скачать книгу бесплатно
Под утро ее разбудили холод и гул ожесточенной канонады. Пальба доносилась с востока. Ухало довольно громко, но лес скрадывал звуки, как качественная промокашка влагу.
Соня поднялась с превеликим трудом, двигаясь, как сомнамбула. Подняла Нинку и, не глядя ни по сторонам, пошла неведомо куда, лишь бы не сидеть на месте.
После обеда деревья расступились, открыв обширную пустошь. Тусклое закатное солнце еле пробивалось сквозь подымавшиеся от земли жирные, насыщенные копотью шлейфы. По перепаханному гусеницами и воронками полю ползали стальные коробки, выкрашенные в хаки двух разных оттенков. Время от времени они изрыгали пламя, укутываясь пороховым угаром. Коробок было необычайно много. Некоторые из них горели, некоторые валялись кверху траками. Ничего подобного Соне никогда не доводилось видеть. Ничего подобного никогда ранее не случалось. Грандиозное встречное танковое сражение в окрестностях Ровно,[12 - Имеется в виду сражение на направлении Луцк-Броды-Ровно, в котором приняли участие тысячи танков] свидетелем которого невольно стала несчастная Соня, до сих пор не имеет аналогов в истории.
* * *
Ранним утром она услыхала вдалеке шум, издаваемый марширующими войсками. Он напоминал рокот прибоя. И все же это были люди. Соня устремилась к ним. Она шла довольно долго, пока не очутилась на дороге.
По разбитому тракту сплошным потоком шли немецкие войска. Пехота, бесконечными, серыми колоннами, держалась правее. Танки и автомобили двигались слева. Пыль стояла столбом. Наверное, нечто подобное наблюдали наши пращуры, свидетели вторжения монголов.
Соня поплелась вдоль обочины, оглушенная топотом тысяч сапог. Никто не обращал на нее внимания, и постепенно ее охватило удивительное ощущение, будто все творящееся наяву, на самом деле происходит за гранью реальности. Обочина представилась ей бесконечным морским берегом, а войска разгулявшимся под вечер прибоем. На море Соне побывать не довелось, но она видела его в кино.
– У фрау неприятности? Могу ли я предложить помощь? – Соня вздрогнула, когда чья-то твердая рука придержала ее за локоть. Говорили по-русски, но, с сильнейшим акцентом. Обернувшись, она увидела немецкого офицера в светло-серой полевой форме. «Вот и все», – подумала Соня. Ярко голубые глаза из-под кепи смотрели дружелюбно и свидетельствовали об обратном:
– Фрау нуждается в помощи?
Трое попутчиков офицера дожидались в открытой армейской машине, выкрашенной причудливой маскировкой. «Будь, что будет», – решила Соня, протягивая Нинку офицеру:
– Моя дочка. Нина. Она умирает. «Что ты творишь?! Сейчас он разобьет ей голову о пятнистый борт своей машины. Это же фашист!»
Офицер сдернул с руки перчатку. Коснулся потного лобика Нины. Его лицо выразило понимание.
– Mein Got…
– Она горит. – Соня покачнулась от усталости и волнения.
– Попрошу фрау со мной. Нужен доктор. Госпиталь. Schnell. – Офицер взял Соню под локоть, и помог взобраться на подножку.
* * *
К концу июня группа армии «Центр» отсекла одиннадцать дивизий Западного фронта на Белостокском выступе. Командование фронта поплатилось за разгром головами, но положения это не выправило. В августе разгорелись небывало кровопролитные бои под Ельней. Потери Красной армии оказались чудовищны и напрасны. Враг, вместо Москвы, ударил на Киев. В боях под Ельней, кстати сказать, сложил голову отец Сергея Украинского.
