скачать книгу бесплатно
Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика
Татьяна Петровна Знамеровская
А. В. Морозова
Первое издание вышло в 2021 году при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ). Книга продолжает публикацию рукописей крупного отечественного искусствоведа Т. П. Знамеровской (1912-1977), содержит дневниковые записи 1928-1931 гг. о жизни в Детском Селе, где Т. П. Знамеровская окончила школу, об учебе в горном институте, сначала днепропетровском, а затем ленинградском, о ее друзьях, одноклассниках и однокурсниках, о большом чувстве к будущему мужу П. С. Чахурскому (1910-1975), а также стихи из цикла «Любовь», в которые выливались наиболее яркие впечатления ее жизни. Дневник написан живым, образным языком и отличается высокой художественностью. Стихи являются замечательными образцами русской лирической поэтической традиции XIX-XX вв.
Книга может быть интересна искусствоведам как материал к биографии Т. П. Знамеровской, историкам – как ценный источник по отечественной истории первой половины XX в. и всем интересующимся отечественной мемуарной литературой.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Татьяна Петровна Знамеровская
Только о личном: Страницы из юношеского дневника. Лирика
Татьяна Петровна Знамеровская и Павел Сигизмундович Чахурский. 1935 г.
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2021
© А. В. Морозова, сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент., указатель, 2021
А. В. Морозова
Искусствовед Татьяна Петровна Знамеровская: личность и судьба
Татьяна Петровна Знамеровская (1912–1977)[1 - О биографии и научном пути Т. П. Знамеровской см.: Морозова А. В. Искусствовед Татьяна Петровна Знамеровская: формирование личности // Знамеровская Т. П. Воспоминания. Лирика (Любовь и жизнь. Стихи) / сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент., указатели А. В. Морозовой. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2020. С. 6–36 (издание осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований по проекту № 20-19-40009); о детстве Т. П. Знамеровской см. также: Знамеровская Т. П. Любовь и жизнь: (Автобиографический очерк). Ч. 1 // Там же. С. 43–169.], доктор искусствоведения, ученый, без чьих трудов немыслимы отечественные искусствоведческие испанистика и итальянистика[2 - Памяти Т. П. Знамеровской посвящены: Итальянский сборник / под ред. В. В. Селиванова. СПб.: Акционер и Ко, 2007. № 10 (и статья в нем: Селиванов В. В., Мартыненко В. П., Сонина Т. В. Памяти Т. П. Знамеровской // Там же. С. 235–246); Калитина Н. Н., Морозова А. В. Традиция изучения истории искусства Испании старого времени на кафедре истории западноевропейского искусства // Университетский историк: Альманах. 2012. Вып. 11. С. 4–7. В целом о научном творчестве Т. П. Знамеровской как испаниста см.: Морозова А. В. Испанская тема в исследованиях Т. П. Знамеровской и Е. О. Вагановой // Iberica: К 400-ле-тию романа Сервантеса «Дон Кихот». СПб.: Наука, 2005. С. 226–234.], была очень яркой личностью и человеком необычной судьбы. В 2022 г. исполнится 110 лет со дня ее рождения. Она работала доцентом на кафедре истории искусства исторического факультета ЛГУ (ныне Институт истории СПбГУ). Искусствоведы ее чтут и помнят. Перед уходом из жизни Т. П. Знамеровская сдала свой архив на хранение в Ленинградское отделение ЦГАЛИ и в рукописный фонд РНБ, «закрыв» его для публикации на разные сроки. В 2002 г. открылась возможность издания части архива, «закрытой» на 25 лет, и многое, несомненно, заслуживает быть опубликованным.
Предлагаемая книга является серийным изданием («Научно-популярная серия РФФИ»), следующим за изданной в 2020 г. Издательством Санкт-Петербургского университета при поддержке РФФИ (проект № 20-19-40009 д_нпи) книгой Т. П. Знамеровской «Воспоминания. Лирика (Любовь и жизнь. Стихи)» (сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент., указатели А. В. Морозовой). В новой книге в дневниковой форме описываются годы жизни Т. П. Знамеровской, следующие за представленными в изданной книге детскими и отроческими годами, публикуется новая подборка стихов.
Многие «действующие» в дневнике лица были охарактеризованы автором в выпущенной книге: родственники Знамеровской, друзья детства, некоторые сослуживцы отца, семья Абрамовых, взявшая к себе Таню после отъезда ее родителей и брата на место нового назначения папы в Днепропетровск, их гости и некоторые школьные друзья из Детского Села. В дневнике автор не считает нужным описывать их заново – эти люди хорошо ей знакомы.
В отличие от предыдущей книги, теперь перед читателем не воспоминания о годах детства и юности, написанные взрослым человеком, стоящим на пороге небытия. Перед нами юношеский дневник автора, охватывающий 1928–1931 гг. В начале повествования Знамеровской исполняется шестнадцать лет, в конце – девятнадцать. В начале автор учится в последних классах школы, в конце – на втором курсе института. По существу, она еще совсем девочка. И веришь, когда читаешь в дневнике о том, что с короткой стрижкой в мужском костюме ее часто принимали за мальчика. Физиологически фигура ее еще не совсем оформилась, в ней еще было много детского, незрелого.
При этом литературный стиль изложения в дневнике очень близок к стилю воспоминаний. Он уже сложился, отточен многолетней практикой ведения дневников, систематическим чтением хорошей художественной литературы.
Поражает и душевная и духовная зрелость автора. Основные этические, поведенческие принципы, которых она будет придерживаться на протяжении всей жизни, уже выработаны ею и осознанно приняты. Жизненные цели сформировались. Свои позиции она умеет сформулировать и готова отстаивать в спорах, даже если это споры с любимыми и уважаемыми ею людьми и противостояние им грозит охлаждением и даже отчуждением с их стороны. Как личность она уже существует, и ее яркость и цельность притягивают к себе окружающих. Но сама она не занята самокопанием или самолюбованием, ее глубоко интересует окружающее.
Как никто она умеет понять и оценить красоту природы, благо жизнь ее в описываемые ею в дневнике годы протекала сначала в окружении парков Детского Села (в настоящее время г. Пушкин, до революции Царское Село), потом на фоне панорамы Днепра, гор Крыма, невских берегов. Она тонко чувствует красоту искусства и архитектуры, всем сердцем полюбив построенное в ретроспективном псевдоренессансном стиле здание бывшей мужской Николаевской гимназии Царского Села, после революции превращенной в 1-ю единую трудовую школу Детского Села. Она без устали ходит по горным тропам Крыма, наслаждаясь его природными и архитектурными памятниками. В знаменитом «Ласточкином гнезде» в Алупке открыт читальный зал, откуда Таня любуется красочно описываемой ею картиной моря. Она всем сердцем прикипела к Ленинграду, с которым отныне навсегда связала свою судьбу.
Этот дневник повествует о зарождении и развитии ее любви к будущему мужу Павлу Сигизмундовичу Чахурскому. О том, как она боролась за свое счастье, преодолевала препятствия, мирилась с трудностями. Как, однажды полюбив, готова была терпеливо переносить непростой характер возлюбленного. И хотя в дневнике рассказано лишь о начале жизненного пути, понимаешь, что это такая Любовь, которую автор сумеет пронести, не загасив, через всю жизнь. Любовь, расцветшая на восхищении красотой и богатством личностей друг друга! Любовь, построенная на полной свободе и равноправии двух людей, соединивших свои судьбы, и при этом построенная «навсегда». Любовь, закаленная трудностями и испытаниями, выпавшими на ее долю уже у ее истоков.
Конечно, в дневнике много записей о П. С. Чахурском, описаний его манер, его характера, черт его лица, его поступков, его жизни, его радостей и горестей, его слов… Но даже «Павлуша» не заслоняет от Тани всех остальных друзей.
В центре ее внимания именно люди! Она внимательно вглядывается в каждого. Узнает его биографию, его пристрастия и увлечения. Все описаны очень красочно, выпукло, живо. Автор буквально любуется каждым из встреченных ею людей. Для нее имеют значение не социальные или имущественные критерии, не возраст, хотя, конечно, преимущество остается на стороне молодежи, не пол, хотя она и отдает предпочтение мужской дружбе перед женской, даже не степень образованности, начитанности, не уровень знаний, а высота моральных принципов и яркость и неповторимость личности. Она умеет внимательно слушать, запоминает поведанное ей, не скрывает своего восхищения людьми, даже если они происходят из совсем иной среды, чем она. Записывает любимые словечки друзей, их выражения, шутки, здравые и мудрые мысли, услышанные из уст товарищей.
В дневнике Знамеровской ярко охарактеризована детскосельская молодежь конца 1920-х ? начала 1930-х годов. Складывается впечатление не только об отдельных ребятах, но в целом о той среде, в которой все они вращались. Они живут совсем по-другому, чем современная молодежь. Они много общаются, встречаются, вместе проводят время, играют в преферанс, танцуют дома под аккомпанемент фортепьяно, часто устраивают и посещают школьные вечера с представлениями, постановками, собственными выступлениями, ездят в Павловск и Ленинград на музыкальные концерты. Конечно, многие, и больше всего Павлуша, курят, иногда выпивают по бокалу вина. Но, главное, они живут напряженной духовной и душевной жизнью.
