скачать книгу бесплатно
Превращение в зверя
Николай Зорин
Надежда Зорина
Молодая женщина, врач скорой помощи, сбила ребенка. Уверенная в том, что совершила убийство, она скрылась с места преступления. Не сумев вынести мук совести, женщина в конце концов решилась на самоубийство. Ее спас незнакомый человек, но предложил сделку. Тогда она не понимала, в какие страшные сети угодила и какую роль ее вынудят сыграть. Если бы не Андрей Никитин, шеф детективного агентства, она никогда бы не распутала ужасный клубок коварного заговора.
Надежда Зорина, Николай Зорин
Превращение в зверя
Роман
Пролог
– Не стоит торопиться. Вы умрете второго декабря. Да, пожалуй, двух недель хватит, чтобы все подготовить. – Он поднес чашку к губам, сделал глоток, поморщился – чай оказался слишком горячим. – Все должно выглядеть естественно. Завтра вы напишете заявление по собственному желанию, уволитесь с работы, расскажете знакомым, что переезжаете в другой город… – Он вытянул из пачки сигарету, покрутил зажигалку в руке. – Не возражаете? – И, не дождавшись разрешения, закурил.
Я возражаю! Я не хочу умирать! Теперь не хочу, и дело не в сроке! Зачем я впустила его в свою квартиру? Зачем заварила чай? Зачем позволила ему давать инструкции по моей смерти? Я не хочу умирать! Почему же тогда не заставлю его замолчать, почему не объясню, что я не хочу, не могу!..
– Что же вы не пьете чай? – Он улыбнулся, не нарочито, вполне естественно, как если бы мы действительно просто пили чай – мужчина и женщина.
Надо ему объяснить… Нет, надо сдержать истерику, сделать что-нибудь такое же естественное: кокетливым жестом откинуть со лба волосы, достать пудреницу, напудрить нос, в естественной женской фальшивости надуть губы и капризно протянуть: «Отчего вы так уверены, что я вас послушаюсь?» Ничего не получится! Я знаю, отчего он так уверен. Главное – не заплакать! Главное – не накинуться на него! Главное… Никакого естественного жеста у меня не вышло. А он снова поднес чашку к губам, осторожно отпил и опять улыбнулся.
– В две недели вы вполне уложитесь. А теперь самое важное: где и как это произойдет.
Он выдохнул дым, специально в этом месте делая паузу, призывая к сосредоточенности и вниманию с моей стороны. И я постаралась сосредоточиться, изо всех сил попыталась сделать вид, что это деловой разговор: я готова внимательно выслушать необходимые инструкции, я даже готова им следовать. Кивнула, откашлялась, отпила наконец из своей чашки и совсем по-деловому спросила:
– Где и как?
Блокнот и ручка, строгий костюм с легкомысленно короткой юбкой – секретарша-смертница. Я готова, я все запишу-запомню.
Комната качнулась, комната поплыла, поплыла. Лучше обморок, чем истерика.
– Где и как?
– Возьмите себя в руки! Так разговаривать невозможно. Поймите, ваше время закончилось. Истек срок, тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, вам было дано пять лет – это не так и мало. Да еще две недели. Кстати, я не спросил, как вам жилось эти годы?
– Хорошо.
Комната вернулась на место, а блокнот и ручку я, кажется, потеряла.
– Ну, не преувеличивайте. Я видел сегодня… Не думаю, что сегодняшний день – лучший в вашей жизни.
– Прекрасно жилось.
Я не хочу умирать! Я хочу дожить до глубокой старости! Пять лет я прожила счастливо, дайте мне хотя бы еще пять лет, давайте составим новый договор! Я не хочу!..
– Елена Владимировна!
Я не хочу! Не хочу!
– Леночка!
Надо сдержаться, а я не могу! Он не должен видеть… а я не могу. Сесть прямо, улыбнуться по-деловому сухо-приветливо-отчужденно и дать ему продолжить наш разговор.
Я не смогла, не сдержалась, сделала самое худшее – заплакала. Он подошел ко мне, обнял за плечи. Мой палач стал меня утешать, мой палач протянул мне платок, свой платок в сине-белую клетку. Надо перестать! Немедленно, сейчас же!