На юге события складывались не менее драматично. В районе Луцка произошло невиданное танковое сражение. Советские танки вводились в бой прямо с марша, обеспечение снарядами и топливом оставляло желать лучшего. В результате более трех тысяч советских танков остались гореть на полях Волыни, а немецкие танковые клинья вышли к Кировограду и Умани. Вскоре все правобережье от Черкасс до Херсона оказалось в руках гитлеровцев. Одиннадцатого немцы подошли к Киеву со стороны Бучи и Гостомеля, но наткнулись на отчаянное сопротивление советских войск, засевших в Киевском УРе.[13 - Укрепленный район]
Дзоты на краю соснового леса над широкой долиной Ирпеня – немые свидетели тех боев. Стоит выехать в те места, и немного побродить среди сосен, как вы обязательно на них наткнетесь. Исковерканные прутья арматуры тронуты ржавчиной, но бетон так же крепок, как в сорок первом. А вот окопы давно обвалились, и похожи на старые шрамы, затянувшиеся, но не исчезнувшие совсем. Они тоже там.
Киевский гарнизон, курсанты и ополченцы встали насмерть на рубежах города. Жестокие бои шли в Голосеевском лесу, Жулянах, и урочище Пирогово. Когда стало очевидным, что штурм проваливается, наступающие на Москву части были срочно переброшены под Киев. Пять советских армий очутились в котле.
В ноябре германская первая танковая армия захватила Сталино, а затем и Ростов. На севере группа армий «Центр» на расстояние выстрела подошла к Москве. Завязались упорные бои за столицу Советского Союза.
* * *
Ничего этого Соня не знала, очутившись в Смеле, где немцы разместили один из многочисленных полевых госпиталей. Голубоглазый Зигфрид, оказавшийся начальником штаба германского танкового батальона, договорился с главным врачом, и Нинку определили в палату. Добиться этого было не просто – под Киевом разгорелись бои, и раненые поступали непрерывным потоком. На третий день пребывания в госпитале танковый полк Зигфрида выступил на юг.
– Перебрасывают в Крым, – улыбнулся Зигфрид, заскочивший на минуту попрощаться. – Ливадия, Коктебель, Ласточкино гнездо.
Соня не знала, что сказать. Вражеские сапоги топтали родную землю, и Зигфрид был в тех же сапогах. С другой стороны, не повстречай она его, Нинки уже не было бы на свете.
Пожелав Соне удачи и потрепав малышку по щеке, Зигфрид покинул палату и навсегда ушел из жизни Сони и Нины Шаровых, как до того из нее ушел старшина. Один был простым русским солдатом, нахлебавшимся от родной власти, второй германским офицером с важной приставкой «фон» в фамилии. Соня запомнила обоих.
С первого дня пребывания русской девочки в госпитале медперсонал нещадно гнал оттуда Соню. Женщину выпихивали во двор, на нее сыпалась нецензурная брань, но она упорно возвращалась. Деваться ей было некуда, да и оставить дочку она не могла. Промаявшись день, где попало, Соня на ночь пробиралась в палату. В начале июля она взялась стирать солдатское тряпье, драить полы коридоров и палат. В конце концов, главврач, почесав седой затылок, махнул рукой.
В сентябре госпиталь перебрался в Киев. Нинка к тому времени выздоровела. Врачи и медсестры привыкли к Соне. Ей даже выделили каморку при госпитале, большего Соне не требовалось. Не все же рождены подпольщиками.
Киев встретил гитлеровцев напряженно. Без хлеба-соли, но и без гранат. Власть переменилась даже как-то буднично.
В декабре Соня, освоив немецкий, приступила к обязанностям медсестры. Клятва Гиппократа не предусматривает разделения пациентов на красных или красно-коричневых. О прочем она старалась не думать.
* * *
К январю сорок второго линия фронта протянулась с севера на восток, через европейскую часть СССР. От блокированного Ленинграда до устья Дона, впадающего в Азовское море. В середине рождественской недели года советские войска перешли в наступление по всему колоссальному фронту. Под Вязьмой завязались кровопролитные бои.
Григорий Шаров дрался в небе над Харьковом. Вместо ЛАГГА он получил более мощный и живучий «Ла-5».[14 - основной советский истребитель] Эскадрилья Шарова билась с исключительным мужеством, но битву за Харьков Красная армия проиграла.
