скачать книгу бесплатно
– А может, все же, змея? – не унимался Планшетов. – Типа гремучей, к примеру. Ну, та, у которой погремушка на хвосте?
Какого хрена, в натуре, ты приплел сюда обдолбанных змей? – возмутился Протасов. Хоть лично он полагал, что где-то неподалеку шипит река, место мателота[34 - Термин, которым моряки обозначают головной корабль кильватерной колонны судов] ему решительно разонравилось.
– Я не приплетал, – сказал Планшетов. – Сам прикинь, чувак. Мы тут премся, как по проспекту. Темно, как у негра в жопе, не видно ни х… На юге змей завалом, а в горах они вообще на каждом шагу. Весной змеи агрессивные, потому что спариваются, и яд у них – будь здоров, не кашляй. Сейчас, чувак, весна, если ты не знал, а до ближайшей больнички… – Юрик присвистнул. – И то вопрос – есть ли у медиков сыворотка, по нынешним паршивым временам? Или они ее давно пропили…
– Уверен, что нет, – подал голос Армеец.
– Ну, и?
– Что, ну? Хватанет за ногу, и привет. Смерть мухам. Прощай Родина и все такое.
Гремучие змеи тут не-не водятся, – сказал Армеец учительским тоном. – Они на Ка-кавказе водятся. З-змеи на полуострове п-представлены несколькими видами. Впрочем п-пресмыкающие – это еще пол бе-беды. Насекомые в эту пору го-года куда опаснее змей, в Крыму есть ве-вероятность повстречать тарантулов, сколопендр и даже фаланг, чьи укусы ве-весьма болезненны и не-небезопасны. А вот в-встреча с «че-черной вдовой»[35 - То есть каракуртом, самка которого поедает самца после спаривания. Собственно, отсюда и произошло название] мо-может запросто о-обернуться большими не-не-не…
– Хватит, блин! – зарычал Протасов. – Задолбал, профессор. Отвянь! Змеи, тарантулы, вдовы даже, какая, на хрен разница, от чего помирать, если так и так – кругом полная жопа?
– Не-не скажи…
Вскоре галерея стала значительно шире, воздух заметно посвежел. В принципе, его нельзя было назвать спертым и раньше, сколько они не углублялись в недра горы, по катакомбам циркулировал еле заметный ветерок, как доказательство существования как минимум нескольких выходов на поверхность, обеспечивающих приличную тягу. Теперь же им буквально пахнуло в лицо, как бывает, когда стоишь на берегу моря, высматривая огни далекого маяка. Журчание стало гораздо громче, теперь ни у кого не возникало сомнений, – где-то бежит ручей. Планшетов перешел на бег, опередив Протасова. А затем резко затормозил. Протасов, шагавший следом, как Петр Великий с известной картины Серова,[36 - Темпера «Петр I» (1907) создана художником Валентином Александровичем Серовым (1865–1911)] навалился сзади, и они едва не упали.
– Какого хрена ты творишь?! – возмутился Валерий. Сделав предостерегающий жест, Юрик опустился на четвереньки и принялся шарить по полу.
– Какого, говорю, хрена?
– Не шуми, чувак, – откликнулся снизу Планшетов. – Ты что, ничего не чувствуешь?
– Дует, блин, – сказал Протасов. – И конкретно дует, е-мое.
– А я тебе о чем? Вдруг впереди обрыв, а? Хочешь с разгону в подземную реку влететь?
Опасения были не напрасны, журчание воды теперь напоминало шум горной реки средних размеров. Протасов пожал плечами, мол, делай как знаешь, окрестив Планшетова Чингачгуком.[37 - Вождь индейцев, персонаж серии романов американского писателя Джеймса Фенимора Купера (1789–1851), которого называли Вальтером Скоттом США. Самые известные романы «Последний из Могикан», «Прерия», «Следопыт»] Впрочем, как вскоре выяснилось, упасть в реку они все же не рисковали. Непроглядная темень, не то, чтобы отступила, но, теперь они смогли различать силуэты друг друга. Это, конечно, не был свет, скорее, капля серебрянки в ведре гудрона. Вскоре приятели обнаружили его источник, – почти правильной формы прямоугольник, величиной с панорамное окно, пробитый или вырезанный в стене. Он фосфоресцировал призрачным рассеянным светом.
– Там пещера, чуваки, – сказал Юрик, осматривая проем. – И здоровущая, похоже. Дна не видать. Стены гладкие. Не спустимся, сто процентов.