Я не могу перестать, я не могу остановиться. Он целует меня в затылок, он шепчет мне что-то, какие-то слова – обыкновенные, какие шепчут плачущим женщинам. Я не могу остановиться! Он тоже не может – целует и шепчет:
– Леночка, Лена, Елена Владимировна, тише, тише, моя дорогая! Это в пяти километрах от города, в сторону карьера, потом, позже, я дам вам подробную карту и расскажу, как добраться. Утром второго вы вызываете такси, едете на вокзал, садитесь в поезд, но не проходите в купе, а смешиваетесь с толпой провожающих и возвращаетесь…
Мужчина и женщина. Он шепчет обыкновенные слова, он целует, целует. Пора ответить на его поцелуй. Пора прижаться к его сильному телу.
– Ваше тело никогда не найдут, это очень надежное место. Но если вам страшно…
– Да, мне страшно! – Я прижимаюсь к нему.
– Не бойтесь, – тихо и нежно выдыхает он мне в ухо, – я буду рядом, я все время буду рядом с вами. Если станет особенно страшно, я вам помогу. Не бойтесь…
Я не боюсь, я больше не боюсь. Я в комнате одна. Я уже давно одна в комнате. Кресло, в котором он сидел, пусто. Чашка, из которой он пил, пуста. Я, которую он утешал, пуста. Я помню, что мне был зачитан приговор и дана подробная инструкция моей смерти, но я не боюсь и пуста. Две недели…
Я не могу понять, что значит – две недели, смысл этого сочетания от меня ускользает. Две недели… Они тоже пусты, как их наполнить? Две недели. Много это или мало? Смотря для чего. Для жизни мало, для подготовки к смерти много. Но он сказал, что торопиться не стоит. Что ж, и не буду.
Часть первая
Глава 1
История любви
Когда-то совсем в другой жизни, в другом городе, в других снах я увидела его лицо. Я тогда была совсем не я. Мои представления о счастье ничего общего не имели с нынешними. Мне не могло присниться его лицо, никак не могло, однако приснилось. В моих снах был сентябрь, теплый и желтый, под цвет солнца. Мы ели желтые яблоки… Я очень хорошо запомнила его лицо. Мои сны пропахли желтым солнечным соком. Мои сны пропахли сентябрем, я помню. А может, потому так помню, что сейчас сентябрь и я его встретила? Не знаю. Но мне бы хотелось, чтобы и в моих прошлых солнечных снах был сентябрь. Сентябрь. Какое прекрасное, радостное слово! Только в сентябре и можно встретить давно приснившееся счастье. И пусть никаких снов не было, разве это важно? Мы встретились, и несуществующие мои сны сбылись. Значит, они стоят того, чтобы их выдумать.
Я полюбила его почти с первого взгляда, во всяком случае с первого свидания точно. Ах да, были ведь еще мои сны. Я полюбила его за много лет до первого взгляда.
Он меня поразил. Я все представляла, как будет проходить наше первое свидание, подбирала наряд, экспериментировала с макияжем, готовила фразы: красивые, умные, загадочные – и немного волновалась. Вот он поднесет мне букет, я скажу… Вот он возьмет меня под руку, я скажу… Вот он пригласит меня (в театр, в кафе, в ресторан, просто прогуляться по улице), я скажу… Вот он спросит меня… я скажу… Для каждого этапа свидания у меня была заготовлена подходящая фраза. А никаких фраз и не понадобилось.
Все началось с того, что Евгений не подарил мне цветов. Я обиделась, расстроилась, разочаровалась в себе, а он протянул мне диск.
– Что это? – спросила я, раздражаясь, – мне почему-то представилось, что он дает компромат на кого-то в надежде, что мы станем сообщниками.
– Элюар. В исполнении Градского.
– Элюар? – Я не сразу поняла, что он имеет в виду, не сразу смогла перескочить от идеи компромата к поэту. – Но почему?
– Я подумал, что вам не может не нравиться Элюар. Это просто невозможно.
– Да, конечно, мне нравится. – На всякий случай я не стала разочаровывать его в себе. – Но почему вы так думаете?
– Потому что его стихи словно посвящены вам.
Евгений сказал это таким тоном, так убежденно, что я поняла: это не лесть, не комплимент, он действительно так считает. И в тот момент я тоже вдруг почувствовала, что это правда, и даже вспомнила несколько строчек из Элюара. И поняла, что влюбилась. И испугалась, что по какой-нибудь нелепой случайности из любви моей ничего не выйдет. И подумала, что сделаю все, чтобы вышло. И от радостной решительности чуть сама все не испортила, чуть сама не создала эту нелепую случайность.