Весной началось хорошо подготовленное немецкое контрнаступление. В Крыму разразилась катастрофа, закончившаяся падением Севастополя. Юго-Западный фронт рухнул. Немцы прорвались на Кавказ. Часть местного населения осталась верна Советской власти, часть встретила немцев, как избавителей от коммунистического гнета. В конце лета завязались бои в предгорьях Большого Кавказского хребта. А, чуть позже за Сталинград. Там сразу сложилась критическая обстановка. 28 июля был подписан печально известный приказ № 227 «Ни шагу назад», узаконивший штрафные батальоны, заградотряды НКВД и массовые расстрелы на месте.
В последних числах ноября советские войска окружили под Сталинградом шестую армию генерал-полковника Паулюса. Гитлер неистовствовал. Рейхсмаршал Геринг клялся обеспечить снабжение группировки с воздуха. В небе развернулись яростные воздушные бои.
Истребители Героя Советского Союза подполковника Шарова сражались насмерть, чтобы не допустить авиатранспорты к городу. В канун Нового 43-го года Шаров был сбит над Калачом на Дону, покинул пылающую машину, и вскоре вернулся в строй. Первого февраля группа из двадцати советских «Ла-5» столкнулась с «Мессершмидтами». Снаряды германской авиационной пушки навылет прошили фюзеляж «Лавочкина», ранив Шарова под лопатку. Подполковник вышел из боя, дотянул до линии фронта и чудом посадил самолет.
В госпитале у него появилось время. Даже больше, чем ему бы хотелось. Как это часто случается после ранения, волной нахлынули воспоминания. Словно боль после выхода из наркоза. Не то, чтобы он раньше не думал о семье. Но, в горячке боев переносить гнетущую неизвестность было легче. Он каждый миг рисковал жизнью, терял друзей и убивал врагов. Это служило своеобразным противоядием. Теперь Шаров наверстал упущенное. За неимением ответов вопросы грызли его поедом, он чувствовал, что сходит с ума.
Едва начав ходить, он попытался разыскать семью. Что либо узнать было практически невозможно. Полтора года войны перекроили до неузнаваемости границы, оторвав миллионы от родных очагов. На фоне всеобщего горя личное казалось каплей в море, но, именно эта капля жалила в самое сердце.
Вернувшись в полк в конце весны, Шаров продолжил безуспешные поиски. Тем временем, близилась Курская битва. Авиаполк прибыл под Харьков, от которого до Киева меньше часа лету.
Впрочем, Соне Шаровой, пожалуй, не следовало радоваться этому обстоятельству. Ее судьба ныне была неразрывно связана с оккупантами. Соня, бывало, долго не могла уснуть, прислушиваясь к сонному бормотанию Нинки, и раздумывая о том, каково оно, ее будущее? Истинное обличье арийцев открылось Соне еще в сорок первом. Народная поговорка гласит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Впрочем, порой случается и так, что чем меньше видишь, тем лучше спишь. Но, Соня своими ушами слышала многоголосый вой, несшийся из глубоких балок Бабьего Яра над верхушками Кирилловского сада. Госпиталь располагался на Лукьяновке, а квартира неподалеку, в двух шагах. Леденящие кровь крики и пальба с тех пор карябались в окна каждую ночь, как бы Соня их не закупоривала, вопреки ставням и пробкам в ушах. Люди давно погибли, а их стоны звучали в голове, словно проклятый яр жил там кошмарной, совершенно не зависимой от нее жизнью. Впрочем, пулеметные очереди не стихали. Военнопленные отфильтровывались в Сырецком концлагере и ликвидировались без сантиментов в яру. Благо, он чрезвычайно вместителен. Никаких конвенций касательно пленных ни гитлеровцы, ни сталинисты не признавали, и жизнь человека на оккупированных территориях не стоила ломаного гроша.