Не-неужели подземная река? – спросил Эдик, облизав растрескавшиеся губы. Пить хотелось безбожно, на ум пришла история царя Тантала,[38 - Царь Тантал, персонаж древнегреческих мифов, за ужасное преступление был наказан богами следующим образом: он должен был вечно стоять в воде, под ветвью яблони, но при этом не мог ни нагнуться, чтобы утолить жажду, ни дотянуться до яблок, чтобы утолить голод] которую он много лет назад рассказывал тем любознательным детям, что согласились посещать его факультатив, после уроков.
– Откуда тут река, чувак?
– Ли-ливень, – догадался Армеец. – На-наводнение, Юра.
Юрик так далеко высунулся из проема, что Эдик с ужасом подумал: сейчас вывалится, и, кувыркаясь, полетит вниз, оглашая душераздирающими воплями окрестности.
– И ни веревки, ни ведра, чтоб водички зачерпнуть, – сокрушался Планшетов. – Вот черт! Как думаешь, далеко до дна?
– Мо-можно бросить монетку, – предложил Эдик.
– Чтоб сюда вернуться, что ли? – удивился Протасов. – Ну, ты и дурак, Армеец.
– Чтобы определить г-глубину п-провала, – холодно пояснил Эдик и, воспользовавшись темнотой, энергично покрутил у виска.
Откуда по нынешним временам мелочь?[39 - В 1994 году в ходу на Украине были только бумажные деньги, так называемые купоны, которые обесценивались быстрее, чем их печатали за границей]
– То-тогда камушек найди.
– Пойди сам найди. Тут пол гладкий, как в душевой. – Планшетов похлопал себя по карманам. – О, есть кое-что! – Он извлек связку с брелоком в виде пластикового скелета, прикованного к кольцу за шею.
– Что это звенит? – спросил Протасов.
– Ключи от «Линкольна», чувак. Я их из замка зажигания чисто машинально выдернул, перед тем как мы тачку с горы столкнули. Эдик? Тебе ж они больше не нужны?
– Кидай на хрен, – решил за Армейца Протасов. Планшетов швырнул связку в провал.
– Та-та-там…
– Цыц ты! – рявкнул Протасов. – Шлепка не услышим.
Настала мучительно долгая пауза, пока, наконец, снизу не долетел короткий металлический лязг, а еще через мгновение хлюп, с которым ключи скрылись под водой. Связка достигла дна.
– Стену зацепили, – предположил Юрик.
– Плуг, блин, даже кинуть, по-человечески не умеешь.
Планшетов не стал препираться:
– Этаж четвертый, – присвистнул он. – Впечатляет.
– Чтобы не шестой, – кивнул Протасов.
– К-ключи! – крикнул Эдик. Он так разволновался, что покраснел.
– Мы в курсе, что ключи, – отмахнулся Протасов. – Успокойся, Армеец. Пускай пока полежат. Место надежное, е-мое. Никто не слямзит.
– От к-квартиры, идиот! – выпалил Армеец. – От квар-ти-ры!
– Пардон, чувак, мы ж не знали.
– Что, н-не знали?! Ригельного ключа от автомобильного о-отличить не в состоянии?!
– Так темно, чувак!
– В голове у-у тебя темно, Планшетов. Олигофрен. В-взял – ключи вышвырнул. Замки израильские. Дубликатов нет. Как я домой попаду?!
– Ты сперва живым отсюда выберись, – сказал Протасов мрачнея.
– Типун тебе на язык! – выпалил Армеец. Протасов пожал плечами:
– Вот что, парни. Привал.
– До-догонят они нас.
– Так и будет.
– Ты, П-протасов, у-умеешь успокоить.
– Зато не вру, – парировал Валерий. – Надоело, в натуре, врать. Всю жизнь вру, блин. И становится только хуже.
– С ка-каких это пор ты прозрел?
– С недавних. – Протасов сел прямо у проема, привалившись спиной к стене, кряхтя вытянул ноги. Свежий ветерок шевелил его коротко стриженые волосы, Валерка закрыл глаза. Эдик постоял над ним с минуту, потом опустился на корточки рядом, положил холодные тонкие пальцы на напоминающее полешко средней величины запястье приятеля. Валерий даже не шелохнулся.
– Что-то ты мне не-не нравишься, Протасов.
– Я и сам себе не нравлюсь, – буркнул Валерий. Армеец покачал головой:
– Пе-перестань, ладно.
– Скоро, в натуре, перестану.
Планшетов, стоя в проеме на четвереньках, как собака, потянулся куда-то вниз.
– Ты посмотри на этого Веллингтона, – сказал Протасов, впрочем, без особой тревоги в голосе, – сейчас точно на хрен вывалится.