Часто это братья и сестры из семей, в которых традиционно много детей. И старшие члены семьи рады их гостям, они с ними сидят за столом, в курсе их интересов и увлечений. Родственные узы необычайно сильны. Таню опекает в Детском Селе живущий в Ленинграде старший брат отца, «дядя Миша», в Москве ей рады другой папин брат «дядя Саша» и его сестра «тетя Тася», дочь «дяди Саши» Леля показывает Тане Москву. С «дядей Мишей» в Детское Село всегда приезжает Маруся, дочь старшей сестры папы, уже ушедшей к тому времени из жизни. Во время поездок в Ленинград Таня останавливается в семье старшей дочери Абрамовых Наташи…
Поражает атмосфера открытости, добросердечия, взаимопомощи и сочувствия. Слабых защищают и им помогают, встречают с поезда, провожают, несут чемоданы. В этой среде часто звучат насмешки, подтрунивания, но не случается предательств, товарищи умеют хранить тайны и уважать чужие чувства. Они умеют признаваться в любви и мужественно принимать отказы…
Понятно, что уже к началу 1930-х годов многое изменится и в Детском Селе. После закрытия в 1929 г. 1-й единой трудовой школы окажутся в административной ссылке многие старые преподаватели, в том числе мать П. С. Чахурского, учитель черчения Н. П. Чахурская, а также другие представители интеллигенции, например профессор, у которого «Павлуша» работал ассистентом. Но в годы, описанные Знамеровской, в Детском Селе еще сохраняется осколок дореволюционной культурной интеллектуальной элиты, которая существовала в Царском Селе.
Так же широко, общительно, гостеприимно, как и семья Абрамовых, живут и Знамеровские, и в украинских селах около военных лагерей, куда на лето выезжает полк отца, и в квартире в Днепропетровске. У них дома постоянно бывает кто-то из Таниных сокурсников по Днепропетровскому горному институту или кто-то из школьных товарищей ее брата Бориса. Они разговаривают, играют в настольный теннис, слушают музыку, пьют чай, обсуждают самые разные проблемы, расспрашивают друг друга о взглядах на жизнь… В широком кругу они отмечают семейные праздники. Эта культура общения в последующем во многом уйдет из нашей жизни. Сталинские репрессии 1930-х сыграют тут немалую роль, существенно ослабнет и сила родственных связей.
Перед нами встает талантливо написанная очевидцем и участником картина днепропетровского студенчества, с его горячностью, порою необузданностью, увлеченностью, молодым задором…
И, казалось бы, совершенно уникальная ситуация влюбленности друг в друга между Павлом Чахурским и Таней повторяется в несколько ином варианте в Днепропетровске. Возникает любовный треугольник, в котором Таня готова сделать выбор в пользу Жени Иейте, музыканта, человека, уже много пережившего, яркого, напоминающего ей немного «Павлушу». Танин интерес к людям и ее делает необычайно притягательной для них! К тому же сама Судьба благоволит Знамеровской. Отец получает новое назначение в Ленинград, и Таня вновь встречается с «Павлушей». Он делает ей предложение руки и сердца, она принимает это предложение, и их роман вступает в новую фазу своего развития, о которой Знамеровская пишет в своих следующих рукописях. Старые друзья, однако, не отринуты и не преданы забвению. Как когда-то Чахурский умел отказаться от предложенного ему сердечного дара, не затронув самолюбия Тани, так и Таня умеет даже отказом не обидеть и не унизить друга.
Удивительно, но основанный на реальных событиях дневник имеет при этом ясную, продуманную литературно-художественную композицию. В нем присутствует четкая симметрия. Он начинается с восхищения Тани Павлушей Чахурским и заканчивается этим восхищением, пройдя через испытание отверженностью. Он начинается с Детского Села и заканчиваются Детским Селом и Ленинградом, включив в свою середину Рудяково, Днепропетровск и Крым. Складывается ощущение, что не столько события затягивали автора в свой круговорот, сколько автор своей волей и талантом диктовала логику разворачивающимся событиям.
В издаваемой рукописи можно найти материалы для изучения истории советского школьного образования 1920–1930-х годов, для исследования особенностей постановки в те годы преподавания в Днепропетровском горном институте, поскольку автор достаточно подробно описывает как изучавшиеся предметы, так и многочисленные практики, воспоминания о которых запечатлелись в ее памяти на всю жизнь. Особенно прочувствованно в дневнике воспроизводится поход по Крымским горам с изучением их геологии, с жизнью практикантов без какого-либо комфорта, но в дружной компании увлеченных людей, исследующих свой предмет не только по книгам и учебникам, но и в живой природе, стирая ноги и до ссадин и синяков обдирая руки.
В предыдущем издании мы уже писали о поэтическом даре Знамеровской. В ее архивах хранятся сотни стихов. Для этой книги мы подобрали стихотворения, написанные юной Таней в годы, описанные в ее дневнике и примыкающие к ним. Проза позволяет лучше понять стихи, а стихи служат красочным аккомпанементом к прозе, раскрывая не только смысл происходящего, но и бушующие в душе поэтессы чувства и переживания.
На наш взгляд, книга обладает огромным воспитательным потенциалом для молодежи, рассказывая о подлинной любви, пронесенной через всю жизнь, уча уважению и вниманию к людям и ответственности за свою жизнь и свою судьбу.
Выражаем сердечную признательность за помощь и содействие в издании рукописи племяннице Т. П. Знамеровской – Наталии Борисовне Знамеровской, вдове хранившего доверенные ему автором рукописи преподавателя кафедры истории искусства Валентина Александровича Булкина – Татьяне Николаевне Лариной, в свою очередь передавшей эти рукописи нам для их опубликования, Т. Е. Сохор и В. Бередниковой за помощь в наборе текста и поддержку в деле издания рукописей Знамеровской, преподавателям обеих кафедр истории искусства Института истории Санкт-Петербургского государственного университета за сочувствие и содействие, ученикам Знамеровской – за неподдельный интерес к ее творчеству! Моей семье – за терпение. Большое спасибо Издательству Санкт-Петербургского университета за бережное, любовное и внимательное отношение к тексту и неподдельное уважение к его автору – Татьяне Петровне Знамеровской!
Только о личном
Страницы из юношеского дневника[3 - Архив В. А. Булкина; Рукописный отдел Российской национальной библиотеки (РНБ). Ф. 1239. Д. 1: Юношеский дневник; Санкт-Петербургское отделение Центрального государственного архива литературы и искусства (ЦГАЛИ СПб.). Ф. Р-122: Знамеровская Т. П. Оп. 1. Д. 26: Знамеровская Т. П. «Только о личном». Страницы из дневника. Рукопись подготовлена и отдана в архивы автором в 1976 г.]
Так в высшем суждено совете…
То воля неба: я твоя…[4 - «Так в высшем <…> я твоя» – строки письма Татьяны Лариной Онегину из романа в стихах «Евгений Онегин» русского поэта Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837); в оригинале: То в вышнем суждено совете… То воля неба: я твоя…]
А. С. Пушкин
[1928 год]
Детское Село[5 - Детское Село – до 1918 г. Царское Село, в 1808 г. получившее статус города, с 1937 г. – город Пушкин Ленинградской области, в честь русского поэта и писателя Александра Сергеевича Пушкина (1799–1937), который в 1811–1817 гг. учился в Царскосельском лицее.]