«Я предала Родину ради нее, – твердила Соня, отбрасывая шелковистый локон со лба спящего ребенка. – Если бы не немцы, моя Ниночка умерла». Впрочем, Соня не тешила себя иллюзиями насчет способности коммунистов входить в чье-либо положение, а уж тем более разводить нюни. Штамп «предатель Родины» был фактически гарантирован, а это значило, что мосты сожжены, и теперь ее путь с Вермахтом. Победа германского оружия означала жизнь, поражение неминуемую расплату.
* * *
На рассвете пятого июля началось грандиозное сражение на Курской дуге. Немцы впервые массово применили тяжелые танки «Тигр» и «Пантера». Битва сразу приняла необычайно ожесточенный характер. Когда германское наступление выдохлось, навстречу гитлеровскому бронированному кулаку двинулись две танковые армии Резервного фронта. Чудовищное столкновение произошло около деревни Прохоровка, сделав ее известной на весь мир. В воздухе тоже было жарко. Новейшие истребители «Фокке-Вульф-190» сражались с советскими «Яками» и «Лавочкиными». Около четырех тысяч германских самолетов остались гореть на земле. Потери советской авиации были не менее впечатляющи.
К осени фашисты отошли за Днепр. Четвертого ноября войска Первого Украинского фронта, форсировав Днепр у Лютежа, вышли к протянутой через лес трамвайной линии Киев-Пуща-Водица.
Пятого ноября с утра небо затянула сплошная облачность, похожая на ковер во время очистки снегом. Тучи висели так низко, что, казалось, задевали крыши. Влажность была как в тропиках, только без присущего экватору тепла. Ветер пробирал до костей. Разбитые танками и самоходками дороги превратились в непролазное месиво.
– В такую погоду все плохо, – бурчал Шаров, карабкаясь в кабину «Лавочкина». Борт истребителя украшали тридцать две красные звездочки, по количеству сбитых самолетов. Когда подполковник захлопывал колпак фонаря, медали на груди мелодично зазвенели. Шаров взял за правило летать на задания с наградами, а их за два года накопилось порядочно, отчего мундир напоминал иконостас.
Над Лютежем к истребителям присоединились штурмовики. Самолеты легли на боевой курс. Пронеслись над Святошино. Внизу показался прямой, будто весло, Брест-Литовский тракт, ведущий в самое сердце Киева, как гигантская транспортная аорта.
Через минуту Шаров разглядел сигнальные ракеты, которыми танкисты полковника Шутова обозначили передний край. «Илы» с ревом устремились в атаку, сбрасывая реактивные фугасы на парк политехнического института, где засели гитлеровцы. Истребители держались выше, готовые отразить нападение с воздуха. «Мессершмидты» не заставили долго ждать.
* * *
Пока части Вермахта ценой неимоверных усилий сдерживали рвущиеся к центру танки, тылы эвакуировались в неразберихе.
Соня Шарова, старшая медсестра хирургического отделения городской больницы, ранее трудившаяся в немецком госпитале, не находила себе места. В который раз выглянув из окна, Соня обнаружила забитый грузовиками двор. Солдаты без передышки грузили ящики. Накрапывал дождь. Воздух вибрировал от непрерывной канонады. Бой, разгоревшийся накануне на окраинах, неумолимо перемещался к центру. Минувшей ночью ухало так, что проснувшаяся Нинка разрыдалась. Соня только вернулась с дежурства, и успокаивала дочурку, как могла. Потом, под аккомпанемент ураганной артподготовки взвыли тысячи сирен. Это было так страшно, что у Сони подкосились ноги, и она позабыла даже о Нинке. Советские танки наступали при включенных прожекторах – вариант «психической» атаки в эру бензина и пороха.
По слухам, к утру красные заняли хутор Нивки и Куреневку.
– Конец гансам, – сказал сосед по подъезду, пристально глядя на Соню. Видимо, его интересовала ее реакция. В ответ она нацепила самую непроницаемую маску, какую только могла. Выбор был: эвакуироваться с немцами или оставаться в городе, уповая на то, что повезет. Город большой, в нем недолго затеряться. Тем более, что работала она не в Гестапо.