– Ты-ты должно быть, имел в виду Ливингстона? – почесав висок, спросил Армеец. Протасов одарил его мрачным взглядом:
– Я опять что-то не то сказал, да, умник?
Ну, ты на-наверное имел в виду пу-путешественника?[40 - Веллингтон Артур, (1769–1852), британский военачальник, фельдмаршал, сражавшийся в Индии с повстанцами, а в Европе – против Наполеона. Вошел в историю вместе с Блюхером как победитель Бонапарта при Ватерлоо. Ливингстон Давид, (1813–1873), врач и гуманист, знаменитый английский путешественник, исследователь Африки. Первым из европейцев достиг озера Нгами, открыл водопад Виктория и вышел к Индийскому океану. Умер в Африке] – с некоторой опаской пробормотал Эдик. Протасов меланхолично пожал плечами, пропуская это замечание мимо ушей. Махнул рукой:
– Ну и пускай себе вываливается. Никто плакать не будет. Не велика потеря, блин. Тем более, нам – так и так крышка.
– П-прекрати, Ва-валерка. Как-нибудь выкрутимся. Прорвемся, не в первый раз.
Протасов долго не отвечал, Эдик даже подумал, что он заснул.
– А куда мне прорываться? – в конце концов осведомился Протасов. Неправдоподобно тихо для себя. – Если у меня, ни флага, ни Родины, блин?
– К-как это, к-к-куда?
– Олька на порог не пустит, после того, что я ей наделал. Да и на хрен я ей сдался, без бабок. Найдет, кому ноги раздвинуть. Да и в город мне нельзя. Или менты закроют, пожизненно, или вообще убьют. Баба с воза, легче коням. И, концы в воду.
– Можно было б, конечно, в гребаный Цюрюпинск податься, – продолжал Протасов еле слышно, словно для себя, – к дяде Грише под крыло, как зема хотел. Так и Вовки теперь нет.
– Валерка… – начал Армеец просто для того, чтобы хоть что-то сказать.
– Ты-то, допустим, к своей Янке подашься, если, ясное дело отсюда выскользнуть повезет. Тем более, что грести до нее недалеко. А куда мне копыта двинуть, а, Эдик?
Они немного помолчали. Протасов делал вид, что спит, Армеец думал о Яне, поражаясь самому себе, как это она вылетела у него из головы, эта замечательная деревенская девушка, такая непохожая на тех, с которыми он регулярно встречался в городе, для поддержания либидо, главным образом. Тех, с которыми он спал, и даже получал при этом удовольствие. На которых тратил деньги, покупая всевозможные шмотки и прочую чепуху, или просто оплачивая услуги по счету в лоб, что гораздо честнее. Теперь, с подачи Валерия, Эдик вспомнил о ней, медсестре из Крыма, выхаживавшей его на протяжении месяца, возможно, подарившей ему вторую жизнь. Чтобы он снова взялся просаживать ее самым бездарным образом. Эдик тоже закрыл глаза, и сразу увидел Яну. Молоденькая медсестра стояла перед ним против солнца, но не заслоняла его, ничего подобного. Она сама сияла, от русых с рыжинкой волос до носков аккуратных белых туфелек, тех самых, что были на ней, когда они виделись в последний раз, потому что он ему приспичило возвращаться в столицу. Он уехал, влекомый, вероятно, тем самым самоубийственным инстинктом, который заставляет дельфинов сотнями выбрасываться на отмели, время от времени. А она осталась. Теперь ему захотелось ее вернуть, во что бы то ни стало. А для этого, для начала, требовалось остаться в живых. «Приказано выжить», в детстве он что-то такое читал, из раздела патриотической литературы, которая призвана воспитывать подростков на героических примерах из прошлого. «Я иду, Яна», – услышал он свой голос, он летел как бы со стороны, она в ответ улыбнулась и протянула руки. Эдик шагнул к ней, как арестант из камеры смертников, который ловит первые солнечные лучики, проникающие ранним утром через зарешеченную бойницу в темницу, и не может наглядеться рассветом. Потому что он – последний.
– Я знал, что так и будет. – Ворвался в его голову Протасов, и прекрасное видение стало блекнуть, форточка захлопнулась, лязгнули замки. Армеец вздрогнул, как приговоренный, за которым пришел конвой, поскольку палач уже намылил веревку на виселице во дворе. Следовательно, настало время. – Знал, блин, чем все закончится, еще когда эта гребаная подстилка ментовская предложила на Васька невозвратный кредит повесить. Который я через Нину Григорьевну протолкнул…
– К-какой кредит? – не понял Армеец. Он еще был под впечатлением, ему не хотелось открывать глаз, он не мог расстаться с Яной, пусть она была далеко. – Ты о чем го-говоришь, Валерий? Какая по-подстилка?
