скачать книгу бесплатно
Дальнейшее командование, как и следовало ожидать, взяла на себя заведующая:
– На схватке надо сильно потужиться.
Я её послушалась и стала вытуживать ребёнка изо всех сил. Перед самым появлением на свет первой девочки меня охватил страх. Не знаю, почему, но так происходило во всех моих родах. Я истошно завизжала.
– Не ори! – прикрикнула заведующая. – Детей напугаешь.
Первая девочка появилась на свет в 23 часа 9 минут. Она издала слабые звуки, похожие на мяуканье котёнка. Заведующая быстро перевязала материнский и плодовый концы пуповины во избежание кровопотери.
– О, какой хорошенький! – обрадовалась реаниматолог. – Сейчас мы проведем все необходимые мероприятия, только потом крестим, – посмотрела она на меня, боясь моей реакции.
– Конечно, – ответила я. Тут в глазах реаниматолога засветилась радость, что я не совсем полоумная мамаша и в моей голове имеется какой-то здравый смысл.
Тем временем мне предстояло родить ещё одну девочку.
Первым из двойни обычно рождается слабый ребёнок. Так премудро распорядилась природа. Более сильному ребёнку предстоит пережить более трудные испытания в родах. За второго ребёнка из двойни всегда больше переживают: как бы не произошла преждевременная отслойка плаценты, затягивание узла на пуповине плода, что может стать причиной асфиксии и смерти.
Первая девочка из близняшек была меньше по весу и, как мне казалось, слабее вследствие маловодия. Вторая же должна была быть больше по весу. И я надеялась, что она более сильная и роды перенесёт хорошо. Врач же говорила, что наоборот, у ребёнка из двойни при многоводии бывает больше проблем.
Дальнейшие действия врачей после рождения первой девочки были настолько быстрыми, как будто надо было поставить новый скоростной рекорд по принятию родов.
Заведующая проколола пузырь, и из меня вылилось огромное количество вод. Вылившись из ёмкости, которую врачи подставляли, воды попали и на медперсонал, стоявший рядом.
– Ну, что? Всех окрестили? – съязвил врач, стоявший рядом. – Только православные настолько фанатичны, что сразу желают покрестить своих детей, – добавил он.
Справа от меня врач быстро сделала УЗИ, чтобы определить расположение ребёнка:
– Голова, – это означало, что мне повезло, и ребёнок перевернулся, как надо. На последнем УЗИ она лежал ногами вниз. При этом врачи всегда подчеркивали, что вод настолько много, что она плавает, как в бассейне и может перевернуться как угодно.
– Сейчас надо будет на схватке сильно потужиться, – сказала заведующая, – родить надо за одну схватку.
Схватка. Потуги. Вторая девочка появилась на свет в 23 часа 15 минут. Звуки, издаваемые ею, были намного слабее, чем у первой девочки. Её забрали реаниматологи к себе на стол.
Последний период родов, рождение последа, прошёл быстро и без осложнений. В этот раз роды обошлись без разрывов и разрезов: дети-то были совсем маленькими.
Я очень боялась, что детей увезут от меня и не дадут покрестить. Но всё вышло, как я просила. Сначала мне поднесли девочку, которая родилась первой. Вес её был всего лишь 1225 грамм. Рост 36 сантиметров. Я никогда до этого не видела килограммового ребёнка. Выглядела она очень слабой, но у неё был ясный взор, глаза смотрели прямо на меня. Как позже я узнала из выписки, «оценка по шкале Апгар 4/5 баллов».
Как назвать девочек, мы решили уже давно. Хотелось дать имена таких святых, между которыми была тесная связь в их земной жизни. А также чтобы в нашей семье их знали и почитали. Как нельзя лучше на эту роль подходили святая праведная Анна, мать Пресвятой Богородицы, и сама Пресвятая Богородица, Мария, столь любимая мною с детства.
В православной традиции в России не принято крестить девочку Марией в честь Пресвятой Богородицы, это считается непозволительной дерзостью. Однако же в Греции, где православие закреплено в Конституции как государственная религия, позволяют себе такую «дерзость». В связи с этим мы решили, что и нам тоже можно.
