все, чтобы приблизить победу, чтобы нанести урон гитлеровцам, показать им, что советский народ не сломлен, даже под пятой агрессора.
Когда они уходили к линии фронта на своей «семерке» вместе с экипажами, освобожденными из немецкого плена, на возвращенных в строй танках, которые до этого захватили немцы, Алексей звал Олю с собой. Но девушка отказалась из-за своего больного отца, который обязательно умер бы без нее. А оставлять его на попечение чужих людей, даже своих друзей, Оля считала нечестным. Трудно было всем, а она, получалось бы, просто сбежала. Она так не могла – предать своего отца, своих товарищей.
И они ушли, а она осталась. И что с ней, Алексей не знал, боялся думать о страшном, надеялся, что скоро настанет время, когда они ворвутся на окраину Могилева, снесут танковым ударом немецкие укрепления и освободят город и маленький поселок Мосты. И Оля выйдет на пыльную дорогу, изрытую гусеницами, а в ее руках будет букет полевых ромашек.
– Что, трудное нам дело предстоит, Алексей Иванович? – раздался рядом мягкий голос Бабенко. – Вас что-то беспокоит?
Соколов повернулся и не удержался от улыбки. Сколько раз он видел во время отдыха, когда экипаж выходил из боя, как по-отечески Бабенко заботился о других членах экипажа, особенно о молодых танкистах – Коле Бочкине и Руслане Омаеве. Он им и тушенки побольше подкладывал, приговаривая, что растущему организму надо питаться лучше, и командира укрывал брезентом, когда тот задремывал возле танковой гусеницы после ночного марша, приговаривая, что все начинается с простуды, с холодной земли. Бывший инженер-испытатель с Харьковского танкового завода, добровольцем ушедший на фронт, особую заботу проявлял к своему командиру. Когда они оставались наедине, он даже называл лейтенанта по имени и на «ты». Может, Алексей напоминал ему сына? Хотя никто из экипажа никогда не слышал о том, что у Бабенко были жена и дети.
– Обычное дело, Семен Михайлович, – пожал плечами Соколов. – Все как на войне. Вы бы поспали немного, а то вам всю ночь за рычагами придется провести.
– Да-да, конечно, – согласился Бабенко и улыбнулся ободряющей улыбкой. – Хотя, что мне рычаги, они мне как родные.
Через час, когда экипажи подкрепились принесенной с кухни мясной кашей, Соколов вместе с лейтенантом Задорожным собрали командиров машин и расстелили на траве карту района предстоящих боевых действий.
Глава 2
Рассвет застал Соколова на косогоре южнее села Земляной Вал. Прячась за стволом старой березы, Алексей вместе с лейтенантом Задорожным уже около часа рассматривал в бинокль окрестности. Кое-где над лесочком поднималась пыль, в нескольких местах были видны столбы дыма. Но немцев они пока не заметили – ни колонн, ни отдельных групп, ни мотоциклистов-разведчиков.
– Может, они сюда и не дошли еще, – предположил Задорожный. – А дым и пыль, так это и от бомбежки может быть или от артобстрела.
– А это ты как объяснишь? – Не поворачивая головы, Соколов ткнул рукой в сторону того, что осталось от села.
Это была не какая-то деревушка в два десятка домов, затерявшаяся в полях между Воронежем и Курском на берегу одной из многочисленных речушек. Это было добротное село со своей церковью, обустроенной центральной усадьбой колхоза «Красный коммунар», как было указано на карте. Сюда даже было проведено электричество и телефон. Правда, сейчас часть столбов была повалена, обрывки проводов болтались на ветру.
От большого села в несколько прямых улиц осталось всего несколько домов, стоявших ближе к реке. Печные трубы, почерневшие от пожара, груды бревен, искореженные деревья растопырили свои обломанные ветки там, где недавно цвели сады.
Село стояло на дороге районного значения. И здесь недавно был бой. Дома могли загореться от шального снаряда или во время поспешной эвакуации от опрокинутой керосиновой лампы. Любой пожар – это огонь, но здесь были взрывы, много взрывов. А некоторые дома и сараи были разрушены танками. И, судя по еще дымящимся развалинам, бой был не далее чем вчера.