4 января. Накануне Нового года Мария Ивановна[6 - Мария Ивановна – в замужестве Абрамова (ок. 1880-х – середина 1950-х), жена Михаила Ефремовича (Ефимовича, Афиногеновича, см. примеч. 7), мать Кати, Бори, Алеши, Наташи; Абрамовы и Знамеровские дружили семьями.] поехала в Ленинград[7 - Ленинград – город основан в 1703 г. как Санкт-Петербург, в 1914 г. переименован в Петроград, в 1924 г. – в Ленинград в честь В. И. Ленина (1870–1924), в 1991 г. вернул себе историческое название. В 1712–1917 гг. столица Российской империи, в 1917–1918 гг. – Российской Советской Республики.] за покупками и там заболела, и для встречи Нового года ничего не было приготовлено. Тогда Катя[8 - Катя – Екатерина Михайловна Абрамова, в замужестве Москвина (1912–1933), школьная подруга автора.] и Сережа Муравьев[9 - Сережа Муравьев – Сергей (ок. 1910 – не раньше конца 1970-х), школьный друг автора; впоследствии окончил педагогический институт, стал учителем математики, получил звание заслуженного учителя и почетного пенсионера.] поехали в Ленинград, чтобы купить что-нибудь к встрече Нового года, и видели Марию Ивановну. Она с Михаилом Ефремовичем[10 - Михаил Ефремович – Михаил Афиногенович Абрамов (1881–1937); видимо, домашние и друзья называли его Ефремовичем и Ефимовичем – автор в разных рукописях употребляет эти варианты отчества; друг семьи Знамеровских; заведовал планово-финансовым отделом Московской железной дороги; репрессирован (расстрелян). Данные об аресте и расстреле М. А. Абрамова в 1937 г. содержатся, например, в базах данных «Жертвы политических репрессий, расстрелянные и захороненные в Москве и Московской области в период с 1918 по 1953 г.», составленной Сахаровским центром, «Жертвы политического террора в СССР» (Москва, расстрельные списки – Донской крематорий). Однако в неопубликованных воспоминаниях Т. П. Знамеровской написано иное: «В весну 1931 года в доме Абрамовых было тоже тяжко. От рака умирал Михаил Афиногенович и умер, когда я уехала» (РНБ. Рукописный отдел. Ф. 1239. № 80: Любовь и жизнь. Часть 1. Продолжение: рукопись. С. 233; раздел, «закрытый» автором до 2050 г., цит. по экземпляру, хранящемуся у племянницы автора Н. Б. Знамеровской). Возможно, сведения о болезни и смерти М. А. Абрамова в 1931 г. Т. П. Знамеровская вписала в свои воспоминания и дневники постфактум, чтобы скрыть факт репрессии близкого человека.] осталась там у знакомых, а Катя должна была хозяйничать дома[11 - …хозяйничать дома – дом Абрамовых располагался на Конюшенной ул. (в 1918–1919 гг. – Театральная, в 1919–1923 гг. – Чаплыгина, в 1923–1993 г. – Первого Мая) Детского Села; не сохранился.]. Я и Борис[12 - Борис – Борис Михайлович Абрамов (1910–1970-е), детский друг автора, одноклассник П. С. Чахурского; впоследствии работал на Колыме.] ей помогали. Мы спекли сладкий пирог к чаю, накрыли празднично стол, мальчики принесли разных сладостей и вина. С нами были Миша[13 - Миша – Михаил Николаевич Москвин (1910–1933), школьный друг автора, будущий муж Е. М. Абрамовой.], Павлуша[14 - Павлуша – Павел Сигизмундович Чахурский (21 марта 1910 – 27 августа 1975), школьный друг и будущий муж автора; после школы, не сумев из-за дворянского происхождения поступить в вуз, окончил геологические курсы и стал геологом; позже окончил Ленинградский горный институт; работал геологом практически всю жизнь, до выхода на пенсию в 1970 г. Его отец – Сигизмунд Юльевич Чахурский (1881 – не позже 1950), польский дворянин; в 1920-е годы по доверчивости оказался замешан в растрате, был осужден, после освобождения работал в Томске (жена и дети, Павел и Юлий, остались в Детском Селе, в 1920–1930-е годы жили в деревянном доме по адресу: ул. Ленина (до 1919 и после 1993 г. – Широкая), д. 6, кв. 7; дом не сохранился), дослужился до начальника паровозной службы технического отдела Южно-Уральской железной дороги; в 1931 г. был репрессирован как «враг народа», получил последовательно несколько сроков.], Сережа и Борис Соколов[15 - Борис Соколов – (1911–?), школьный друг автора; после школы работал зимовщиком на Диксоне, затем на метеостанции на Колыме; погиб в автокатастрофе с грузовиком на льдистой дороге.]. Из дому я получила поздравительную телеграмму, и мне захотелось встретить Новый год со своими близкими. В 12 часов мы выпили вина и поздравили друг друга с разными пожеланиями. Потом решили погадать. Мы написали на бумажках имена мужские и женские и, смешав их, начали вытягивать по очереди трубочки из фуражки. Мне два раза вышел «Павел», а Мише – «Екатерина». Чтобы скрыть тайное волнение, меня охватившее, я смеялась над ними, а они надо мной и Павлушей. Танцевали, играли в фанты, жгли, гадая, бумагу, и вечер прошел весело. Павлуша издевался, что он мой жених и что напишет об этом папе и маме[16 - …напишет об этом папе и маме – родители Т. П. Знамеровской: Мария Витальевна, урожд. Дегтярева (1891–1961), и Петр Иосифович (1888–1959), офицер-артиллерист, в 1926–1927 гг. учился на Высших годовых курсах усовершенствования командного состава артиллерии (АКУКС) в Детском Селе, в 1927 г. назначен командиром полка на Украину, в Днепропетровск, в 1931 г. переведен начальником штаба в 1-ю артиллерийскую школу в Ленинград.]. Странно, – почему-то это меня и смущало, и сердило, и вместе с тем доставляло удовольствие.
6 января. Вчера был вечер в 4-й школе, куда нас с Катей пригласили, но мне там не понравилось. Концерт самодеятельности был малоинтересный, да и вообще были незнакомые ученики и ученицы. Мне хотелось домой. Когда я стояла во время танцев, ко мне подошел мальчишка и, глядя на меня, сказал: «Можно вас поцеловать?» Это меня возмутило, и я резко ответила: «Много видела дураков, но такого вижу первый раз», – и ушла от него. А когда узнали об этом наши мальчики, Боря и Миша, они жалели, что я им не рассказала на вечере. «Мы бы хорошо с ним посчитались», – сказал Миша.
Ил. 1. Михаил Николаевич Москвин. В альбоме подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Миша Москвин, изображающий хулигана. Ленинград. 1931 г.»
По воскресеньям мы часто ходим гулять в парк, там катаемся на финках[17 - Финки – финские санки с длинными полозьями и высокой спинкой.] с кем-нибудь из мальчиков нашего класса и на салазках[18 - Салазки – небольшие санки с бортиками.] с гор. Парк в снежном уборе бывает очень красив. Один раз, идя с Катей, мы встретили компанию мальчишек, и один из них хотел нас толкнуть, а другой ему крикнул: «Не тронь их, не знаешь, что ли, Мишу Москвина?» – и они прошли мимо. Одно имя Миши спасает нас от неприятности, и на его силу можно положиться вполне. С компанией товарищей Бори Абрамова я в хороших, дружеских отношениях, и, когда они приходят, мы с ними весело проводим время. По субботам обычно приходят Сережа Муравьев, Миша, Леша Гоерц[19 - Леша Гоерц – Алексей Алексеевич (1911 – не позже 1944), школьный друг автора, сын офицера-артиллериста, преподавателя АКУКСа Гоерца Алексея Александровича (1883–?); умер в блокадном Ленинграде. В воспоминаниях «Любовь и жизнь. Часть 1», писавшихся автором в конце жизни, ошибочно назван Левой.], Павлуша, Адичка Силевич[20 - Адичка Силевич – (ок. 1910 – не раньше 1970-х), школьный друг автора.] и Костя Барышев[21 - Костя Барышев – Константин (1910–?), школьный друг автора, происходил из семьи чиновника.].
Миша Москвин – голубоглазый, сильный, прямой, и с ним всегда себя чувствуешь хорошо и свободно. Говорит он очень быстро, как трещотка, страшно любит свое черчение, и, если на столе увидит чистый лист бумаги, начинает чертить какие-нибудь насосы. Может также без конца выдумывать разные необыкновенные происшествия в трамвае и на улице. Мы с Катей без церемонии его останавливаем. Иногда, но это бывает редко и быстро проходит, он бывает мрачен, молчалив, и тогда из него не вытянешь слова: мы, конечно, в таких случаях подсмеиваемся над ним. Но над кем и над чем мы не смеемся! Миша (ил. 1) два года как неравнодушен к Кате (ил. 2), и об этом все знают. В своем чувстве к ней он очень постоянен, и на его верность, как и на его силу, можно положиться. Катя привыкла к его всегдашнему обожанию, это льстит ее самолюбию, и она по-своему, по-детски, привязана к нему. В доме Абрамовых он считается своим, и, если что-нибудь нужно купить или исправить, все поручается Мише и он исполняет. Миша похож на сильного, добродушного медведя.
Ил. 2. Екатерина Михайловна Абрамова. В альбоме подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Катя Абрамова. Ленинград. 1931 г.»
Павлуша очень высокий (его называют «Длинный Поль»), интересный, с правильными чертами лица, темными, вьющимися волосами, тонкими музыкальными руками, с насмешкой на губах, умный и остроумный, всем интересуется, начиная с музыки, хорошо играет сам, и всегда, владея собой, прячет свои чувства под холодноватой насмешкой. Со всеми он себя держит ровно и никогда не показывает то, что хочет скрыть от других. Мне кажется, что он похож на Онегина[22 - Онегин – заглавный герой романа в стихах «Евгений Онегин» (1823–1830) А. С. Пушкина.]. Он интересует меня больше всех. Но из нас двоих он больше внимания оказывает Кате.
Боря Абрамов способный, но по характеру вялый, медлительный, молчаливый. Внешне он интересный, похож на Катю. Но слишком мягкий и, видимо, слабохарактерный. Раньше он не танцевал и даже подсмеивался над танцами, но теперь научился танцевать, и на всех вечерах танцует только со мной. Когда-то ему нравилась Жанна Муева[23 - Жанна Муева – (ок. 1910–?), школьная знакомая автора.]. Она училась в балетной школе, живет в Ленинграде. Но это увлечение его для всех было втайне. Теперь он, который никогда ни с одной девочкой не ходил под руку, всегда окружает меня своим вниманием и охотно исполняет все мои просьбы. Впрочем, это, может быть, надо приписать нашим дружеским отношениям.
Костя Барышев, серьезный, развитой, умный, хорошо воспитанный мальчик, но при всех качествах ему много не хватает. Он слишком педантичен, слишком большой формалист, помешан на приличиях, и мы с Катей подсмеиваемся над ним, называя его «цирлих-манирлих». Он не танцует, в играх неинтересен.
Сережа Муравьев умен, с ним можно о многом говорить, он начитан, проницателен и интересен по наружности. Взгляд его черных глаз, острый, слегка колючий, заставляет невольно опускать глаза, и многие наши школьные девочки втайне восхищаются и боятся взгляда его глаз. Но я не боюсь его проницательных глаз, ограждая себя завесою насмешливости: в смеющихся глазах труднее что-либо прочесть. Он хорошо декламирует, играет в драмкружке, очень увлекающийся, в своих увлечениях он непостоянен. Летом ему нравилась Катя, но теперь это прошло. Он все время старается узнать, кто нравится мне, и решил, что Саша Голубенков[24 - Саша Голубенков – Александр (1910–1970–1980-е), соученик П. С. Чахурского; впоследствии работал в автопарке.], но, когда я написала про всех стихи и воспела красоту глаз и лица Саши, он сказал, что он ошибся, потому что я никогда не написала бы ничего хорошего о том, кто мне нравится, и решил, что или Боря, или Павлуша.
