скачать книгу бесплатно
Коля улыбнулся удачной шутке:
– Мой командир – Светлый! Ради Него не пожалею ни себя, ни…
– Да, да, – покачал головой Топор. – Но Его волю ещё надо заслужить. Слушайся меня – твоего взводного, подчиняйся приказам, не спорь, не пытайся переспрашивать у Светлого, и всё будет хорошо. Понятно?
– А если я захочу обнять Его? – со страхом спросил Коля. – Он не оттолкнёт меня? Не осмеёт? Не прогонит? Только Им полнюсь, Его замыслами, ради них готов всё…
Топор сел рядом на краешек койки, успокаивающе похлопал по плечу:
– Никогда не прогонит! Я сам обнимал Его, когда ничего важнее в жизни быть не могло, и вот, свершилось! Он вдохнул в меня силу, дал мне цель, открыл глаза на смысл всего сущего! И с тобой так будет, друг! Вместе построим новый мир – во славу Светлому, на Его идеях. Хорошо будет! Хорошо!
Коля успокоился. Ради прикосновения к Светлому он готов был слушаться кого угодно.
– А переезжаем – в Шатово, – добавил взводный.
«В Шатово» – как хлыстом! Бур дёрнулся, взглянул непонимающе.
– Да взяли твоё Шатово, – снисходительно разъяснил Топор. – Ночью и выдвинулись, пока ты дрых. К утру уже зачистили. Вмазали им так, что любо-дорого. Вся дорога до Горняков наша, по самую развилку.
«Им» – это нам, не сразу понял Бур. Пульс колотился в виске, во рту пересохло. Как же, как же так вышло… Словно ожившая новогодняя игрушка, барахтающаяся в вате, он пытался найти себя, вспомнить, кто он и что, но дальше коротких повторяющихся недовопросов пробраться не получалось – логическая цепочка обрывалась и начинала строиться заново. Кто я? Кто я? Как же так…
Трактор через поле на большом четырёхколёсном прицепе повёз взвод Топора к Шатову прямо через поле, в обход дорог. Бойцы довольно хохмили, подпрыгивая на кочках. Бур механически удерживал уголки рта натянутыми до стандартной улыбки. И с ужасом разглядывал надвигающееся село. Трактор закладывал виражи, объезжая воронки. Траншеи защитников Города были пусты, не считая нескольких мёртвых тел, замерших на глинистом дне.
В Шатове уже кипела жизнь – новые постояльцы делили жилье, обустраивались.
– А вот и наше хозяйство! – весело объявил Топор, когда трактор остановился у дома бабы Крыси. – Значит так, барахло в сени, пять минут осмотр двора, пять минут осмотр дома, где какой непорядок – устраняем сразу. Чтобы к приезду Светлого всё блестело как…
Запах гречки и тушёнки ещё не выветрился из прихожей. Абажур темным куполом нависал над круглым столом. Дом стоял пустой, выстуженный, и кто-то сразу взялся за растопку. Кто-то загремел вёдрами. Кто-то полез на чердак. А Бур вышел во двор. У дровяника лицом вниз лежала баба Крыся с большим темным пятном на пальто между лопаток. Из-за поленницы выскользнула кошка Картошка и приветливо ткнулась Буру головой в щиколотку.
Как котят, вспомнил Бур, но не смог понять, что это за слова и откуда они выплыли.
Кто-то возник рядом с ним, дёрнул за рукав. Не трогай контуженного, сказал кто-то второй. Эти кто-то подняли бабу Крысю и понесли прочь со двора.
В пустом-пустом сознании всплыло: «Бур». Странное имя, которым его давно никто не звал, только он сам. Светлый не велел ему называть себя «Бур». Коля. Так правильно. Мысль опять вильнула, пошла набирать обороты, закружилась как заезженная патефонная пластинка: правильно, будет правильно и хорошо, будет хорошо… Не будет, понял Бур, выныривая из липкого водоворота. Бур. Я – Бур. Он держался за запрещённое имя изо всех сил, чтобы не поддаться нарастающему желанию снова сесть на карусельку и радоваться, радоваться кружению, огонькам вокруг, добрым улыбкам Топора и его подчинённых.