– Вы ведь недавно в нашем городе? – начала я банальнейший разговор. Евгений смутился – он никак не ожидал от меня такой заурядности: это после-то Элюара? – Я вот довольно давно, – тоже смутившись, все-таки продолжала я гнуть свою линию. – Мне здесь нравится.
– Н-да… – Он то ли кашлянул, то ли фыркнул в кулак, но я не могла уняться – хотела, но не могла.
– А где вы работаете?
– Не там, где мечтал бы работать.
– А я врач скорой помощи, – уже еле слышно проговорила я и наконец замолчала. Что произойдет сейчас: он отберет у меня диск и уйдет? Оставит мне диск и все равно уйдет? Я отдам ему диск, извинившись, и сама уйду, разочарованная в себе окончательно?
Он взял меня под руку и повел по улице. Мы долго молчали. А потом как-то так получилось, что вдруг оказались в моей комнате, сидящими в креслах друг напротив друга, – я не знаю, не помню, не могу объяснить, как и когда это произошло. Звучал Элюар в исполнении Градского.
Я так тебя люблю, что я уже не знаю,
Кого из нас двоих здесь нет…
Элюар ускользал, Евгений ошибся: не обо мне, не для меня он писал, не мне посвятил свои стихи, а той, другой, женщине, оставшейся в прошлой жизни. Это она любила бы такой любовью, она захотела бы умереть от блаженной тоски, от непереносимой боли, от экстаза страдания. Во мне, настоящей, счастье не желало выходить за рамки самой заурядной мелодрамы со счастливым концом. Градский пел, Женя слушал, а я смотрела на него и тихо грезила.
Мне хотелось ему рассказать, как однажды во сне увидела его лицо – был такой же солнечный желтый сентябрь. Я хотела попросить его дарить мне цветы, всегда, при каждом свидании. Я хотела коснуться его лица. Я хотела, чтобы наш вечер перешел в продолжение… Но мешал Элюар. И потому мне ничего не оставалось, как только грезить.
* * *
Это была моя первая любовь. Первая любовь, которая пришла ко мне с таким опозданием. Первая любовь, продлившаяся два с половиной месяца. У моей любви был несчастливый конец. У моей любви конец был трагический. Часа через два действие транквилизатора ослабится, еще через полчаса сойдет на нет. Тогда я опять буду кричать, кричать, кричать и не смогу остановиться. Я буду безумна, я знаю, через два с половиной часа. Умереть от горя невозможно, это я тоже знаю. И потому я буду кричать… До того момента, пока я себе не разрешу сделать новый укол. У меня достаточно ампул, чтобы покончить разом… чтобы не возвращаться в крик. Но я не могу, не имею права, я должна сначала его похоронить.
А пока у меня в запасе два с половиной часа. Два часа я смогу вспоминать, спокойно, без боли. В эти два часа я проживаю свое счастье, в эти два часа я могу говорить себе: он умер.
Он не умер, его убили, но сейчас мне не больно. Я даже в состоянии улыбаться, не потому, что мне улыбается, а просто могу, если надо, если того требуют воспоминания. Язык моих воспоминаний чуть-чуть заплетается – перебрала! – но мне не страшны никакие ассоциации. Он умер, убит, его, мертвого, убитого, обнаружила я. Через два часа после смерти. Я не эксперт, я всего лишь врач скорой помощи, но время смерти определила точно.
Я не хотела определять время его смерти, я хотела нащупать пульс. Знала, что нащупать его невозможно, – я врач, к сожалению, врач, мне слишком хорошо известна анатомия человеческого тела. Удар пришелся прямо в сердце, какой уж тут пульс! Но я стала нащупывать. А в голове прозвучало: он мертв около двух часов. Это не я подумала, это какая-то посторонняя, не моя, мысль пролетела. И тогда я подумала: два часа назад я, живая, сидела в кресле и слушала Элюара.
У меня есть два часа. Нет, уже меньше, но все равно я успею вернуться к началу. До того, как сойду с ума. Был ноябрь, середина, было сыро и холодно… Ну да, и сейчас ноябрь, все еще ноябрь, ведь все случилось вчера.