Самый большой друг Сережи – Леша Гоерц. Он неглупый, хорошо декламирует, но еще лучше танцует. Он много занимается спортом и поэтому хорошо сложен, его движения пластичны. Леша заметно ухаживает за мной, над этим подсмеиваются, но я не думаю, что я ему нравлюсь.
Витя Чемыхала[25 - Витя Чемыхала – Виктор (ок. 1910–?), друг Б. М. Абрамова.] – товарищ Бори, но мы с Катей знакомы с ним недавно. С ним связана трагическая история. Год тому назад, случайно, перед школьным вечером, он взял револьвер, который был нужен для спектакля, и, нацелясь в товарища, спустил курок и убил его. Говорят, что этот случай он очень тяжело пережил и долго был болен. По наружности он интересный блондин, живой по характеру, и с ним не бывает скучно; к тому же он неплохо поет.
Саша Голубенков самый красивый. Он сильный, крепкий, несколько грубоватый брюнет, прекрасно танцует.
Адичка Силевич легкомысленный, беспечный баловень своих родителей, сияющий улыбками. Он большой франт, всегда одет и причесан по моде, увлекающийся, легко скользящий по жизни. Учится в Политехникуме, но совсем не занимается и имеет много хвостов.
Я описала всех. Теперь скажу несколько слов о младшем брате Кати – Алеше[26 - Алеша – Алексей Михайлович Абрамов (1915–1980-е), младший сын в семье Абрамовых, детский друг автора.]. Это живой по характеру, способный мальчик, на год моложе нашего Бори[27 - Боря – Борис Петрович Знамеровский (1915–1982), младший брат автора; впоследствии военный инженер-кораблестроитель.], но то, что он растет среди больших, его портит. Над ним нет хорошего руководства, и он предоставлен сам себе. И даже то, что он красивый, ему вредит. Ко мне он привязан, называет меня своей невестой и терпеть не может Лешу Гоерца. Он страшно любит целоваться, с Катей все время ссорится, больше всех боится старшего брата Борю и отца, от которых ему попадает. К тому же у него плохой характер, и много в нем плохого. С Катей мы живем хорошо, она привязчивая, ласковая, живая, веселая, хорошенькая девочка, любящая свой успех.
15 января. Вчера мне исполнилось 16 лет. Первый год я этот день встречала не дома. Этот день для меня был особенный, праздничный и радостный, первый день моей юности. От мамы, папы и Бори я получила телеграмму сегодня утром поздравительную, а раньше они мне прислали деньги на празднование этого дня. Мама в письме писала, что в этот день, радостный для меня, они будут со мной, а когда я приеду к ним, они еще раз отпразднуют мое рождение, приготовив дома мне подарки.
В этот день я с Катей в школу не пошла, и мы с ней купили к чаю вина и сладостей, а когда вернулись домой, то в нашей комнате на столе стояла большая корзина белых хризантем. Это был подарок от всех Абрамовых. Я даже от неожиданности растерялась. Ко мне подошла Мария Ивановна и, целуя меня, сказала: «Я хочу, Танюша, чтобы жизнь твоя была усыпана такими же белыми, чистыми и радостными цветами, как эти хризантемы».
Ил. 3. Михаил Иосифович Знамеровский. До 1912 г. Санкт-Петербург
В этот день Мария Ивановна напекла много вкусных вещей к обеду и чаю, а Боря помогал ей по хозяйству и исполнял все мои просьбы и желания. К вечеру приехали дядя Миша[28 - Дядя Миша – Михаил Иосифович Знамеровский (1891?1939), брат отца автора; в 1920–1930-е годы главный инженер завода «Пирометр» в Ленинграде, позже заместитель начальника технического отдела бюро комплектации Наркомата оборонной промышленности СССР; арестован в 1938 г., репрессирован (расстрелян).] (ил. 3, 4), Маруся[29 - Маруся – Мария Генералова, двоюродная сестра автора, дочь старшей, уже к описываемому времени умершей сестры дяди Миши и отца автора – Татьяны Иосифовны, урожд. Знамеровской; в описываемые годы жила в Ленинграде, позже – в Москве, работала на ювелирной фабрике бухгалтером.] и Маня[30 - Маня – видимо, родственница или подруга Марии Генераловой.]. Маруся подарила мне билет в Мариинский[31 - Мариинский – музыкальный Большой театр в Санкт-Петербурге, чья история начинается в XVIII в., был назван Мариинским в 1859 г. в честь супруги императора Александра II Марии Александровны. В 1920 г. получил официальное название Государственный академический театр оперы и балета (в 1935 г. ему присвоено имя С. М. Кирова). Однако театр все равно называли в народе Мариинским; в 1992 г. название вновь стало официальным – ныне это Государственный академический Мариинский театр.] на балет «Спящая красавица»[32 - «Спящая красавица» – балет по одноименной сказке Ш. Перро, композитор П. И. Чайковский, либретто И. Всеволожского и М. Петипа, премьера состоялась в 1890 г. в Мариинском театре.], дядя Миша – коробку шоколадных конфет и 25 руб. на театр. Вскоре пришли Миша, Павлуша, Костя, Саша, Сережа, Леша и Адичка. Они принесли торты, конфеты и вино. Было бы весело, если бы… Как странно и страшно мне признаться себе в этом… Если бы не то, что Павлуша не протанцевал со мной ни одного танца. Из-за этого вдруг все потеряло для меня краски, прелесть, радость. А потом мне снилось ночью, что я танцую с ним и испытываю от этого странное, головокружительное наслаждение.
Ил. 4. Михаил Иосифович, Петр Иосифович и Татьяна Петровна Знамеровские, Павел Сигизмундович Чахурский (слева направо). Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Дядя Миша, папа, я, Павлуша. Ленинград. 1932»
Я проснулась в волнении, которое тоже было для меня незнакомым. Неужели я влюбилась и до?лжно сказать себе об этом? Но к чему же себя обманывать? Я никогда не испытывала ничего подобного – и сладкого, и мучительного, и пугающего.
18 января. На днях в нашей школе был вечер, на котором я танцевала «восточный» танец. Пока я сидела в учительской, ожидая выхода, пришел наш заведующий школой Алексей Михайлович[33 - Алексей Михайлович – Малоземов (1877 – после 1930), в Николаевской Царскосельской гимназии преподавал русский язык; с 1922 г. директор детскосельской 1-й единой трудовой школы.] и, глядя на меня, начал шутить, что я в этом костюме похожа на красивую невесту и что мне недостает только хорошего жениха. Когда я бежала по коридору переодеваться, я встретила Борю, Павлушу, Сашу, они пришли смотреть, как я танцую, но опоздали. Начались танцы, я заметила, что у них у всех возбужденный вид, а у Бори очень странная походка. Оказалось, как мне сказал Павлуша, они получили деньги за уроки, купили бутылку коньяку и выпили. Саша и Павлуша были навеселе, а Боря, почувствовав себя плохо, ушел с вечера. На вечере я избегала быть с Павлушей и Сашей и больше танцевала с мальчиками нашего класса. Пирогов[34 - Пирогов – Николай (1912 – не раньше 1970-х), одноклассник автора; впоследствии главный инженер Балтийского завода в Ленинграде.] в этот вечер не отходил от меня. Руперт[35 - Руперт – Леонид (1912 – не раньше 1970-х), одноклассник автора; впоследствии преподаватель Воздушной военной академии.] и Толя[36 - Толя – Анатолий Лапшин (1912 – не раньше 1970-х), одноклассник автора; впоследствии доцент технического вуза.] подсмеивались над ним, что он неравнодушен ко мне, а он смущался и краснел.
Когда ко мне подошел Сережа, мы с ним после танца долго гуляли, говоря о стихах, об искусстве, поэзии, и, забыв про танцы, сидели на окне. К нам присоединился и Леша Гоерц. Катя тоже много танцевала с нашими мальчиками и больше всех с Толей Лапшиным, пока его место не занял Миша.
Когда мы вернулись домой, нам дверь открыла Мария Ивановна и сказала, что Боря домой пришел без пальто и шапки, на все вопросы отвечая бессвязно, и лег спать. Мария Ивановна очень взволнована была и с Сережей и Мишей, которые нас провожали, пошла в школу, чтобы узнать у уборщицы: не оставил ли он свое пальто на вешалке? Оказалось – нет. Домой она вернулась с Павлушей, и он начал будить Борю, расспрашивая его, куда он мог девать свои вещи, но на все вопросы тот отвечал, что пришел в пальто. Утром оказалось, что он зашел в соседнюю квартиру, снял там шапку и пальто и ушел. Домработница позднее все принесла. Несколько дней Боря ходил смущенный, сконфуженный, а мы подсмеивались над ним.