Девочки были названы по старшинству: первая Анной, вторая – Марией.
Итак, прочитав необходимые слова молитв, я капнула пару капель на малышку. Краткий чин крещения занял у меня всего около минуты. Наверное, никто из присутствующего медицинского персонала никогда не видел такого. Если до этого в третьем роддоме при крещении было понятно, что люди видели это много раз, и для них это неудивительно, то здесь чувствовалось, что большинство врачей находятся в шоке от происходящего.
После первой малышки мне поднесли вторую. Вес второй был 1347 грамм. Рост 32 сантиметра. Но, несмотря на это, мне сразу стало понятно, что она хуже перенесла роды: её глазки косили, «разбегались» в разные стороны, выражение лица было абсолютно отрешённым, взгляд был в никуда. «Оценка по шкале Апгар 1/4 балла».
Покрестив вторую девочку, я на время успокоилась. Кто-то из врачей ушёл. Кто остался, тот молча сидел и о чём-то думал. Тут было над чем подумать: девочки выжили, несмотря на прогнозы врачей, в числе которых была и заведующая.
– А если бы сохранили беременность подольше? – обратилась я к ней.
– Возможно ли было ещё сохранять беременность?
– Мы не смогли бы остановить естественный процесс, роды всё равно бы начались, – ответила Вероника Александровна. Опять повисло долгое молчание. Я думала о том, что детям ещё долго быть в реанимации. Как же я смогу сохранить грудное молоко? Как? Скорее никак, не справлюсь…
– Как вы думаете, что делать с грудным вскармливанием? – обращалась я исключительно к заведующей.
После этого вопроса врач, писавший в карте, как прошли роды, разразился громогласным смехом. Это был тот самый молодой врач, который во время родов так нелестно отзывался о православных.
Проигнорировав неадекватную реакцию, я продолжила:
– Если всё будет хорошо, и дети выживут, то всё равно их отдадут мне не скоро, и у меня не получится справиться с лактацией. Слишком сложный это процесс. Может, стоит прервать лактацию таблетками?
– Пожалуй. Попросите родственников, пусть они принесут вам достинекс.
Я не помню всего, что ещё говорили врачи. Помню только, что заведующая сказала, что в реанимации можно покрестить детей нормально, а не как я сделала. Это означало по полному чину.
Меня, как и в прошлый раз, отправили в реанимацию, пообещав, что утром переведут в послеродовое отделение, если всё будет хорошо. Я как-то даже расслабилась, подумала, что всё самое страшное позади. Но не тут-то было.
Переливание крови (гемотрансфузия)
ПИТ – палата интенсивной терапии. Она же реанимация для взрослых. Сюда попадали все после кесарева сечения и такие, как я.
Попав сюда, я тут же позвонила мужу, рассказала, как всё прошло. На меня, конечно, зашикали со всех сторон, что разговаривать по телефону нельзя. Подключили ко мне, как и в прошлый раз, монитор, накрыли одеялом, продавили матку. Кровь, которую я теряла, врачи специально измеряли, чтоб не проглядеть массивное кровотечение. Меня попросили снять рубашку, в которой я рожала. Вообще роженицы в реанимации лежали голые, прикрытые простынёй. Никогда так не приходилось мне ещё лежать в роддоме, и потому казалось очень унизительным.
Полночь. Мне приносят на подпись бумажку о переливании крови. Я смотрю на неё и думаю: неужели всё так плохо? Анестезиолог мне любезно разъяснила, что гемоглобин у меня низкий и обязательно надо сделать переливание эритроцитарной массы, а то я, мол, у них вся вытеку.
А я так устала. Боже, дай мне сил.
В переливании я не видела ничего опасного и страшного, поскольку никогда не сталкивалась с этим лично. Теоретические знания по этому вопросу, оставшиеся в малом количестве ещё со студенчества в моей голове, склоняли меня во всём слушаться медперсонал. Мелькнула мысль позвонить кому-нибудь. Но в такой поздний час совесть не позволила никого беспокоить. Да и вопрос вроде бы не стоил того.