В последние дни Соня много думала о Шарове. Она каким-то образом знала, что муж жив, вопреки двум годам войны. Никаких фактов, естественно, не было, но это не сказывалось на уверенности.
Раненые с позиций поступали сплошным потоком. Соня валилась с ног. Ближе к обеду настал конец. Выстрелы трещали под окнами. Поток раненых иссяк. Видимо, их некому стало носить с передовой, а может, и сама передовая исчезла.
Охрана госпиталя разбежалась. Во дворе, уткнувшись в забор, стоял тупорылый немецкий грузовик. Штурмовики со звездами на плоскостях, утюжили западный скат бульвара Шевченко. Немецкие войска, отстреливаясь, отступали по Красноармейской на юг, к Корчеватому.
Отбросив сомнения, Соня бегом пересекла бульвар. С запада, фыркая дизелями, поднималась колонна «Тридцать четверок». Втяув голову в плечи и держась стен, она побежала домой, на Лукьяновку.
* * *
Ранним утром шестого ноября генерал армии Ватутин доложил в ставку ВГК об освобождении Матери городов русских. Москва отвечала артиллерийским салютом.
Через неделю Соня Шарова была арестована офицерами контрразведки СМЕРШ, и вскоре очутилась в прокуренном кабинете. Лысый, как колено, главный майор ГБ, отдуваясь, приступил к допросу. Хотя было прохладно, майор потел, время от времени промокая влагу видавшим виды носовым платком. Лицо следователя казалось знакомым на том уровне памяти, который принято связывать с наваждениями. Обстоятельства мешали собраться с мыслями. Плешивая голова уводила воспоминания по ложному следу, в довоенный Ленинград. Соня с мужем сидела в кинотеатре, тысячу и один раз пересматривая советский бестселлер, от которого Шаров был без ума. Соне больше нравились пирожные в фойе, пропитанные лимонным сиропом. Но, так или иначе, теперь чертов «Григорий Котовский» сбивал с толку, и не давал сосредоточиться.
Пока Соня грезила, главный майор, пошелестев страницами из скоросшивателя, строго поинтересовался, как она докатилась до дна. Соня, встрепенувшись, взялась за историю двухлетней давности о том, как их городок разбомбили в ночь на двадцать второе, как она бежала через леса среди всеобщего бегства, и как ее малютка заболела.
– Значит, пошли на службу осознанно и добровольно, – констатировал главный майор. – Так и запишем… – и одарил Соню ничего не выражающим взглядом. Соня разрыдалась. На майора слезы не подействовали. Он давно приобрел иммунитет. – Плакать раньше надо было. До того, как в фашистские подстилки записалась.
Соня пробовала возразить, и даже доказать, что не ее перевязки и инъекции привели гитлеровцев на Волгу. Это было ошибкой, впрочем, ничего не меняющей.
– Грамотная? – полюбопытствовал майор. – Учтем. – Он неожиданно вскочил: – Ты, б-дь, фашистов выхаживала, чтобы они потом наших стреляли! А теперь еще и буром прешь! Ну, будет тебе, б-дь, бур!
– Я, товарищ следователь, – оправдывалась Соня, – в госпитале у доктора Мельниченко работала…
– У кого? – прищурился майор. Соня, спеша и оттого сбиваясь, выложила бывшую святой правдой историю.
Осенью сорок второго началась массовая депортация населения на принудительные работы в Германию. Гитлер планировал вывезти около полумиллиона одних молодых женщин. Девушками, понятно, затея не ограничивалась. Дела, правда, продвигались туго, население игнорировало повестки, уклонистов ловили и силком впихивали в вагоны. Немцы прозвали операцию «Охотой за черепами». Путь ост-арбайтерам предстоял неблизкий и очень опасный. Его выносили не все. Выживших ожидала каторга за миску баланды.
