скачать книгу бесплатно
Еще одно шумное сборище народа старины глубокой – это Барнаульская ярмарка в Екатерйнин день 24 ноября по старому стилю. Она устраивалась ежегодно «на песках» за прудскими переулками в самом конце Сузунской улицы. Там заблаговременно строилось множество временных ларьков, навесов, прилавков и палаток.
Первый раз мне удалось побывать на ярмарке лет семи. Она навсегда запомнилась. Маме нужно было проверить там работу ларька Красного Креста. Отец повез нас туда, но сам остался с лошадью – кругом шныряли цыгане, прославленные конокрады. Мама повела меня за руку, и мы сразу оказались среди шумной толпы.
Я прямо остолбенел, увидев ларек, отделанный Вяземскими пряниками. А там, за прилавком – филипповские, мятные, медовые, московские и другие пряники. Разное печенье, конфеты. Над ларьком вывеска: «Изделия купца первой гильдии Зудилова».
– Мама, купи… – пролепетал я, тормозя валенками и упираясь.
– Ни в коем случае! Я покупаю сладости только в магазине. И она потащила меня дальше: мама была медичка, и ей всюду мерещились заразные болезни.
Чего тут только не было кругом! Ларьки с мануфактурой, игрушками, горы замороженных целиком туш свиней, овец, коров, рябчиков, тетеревов, белых куропаток. Рядом за прилавками торговали морожеными пельменями, фруктами, коричневой пастилой из яблок, свернутой рулоном, как толстая коричневая бумага. «Тормозил» я и около кукольного театра, у цыган с медведем, около скоморохов. Но мама волокла меня дальше, все больше торопясь. Наконец, потеряв надежду найти ларек Красного Креста, она спросила городового.
– Наспротив ево, барыня, изволите стоять! – простуженным на морозе голосом ответил он и козырнул.
И в самом деле, мы стояли около ларька Красного Креста, но он был закрыт на замок!
Так мы и вернулись домой, ничего не купив. Но вяземских пряников по дороге в магазине мама купила полфунта.
На Конюшенной площади, между цирком-шапито братьев Коромысловых и реальным училищем устраивался небольшой филиал ярмарки. В Дунькиной сосновой роще работала под легким навесом «Обжорка» торговки в белых передниках продавали мороженые пельмени. Покупателю пельмени тут же варили. Здесь устраивались соревнования: бег в мешках, катанье на круглых бревнах, подъем по столбу и другие увеселения.
НАЧАЛО ВОЙНЫ
В начале лета 1914 года отец настоял, чтобы я съездил к родственникам в село Спирино на берегу Оби. За несколько лет никто из нас там не был, и родня стала обижаться. Поездка на пароходе и неделя жизни в деревне пролетели незаметно. Перед отъездом в город я пошел в последний раз в бор.
Почти всех птиц я тогда уже знал, встречая в Куратовском бору рядом с нашей заимкой. И здесь стучали также пестрые дятлы. Выводок больших синиц с желтыми грудками и продольными черными полосками перепархивал с сосны на сосну. Бурундук уселся столбиком, свесил хвост, словно пробором разделенный на две стороны. Он придерживал гриб передними лапками, а я записывал в тетрадку мелким почерком, как он ест.
На краю мохового болотца внезапно взлетел огромный глухарь с таким шумом, что я не на шутку испугался, пока не сообразил, кто это. Глухаря я видел впервые, но сразу узнал по рассказам отца.
Побродив по лесу, я зашагал к дому своего дяди, чтобы ехать домой. Дядя жил в старинном селе. Здесь почти в каждом доме жили Зверевы. Какую бабку или деда ни спроси – они обязательно начинают рассказывать, что произошли от братьев Зверевых, казаков, которые пришли в Сибирь с Ермаком. С тех пор поселились у Оби и поставили крепкие дома из круглых сосновых бревен. Дома эти были с нарядными резными украшениями на ставнях, наличниках и воротах.
Около дома дяди и по всей улице пели и плясали подвыпившие новобранцы (была объявлена германская война). Новобранцев провожали родные, знакомые, соседи – с плачем и причитаниями. Утром, когда я уходил в лес, село было тихое, теперь же изменилось до неузнаваемости. Из окон смотрели заплаканные старухи. У ворот стояли телеги.
Я вошел в кухню, в которой красовалась большая расписная печка. Тетя Настя увидела меня и всплеснула руками:
– Войну царь-батюшка объявил. Скоро пароход подойдет, собирайся. Вот беда-то: у нас в деревне половину мужиков забрали, сегодня на пристань гонят. Скоро одни бабы останутся. Что делать будем, одни-то?
Она металась по кухне, без умолку тараторя. Наконец сказала:
– Иди, Максим, молока поешь с хлебом, садись за стол.