Бур двинулся дальше, повернул за дровяник. Сначала он увидел башмак, потом колено, потом ноги целиком, бушлат, лицо. Светлые глаза, взглядом пробившие небо насквозь. Пулевое отверстие во лбу.
А я так думаю, говорил Менделеев, нет никаких «светляков». Кто их видел хотя бы раз двоих одновременно? Я считаю, светляк всего один, многоликий, появляющийся то здесь, то там, дурящий всем мозги до полного отказа мозговой функции, закручивающий извилины морским узлом! Ты только почитай их листовки, Эстет! Это не лапша на уши, это перловка в уши, чуть тёплая и недосоленная! Кто писал эти тексты? Роботы? Заводные обезьянки? Там соображалка в глубоком ауте, говорящие куклы пытаются разговаривать с другими говорящими куклами, бессмысленное действо!
Бур опустился на колени, протянул руку и трясущейся ладонью закрыл Менделееву глаза.
Сто одёжек, и все без застёжек. Имена, определяющие жизнь и судьбу человека, облетали одно за другим. Верхние листья сожрали слизни, но ближе к кочерыжке что-то уцелело. Эстет, вспомнил Бур. Они звали меня «Эстет». Мне не нравилось, но так уж сложилось, ничего страшного, позывной как позывной. Я приехал сюда, потому что считал это единственным правильным действием. Потому что против заразы нужен карантин. Потому что нет вакцины, и излечения нет.
Светлый, до какой же степени надо быть уверенным в своём всесилии, чтобы не поставить меня к стенке, не посадить в подвал, не ограничить в свободе хотя бы на первое время… Ты сожрал Бура, ты сожрал Колю Бурова, ты сожрал всех вокруг, до кого дотянулся. Ты даже Трубача надкусил издалека.
Эстет обхлопал карманы Менделеева, но чуда не случилось, пистолета у студента никогда не было. Нашёлся только маленький кнопочный мобильник. От нажатия кнопки засветился монохромный кристаллический экран. Одна палочка зарядки. Куцая телефонная книжка с именами, сокращёнными до одной буквы.
Всё это неважно, подумал Эстет, плохое пройдёт, а хорошее останется. Только надо постараться, очень постараться, чтобы стало хорошо, очень хорошо, ещё лучше…
Из трубы дома повалил сизый дым. Бойцы Топора подтянулись на тепло. Когда Светлый без охраны и сопровождения вошёл во двор дома, раньше принадлежавшего сельской учительнице Кристине Борисовне, он увидел только потерянно стоящего у крыльца новенького – того самого, что подарил сведения об обороне Шатовки.
– Светлый! – восторженно воскликнул тот. – Пожалуйста, позволь обнять тебя!
Все новенькие проходили эту фазу. Отказываться было бессмысленно. Своего рода ритуал. Телесный контакт лишь окончательно закрепит связь. Светлый снисходительно улыбнулся и молча развёл руки. Новенький устремился к нему.
От Светлого пахло корицей, пряником, детским мылом. Эстет – Бур – Коля зажмурился, прижавшись щекой к широкой жёсткой груди, обхватив Его руками на уровне пояса.
– Мы же будем вместе, Светлый?
– Конечно, Коля! Я всегда буду с тобой! – голос лился как патока, успокаивая и подбадривая.
Кажется, Колю даже погладили по голове.
Звонко щёлкнула скоба наручников, соединяя Колины руки на талии Светлого.
– Я так рад, – сказал он. – Всегда – это то, что надо!
Светлый попытался оттолкнуть его, но Коля держал крепко-крепко, изо всех своих искренних сил. В воздухе родился тонкий новорождённый звук, что-то такое, чего только что не было, а теперь стало. Рой разбуженных комаров над болотом. Полозья санок хрустят по свежему снегу.
– Помогите! – закричал Светлый. – Ко мне! Сюда!
От этого крика помутнение, в которое так легко соскальзывал Коля Буров, ненадолго отступило.
В доме послышались шаги, и на крыльцо выскочил Топор с оружием в руках. Увидев происходящее, вскинул автомат, но замер в нерешительности – любая пуля досталась бы и Светлому тоже.
– Я позвонил товарищу, – сказал Коля – Бур – Эстет, – и попросил огневой поддержки. Он никогда мне не отказывал, и теперь ему причитается одна вещь, он давно просил.