25 января. Сегодня день моих именин, но я решила их не праздновать и очень была удивлена и тронута, когда к обеду и чаю Мария Ивановна спекла вкусные пироги, и все меня поздравляли, пожелав самого лучшего в жизни. На столе лежали письма из дома, ласковые и заботливые. Хотя я никого не звала в этот день, но многие знали, что я именинница, и пришли меня поздравить. Были Миша, Павлуша, принесший мне большой торт, Костя, Сережа, Саша, Ваня Заурбрей[37 - Ваня Заурбрей – Иван (ок. 1910–?), школьный друг автора; умер от туберкулеза; его сестра Катя Заурбрей погибла от голода в блокаду.] и подруга Кати – Нюра Маслова, хорошенькая, легкомысленно-глупая девочка. Мы играли в фанты и даже с поцелуями, но больше танцевали. Вечер прошел оживленно, весело. Павлуша играл разные фокстроты, вальсы и, как всегда подсмеиваясь, острил над всеми. Ложась спать, я думала о том, что я скоро поеду домой, даже заранее написала Леле[38 - Леля – Ольга Александровна Знамеровская, в замужестве Баулина (1904–1972), двоюродная сестра автора, дочь Знамеровских Александра Иосифовича (1877–1935) и Елизаветы Сергеевны (1884–1945).] в Москву письмо, что в начале февраля собираюсь ехать домой на зимние каникулы, и просила ее встретить меня, помочь ехать дальше, так как Москву я совсем не знаю. О своем отъезде я извещу телеграммой.
30 января. Это время не писала по многим причинам. Собиралась ехать домой, и мои вещи были уложены, но неожиданно заболела, очевидно, простудилась, сидя в классе при открытой форточке. Наши мальчики нажгли серы в классе, и Ада Филипповна[39 - Ада Филипповна – Кирилова-Губецкая, учительница немецкого языка и завуч детскосельской школы.] открыла форточки. Пришлось домой и в Москву послать телеграммы, что выеду позднее. Мария Ивановна очень заботилась обо мне, вызывала врача, была со мной ласкова, и я дала ей слово, как и маме, что буду беречься. Во время моей болезни приходил Сережа и развлекал нас с Катей тем, что много нам читал, декламировал сцену у фонтана «Бориса Годунова»[40 - «Борис Годунов» – трагедия А. С. Пушкина (1825); сцена у фонтана – «Замок воеводы Мнишка в Самборе» – свидание Григория Отрепьева и Марины Мнишек.], читал «Русских женщин» Некрасова[41 - «Русские женщины» – поэма (1872) русского поэта Николая Алексеевича Некрасова (1821–1878).].
7 февраля. 6-го я была здорова и собиралась выехать, но ко мне приехал дядя Миша и привез телеграмму из Москвы от тети Таси[42 - Тетя Тася – Наталья Иосифовна Жилинская, урожд. Знамеровская (ок 1880-х – 1929), сестра отца автора, была замужем за Александром Ивановичем Жилинским, скрипачом по образованию; до революции работала секретарем в ведомстве, потом управляла производственным отделом большого московского предприятия.], которой писал папа, чтобы в Москве меня задержали, так как в Днепропетровске[43 - Днепропетровск – крупный город на Украине, название получил в 1926 г. в честь реки Днепр, на котором стоит, и своего уроженца российско-украинского советского партийного деятеля Г. И. Петровского (1878–1958); в 1776–1796 и в 1802–1926 гг. город носил имя Екатеринослав, с 1796 по 1802 гг. – Новороссийск; в 2016 г. переименован в Днепр.] у них в квартире[44 - …у них в квартире – Знамеровские жили в Днепропетровске по адресу: ул. Баррикадная, д. 2, кв. 4.] заболел мальчик скарлатиной. Пришлось свою поездку снова отложить.
9 февраля. Каникулы прошли быстро и весело со школьными вечерами в кругу юношеской компании. Теперь в школе начались занятия, и много времени отнимают уроки дома и уроки с мисс Робертс[45 - Мисс Робертс – репетитор по английскому языку, уроженка Уэльса, бывшая гувернантка князей Борятинских.]. Я даже не могу в своем дневнике написать все, что хочу, и мало пишу стихи, хотя в голове часто слагаются рифмы. Ко мне подошла Катя и позвала с ней пойти в кино, куда Миша принес билеты.
15 февраля. Снова берусь за дневник. Вчера заболел Алеша и, как выяснилось, скарлатиной; нас с Катей Мария Ивановна изолировала в отдельную комнату. Мне жаль Алешу, и я за него волнуюсь. В школу нам с Катей запретили ходить. Все это очень неприятно и, главное, нечем помочь. Сегодня я дала телеграмму папе, а вечером пришел ответ, чтобы я немедленно ехала домой.
Днепропетровск
24 февраля. Вот я и дома. Начну писать по порядку. Когда я уезжала из Детского в Ленинград, меня провожали Мария Ивановна, Катя, Павлуша, Боря и Миша. Катя, Боря и Миша поехали со мной в Ленинград, и там на Октябрьском вокзале меня встретил дядя Миша. Вечер был морозный, лунный, и я гуляла по платформе с провожающими. Усадив меня в вагон, дядя Миша распрощался со мной и ушел. Прощаясь с Катей, я крепко ее поцеловала, Мишу тоже, а Борю нет. Поезд тронулся, и в окне вагона замелькали бегущие за поездом Боря с Мишей. Молодая пассажирка, сидящая рядом, заметила: «Ваши провожающие, пожалуй, так добегут до Москвы».
Утром я была в Москве, и на вокзале меня встретила Леля. Мы с ней сели в автобус, и она меня повезла к себе. Дорогой я рассматривала Москву, которую мне давно хотелось посмотреть. Меня сразу охватила кипучая жизнь столичного города. Перед глазами мелькали улицы, быстро пробегающие автобусы, такси, и звенели проходящие трамваи. По дороге мы заехали с Лелей к ее маме – тете Лизе[46 - Тетя Лиза – Елизавета Сергеевна Знамеровская, урожд. Клобуцкая (1884–1945), дочь статского советника, первая жена А. И. Знамеровского, мать Нины и Лели (Ольги).]. Она живет в небольшой комнате со своей бывшей прислугой Софьей, которая когда-то часто держала меня на руках, когда мы с мамой у них жили в этой квартире. Тетя Лиза маленькая ростом, полная, очень просто одета, с белой косынкой на голове. Теперь она не похожа на нарядную тетю со «страшными черными бровями», какую я видала в раннем детстве. Она, как и воронежская бабушка[47 - Воронежская бабушка – Ольга Ивановна Дегтярева, урожд. Краснопольская (ок. 1860-х – 1941), бабушка автора по матери.], ушла в религию. Я видела и дядю Сашу[48 - Дядя Саша – Александр Иосифович Знамеровский (1877–1935), брат отца автора; до революции офицер, служил в интендантском управлении Московского военного округа; потом работал в экономико-бухгалтерской сфере.] (ил. 5) с тетей Юлей[49 - Тетя Юля – Юлия Знамеровская, вторая жена А. И. Знамеровского.], они за это время постарели; квартиры у них нет, и они живут под Москвой на даче у родных тети Юли. Оба служат, но зарабатывают мало и живут неважно. Тетю Тасю я нашла сильно изменившейся. Она очень худа и все время стонет. Ее раковая болезнь развивается, и, видно, ничто ее не спасет. Мне вспомнилось, как еще недавно в Батурине[50 - Бат?рин – один из украинских городков, в которых проходило детство и отрочество автора; расположен в Бахмачском районе Черниговской области.], гуляя с нами, она много рассказывала о себе, вспоминая свое детство, юность, и говорила о своей работе. Познакомилась я с ее мужем Алексеем Ивановичем, который хорошо играет на скрипке; он кончил консерваторию в одно время с Собиновым[51 - Собинов – Леонид Витальевич Собинов (1872–1934), русский и советский оперный певец, лирический тенор; вокальное образование получил в Музыкально-драматическом училище при Московском филармоническом обществе, которое окончил в 1897 г.]. В Москве я пробыла два дня. С тетей Юлей осмотрела Кремль, мавзолей Ленина, Красную площадь, храм Василия Блаженного, Москва-реку, была и на Театральной площади, обошла главные улицы города. Русской стариной веет от церквей с золотыми куполами и кремлевских стен, вспоминаются исторические события, связанные со старой Москвой. В настоящем заметно, как Москва меняет свой облик, обновляясь в своем быстром росте. Всюду вырастают большие дома, расширяются улицы, приобретая столичный вид. Вечером с Лелей и ее мужем Костей[52 - Костя – Константин Баулин, муж Ольги Александровны (Лели).] была в кино и там слушала джаз.
Ил. 5. Александр Иосифович Знамеровский. До 1917 г. Москва
На другой день все были заняты, Леля была не совсем здорова, а мне очень хотелось посмотреть Третьяковскую галерею, и я начала уговаривать тетю Тасю отпустить меня одну. Тетя Тася нарисовала план и рассказала мне дорогу.
Когда я поднималась по лестнице музея, мне не верилось, что вот я сейчас увижу давно знакомые мне по открыткам и журналам полотна картин. Так долго я об этом мечтала!
Возможно ли передать свое впечатление от всего мною увиденного? Здесь слова бессильны – это можно понять только сердцем и почувствовать, насколько гениален человек в своем творчестве.
В Третьяковской галерее я оставалась, пока ее не закрыли, но разве я могла все осмотреть, как мне хотелось? Для этого было слишком мало времени.