Там уже сидел незнакомый бородатый человек в сильно поношенной одежде.
– Здравствуйте, – сказал я, поняв, что это каторжный. Либо он отбыл срок и возвращался домой, либо беглый.
Сибирские крестьяне уважительно относились к людям, наказанным царским законом. Они всегда кормили их, давали на дорогу.
– Здравствуй, сынок, – сказал добрым густым басом чужой человек, кладя кусок сала на ломоть хлеба. – Хорошие сибирские люди, – продолжал чернобородый незнакомец. – В любом доме поесть дадут – не обидят, не унизят!
– У нас все родом из казаков, – сказала тетушка. – Люди вольные. – И показала на полати возле печки: – Иной раз вот тут частенько ночуют такие, как ты, и на лежанке, и на полу. А вы откуда?
– Я восемь лет в шахтах прогорбатился за Читой, где когда-то декабристы были. Теперь домой иду. Освободили.
Тетушка покачала головой и горестно вздохнула.
– Поди, Максим, самовар раздуй да из амбара сухих грибков прихвати для матери.
Я взял ведро и зашагал к единственному на всю деревню колодцу с прикованным на цепи ведерком.
Наполнив большой медный самовар, я разжег его и раздул старым сапогом. Подошел к амбару из добротных бревен, снял висячий незакрытый замок, что красовался больше для авторитета, чем для дела: воров-то в деревне не было, а бродячие люди не воровали. Если что надо, они так просили – им давали. Амбар был мужицким складом, где хранилось всякое нужное для крестьянина добро. В сусеках находились зерно и мука, по стенам висели золотистые связки лука, чеснока, сушеных грибов. Под навесом – расписные дуги, сбруи, стояли сани, самолично сделанные дядей. Мужики сибирские любили жить крепко.
Выбрав связку беленьких, что помельче, я отнес грибы в дом. Самовар уже начинал ворковать. Сосновые шишки потрескивали в раскалившейся трубе. Медали на груди тульского красавца весело сверкали на солнце.
Самовар вскипел, я снял трубу, прикрыл верх медным колпачком, принес и поставил самовар на поднос, расписанный, как и печка, яркими цветами.
– Ну вот, мы сейчас чайком побалуемся и на пароход, – сказал прохожий человек.
– Я тоже еду! – с гордостью сказал я.
– Вот хорошо-то! Вдвоем оно как-то легче, и дорога покажется короче.
Услышав мычание во дворе, тетя с подойником пошла встречать корову, но вскоре вернулась, вся в красных пятнах на лице от негодования:
– Вы поглядите, что они, охальники, с моей Машкой сделали!
Мы вышли на задний двор. Машка жалобно мычала. Сейчас она была как фокстерьер с коротким хвостом. Пыталась этим огрызком хвоста отмахиваться от мух, ко ничего не получалось.
– У нас все коровы в деревне через прохожих людей без хвостов остались, – жаловалась тетка.
– Что поделаешь? Люди с каторги возвращаются, довольствия им на дорогу не дают, вот они из коровьих хвостов супы и варят. Кур да гусей никто не ворует, а корове хуже не станет, если хвост будет короче.
– Это правильно, кур у меня никто не воровал. Только что же теперь моей кормилице вместо хвоста веник привязывать – от слепней отмахиваться? Пришли бы лучше ко мне, я накормила бы, а то над скотиной изголялись!
– Значит, нельзя было человеку в деревне показаться, тайком пробирался домой, – пояснил прохожий человек.
Долго еще негодовала тетя Настя. А молока корова с перепугу не дала ни капли.
Пароход дал первый предупредительный гудок.
– Это для нас, паренек. Будем поторапливаться.
Тетушка взглянула на старинные часы с кукушкой и забеспокоилась:
– Торопитесь, скоро «Илья Фуксман» отходит!
На пристани она перекрестила и поцеловала меня, а на чернобородого даже не взглянула, сделав вид, что не знает его. Долго еще тетушка смотрела вслед белому двухпалубному пароходу.
На пароходе ехала рота солдат. Они сели в Новониколаевске и с трудом разместились в третьем классе. Командир роты занял каюту первого класса. Утром басовитый пароходный гудок прокатился над рекой. Я вышел на палубу. «Илья Фуксман» тихим ходом подваливал к пристани села Камень.
На берегу гудела толпа призывников и провожающих. К самому берегу их не подпускала цепь городовых в черных шинелях, с шашками и револьверами на красных шнурах. Полицейский надзиратель в офицерской светлой шинели что-то кричал толпе, грозя кулаком в белой перчатке.