Был ноябрь, я сидела в кресле. Был ноябрь, середина, вечер, я только что вернулась с работы. Я слушала Элюара и ждала Женю. К ноябрю, к середине, к этому вечеру я научилась любить Элюара, научилась чувствовать боль, научилась умирать в любви. Я так его ждала, я поняла, что значит:
Я так тебя люблю, что я уже не знаю,
Кого из нас двоих здесь нет.
Мы умирали трио, а Женя все не приходил. Тогда я поняла, что не только умирать научилась, но и предчувствовать несчастье. Мне вдруг представилось, что никогда уже его не увижу. Никогда… Я бросилась к телефону.
Ни мобильный, ни домашний его не отвечали. И тогда картина кошмара сделалась такой яркой, такой объемной, такой осязаемой, что я слегка помешалась от горя. Но потом взяла себя в руки и позвонила снова. И звонила долго, набирая по очереди номера телефонов, уговаривая себя, приговаривая: это ничего, это совершенно ничего не значит, сейчас он сам позвонит в дверь, он уже поднимается по лестнице, он уже подходит к моей двери… Ну и что, все равно ничего не значит, ничего, ничего. Потерял мобильный, такое случается, попал в пробку… Телефоны не отвечали.
Телефоны не отвечали. Я больше не могла себя уговаривать. Не дождавшись очередного конца: сбой вызова, абонент не отвечает, вызвала такси и поехала к Жене.
Не знаю, зачем я поехала к нему. На что я надеялась? На то, что он сидит дома, но почемуто не подходит к телефону? На то, что его телефоны сломались? На то, что у него появилась другая женщина? Да, надеялась. Не надеялась, а молила судьбу, чтобы все так и оказалось. Молила судьбу, но уже знала, что она меня не послушает, сделает по-своему, уже сделала.
Час двадцать семь. Мне осталось меньше полутора часов до начала безумия, но я успею. Успею дожить до конца – пережить заново его смерть. Свою смерть.
Я вышла из такси. Подняла голову – в окне большой комнаты горел свет. Я сказала себе: ну вот, что я говорила! Вошла в подъезд, поднялась по лестнице…
Час двадцать. Остался час и двадцать минут. Потом заморозка начнет отходить. Легкие покалывания сообщат о том, что процесс пошел: анестезия заканчивается, душа размораживается, скоро она превратиться в неаппетитный кровавый кусок мяса, пронизанный нервами. Я врач, я знаю. Я жертва, я знаю. Я могу начертить амплитуду страданий. Но пока время еще есть.
Я вошла в подъезд, поднялась по лестнице. Позвонила в дверь. Долго-долго звонила в дверь. Сообразила, что у меня есть ключ. Сообразила, что, если я так долго звоню и не открывают, ключ не имеет никакого значения, входить мне нельзя – и вошла. Тишину я послала к черту, а на себя прикрикнула: успокойся, дура, это ничего не значит, он спит, просто спит, и это все объясняет… он лежит на диване, в неудобной позе, без подушки, нужно поспешить…
Он лежал на полу в неудобной позе.
В конце концов, если я себе пораньше сделаю следующий укол, ничего страшного не произойдет. Мне ведь протянуть-то всего ничего – до похорон, до завтрашнего дня.
Он лежал на спине. То, что торчало из его груди, нисколько не походило на ручку орудия убийства, скорей на игрушку: трехцветный – желтый, красный, зеленый – пластмассовый жезл. Кровь… Если не придавать ей значения… Большая черная лужа… Я не сразу поняла, что со мной произошло, отчего у меня сделалось черно-белое зрение. Я пыталась нащупать пульс – кто-то чужой в моей голове сказал: смерть наступила примерно два часа назад. И тогда я подумала: два часа назад я сидела в кресле и слушала Элюара.
Кричать и биться я стала значительно позже.
Я не знаю, когда я стала кричать. Я не знаю, откуда в комнате взялась милиция. Я не звала их сюда, я никого не звала. И почему наш Иван, медбрат, так бесцеремонно распоряжается моим телом? Почему он обращается со мной как с больной, к которой вызвали скорую? Что он мне колет, зачем?
Эти занавески никуда не годятся, я давно собиралась сшить новые. Об этом я и сообщила следователю (или он не следователь, я в этом плохо разбираюсь), с которым мы на кухне составляли протокол моих показаний. Он сидел к окну спиной и обернулся, когда я это сказала. Но пришли еще какие-то люди, и наш разговор перескочил на другое. Впрочем, возможно, я ошибаюсь, я плохо помню этот разговор. Я ведь для того теперь и вспоминаю, чтобы все вспомнить.