Приехав к тете Тасе, я поделилась с ней своими впечатлениями. Вечером с Алексеем Ивановичем была в Большом театре, который восхитил меня своим великолепием, золотой отделкой и напомнил мне наш Мариинский, только не голубой, а красный. Мы смотрели балет «Красный мак» Глиэра[53 - «Красный мак» Глиэра – балет в трех действиях, композитор Р. М. Глиэр, автор либретто М. И. Курилко, балетмейстеры В. Д. Тихомиров и Л. А. Лащилин. Премьера состоялась 14 июня 1927 г. в Большом театре. С 1957 г. балет также называется «Красный цветок».]. Великолепная постановка, оригинальная, красочная, в китайском стиле.
На другой день я была у Лели и вечером поехала домой. На вокзал меня провожал дядя Саша. Папе дали телеграмму о моем приезде. В Синельниково[54 - Синельниково – село возникло в 1868 г. вместе с железнодорожной станцией в 48 км на юго-восток от Екатеринослава (позже Днепропетровска, ныне Днепра); с 1921 г. уездный, с 1923 г. – районный центр, в 1938 г. Синельниково получило статус города.] у меня была пересадка, но я не была уверена, что меня встретит папа. В вагоне попутчики были симпатичные, и один из них угощал меня по дороге яблоками и приносил чай. В Синельниково приехала я ночью и, выйдя из вагона, увидела папу. Я так обрадовалась, что сразу не могла говорить от радости. Мы 5 часов просидели на вокзале, ожидая поезда. Пили чай и разговаривали и только утром поехали в Днепропетровск.
28 февраля. После небольшого перерыва снова взялась за перо. Когда я ехала с папой с вокзала в трамвае, который бежал по широкому проспекту между улицей и бульваром, обсаженным деревьями, а с другой стороны перед моими глазами мелькали большие дома с витринами магазинов, я не ожидала, что это такой большой город. По сторонам бульвара, который тянется от вокзальной площади до главной улицы, далеко поднимаясь в гору, широкие тротуары, вдоль которых бегут трамваи. Выйдя из трамвая, мы остановились на углу перед большим красивым домом на главном проспекте и, войдя в подъезд, поднялись по лестнице на третий этаж. К нам навстречу бежал с громким лаем Пушок, а за ним Боря, радостно говоря своим ломающимся голосом, переходящим часто в баритон. Один поцеловал меня, а другой усиленно лизал мне руки, прыгал вокруг меня. Я радостно смотрела на Борю, но он теперь не был похож на прежнего Борю. За это время он вырос, стал выше меня, в длинных брюках, и не хорошенький мальчик, а подрастающий юноша, говорящий как молодой петушок. В комнате меня встретили мама и бабушка[55 - Бабушка – Ольга Александровна Знамеровская, урожд. Газ фон Грюненвальд (1853–1929), бабушка автора по отцу; в последние годы жила вместе с семьей сына, П. И. Знамеровского.]. Мне было хорошо, и я сразу не заметила, что в столовой праздничный стол накрыт, на нем стоит корзина белых хризантем, убранная белыми бантами, и много вкусных, моих любимых, пирогов и печений. Кроме закуски на столе стояла бутылка вина, а перед моим прибором лежали для меня подарки: духи, книжка и на моей тарелке букетик фиалок. Когда я села за стол, папа налил всем вина и поздравил меня с моим 16-летием, пожелав мне в дальнейшей жизни сохранить хорошие качества сердца и развить свои способности. Мама, надевая мне на палец золотое колечко, сказала: «Пусть это колечко принесет тебе счастье и радость в твоей жизни. Это подарок тебе от меня и Бори». Давно, еще когда мне было 10 лет, Боря в Киеве нашел запонку. Она оказалась золотой и с выпуклым гранатом. Мама добавила к ней золота и сделала кольцо, которое берегла до моего шестнадцатилетия. Я одела его теперь с невольным ощущением, что это талисман. Ведь гранат надо носить на счастье родившимся в январе. А этот еще и находка!
Ложась спать, я передала маме письмо от Ады Филипповны. Она писала маме, что я по-прежнему остаюсь в рядах первых учеников, разделяя первенство с Чубом[56 - Чуб – Михаил (1912–?), сын священника, одноклассник автора; в 1935 г. добровольно уехал с высланными родителями в Караганду, заочно учился на филологическом факультете, был полиглотом, после Великой Отечественной войны принял монашество, окончил Духовную академию, впоследствии епископ Удмуртский, затем епископ Ставропольский.], Петровым[57 - Петров – Владимир (1912 – не позже 1945), одноклассник автора.], Залесским[58 - Залесский – (1912–?), одноклассник автора.] и Пироговым. Что пожаловаться она ни на что не может, что был один неприятный случай с редколлегией, когда я стала на враждебную ей сторону, но что она это объясняет моей дружбой последнее время с Барышевым и другими, которые имеют на меня влияние не всегда хорошее. Я с этим абсолютно не согласна.
20 февраля. Квартира у нас приятная, две больших светлых комнаты с дверью на балкон, выходящий на бульвар, откуда открывается вид на главную улицу, на красивые дома. В квартире, уютно обставленной новой мебелью, которую здесь купили, есть только самое необходимое, а потому комнаты пустоваты, но мамины вышивки все украшают и всему придают уют. С Борей, когда он не в школе, я провожу целые дни в разговорах и знаю теперь его многих товарищей по школе. Когда я с книгой сажусь в кресло, Пушок, как и раньше, вскакивает ко мне на колени и, облизав мои руки, лежит смирно.
5 марта. День сегодня весенний, ослепительно светит солнце, снег всюду стаял, бегут ручьи. Я сняла шубу и одела весеннее пальто. После обеда мы с папой поехали в полк и осматривали всех лошадей, обойдя конюшню. Там стояла и папина лошадь, которую он купил, англо-араб. Пьеро – высокий вороной конь с красивой мордой и умными глазами, но еще не выезженный. Я им любовалась, мечтая летом на нем поездить. На обратном пути за городом все время вспыхивало яркое зарево от доменной печи Петровского завода[59 - Петровский завод – в 1887 г. вступил в строй Александровский южно-российский железоделательный и железопрокатный завод Брянского акционерного общества (Брянский завод); в 1918 г. национализирован; имя партийного деятеля Г. И. Петровского, в прошлом токаря Брянского завода, было присвоено заводу в 1922 г.; ныне Днепровский металлургический завод.]. Днепропетровск – еще молодой город, быстро растущий, у которого мало связано с прошлым, а в будущем он обещает стать промышленным центром Украины. В нем строятся новые дома, открываются институты и насаждаются парки. Через Днепр перекинут двухэтажный большой мост, и здесь Днепр много шире, чем в Киеве. По берегу Днепра раскинулся Потемкинский парк[60 - Потемкинский парк – центральный и старейший садово-парковый комплекс Екатеринослава – Днепропетровска – Днепра; с 1790-х до 1925 г. – Потемкинский сад, с 1925 г. – Парк культуры и отдыха им. Т. Г. Шевченко.] с видом на Богомоловский остров[61 - Богомоловский остров – остров на реке Днепр; приблизительно с XVI в. назывался Монастырским, в XIX и начале XX в. – по владельцам: Рябининский, Бураковский, Богомоловский (принадлежал генералу Богомолову, затем его вдове); в 1926 г. стал Комсомольским, в 2015 г. официально вернул себе название Монастырский. С 1956 г. часть острова относится к Парку культуры и отдыха им. Т. Г. Шевченко.] и Днепр. В свободное время Бори мы с ним гуляем подолгу, он мне показывает новые места, сады, бульвары, знакомит с городом.
15 марта. Какой прекрасный день! С утра я сижу, нежась, на балконе под горячими лучами солнца и чувствую, как теплота пронизывает все тело, и минутами бывает лень пошевелиться. Мысли в голове становятся неясными, спутанными, веки тяжелыми, и я закрываю глаза. Открытая страница лежащей в руках книги остается непрочитанной. Я смотрю в ясное голубое небо и ощущаю всем своим существом знакомую радость – начало весны. Я слежу, как с каждым днем пробуждается природа, даря все новые прелести. Во всем чувствуется весна, – в запахе распускающихся почек, первых подснежников, в зеленых лепестках в саду, на кустах. Я открываю глаза и читаю несколько строк, и снова погружаюсь в полуявь-полусон. Я думаю: еще так недавно я была в Детском, где всюду лежал снег, мороз хрустел под ногами, а здесь разлился Днепр во всю ширь, затопив Богомоловский остров, и по Днепру пошли двухэтажные пароходы. Так тепло, хорошо. Внизу под балконом тянется далеко бульвар, обсаженный тополями и белой акацией, теперь они зазеленели, и распускающиеся клейкие листочки тополя хорошо пахнут.