– Мусорская, – повторил Протасов, как будто это хоть что-то объясняло Армейцу. – Та самая сучка, которой я под хвост зарядить хотел, чисто конкретно припекло. Потом ее, видать, ее же дружки легавые и слили, как говно в унитаз, из-за бабок. А до этого – Кристину грохнули. Или, что-то такое. Я, конечно, точно не в курсе, но, сам посуди, Армеец, как бы они иначе толстого мудозвона заставили зубами каштаны из огня тягать, а?
– Ка-какую Кристину? – не понял Эдик. – Бонасюк?
– Ну, не Орбакайте ж, блин. А я, Армеец, ни хрена Андрюхе не сказал, когда он про нее спрашивал. Усекаешь, да? Из-за этих бабок гребаных, которые один хрен мимо рта проплыли. А потом и сам Андрюха пропал.
– Мы его вытащим, – не особенно уверенно сказал Армеец.
– Ты себя сначала вытащи, – вздохнул Протасов. Без обыкновенного для себя нажима, а так, констатируя факт. – Как этот пень в треуголке из мультика. Из болота за яйца…
– За во-волосы, если ты о Мюнхгаузене.
– Да какая, в натуре, разница? Хоть за уши, а, поди, попробуй…
– Вот такая вышла шняга, Армеец, – вздохнув, добавил Протасов. – На голову, в натуре, не одевается.
– Ка-кая шняга?!
– Конкретная, блин, ты что, тупой? Олькину тещу с работы поперли, – продолжал Протасов, – а потом ее кондратий хватил, на нервной почве.
– С-свекровь, – поправил Эдик, хоть понятия не имел, о ком речь.
– Может у тебя и свекруха, лапоть, а у меня, значит, теща. – Валерий махнул рукой. – Ладно, Эдик, какая разница? Смысл в том, что у Ольки с пацаном – никого, кроме Нины нет. Она ей, понимаешь, как мать. Муж ее – на голову трахнутый богомолец. Сектант. Ольке теперь – только засылай капусту гиппократам, чтобы Нину на ноги поставить, а где ее взять? Хоть на Окружную иди, так там своих хватает, работниц, блин. Выходит, я ее по миру пустил. Она мне так и сказала, будь ты проклят, Протасов. Понял, да? – Это, конечно, было запоздалое раскаяние, но лучше позже, чем никогда.
– Андрюха Бонасюка задавил в селе, да и хрен бы с ним, толстым жмотом, а вот малых Иркиных жалко. – Протасов вернулся к списку потерь, который, по мысли Армейца, тянул на местную Красную книгу. – И Ксюху, и Игоря. Малой теперь один путь – на панель, а читатель… Начитается теперь, в детском доме. – Валерий все ниже склонял голову, пока подбородок не уперся в грудь.
– Я, Армеец, не в курсе, отвечаю, кто в той дыре гребаной людей валил, сама Ирка трудилась, или ее конченный трухлявый папаня помогал, этот Вэ. Пэ. Пастух обдолбанный, мать его, который к тому же давно сдох, или вообще, дружки его с погоста, хер их разберешь. Только менты всех мертвяков мне на шею повесили, для пользы дела, так что я теперь в натуре круче, чем этот задрот, Чикатило кажется, который по поездам баб с детьми мочил.
– Так что, Армеец, – добавил Протасов после очередной паузы, – тут, куда ни глянь, всюду край, по всем понятиям. Ты вот говоришь, прорвемся, а куда?..
Эдик искал слова утешения, но под рукой не оказалось ни одного. И вокруг тоже. Пока Армеец занимался бесплодными поисками, Протасов его окончательно добил:
– Хорошо хоть старик мой умер заблаговременно. Не прочитал, бляха, про сынка душегуба в какой-нибудь долбанной газете.
Планшетов, отчаявшийся добраться до воды, с шумом опустился рядом, и Армеец решил, что он больше ничего не услышит от Протасова. Это оказалось не так. Валерий нагнулся к нему, они едва не соприкасались лбами, совсем как в детстве, когда они обговаривали какую-нибудь очередную шалость.
– Слышь, Эдик? Ты это…
– Ч-что?
– Ты, если что, скажи Андрюхе…
– Что значит, е-если что?
– Скажи ему… Скажи, что я… блин, не хотел, чтобы так вышло…
– Сам ему скажешь…