Рука Светлого нашарила горло Эстета и впилась в него когтями в попытке добраться до кадыка. Прижав подбородок к груди, Эстет ещё плотнее притянул Светлого к себе, до судороги. Запястьям стало скользко и очень больно. Звук в воздухе оформился в пение хвостовых оперений реактивных снарядов. Глаза Эстета были закрыты, и он не понял, чьё острие вонзилось ему в бок, под рёбра, ещё и ещё. Нужно было удержаться, не дать Ему спрятаться, скрыться, висеть на Нём якорем, пятипудовым замком, мёртвым грузом, бульдожьими челюстями, крепче, держать крепче, так хорошо, так спокойно. Как же хорошо, что Он рядом, счастье, счастье, Коля заплакал от восторга в голос.
– Зачем? – сквозь зубы процедил Светлый, всё ещё трепыхаясь, пытаясь вырваться, вывернуться из сковывающих объятий.
Врать Ему не представлялось возможным. Коля, преисполненный любви и благоговения, ответил Светлому не своими, но очень точными взрослыми словами:
– Из эстетических соображений. Ты велик! Но твой мир – некрасивый.
Ощущая спиной, загривком, затылком, как огненной стаей опускаются на Шатово очищающие жар-птицы.
Татьяна Маховицкая
Огнеупорщик
Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые.
В. Высоцкий
Этот город даже не был Ему родным. Он появился на свет далеко отсюда, в Смоленской губернии. Но семья приехала сюда в голодные годы, и это семью спасло – здесь росла кукуруза. Он менял на станции Майорск мешки с початками на соду, мыло и другие необходимые вещи – помогал матери. Так что уважал эту землю и был ей благодарен.
А потом воевал за неё. Горел в танке. На спине до самой смерти сидел шрам от ожога.
– Папа, – спрашивала дочь, – почему ты не рассказываешь о войне?
– А что я буду рассказывать? Как я в окопе с товарищем сижу, а он вдруг на меня валится, и я обнаруживаю, что у него головы нет? Или как я по трассе на танке еду, а на проводах человеческие кишки гроздьями висят? Ничего красивого на войне нет – грязь и кровь!
Позже Он встретил здесь свою судьбу. Лену, похожую на Любовь Орлову и посвятившую всю себя любви к мужу.
Работала она воспитателем в детском садике. Прорабатывала горы литературы – по детской психологии, развивающим играм… Но всё о ней может сказать эта история. Однажды Лену вызвала директор сада. Ненадолго, отсутствовала она не более десяти минут. С детьми оставалась няня. Детей нельзя оставлять одних ни при каких обстоятельствах. По служебной инструкции и в соответствии со здравым смыслом.
Когда Лена вернулась, няни не было. Куда её унесло – хрен знает, но детки нашли себе занятие. Двое повисли на двери, ведущей в противоположную комнату, и катаются взад-вперёд. А одна девочка держится за косяк двери так, что закрывающаяся дверь вот-вот размозжит её пальцы.
Лена, не раздумывая и не колеблясь ни секунды, летит через всю игровую комнату и единственное, что успевает, – вставить в щель собственную руку.
Врачи еле собрали из осколков безымянный палец. От ампутации спасло обручальное кольцо, сплющившееся до очертаний скрепки. И потом палец был искривлён, и Лена носила обручалку на среднем.
Девочка осталась бы без кисти руки.
Он яростно учился, мучительно вспоминая школьную химию. Вообще-то раньше мечтал быть геологом. Но ведь металлургия и огнеупорная промышленность не так уж далеки от геологии?
Родители Лены помогли выжить.
Родились дети, сын и дочь. Он очень хотел, чтобы дети выучились.
А сам стал инженером-огнеупорщиком. В Донецке имелся филиал Всесоюзного Ленинградского института огнеупоров – тогда ещё был не Санкт-Петербург, а Ленинград. Пришлось ездить по всему Союзу с опытными партиями изделий. Огнеупоры нужны на каждом металлургическом заводе – такова специфика промышленности. На донецкий адрес приходили неподъёмные посылки с керамикой и силикатами.
– Папа, что тут? – важно спрашивала дочь, указывая пальчиком на очередную посылку, отправленную начальником со смешной фамилией Материкин. – Пробки, трубки или стаканы? Опять Материкин прислал?