– А вон и наша «тридцатьчетверка». – Задорожный показал на край небольшого лесочка, спускающегося в балку частым мелким осиновым подростом. – А вон еще одна. Если ты прав, Леша, то немцы шли вон оттуда, с юго-запада, а здесь их встретило какое-то наше отступающее подразделение.
– Это был наш дозор, Сергей. – Соколов опустил бинокль. – На башне номер «36». Это фланговый дозор нашего корпуса. Мне генерал Борисов, когда ставил задачу, сказал, что два наших дозора перестали выходить на связь. Это капитан Родионов. Вечная память ребятам.
– А где же немецкие подбитые танки? – начал горячиться лейтенант. – Не могли же они так тихо подкрасться, чтобы с одного залпа всех разом. Это же танки!
– Немцы свою подбитую технику утащили на буксире. Им проще. А нам пока остается только смотреть и кусать губы. И локти. Слушай, Сергей! – Соколов полез за картой и, присев на корточки, расстелил ее на траве. – Смотри, это дорога районного значения, она выходит с шоссе Курск – Воронеж. Сюда, в принципе, можно попасть и от Старого Оскола, и со стороны Ливен. Где сейчас немцы, мы не знаем. И где они были вчера – тоже.
– Но двигались они по дороге, – уверенно предположил Задорожный. – Здесь слишком изрезанный рельеф – балки, овражки.
– Согласен, – кивнул Соколов. – Мы с тобой сейчас фактически в немецком тылу. А сплошной линии фронта здесь нет. За сутки по такой местности, опасаясь засад, замаскированных узлов обороны и блокирующих высот, они продвинутся километров на пятьдесят, не больше. Не будут они рисковать и лезть в пекло. Сейчас не 41-й год, и это не танковый клин прорыва.
– Что делать будем? – спросил лейтенант. – Прорываться старым путем назад, сообщать о немецких частях?
– Сообщать нам пока нечего, – Соколов покачал головой, – разве что общую обстановку. А для этого не обязательно туда-сюда кататься. Мое предложение такое. Передаем кодами в штаб корпуса сведения и продолжаем движение прежним маршрутом. Получается, что мы пойдем как раз за спиной немцев, в рокадном направлении. Получим побольше данных, тогда свернем на Воронеж, к месту соединения с частями корпуса. Нам приказано двигаться трое суток в указанном направлении. Вот и будем вести наблюдение дальше. Выполнять поставленную задачу.
– Ты командир, тебе решать, – улыбнулся Задорожный.
Присев на пенек возле «семерки», Соколов принялся составлять текст кодового сообщения, которое Омаев должен будет передать в штаб корпуса. Дальность передачи с танковой радиостанции голосом составляла всего 5–8 километров. А передавая текст азбукой Морзе, дальность приема увеличивалась до 10–15 километров.
Сейчас рота Соколова находилась от своих километрах в восьмидесяти. Для работы на таком расстоянии им в штабе корпуса выдали коротковолновую радиостанцию большей мощности со свежими батареями.
Омаев, установив радиостанцию на соседнем пеньке, готовился к передаче. Ловкий Коля Бочкин забросил тросик антенны на сосну и теперь с довольным видом ждал результата.
Кодовые таблицы использовались часто в тактических целях при радиопередачах. В оперативном отделе составляли такие таблицы для различных стандартных целей. В данном случае рота Соколова вела наблюдение и должна была сообщать о появлении и направлении передвижения сил противника. Не говоря открытым текстом, а используя соответствующие таблицы, которые были и в штабе корпуса, можно было передавать информацию, которую не мог понять никто, кроме того, кто имел второй экземпляр кода.
Текст таблицы для Соколова состоял из метеорологических и синоптических терминов. Любой, перехвативший передачу, понял бы, что речь идет о прогнозе погоды. Даже догадавшись об иносказательности текста, все равно не понял бы истинного смысла.
Ветер умеренный до сильного. Снег с дождем. Град не замечен. Направление ветра – 300.