С парохода спустили трап. На него, к удивлению пассажиров, с парохода вышли солдаты с винтовками и стали в два ряда по краям, образуя живой коридор. Офицер скомандовал. Солдаты вскинули винтовки и зарядили их на глазах притихшей толпы на берегу. Только теперь с парохода стали выпускать приехавших в Камень пассажиров и впускать новых.
Посадка быстро закончилась – желающих ехать в Барнаул было всего несколько человек. Под конвоем на пароход завели двух арестованных офицеров. За ними солдат нес их шашки и портупеи. На пароход с шумом и руганью хлынули призывники. Почти все были пьяные. Некоторых тащили под руки. Провожающих солдаты на пароход не пустили. Толпа на берегу разразилась причитаниями и плачущими воплями.
С ружьями у ноги солдаты бегом вернулись на пароход. Сходни и чалки торопливо убрали. «Илья Фуксман» проревел басом сразу три отвальных гудка, без обычных первого и второго.
– Полный вперед! – раздалась команда капитана. Рядом с ним стоял командир роты, настороженно смотря на толпу у пристани.
Едва пароход отошел, как среди пассажиров началось тревожное перешептывание.
– Говорят, все монополки в деревнях запасные разгромили? – спрашивала пожилая женщина соседку, севшую на пароход в Камне.
– Подчистую, матушка, ни единой не осталось!
– А у нас не то что кабаки – магазины разгромили купеческие, – добавил старик в поношенном пиджаке. – До старости дожил, а такого охальства не видывал.
– Господа-то офицеры чем провинились?
– Говорят, не приняли строгих мер, вот и к ответу….
Среди пассажиров слухи ползли сначала шепотом. Люди оглядывались и даже крестились. Кто-то сказал, что Барнаул сгорел дотла. Ему стали возражать. Спор разгорелся. Вскоре пароход наполнился испуганным громким говором.
В течение дня «Илья Фуксман» несколько раз причаливал к селам на берегу. И опять по обеим сторонам сходен выстраивались солдаты с винтовками и шла посадка призывников, под плач и причитания провожающих.
Наступила ночь. Призванные из запаса, опустошив бутылки с вином, взятые из дома, недружно пели на нижней палубе и корме. Играли сразу две гармошки. Кто-то ругался, кто-то всхлипывал.
– Пожар, пожар! – вдруг раздалось с Верхней палубы.
– Какой пожар? Где?
Ночное небо действительно светилось заревом в той стороне, где должен быть Барнаул.
– Небось запасные буянят перед фронтом, – хмуро сказал старый крестьянин в черном картузе. – Понаехали подводы с провожающими, тут слезы, тут пьянки, а там понеслось!
Крестьянин оказался прав. Утром пароход не мог пристать к дебаркадеру, потому что он горел, а другие уже сгорели. Капитан приказал бросить сходни прямо на берег, опасаясь, как бы не подожгли и его пароход. Запасные с криками вывалились на берег.
– Пошли казенку громить! – крикнул кто-то, и толпа устремилась к винному складу.
Высадив всех, пароход отошел на середину реки и бросил якорь.
Я вышел со своим узелком с гостинцами в город и попал в самую гущу событий. Те, кого царское правительство гнало на бессмысленную войну, выражали свой протест самым буйным и пьяным образом. Летели камни в стекла магазинов. Чиновники разбежались из учреждений по домам. Полиция и воинский начальник спрятались. Город был во власти новобранцев. Пристани, пакгаузы и склады Барнаула пылали. Сгорели три улицы около пристани. Лишь одна пристань не пострадала. Ее отстаивала администрация пароходства. Седой капитан что-то пытался говорить пьяному плечистому новобранцу, но тот вдруг схватил его за мундир и отбросил в сторону. Толпа ворвалась в буфет, и вскоре здание окуталось красно-желтым пламенем.
Из двухэтажного винного склада за городом тащили водку и спирт. Люди шли шатаясь, ползли, валялись в канавах, на полу и в коридоре винного завода.
А толпа уже направилась в центр города. Полетели камни в зеркальные стекла большого магазина Морозова. Вскоре оттуда стали появляться люди с тюками материи, с мешками, набитыми обувью и бельем. Толпа бросилась к огромному смирновскому пассажу, занимавшему целый квартал. Выломала двери, ворвалась в первый этаж магазина и устремилась на второй, где помещались страховое общество «Саламандра», «Русский для внешней торговли банк»…
Я стоял в подъезде какого-то дома, испуганно выглядывая оттуда. Железные жалюзи были спущены на всех окнах магазина. Внутри было темно. Из дверей выбегали люди с награбленными товарами.
Вдруг в конце улицы показались солдаты. Они шли рядами, с винтовками на плечах, сверкая штыками. Впереди – полицейский пристав и офицер, который приехал на пароходе «Илья Фуксман» с этими солдатами. Толпа перестала шуметь, но и не разбегалась.