Детское Село
6 апреля. Вот я и в Детском и снова берусь за перо. Проезжая через Москву, я останавливалась там на один день у тети Таси, была в Музее революции[62 - Музей революции – учрежден в 1924 г. в здании московского Английского клуба (ул. Тверская, 21); с 1998 г. Государственный центральный музей истории России.], в Щукинском музее[63 - Щукинский музей – частные коллекции современного западного искусства С. И. Щукина (на Знаменке) и И. А. Морозова (на Пречистенке), национализированные в 1918 г., до 1921 г. оставались в особняках коллекционеров (соответственно Первый и Второй музеи современной западной живописи); в 1928 г. коллекции объединили в морозовском особняке (с 1921 г. Пречистенка – ул. Петра Кропоткина). Государственный музей нового западного искусства расформирован в 1948 г.]. Картины футуристов и кубистов не произвели на меня впечатления, в них все надуманно и неестественно. Снова любовалась Кремлем и памятниками. В Москве много замечательных уголков, где можно встретить старинный особняк с колоннами и вспомнить «Войну и мир» Толстого[64 - «Война и мир» Толстого – роман-эпопея русского писателя Льва Николаевича Толстого (1828–1910); первое полное издание вышло в 1868–1869 гг.]. Много старинных церквей, пришедших в ветхость, но с ними связана история давно прошедших времен. Я бродила по Москве одна, рассматривая здания, любуясь их архитектурой. С Лелей была в кино, видела картину «Ледяной дом» по роману Лажечникова[65 - Картина «Ледяной дом» по роману Лажечникова – советский кинофильм (1928, режиссер К. В. Эггерт) по одноименному историческому роману (1835) русского писателя Ивана Ивановича Лажечникова (1792–1869).]. С грустью в сердце я прощалась с тетей Тасей, видя, как болезнь уносит ее силы. Очень хороший она человек! На вокзал меня провожала Леля, а в Детском встречали Катя и Миша. Теперь надо много заниматься, потому что я много пропустила и приходится догонять пропущенное.
9 мая. Давно не заглядывала в свой дневник, было некогда. Вот пришел и май. Теплая, солнечная погода, начало северной весны. В такие дни все кажется ярким, радостным и прекрасным. 1-е мая я провела в Ленинграде. Невский[66 - Невский – в 1918–1944 гг. проспект 25-го Октября.] был празднично убран, гремели оркестры на площадях, и алые знамена колыхались над толпой. Мы смотрели на проходящие длинные процессии, идущие на парад с оркестрами музыки, и настроение было праздничным. Нева отражала красные флажки на мосту, и в каналы смотрелись разукрашенные красными складками полотен высокие дома. Я ходила по городу с Марусей и Жоржем[67 - Жорж – муж Татьяны Ильиничны, урожд. Залькиндсон; возможно, он же Жора, брат Марии Генераловой.], который приехал к Марусе. От него я узнала, что он развелся с женой и уехал от нее. Дойдя до Октябрьского вокзала[68 - Октябрьский вокзал – в 1851–1923 гг. Николаевский, в 1923–1930 гг. Октябрьский, с 1930 г. Московский вокзал (Невский пр., д. 85).], мы зашли в кафе и выпили там кофе с пирожками. Вечером была у дяди Миши.
11 мая. Вчера вечером ездила в Павловск[69 - Павловск – в 1918–1944 гг. носил название Слуцк в честь революционерки Веры Клементьевны/Климентьевны Слуцкой (1874–1917), погибшей в бою близ Царского Села; основан в 1777 г. как село Павловское на землях, подаренных в этом году будущему императору Павлу I матерью, Екатериной II; в 1796 г. император Павел I переименовал село в город Павловск.] на концерт вместе с Катей, Костей Барышевым и Павлушей. Неожиданно погода изменилась, накрапывал теплый дождь, но это нас только веселило, и мы, идя по парку, смеясь, перебрасывались шутками. Мелкие капельки дождя падали на волосы, и хотелось тряхнуть головой, чтобы они рассыпались. Все окружающее, как и музыка, поднимало настроение. В саду в антракте звучали задорные звуки фокстрота, и свет фонарей, смешиваясь с бледным сиянием белой ночи, придавал всему фантастический характер, отчего учащенней билось сердце. Обратно мы ехали поездом, стоя на площадке вагона. Мимо мелькали силуэты деревьев и небольшие лужайки, поросшие травой. Павлуша нас смешил, изображая, как поет Лопухова[70 - Лопухова – Евгения Васильевна (1884–1943).], которую мы только что видели в оперетте, а потом, обращаясь ко мне, смеясь, говорил: «Таня, я вас очень прошу не смотреть на меня и Катю. Я ей должен сказать что-то очень важное, а вы мешаете, и я теряюсь и путаюсь в словах. Помните, что сказала Мария Ивановна, – во всем слушаться только меня». Смеясь, я поворачивала лицо к Косте, и мы с ним, разговаривая, начинали спорить. «Ну можно ли так смеяться? Как вы себя, Таня, ведете? Взгляните на Костю, почему он так смущен и взгляд растерян, ведь в этом виноваты только вы», – шутливо-серьезным тоном говорил Павлуша. В этот вечер нас охватывало хорошее чувство радостного веселья. Я была счастлива, что живу, что мне только 16 лет, что вся моя жизнь впереди, что Катя, Костя и Павлуша так же молоды, как и я. Мальчики нас проводили домой.
22 мая. На днях Боря Абрамов уехал в Охват[71 - Охват – поселок возник в 1903 г. вместе со строительством железнодорожной станции на линии Бологое – Великие Луки, расположен на берегу озера Охват в Пеновском районе Тверской области.] на две недели, а может быть, и надолго. Он там поступает на работу. Это случилось неожиданно. Я с Павлушей была в Ленинграде в Народном доме[72 - Народный дом – видимо, имеется в виду Народный дом императора Николая II, с 1919 г. Народный дом им. К. Либкнехта и Р. Люксембург, с 1920 г. Государственный народный дом; после пожара 1932 г. несколько раз реконструировался, ныне здание Мюзик-Холла (Александровский парк, д. 4).], слушала оперу «Богема»[73 - «Богема» – опера в четырех действиях по роману А. Мюрже «Сцены из жизни богемы», композитор Дж. Пуччини, авторы либретто Л. Иллика и Дж. Джакозо, первая постановка в 1896 г. в Турине.]. Когда меня провожал Павлуша, нам дверь открыла Мария Ивановна и сказала об отъезде Бори и о том, что она даже не успела с ним попрощаться, потому что была в Ленинграде. На его отъезде настоял Михаил Ефремович: сказал, что он должен ехать служить в Охват или дать ему слово, что он осенью поступит в ВУЗ. Мария Ивановна была недовольна: разве Боря мог дать слово, что выдержит экзамен, – ведь могут быть разные случайности. Конечно, Боря был сам виноват, что мало занимался и потому в прошлом году на экзамене провалился. Но Михаил Ефремович все же неправ, отправляя его в Охват, где он не может серьезно заниматься. Я думаю, что Мария Ивановна уговорит Борю вернуться, хотя пожить ему одному будет полезно, он будет более самостоятелен, не будет инертен, узнает жизнь.
Он мне пишет письма, что тоскует по дому, живется ему трудно, много работы. В Охвате страшная глушь, даже нет кино. Костя, как-то сидя у нас, посоветовал мое письмо к Боре кончить поцелуем. Я, шутя, ответила, что лучше я это сделаю не в письме, а на самом деле при встрече. Костя в своем письме к нему передал об этом и в конце одного письма Боря написал: «Целую вас всех, и Таню, если она позволит». Павлуша сделал большие глаза и строго посмотрел на меня. Все засмеялись. «Ну тогда, разрешите, я буду его заместителем и охотно исполню его желание». – «Если я разрешаю это сделать Боре, это еще не значит, что разрешаю вам; если бы я была при его отъезде, то, возможно, поцеловала бы его».
В эту зиму я хорошо узнала Борю. Он застенчив, скромен, и в нем есть глубокая мягкость; самый большой его недостаток – слабость характера, и это ему мешает энергично работать. Он ко всему относится вяло, не проявляет жизненного интереса. Мария Ивановна говорит, что я нравлюсь Боре. Может быть, это и правда, но во всяком случае мне втайне Павлуша нравится больше всех других. Только ли нравится? Он меня увлекает своим развитием, своим умом, своей недоступностью и ядовитой усмешкой. Он умеет владеть собой – это признак характера. По вечерам, в сумерках, сидя на диване, я люблю слушать, как Павлуша играет свои любимые вещи; тогда лицо у него становится серьезным, и тонкие длинные пальцы бегают по белым клавишам, а звуки музыки так много говорят. Теперь, когда нет Бори, он каждый вечер приходит к нам. Недавно он Кате в альбом написал стихи, чуть не объяснение в любви, а мне написал в альбом дерзкие. Жаль, что нет у него альбома, я бы ответила ему тоже стихами.
26 мая. Противный Павлуша, кто же ему в конце концов нравится, как это узнать? Знаю только одно, что он мне слишком нравится. Миша теперь у нас бывает редко. Недавно он объяснился Кате в любви, а Катя сказала об этом Марии Ивановне, которой это не понравилось. Она считает, что Кате еще рано увлекаться. Впрочем, увлечение Кати было мимолетно и не серьезно, и она дала Мише теперь это понять. Мишу жаль, он слишком сильно любит Катю.