И все. Короткая передача, которую трудно запеленговать и текст которой невозможно расшифровать без кодовой таблицы. А смысл ее такой. «Ветер» – это вражеские войска. «Умеренный до сильного» – от полка до дивизии. «Ветер» мог быть «слабым» или «шквалистым». Могла прозвучать фраза: «штормовое предупреждение». В штабе корпуса поняли бы, о каких силах в каждом конкретном случае говорится. «Дождь» – пехота, «снег» – танки. «Град» – крупнокалиберная и штурмовая артиллерия. А направление движения указывается в соответствии с градусами лимба. Об этом может догадаться враг, перехвативший передачу. Только вражеский радист не знает начала отсчета. В данном случае началом отсчета договорились считать не 0 градусов, а 30. А могли принять и 15 градусов, и 180, и так далее.
Пока Омаев ждал ответа, Соколов собрал командиров машин.
– Товарищи танкисты! Мы с вами оказались в тылу наступающих гитлеровских войск. Важность нашего рейда повышается, потому что теперь мы – глаза и уши командования. Первые сведения я передал в штаб корпуса, но от нас ждут большего. Ждут командиры, ждут наши товарищи, которые ведут кровопролитные бои на подступах к Воронежу. Мы будем продолжать выполнять поставленную задачу, как боковой дозор частей корпуса и разведывательная группа. Для этого продолжаем движение в указанном направлении и в заданном районе. Возможна встреча с врагом, нам придется вести скоротечный бой. Я верю в каждого из вас, как в самого себя. Порядок движения: головной дозор – лейтенант Задорожный на командирской машине. Основная группа: я, затем машина старшины Началова, далее – машина сержанта Шевырева. Тыловой дозор – старший сержант Бурлаков. По машинам!
Обходя сгоревшую деревню лесными просеками, танки вышли к балке. Задорожный чуть притормозил, осматривая горизонт, после этого его машина спустилась вниз. Через несколько минут в балку вошла основная группа и танк тылового дозора.
Командиры машин сидели в люках, ведя наблюдение по секторам, как того требовал боевой порядок. Велось наблюдение и за «воздухом». Бояться приходилось как немецких самолетов, так и своих. Сверху не разберешь, что за танки идут в тылах наступающих немецких частей. Так что, атакуй, если есть чем.
Через час движения на малых оборотах от головного дозора прозвучала команда: «Стоп». А спустя еще несколько секунд: «Один», ко мне». Задорожный звал командира. Видимо, он увидел что-то важное.
Проехав через поляну к краю леса и остановив машину за пару десятков метров от танка лейтенанта, Соколов спрыгнул с брони и побежал вперед. Задорожный дождался, пока командир поднимется к нему на броню, и показал вперед и вправо. Там, в поле, со стороны проселочной дороги между разбросанными островками деревьев тянулся еле заметный шлейф пыли.
– Похоже на штабную колонну, – предположил Задорожный, снова и снова прикладывая к глазам бинокль. – Смотри, два легких танка, бронетранспортер, две легковушки и два грузовика. Наверняка с солдатами.
– Да, похоже, – согласился Соколов, тоже разглядывая колонну в бинокль. – Сколько до них? По угломеру[3 - Жаргонное армейское выражение. Имеется в виду угломерная сетка для определения расстояний, нанесенная изнутри на стекло бинокля.] получается примерно пять с половиной километров. С такой скоростью они будут здесь через полчаса. Будем атаковать, Сергей!
– Нам важно документы захватить, – недовольно пробормотал Задорожный, опуская бинокль. – Если это штабные, то при них и документы важные могут быть. Нам бы сейчас пехоту на броню, а мы с тобой без десанта.
– Ничего, сейчас придумаем, как быть, – пообещал Соколов. – Значит, так, ты остаешься на этом месте и наблюдаешь за ситуацией, вовремя мне докладываешь обо всех ее изменениях. Можно открытым текстом, все равно последствия такого боя не скрыть, стрельбу услышат за много километров отсюда. Задача номер один: когда колонна поравняется вон с тем стоящим прямо столбом, я ее атакую. С первым моим выстрелом ты всаживаешь по осколочно-фугасному в два замыкающих грузовика. И все, Сережа, потом – только наблюдать и докладывать о новых группах противника, и не давать уйти назад тем, кто вырвется из нашего кольца. Если к ним подойдет подкрепление, прикрываешь наш отход с трофеями.
– А ты как же без десанта-то?