Офицер что-то скомандовал. Солдаты построились вправо и влево двумя шеренгами, перегородив улицу. Офицер и пристав оказались позади солдат.
Как сейчас помню слова команды, сразу, без предупреждения:
– Первая шеренга с колена, вторая стоя, прямо по толпе – взво-од… пли!
Грянул залп! Вслед за ним сразу же защелкали затворы винтовок.
– Пужают это! – крикнул кто-то. И голос утонул в общем вопле ужаса, когда увидели падающих, убитых и раненых. Толпа бросилась врассыпную, я тоже кинулся бежать. Плохо помню, как я оказался на краю города, но в памяти до сих пор осталась команда, грохот залпа, звон разбитых окон в домах – большинство солдат выстрелило поверх толпы. Однако нашлись и службисты – в толпе раздались тупые шлепки от пуль, ударивших в людей, крики и стоны раненых.
Немного пришел в себя, когда оказался за городом, все еще переживая увиденное.
Так я увидел, как умирают люди…
– Чего несешь, сопляк? – остановил меня казак с нашивками урядника на погонах, нагибаясь в седле и обдавая меня запахом алкоголя. За плечами у него был карабин, с левого бока шашка, на руке висела знаменитая нагайка, хорошо знакомая беспокойному студенчеству. Казаки только что прибыли на усмирение из Новониколаевска.
– Книги и гостинцы, – ответил я, – в деревне был, а сейчас возвращаюсь домой.
– Значит, в чужое лапу не запускал? – спросил казак, развязал узелок с гостинцами и с удивлением рассматривая книгу «Птицы России».
– А зачем мне чужое? Я домой иду!
– Мне тоже охота к себе в станицу, а вот служба. Стой тут и обыскивай каждого встречного и поперечного.
Завязав узелок и мысленно обрадовавшись, что казак не огрел меня нагайкой, я зашагал дальше, на заимку, все еще ошеломленный пережитым ужасом и находясь словно во сне…
Потом рассказывали, что солдаты больше не стреляли. Они окружили выломанные двери и хватали выбегающих людей с награбленным. Казаки уводили их в тюрьму. Люди перестали выбегать, боясь быть схваченными. Но вдруг обвалился горящий потолок и завалил выход. Многие погибли в огне.
Радость матери по поводу моего благополучного возвращения была безгранична…
В тот день отец приехал из города вместе с известным путешественником Г. Н. Потаниным. Он всегда бывал у нас, когда проезжал из Томска, направляясь на Алтай.
Григорий Николаевич начал рассказывать, что был у начальника Алтайского округа Михайлова. Генералу уже известно, что в Сараево было не простое убийство. Это Германия спровоцировала своего союзника Австро-Венгрию начать военные маневры. Серб Гавриил Принцип выстрелил в наследника австрийского престола. Сейчас же сербам предъявили невыполнимый ультиматум и началась война. Но Россия связана с сербами договором и, значит, тоже втягивается в войну против немцев и австрийцев. А за нами и наши союзники – Англия и Франция. Значит, мировая война неизбежна.
– Какой ужас. Григорий Николаевич, вам лучше вернуться в Томск. Отложите поездку на Алтай – наступает тревожное время, – посоветовала моя мать.
– Пожалуй, вы правы, Мария Федоровна. Но все-таки я дня на три задержусь в Барнауле. Может быть, шумихи не будет и все еще уладится.
Встревоженный отец сказал:
– Старый дурак, наш воинский начальник, объявил призыв в армию сразу огромного количества людей. Тысячи призывников потекли в город из окрестных деревень. Они запрудили телегами все улицы и площади.
Кабаки и магазины закрыты были еще вчера, и в городе спокойствие не нарушалось. Но, оказалось, ночью кабаки разбили, новобранцы перепились и, говорят, сейчас бросились громить винный склад. Они обязательно его подожгут. Все учреждения сегодня закрыты. Полиция ушла в подполье, – улыбнулся отец. – Говорят, как только новобранцы увидят городового, хватают, срывают с него шашку, револьвер, форму и в одном белье провожают пинками под улюлюканье и хохот! Максим только что рассказал, как грабили магазин Смирнова.
Мать всплеснула руками, и ее большие глаза сделались еще больше.
– Поедемте и посмотрим с горы около пожарной каланчи на город. Оттуда все видно, как ка ладони! – предложил отец.
Мы уселись в тележку, и отец быстро повез нас мимо детского приюта, озерка, выехал на Змеиногорский тракт. Вдали показалась пожарная каланча. Она стояла на самом краю горы, и от нее был виден весь город.