29 мая. Просматривая свой дневник, я вспомнила, что забыла написать об одном нашем вечере в складчину у Надежды Павловны[74 - Надежда Павловна – Чахурская, урожд. Ленци (1884–1974), мать П. С. Чахурского; в 1924–1933 гг. работала в школах Детского Села и Ленинграда учителем черчения, немецкого языка и математики, в детскосельской 1-й единой трудовой школе преподавала черчение; давала частные уроки черчения, которые, в том числе, брала у нее и автор еще до поступления в детскосельскую школу; в 1933–1936 гг. отбывала высылку в Западной Сибири (в 1933–1934 гг. работала учителем рисования в томской школе), с 1936 г. работала в библиотеке Челябинского краеведческого музея; позже вернулась в Ленинград.], – Павлушиной матери, – в ее квартире. Это был вечер-маскарад. Кроме нас с Катей, были Таня Руперт[75 - Таня Руперт – Татьяна (ок. 1910 – не ранее 1970-х), школьная знакомая автора, сестра ее одноклассника Леонида Руперта; впоследствии архитектор.], Мария Орлова[76 - Мария Орлова – школьная знакомая автора.] и их подруга Леля; они старше нас. Одеты они были молодыми людьми, а Тася[77 - Тася – Власьева, будущая жена Б. М. Абрамова.] – племянница нашего учителя Юрия Павловича[78 - Юрий Павлович – Деларов (1882–1939?), преподавал в Николаевской гимназии в Царском Селе, а потом в детскосельской 1-й единой трудовой школе математику и физику; в 1937 г. осужден «за антисоветскую деятельность» на 10 лет лагерей, в 1939 г. приговор отменен за отсутствием вины.] – была в костюме цыганки, который к ней шел. Сережа был одет рыбаком, Леша Гоерц – в костюме «Зеро»[79 - «Зеро» – скорее всего, имеется в виду Зорро, благородный мститель в черной маске. Первый фильм об этом герое – «Знак Зорро» (The Mark of Zorro, 1920, режиссер Ф. Нибло) по повести Дж. Маккалли «Проклятие Капистрано» (1919).], а Витя Лифанов[80 - Витя Лифанов – Виктор (1911–?), школьный знакомый автора, одноклассник Бориса Соколова.] – в костюме хулигана. Катя была хорошенькой в костюме цветочницы, а я была в своем восточном. Брат Павлуши, Юля[81 - Юля – Юлий Сигизмундович Чахурский (1913–1941); погиб в бою в Великой отечественной войне.], был одет паяцем. Боря и Павлуша были одеты как всегда. Было шумно, весело. Мы с Катей много танцевали и играли в разные игры; Таня Руперт была недовольная и скучная, потому что мальчики уделяли мало внимания ей и ее подругам, тогда как раньше они все время были с ними, считая нас маленькими. Я знаю, что Павлуша нравится Тане. Мы веселились до часу ночи, и Надежда Павловна угощала нас сладостями и бутербродами. Но в глубине души мне было все-таки невесело, – Павлуша слишком много уделял внимания Кате.
30 мая. Занятия в школе кончились, и я перешла в последний класс. Теперь я выпускная. Это звучит как-то радостно и гордо. Еще один год, и школа будет окончена, и надо будет подумать, где учиться дальше. Первые ученики в классе по-прежнему остались – Залесский, Чуб, я и Петров. У меня по всем предметам «хорошо», кроме естествознания. «Отлично» нам никому не ставят.
На днях в школе был вечер. Ставили «Царскую невесту»[82 - «Царская невеста» – опера русского композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова (1844–1908) по пьесе русского писателя Льва Алексеевича Мея (1822–1862), впервые поставлена в 1899 г.], и Грязного[83 - Грязной – боярин Григорий Григорьевич Грязной, опричник, персонаж «Царской невесты».] играл очень хорошо Сережа Муравьев. Эта роль к нему очень подходила, и он был интересен в богатом боярском костюме.
Спектакль сошел прекрасно. Костюмы были привезены из Ленинграда. Я танцевала на пиру у Грязного русский танец в голубом атласном с золотой вышивкой сарафане, с длинной белокурой косой и в богатом боярском кокошнике из жемчуга. Меня много раз вызывали, и я повторяла свой танец. Боярский костюм ко мне шел, и говорили, что я была красивой, а Павлуша, увидев меня, заявил, с обычной насмешливостью, что только потому я и была хороша, что не была похожа на себя. После спектакля были танцы, и я, кажется, никогда так много не танцевала. Ада Филипповна, прощаясь со мной, сказала, что в этот вечер она любовалась мной, когда я танцевала русский.
5 июня. Четвертого июня в нашей школе был выпускной бал, на который мы с Катей получили по два пригласительных билета. Мы одели белые платья, светлые туфли и к поясу прикололи цветы розовой жимолости. Катя вместо обычной косы заложила свои волосы в прическу. За нами зашли Миша и Павлуша и на извозчиках довезли нас до школы. Школа была празднично убрана, и всюду встречались счастливые, радостные лица. Вечер был оживленный, я танцевала без перерыва со многими окончившими школу и со своими мальчиками. В перерывах гуляла с Витей Лифановым и Сережей. Витя в прошлом году окончил школу и готовится поступать в ВУЗ. Я была с ним знакома и раньше, но он у нас не бывал. Его никак нельзя назвать красивым, он даже бесцветен, но у него доброе лицо с мягким (слишком мягким!) выражением внимательных глаз.
«Драная Кошка»[84 - Драная Кошка – знакомый автора по царскосельской школе.], пустое и глупое существо, с которым у меня были не очень хорошие отношения, на вечере вдруг стал проявлять ко мне внимание и даже надоедать. Костя и Павлуша подсмеивались, что я приобретаю слишком большой успех и новых поклонников. Около меня вертелся и Маторин[85 - Маторин – Дмитрий Михайлович Маторин (у автора в дневнике везде «Моторин») (1911–2000), происходил из дворянской семьи, учился в детскосельской 1-й единой трудовой школе в 1919–1927 гг., одноклассник автора; впоследствии борец классического стиля, заслуженный тренер РСФСР, судья всесоюзной категории; был репрессирован: в 1937–1945 г. сроки в лагерях, в 1949–1954 гг. ссылка.], без конца приглашал на танцы и, узнав, что я скоро уеду на Украину, все вздыхал и жалел, что меня летом не будет. Когда раздались звуки фокстрота, ко мне подошел Костя, приглашая меня танцевать. Я была удивлена, зная, что он никогда не танцует и это даже к нему не идет. Правда, мы с Катей один раз в шутку приставали к нему, почему он не научится танцевать. И вот он теперь, верно, решил нас наказать и пригласил сначала одну, а потом другую, а для храбрости немного выпил. Танцевать с ним одно мученье, он так неловок и неуклюж, наступает на ноги, а многие, увидев его танцующим, начали ему аплодировать, что его смущало и он еще больше путался в танце. Подошел Миша и пригласил на вальс. Я заметила, что в этот раз он танцует хуже, чем всегда, но я не придала этому значение. Когда же он взял меня под руку и мы пошли по коридору, он начал говорить такие глупости, что я поняла, что он выпил. Раньше я его таким никогда не видела, очевидно на него так подействовала неудачная любовь к Кате. Ко мне подошли Витя Лифанов и Руперт, и я с ними постаралась скрыться от Миши, но он последовал за нами и, чтобы привлечь мое внимание, слегка дотронулся полупотухшей папиросой до моей руки и немного обжег. Меня это возмутило, и я резко сказала: «Это слишком! С пьяными я не разговариваю и прошу, чтобы вы оставили меня». Витя спокойно сказал: «Миша, твои дерзкие шутки могут кончиться плохо». – Миша вспыхнул и, резко обращаясь к Вите, вымолвил: «Скажи, что ты этим хочешь сказать?» – «То, что я говорю». – «Но я ведь с тобой могу поговорить серьезно». – «А я считаю, что здесь для нашего разговора не место, и прошу тебя нас оставить». – «Почему ты бледнеешь? Где мы будем разговаривать с тобой?» – «Хотя бы во дворе, а пока оставь меня», – холодно ответил Витя. – «Хорошо», – и Миша скрылся. Я была взволнована и боялась, что Вите будет большая неприятность, зная Мишину силу, да еще и в пьяном состоянии, когда он без труда может избить его. Я поторопилась найти Катю, чтобы все ей рассказать. Она подошла к Мише и предупредила, что если он тронет Витю, то она его больше не захочет знать. Это на него подействовало, и он ушел домой.
На этом вечере Павлуша был больше с Катей. Когда мы возвращались домой, белая ночь сменялась белым утром и на верхушках деревьев чуть дрожали первые лучи солнца. Нас провожали Витя, Павлуша, Костя, и мы решили зайти в парк. Мы шли по широкой аллее парка, наполненного предрассветным сиянием зарождающегося утра. Потом сели на скамейку среди белеющих в густой зелени статуй. Вокруг была полная тишина, и только где-то высоко в ветвях просыпались птицы, негромко чирикая. В воздухе чувствовалась бодрящая свежесть раннего утра. Бледные золотые лучи солнца скользили среди стволов деревьев и полосами ложились на траве. Я посмотрела на Катю. Ее прическа слегка растрепалась, и мягкий утренний набегающий ветерок играл прядями ее волос. Она была удивительно хороша в это раннее утро, и я любовалась ею. Павлуша сидел рядом с ней, что-то напевая, а Витя шутил и смеялся, называя его «кавказским соловьем». Потом, взглянув вокруг, Витя восторженно сказал: «Таня, побежим к озеру». Он взял меня за руку, и мы побежали вместе вниз по аллее, за нами побежал Костя. У самого берега мы сели. Озеро было неподвижное и прозрачное, как зеркало, слегка окутанное белым тонким туманом. В аллеях еще скрывался бледнеющий сумрак, а за озером, краснея, все больше зажигался тихим рассветом восток. Вокруг все было неясно, нереально, необычно. Загадочным казался парк, и в глубине души все чувства были спутаны, как в полусне. Хотелось сосредоточенно молчать, боясь нарушить покой, и сидеть у озера, пристально всматриваясь в его глубину.