Пока Соня рассказывала, как она, будучи медсестрой у доктора Мельниченко, строчила справки о трудовой непригодности, о всевозможных липовых инвалидностях и выдуманных травмах, с тем, чтобы уберечь молодежь от фашистской неволи, майор тер нос, промокал лысину, и, в свою очередь силился вспомнить, где же подследственную видел. О том, что они когда-то встречались, говорили его опыт и наметанный глаз. У хорошего опера фотографическая память на лица, а главный майор полагал себя опером весьма и весьма незаурядным. Но сколько он не тужился, все было напрасно. Столько лиц промелькнуло перед глазами, никакой памяти не хватит. Начав войну под Раввой-Русской, на границе, он вместе с армией проделал чудовищно тяжелый путь. Сначала сдавал города, один за другим, пятясь на восток, потом медленно полз вспять, на запад.
– И я во всем этом доктору помогала, – донеслось до него через стол. Майор приподнял бровь. Подследственная утерла слезу.
– Доктора Мельниченко фашисты повесили. – Отчего не повесили вас?
– Он… он… – Соня закрыла лицо руками. Майор, продув мундштук, закурил папиросу, подумав о семье, около полугода, как обнаружившейся в Челябинске. Жена и сынишка эвакуировались вместе с семьями других сотрудников НКВД. В пути эшелон бомбили, пассажиры прыгали с насыпи и прятались по кустам. В Восточной Сибири жене майора довелось хлебнуть лиха. Жить пришлось в скудно отапливаемом бараке, вкалывая на Челябинском танковом в три смены. Выходные, возвращенные было народу в канун войны, с ее началом отменили. Оборудование стояло буквально в чистом поле. Сначала смонтировали технологические линии, а уж потом занялись стенами и крышей.
Продовольственная карточка не так утоляла голод, как позволяла держаться на плаву, со скрипом сводя концы с концами. Жена майора записалась в доноры, а паек отдавала малолетнему Борьке. Пока не упала в обморок у станка. Зимой она заработала пневмонию и, только чудом выкарабкалась.
Навестить семью майор не смог, а вот аттестат перевел, в данной ситуации оказавшийся тем самым кругом из пробки, которого при кораблекрушении хватает не всем. С аттестатом жизнь приобрела несколько иной оттенок. А когда он выхлопотал жене с сынишкой жилье, стало вообще терпимо.
Но, как не хлебнула жена майора, испытания оккупацией ей проходить не пришлось. В отличие от Сони. Потому одна его и выдержала, а вторая нет.
* * *
В канун нового сорок четвертого года Соня Шарова получила десять лет лагерей по приговору спецколлегии облсуда, именуемой также Особым совещанием, изобретение которого есть безусловное коммунистическое ноу-хау.[15 - Пресловутое ОСО, или тройка НКВД, – орган внесудебной расправы при Сталине. ОСО даже не судило, а накладывало административные взыскания, как правило заочно, согласно литерным статьям, не имеющим аналогов в УПК. Админвзыскания подразумевали длительные лагерные сроки или расстрел]
В январе разыгралось кровопролитное Корсунь-шевченковское сражение, и заснеженные равнины Правобережья оказались устланы телами павших солдат и грудами развороченной бронетехники. Война решительно обернулась вспять. В феврале советские войска взяли Ровно и Луцк.
Полковник Шаров и его истребители дрались с истребителями Четвертого воздушного флота Люфтваффе. Места были знакомыми, тут довелось начинать войну. Шаров часто думал о Соне. Но, она исчезла, как изображение с экрана, не оставив ни следа, ни зацепки. Мысли о ней приносили боль, почти не притупившуюся со временем.
Состояние Шарова не было секретом для Вики Семеновской, его фронтовой «жены». Капитан медицинской службы Семеновская прибыла в авиаполк еще накануне битвы на Курской Дуге. Она была жгучей брюнеткой с привлекательной фигурой и толковой головой. При виде доктора летчики облизывались, как коты на сметану, но Вика была недоступна, положив глаз на командира. Его историю она, конечно же, знала. Ну, и что с того, таких были тысячи. На первых порах он даже не глядел в ее сторону, но, вода, говорят, точит камень. В особенности, если внутри «камня» такая звенящая пустота, какую ни заполнить спиртом и пустыми надеждами, а безвестность, поглотившая семью, очень похожа на небытие.