Я подписала согласие на переливание. Принесли кровь, стали её нагревать. И тут одна медсестра стала почему-то на меня ругаться, как будто я отказывалась от переливания. Что-то там про Европу говорила и каких-то женщин, которые отказались от переливания. Я молча это слушала. Анестезиолог стала защищать меня, сказала, что вообще-то я согласилась на переливание, и чего зря ругаться.
Позже оказалось, что эта анестезиолог была верующей католичкой, и мой поступок привёл её в восторг. Она рассказывала пришедшей медсестре о том, как я сама крестила своих детей, с таким восхищением, что я поняла, что этот случай скоро будет известен во всём роддоме. Не могу сказать, что я этому была рада, скорее наоборот, поскольку у атеистов, коих было большинство в этом учреждении, это могло вызвать только непонимание и раздражение.
– Сейчас я схожу за Гошей, и можно начинать переливание, – сказала анестезиолог. Гоша (врач) был очень недоволен, что ему не дали поспать. А медсёстры были очень недовольны, что врач не выполняет своих обязанностей. Поскольку врач обязан присутствовать при переливании крови.
– Они, – имелось в виду врачи, – видите ли, привыкли, что мы всегда сами делаем переливание, – возмущалась медсестра, – пускай-ка выполняют свою работу.
– А если не согласен, пусть идёт к главному врачу! Почему на нас всегда жалуются? Я возьму и тоже пожалуюсь на него! – негодовала другая.
Тут я некстати решила спросить и без того злого врача, насколько необходимо переливание.
– А я вообще не врач, я – маляр. Я ничего не знаю, – сказал он и вышел из ПИТа.
Вскоре врачи приступили к гемотрансфузии.
– Говорите все ваши ощущения, – попросила анестезиолог.
– Я чувствую жжение в месте, где вставлен катетер, – сказала я, сразу ощутив неприятное жжение.
– Первые десять миллилитров перелили, по правилам проведения биологической пробы переливание необходимо приостановить для наблюдения за реакцией пациента. Останавливаем переливание? – спросил врач-маляр.
– Зачем? – с изумлением посмотрела на него анестезиолог, которая была старше его как минимум лет на десять. – Не надо останавливать. Переливай по чуть-чуть дальше. Гоша, если хочешь, я могу посидеть с ней, а ты иди спи.
– Ну уж нет! Теперь-то я досижу до конца, – со злостью ответил он.
Анестезиолог ушла. Остались медсёстры и врач.
Минут через пять мне начало плохеть. Голова заболела, и меня опять начало трясти. Я сказала об этом медсёстрам, и они укрыли меня электроодеялом с подогревом. Тут я поняла, что чем больше перелитой крови, тем мне хуже. То же самое было и в родблоке, но там я ещё не была уверена, что это реакция на гемотрансфузию. Теперь же у меня сомнений не осталось.
Поскольку меня трясло, медсестра дала градусник померить температуру. Тридцать восемь и пять… Подошёл врач, стал смотреть на показатели давления на экране монитора.
– Мне кажется, что у меня повышается давление, – сказала я, чувствуя нарастающую боль в голове.
– Что надо делать, когда кажется? – ответил Гоша, намекая на то, что надо креститься. Сколько зла было в его глазах при этом! Мне показалось, что тут не только досада на то, что из-за меня ему не удалось поспать, но и нечто большее.
Я сделала усилие и посмотрела на монитор: давление было очень высоким.
– Мне не кажется, оно фактически повышается.
Врач молча ушёл к близстоящему столу. Наверное, он дал указание медсёстрам следить за моим давлением, потому что после этого они не отходили от меня и давали таблетки, понижающие давление.
Иногда из родблока приходил медперсонал, чтобы продавить матку и проверить, не открылось ли внезапно кровотечение. Если раньше это причиняло мне боль, то теперь я не замечала этого из-за ощущений при переливании.
Когда был перелит один пакет с эритроцитарной массой, я взмолилась медсестре, чтобы перестали переливать:
– Давайте пожалуйста, не будем больше переливать. Мне очень плохо.
Медсестра шёпотом ответила:
– Нельзя, надо перелить до конца.
– Но, может быть, можно хотя бы помедленнее?