– Да очень просто: у меня же четыре танка! Я вон той балкой выйду им наперерез и замаскирую две машины вон в том ивняке, а две скроются в балке. Потом, когда я подобью танки, они атакуют гусеницами и пулеметами. А задачу десанта выполнит мой Руслан Омаев. Он уже показал себя хорошо в рукопашной и в таких вот операциях. Настоящий джигит. Я ему пару человек в помощь дам из тех, кто в танках будет не очень нужен. Полноценного боя все равно не будет.
Танкисты выслушали приказ и с азартом в глазах переглянулись. Многие из взвода, которым командовал Соколов, воевали с ним не первый день и знали, что лейтенант всегда находит выходы из безвыходного положения и решения принимает нестандартные.
И здесь молодой лейтенант рассудил просто. Чтобы захватить документы, которые могли находиться у штабных офицеров, достаточно трех опытных бойцов. Танкисты – не пехота, не фронтовые разведчики, но почти все в роте воюют с начала войны. А за год фронтовой жизни что только не происходило, в каких только боях не приходилось участвовать. И в танке, и с автоматом в окопе, защищая подбитый танк, и выходя из окружения пешком вместе с другими частями. Многому научились танкисты.
Основной огонь по колонне будут вести танковые орудия, задача которых подбить бронетехнику врага и грузовые автомашины. Танк Задорожного будет стрелять с бугра с расстояния двести метров. Для танкового орудия – это стрельба в упор. Для пулемета нормальная прицельная дальность стрельбы. Те, кто выживет после попадания снарядов в грузовики, лягут под очередями двух пулеметов танка Задорожного.
На малых оборотах три танка взвода Соколова и один танк из взвода Задорожного вышли на исходные рубежи. Алексей еще раз проинструктировал своих «десантников». Омаев был готов, это читалось по его глазам – холодным, сосредоточенным. Молодому лейтенанту, видевшему на войне, кажется все, что только могло быть страшного, иногда становилось не по себе от этого взгляда молодого чеченца. Как он ненавидел фашистов! За войну, за смерти, за сожженные города и села. Но больше, казалось, он ненавидел их за смерть санитарки Людмилы.
Это была любовь! Великая, трепетная, полная возвышенных чувств и романтики. Не зря в батальоне их звали Руслан и Людмила. А потом Омаеву написали, что Людмила погибла во время бомбежки. Молодой танкист, сын горского народа, не мог принять того факта, что на войне рядом с мужчинами находятся женщины. Пусть они – врачи и санитарки, пусть они связистки, он считал, что нет на войне места женщинам, что это дело сугубо мужское. И гибель на войне женщины не укладывалась в его голове, как что-то непостижимое, нереальное.
Лейтенант очень боялся, что Руслан станет жестоким мстителем, что в нем возьмет верх желание убивать, а не защищать родину. Тонкая грань, но на войне Алексей научился чувствовать ее. Убить врага или наслаждаться муками человека – пусть он и одет во вражескую форму, пусть и убивал советских людей. Даже на войне, на такой страшной, все равно нельзя становиться зверем, в этом Соколов был убежден.
Рядом с Омаевым стоял Коля Бочкин. Ребята сдружились за этот год службы в одном экипаже. Заряжающий справится с заданием, в этом Алексей был уверен. Да и заменить его возле орудия и у пулемета лейтенант, если понадобиться, сможет.
Третьим членом группы стал еще один пулеметчик-радиотелеграфист из экипажа старшины Началова. Невысокий коренастый парень, который до войны окончил курсы радиотелеграфистов, участвовал в военно-спортивных состязаниях и даже имел несколько спортивных разрядов: по стрельбе, по легкой атлетике и плаванию.
– Запомнили? – спросил лейтенант, вглядываясь в лица танкистов. – Приказы Омаева выполнять быстро и четко. Головой крутить на все триста шестьдесят градусов. Любой из немцев может оказаться живым, просто оглушенным взрывом. Он в любой момент может выстрелить в вас. На броне танка подходите к легковушкам. Омаев осматривает машины, обыскивает убитых, вы его прикрываете. Потом он – на броню, вы ждете. Омаев на броне, прикрывает. Вторым поднимается Бочкин. Поняли?