У меня еще есть время. У меня еще почти час. Нужно немного подать назад, вернуться к моменту, когда я вошла в подъезд, и пройти этот отрезок пути заново. Тогда обязательно вспомню.
Гораздо лучше было бы не вспоминать, а уснуть – проспать до завтрашнего дня, а после похорон умереть. Но мне кажется, что необходимо вспомнить, нельзя, не вспомнив, умереть.
Я вошла в подъезд… Нет, так не годится, нужно еще немного подать назад, ведь, когда вошла в подъезд, я уже все знала, только обманывала себя, что не знаю. Впрочем, и тогда, когда смотрела на окна и увидела свет в большой комнате, знала, и когда в такси ехала, знала, и когда… Даже когда Элюара слушала, знала – вот в чем дело. Это я только что поняла. Но может, и тут лукавлю, может, и тогда, уже тогда знала.
Я знала о том, что его потеряю, с первого нашего свидания. Потому и мелодраму придумала – притворство это было одно, перед собой притворство. И счастье без страдания – притворство: я не только способна была страдать в любви, я не способна была не страдать. Зачем же я не расторгла контракт, зачем вступила в такую невозможную сделку с совестью? Я знала, что он погибнет, – я убила его. Я должна была бежать, а я осталась.
Неправда, неправда, неправда, зачем я себя так мучаю? Это просто кончается анестезия – я не знала, ничего не знала, ничего не предчувствовала.
Я умру. Но это будет еще не скоро – завтра. Еще целые сутки мне кричать и биться. Но почему, почему, почему…
Знаете, не одна я такая лгунья, я просто самая несчастная, я просто счастья хотела и думала: а вдруг обойдется? Любая бы на моем месте так поступила, любая! Все, все! Господи! Как же мне все это вынести?
Хотела сделать себе досрочный укол, но все же удержалась, не стала.
Итак… Я вошла в подъезд… Нет, раньше! Я слушала Элюара. С тех пор как мы с ним познакомились, я все время слушала Элюара, но не могла понять. И только вчера, в тот самый час, когда все было кончено, когда на полу в неудобной позе он замер, когда захлопнулась дверь за убийцей, я все поняла.
Свет вспыхнул, взорвался – перегорела лампочка. Женя так и не успел заменить мои на лампы холодного света, как я не успела сшить ему новые занавески на кухню. Мы ничего не успели. Он мечтал повезти меня в Париж. Я мечтала познакомить его с собой, настоящей. Но мы не успели. Что толку теперь кричать, что толку биться? Даже вспоминать не осталось никакого смысла.
Но я вспоминаю, снова и снова погружаюсь в нашу такую короткую совместную жизнь. Я ведь не могу ничего забыть, значит, не могу и не вспоминать. Наша ночь любви, через долгую неделю после первого свидания, когда мы наконец преодолели смущение и на время (всего на пару часов) отодвинули в сторону Элюара, была божественно-сумасшедшей. А перед этим мы целовались под кленом, а потом танцевали в ресторане под Эллингтона… А наутро…
* * *
Полный перечень услуг. Я на этом настаивала, когда подписывала договор с человеком из ритуальной конторы. Полный перечень услуг, где расписаться? Оставьте меня скорее! Я не знала, что полный перечень включает так много, я не думала, что ритуал так затянется, не предполагала, что сил у меня осталось так мало. А на кладбище будет так холодно. А могила окажется бездной, черной бездной…
В полный перечень услуг входил даже врач. Он-то и ухватил меня за рукав, остановил на краю, не дал рухнуть в бездну. Я сама врач, сказала ему, не беспокойтесь, мне уже лучше. Только слишком громко играет оркестр. Только какая-то женщина слишком отчаянно плачет, она надрывает мне душу.
И вот еще чего я не ожидала: провожать Женю приду я одна.
Я иду за гробом в вынужденной торжественности – зачем я заказала полный перечень? Я одна иду за торжественным гробом. Не плачьте, не надо, я и сама сегодня умру.
Я иду… Я упираюсь в бездну. Я стою над могилой. Прощай, Женечка!
– Я знаю, что значит потерять близкого человека, – раздается за спиной голос. – Вы можете опереться о мою руку, Елена Владимировна.