– Но мы и так переливаем очень медленно. По инструкции переливать мы должны струйно.
Рядом сидящий доктор заполнял какие-то бумажки и никак не реагировал на наш разговор.
– Мне очень тяжело. Давайте остановим.
– Хорошо. На чуть-чуть.
Она остановила переливание, как мне показалось, на полминуты или даже меньше и возобновила его вновь. Этот ад продолжался почти всю ночь. Давление поднималось, давали таблетки, если не опускалось, – ещё таблетки. Никогда ничего подобного я не испытывала за всю свою жизнь. Это было похоже на какую-то месть со стороны врачей, непонятно за что.
Забегая вперёд, я скажу, что согласно выписному эпикризу кровопотеря в родах составила всего лишь 200 миллилитров. Потеря до 500 миллилитров считается нормой. В родблоке была произведена трансфузия свежезамороженной плазмы из расчета 10 мл/кг, что составило 1150 миллилитров. Затем в ПИТе было произведено переливание 980 миллилитров свежезамороженной плазмы и 620 миллилитров эритроцитарной взвеси по заключению гематолога.
Обычно выписные эпикризы выдаются только после кесарева сечения, но я попросила выдать и мне при выписке, чтобы увидеть, сколько же мне перелили крови. Заведующая послеродового отделения мне в глаза не смотрела, когда я забирала эту бумажку.
Итак, мне перелили около трёх литров крови и плазмы суммарно при имеющейся крови во мне около 5 литров. То есть добавили в мой организм половину от общего объёма крови. Само собой, это колоссальная нагрузка на весь организм.
В первую очередь, на сердце. Сердце – это насос, который качает кровь по артериям, венам, капиллярам по всему организму. Не надо иметь медицинского образования, чтобы понять, что в случае такого массивного переливания, сердце испытало перегрузку, и, как следствие, в течение месяца я испытывала сердечные боли.
Что касается анализов, подтверждающих огромный вред от переливания: ACT составил 152 Е/л после переливания, до переливания – 19 Е/л. Что такое ACT? ACT (аспартатаминотрансфераза) широко используется в медицинской практике для лабораторной диагностики повреждений миокарда (сердечной мышцы) и печени.
Во вторую очередь, переливание ударило, конечно, по печени. Печень – хитрый орган, она никогда не болит и болеть не может. Если печень разрушается, то делает это «молча». Зато могут «кричать» анализы.
АЛТ (Аланинаминотрансфераза) используется в медицинской практике для лабораторной диагностики повреждений печени. Анализы до переливания крови АЛТ 10 Е/л, после – АЛТ 276 Е/л.
Пожалуй, ещё приведу норму для женщин: АЛТ 8-38, ACT 8-40.
Откуда, вы спросите, я узнала результаты своих анализов? С некоторых пор я стала при любой возможности фотографировать свою карту, дабы быть в курсе событий. Поскольку врачи редко любят рассказывать то, что есть на самом деле. Особенно в трудных случаях.
О нагрузке на другие органы при гемотрансфузии писать не буду. Скажу лишь, что после переливания я сильно отекла, то есть почки не справлялись.
То, что мой организм не смог восстановиться после переливания до сих пор, для меня очевидно даже по внешним показателям.
Когда я озвучила всё, что произошло, гематологу Николаю Васильевичу из Гематологического научного центра, он, помолчав секунд пять, спросил: «А где это всё произошло?» Услышав название роддома, он сказал: «Запомните на всю вашу оставшуюся жизнь – в России никто никому ничего не должен!»
Акушерка Оля, которая принимала мои первые роды, и с которой я поделилась этой историей, сказала, что она мне сочувствует, что я никогда не слышала о последствиях переливаний. И она бы никогда не стала делать переливание себе, поскольку работала в реанимации и видела реакцию людей на переливание, в том числе кому. Но она также поддержала меня, заверив, что организм человека – это уникальная по своей сути живая система, способная на восстановление даже после очень тяжёлых состояний.
Хотя эти её слова меня и поддержали, я сгорала от любопытства: что же придумают медики, чтобы прикрыться? Чтобы узнать это, я написала заявление на имя главного врача, в котором подробно описала все свои претензии.