* * *
Армия с боями продвигалась на запад, освобождая от фашистов города, села и веси. А за армией, в виде титанического невода, шли части МГБ. Ловись рыбка большая и маленькая. И рыбка, конечно, ловилась, причем целыми косяками, и чем дальше, тем больше. В Восточную Сибирь, на бескрайний Север потянулись теплушки под конвоем. Их пассажиров ждал ненасытный Гулаг, попасть в который гораздо проще, чем вырваться.
В вагонзаке Соня пересекла лежащую в руинах страну. Этап насчитывал полтысячи человек. Камеры красноярской пересыльной тюрьмы и без него оказались забиты, как вагоны метро в час пик. Люди попадались разные. Хватало и зажиточных с виду, пригнанных, очевидно, с Запада. Блатные, эта «белая косточка» лагерей, безнаказанно шерстили «предателей», добывая себе на чифирь и водку, а тюремному начальству дорогие импортные шмотки.
Пересыльная тюрьма работала по принципу гигантского насоса, проглатывая арестантов, чтоб протолкнуть на дальние пересылки согласно каким-то неведомым, под грифом «Секретно» планам. В этих мутных разношерстных потоках было запросто затеряться и пропасть. Что и произошло с Соней. Она сгинула навсегда.
* * *
Нинку определили в детдом, и она росла там, ничем не отличаясь от тысяч других мальчиков и девочек, оставленных войной без родителей.
Летом сорок четвертого Шаров был сбит над польским городом Сандомир, благополучно посадил самолет на брюхо, но, был накрыт артиллерией гитлеровцев. Поле прилегало к переднему краю.
Пока он лежал в госпитале, советские войска перевалили Карпаты, заняв Румынию и Болгарию, Прибалтику и Белград, осадили Будапешт и угрожали Восточной Пруссии.
Когда в январе сорок пятого полковник Шаров вернулся в строй, воздушные сражения развернулись в небе Германии. Немцы применили новейшие реактивные истребители, но ничто уже не могло спасти «тысячелетний» рейх. Война в Европе подошла к завершению.
* * *
Поздней весной сорок пятого Нина Шарова переболела свинкой. Болезнь протекала тяжело, с медикаментами обстояло не густо, рацион был убогим, а девочка сильно истощена. Только к июлю Нина пошла на поправку. Летом детей вывезли в пригород, на оздоровление.
В августе американцы, впервые в мировой истории применив ядерное оружие, стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.
Шаров с Викой прибыли в Москву. Полковника перевели в резерв. Вика Семеновская, уволившись в запас, устроилась на работу в поликлинику. Они поселились на Садовом кольце, у ее родственников. Шаров изнывал от бездействия. Чтобы не сидеть в четырех стенах, он уходил из квартиры с Викой, провожал бывшую фронтовую, ныне гражданскую жену на службу, а затем бродил по городу. Дни стояли погожие, хоть, потихоньку, холодало.
В канун нового сорок шестого года Шаров получил назначение в Прикарпатский военный округ. Вика, как настоящая жена, последовала за ним на Украину. Впрочем, переезд ее не обрадовал.
– Надо было в Академию проситься, – они сидели в купе. Вагон покачивался на ходу, как шхуна. Время было к вечеру.
– Без лапы? – Шаров вооружился щипцами, чтобы отломить кусок от слитка сахарина, похожего на небольшой сталактит. – Тебе положить?
– Великовский без лапы обошелся. – Вика жестом отклонила предложение.
– Великовский без мыла в задницу залезет. А я пас. Извини.
– Просто ему на семью не наплевать!
Шаров пожал плечами, и, подумав о Соне, принялся вращать ложкой в стакане. Кусок сахарина болтался на дне, растворимый, как кремень.
– Мало по гарнизонам намотались? – Вика извлекла из дорожной сумки кольцо настоящей домашней колбасы. Ее запах кружил голову. Шаров потер руки, решив, что не время ссориться. Потянулся за беленькой.