– Так точно, товарищ командир! – лихо ответил за всех Омаев, блеснув карими глазами.
Немецкая колонна приближалась медленно. По изрытой гусеницами проселочной дороге штабные легковушки шли с трудом.
Соколов, сидя в люке танка, рассматривал немцев и зло думал, что не рассчитал враг, готовился к парадной войне, по шоссе думали доехать до Москвы. Не вышло, ошиблись гитлеровские генералы. Вот, ползите теперь в своих роскошных «Хорьхах» и «Мерседесах», глотайте пыль бездорожья.
Чтобы не выдавать своего присутствия в радиоэфире, Соколов отдавал команды жестами и флажками. Даже сейчас, спустя год после начала войны, еще не все танки были радиофицированы. Многого не хватает советской стране, слишком большой урон нанесен народному хозяйству за этот год.
В танковой школе, в которой учился Соколов, все машины были радиофицированы, но курсантов все равно учили руководить боем с помощью флажков. И вот сейчас, повинуясь этим нехитрым сигналам, командиры танков смотрели на колонну, наводчики готовились открыть огонь и следили за целями в орудийные прицелы. А заряжающие, загнав снаряд в казенник пушки, наблюдали за командиром роты, какую команду он отдаст.
Вот рука с красным флажком пошла вверх. Внимание, приготовиться к атаке! Наведение на заранее выбранные цели. Стволы пушек чуть шевельнулись, двигаясь каждый за своей целью. Рука резко пошла вниз. Огонь!
Гулко ударил выстрел танкового орудия с бугра, и тут же на месте заднего грузовика взметнулся грязно-черный фонтан земли с обломками машины. Полетели в разные стороны сидевшие в кузове солдаты, нелепо растопырив руки и ноги, полыхнул огнем взорвавшийся бензобак. Офицеры в легковушках закрутили головами, некоторые даже вскочили на ноги, держась за спинки сидений.
Второй грузовик резко затормозил, а башни двух головных «Т-III» стали поворачиваться в сторону холма.
Еще один выстрел танка Задорожного – и второй грузовик разметало вместе с пехотой. Те, кто успел выпрыгнуть через борт машины, попадали от этого взрыва. С косогора заработали два пулемета, добивая тех, кто еще оставался в живых возле разбитых грузовиков. Одно за другим ударили орудия со стороны балки. Еще два выстрела, и, ломая тонкие березки, разметывая гусеницами зеленую листву, к колонне понеслись три советские машины.
Немецкие легкие танки горели. Бронетранспортер разворачивался, через его борта прыгали солдаты. Снаряд, пущенный «тридцатьчетверкой», полыхнул огненным пузырем на борту «ханомага», да так, что отдельные листы обшивки разлетелись по дороге.
Легковушки не успели развернуться. Сидящие в них офицеры один за другим падали под пулеметным огнем. Кто-то пытался стрелять из автомата, кто-то выдергивал из кобуры пистолет, но беспощадный огонь смел все живое.
Огонь был точен, ни одна из легковых машин не загорелась.
«Тридцатьчетверки» остановились, охватив подковой место побоища. Омаев, держа наготове «ППШ», спрыгнул на землю. Жарко полыхали бензиновым огнем обломки бронетранспортера, вокруг – трупы, трупы и трупы. Ненавистная вражеская форма. Молодой горец направлялся к первой легковой автомашине, когда с брони «тридцатьчетверки» раздалась короткая автоматная очередь.
Омаев мгновенно развернулся всем телом и присел на одно колено. Один из немецких офицеров уронил руку с зажатым в ней пистолетом и ткнулся окровавленной головой в дорожную пыль.
Когда танкист подошел к первой машине, осмотрелся по сторонам, прижав к плечу приклад автомата, к нему осторожно приблизились его товарищи. Обследование обеих легковушек не заняло много времени. В первой не было ничего кроме объемистого кожаного портфеля. Содержимое оказалось личными вещами кого-то из офицеров. Чистое белье, Библия, бутылка коньяка, две плитки шоколада, блестящий пистолет с инкрустированной рукоятью.
Руслан, стиснув зубы, смотрел на лежащие рядом Библию, пистолет и коньяк. И все это рядом, в одном портфеле.