Через месяц я получила письмо – ответ, в котором было написано, что «в связи с данными анамнеза (диагностирована анемия)», в том числе низкий уровень гемоглобина 73 г/л была произведена трансфузия. «Адекватная и своевременная терапия, проведенная вам врачами, позволила предотвратить массивное коагулопатическое кровотечение, аналогичное тем, которые вы перенесли после каждых из предшествующих 3 родов».
То есть в связи с анемией, которая у меня была при каждой беременности и при каждых родах, врачи сделали мне переливание в таком огромном объёме, чем «спасли» мою жизнь.
Также меня удивила следующая фраза: «относительно вашего вопроса об изменении уровней трансаминаз в биохимическом анализе крови» (то есть АЛТ и ACT) «сообщаю, что тенденция к их росту не имеет причинно-следственной связи с полученной вами терапией».
Напрашивается вопрос: неужели врачи в роддомах, в которых происходили предыдущие роды – дилетанты? Ведь при одном и том же течении родов (я бы сказала даже, что были у меня роды, когда я и больше крови теряла: боо и даже 800 мл), тактика ведения родов была, мягко говоря, различная. Во всех роддомах, кроме этого от переливания крови врачи воздерживались, при этом выписывали меня гораздо раньше и в лучшем состоянии.
Всё это я пишу не для того, чтобы выпустить пар, а чтобы вы поняли, что хороших врачей очень мало. Остальные же часто не помогают, а вредят пациенту. Их как минимум половина! Другая половина делится на врачей, которые не наносят вред пациенту, но также и не приносят никакой пользы, и, наконец, меньшинство действительно помогают. Под словом «помогают» я подразумеваю положительный эффект от их методов лечения.
ПИТ
Утро 3 декабря
Восемь лет назад я закончила факультет биомедицинской техники МГТУ имени Н.Э. Баумана. И какое-то время работала в больнице инженером по медицинскому оборудованию и метрологии, по специальности, то есть. Так вот, реанимация – это было моё любимое отделение. В том смысле, что там я бывала чаще всего. Всё же люди там находятся продолжительное время в не самом лучшем состоянии. Мне хотелось, чтобы всё было идеально в отделении, от которого может зависеть жизнь человека.
И персонал в этом отделении был соответствующий: главные черты характера заведующего и старшей медсестры были быстрота действия и ответственность. Я надеялась, что и здесь будет так же.
Когда переливание закончилось, наступило утро. Я очень устала, но спать не получалось. На моей руке была манжета, которая каждые пять минут очень сильно сжимала мою руку, и автоматически измерялось давление. Меня переложили отдельно от всех в комнатку, где хранилось лекарство.
Сделано это было, скорее всего, из добрых побуждений – дать мне возможность поспать. Но куда там! Я так надеялась, что меня, как и обещали, поскорее переведут в послеродовое отделение. Уж там-то есть хоть какая-то возможность отдохнуть, хотя бы персонал туда-сюда не ходит. Но нет, моё состояние кому-то не нравилось. Мне оставалось терпеть. Сначала я делала это молча. К тому же утром пришёл весёлый добрый доктор и сказал, что нечего мне здесь долго валяться и надо уже бегать, чтобы кровь стекала, а не застаивалась. И я всё с надеждой ждала, что меня вот-вот переведут.
Но моё терпение довольно быстро закончилось. Дело в том, что катетеры мне из рук не достали, и в местах, где игла входила в вену, у меня появилась боль, сначала небольшая, которую можно было терпеть, но чуть позже она стала нестерпимой. И когда мне хотели через катетер вколоть антибиотик, я отказалась наотрез.
Медсестра спорить со мной не стала, да у неё бы и не получилось. Она ушла, и вскоре пришёл тот самый добрый доктор, и стал добродушно со мной разговаривать. Вот ведь что значит опыт работы в реанимации! Он точно знал, что прочитав лекцию на тему: «Гнойный эндометрит» (конечно, как и следовало ожидать, были затронуты и другие темы по медицине, даже про лягушек), а она заняла у него целый час, уж наверняка уговорит меня на всё что угодно.