Дочка визжала от восторга, когда Он возвращался домой из бесчисленных командировок. Привозил всегда что-то радостное – миниатюрные ёлочные игрушки… Яркие апельсины в сетке… Московские бублики – нигде таких не пекли! Орехи из Молдавии и арахис из Казахстана!
– Папа, папа приехал!
И всегда к Новому году успевал достать ёлку, как бы трудно это ни было! Дочь сидела под ёлкой, жевала иголки – ей это безумно нравилось – и сочиняла сказки, персонажами которых были игрушки, привезённые папой.
А книжки, которые Он тащил через всю страну, – отдельная история!
– Так, русские народные сказки… Братья Гримм… Греческие мифы! Французские легенды!
Сын вырос и высшего образования не захотел. Просто работал токарем, хотя много читал, очень любил кино и обладал недюжинной эрудицией. Дочь выросла и училась как проклятая, потому что вбила себе в голову, что сделает большое открытие в генетике. Ну и хорошо. Пусть делает. Он и сам мечтал о многом в своё время. Хотел построить подводную лодку и плавать, как капитан Немо. Открыть таинственный остров, как капитан Грант. Летать на другие планеты, как капитан Бартон…
Ну Бог с ними, с капитанами. Он делал кирпичи, стаканы и трубки. Для донецкой металлургии.
На пенсию долго не уходил, потому что не знал, как обходиться без работы. Потом, когда всё же вышел, говорил: «Ремонт меня спас. Иначе не смог бы».
А когда умер, шли уже девяностые. Бывало, что и болтушку из муки с Леной ели. Дочка, оказавшаяся по распределению вместо исследовательского института в школе посёлка Зайцево, подбрасывала картошки. Но гордые родители помощь не приветствовали – это мы, дескать, должны детям помогать, а не они нам!
Он сидел за столом в кухне и смотрел в окно. И вдруг сказал:
– Это всё из Космоса…
И повалился набок.
Дочка в этот момент спала, в свой выходной отсыпалась. И снилось ей, что на пороге папа, приехал, как когда-то из Ленинграда, с полной сеткой оранжевых апельсинов!
– Папа, папа приехал!
Под Его гроб жена постелила лучшее покрывало. То, которое на диване лежало лишь по большим праздникам. Она бы и сама в этот гроб легла, если бы могла. И ушла в себя на долгих одиннадцать лет – столько ей суждено было прожить без Него…
А Он не ушёл, оказывается. Чувствовал – что-то не так, что-то назревает, уходить нельзя! Придётся помочь детям, они здесь остались, и не только они!
На Щегловке скучно и пусто. Не лучшее кладбище, но на тот момент выбора не было. Участок со свежими могилами, ещё не обсаженный деревьями. Со склона церковь Макеевскую видно.
Ждал Он Лену. И дождался. Лежали они рядом, как и хотели. Дети выполнили её просьбу – положить в гроб Его письма. Которые Он ещё со сверхсрочной службы ей писал.
А вот и началось. Со Щегловки было слышно сразу же. Аэропорт недалеко… Дочь ехала с работы и увидела столб дыма над аэропортом.
Через два месяца она шла по бульвару Пушкина. Когда-то отец Лены, главный инженер службы зданий и сооружений Донецкой железной дороги, проектировал этот участок бульвара и зданий. Когда-то мамины родители там и жили. А сейчас бульвар пуст, хоть криком кричи. Витрины магазинов закрыты щитами. Она шла оплатить интернет – в компании «Матрикс», едва ли не единственной, которая не сбежала из Донецка.
– Тюк-тюк… тюк-тюк… – стучали её каблуки по пустому бульвару. Эхо било в голову. Отзывались лишь далёкие разрывы. Что там происходит? А кто ж его знает…
«Как же ей страшно», – подумал Он. Помочь им, во что бы то ни стало!
Ей и было страшно. Всё валилось из рук. Не хотелось ни готовить, ни убирать. Она часами сидела на полу в спальне и смотрела на библиотеку, которую начал собирать отец, а она подхватила. Когда книги стали доступны, покупала с жадностью, не жалея денег. Сейчас здесь было около четырёх тысяч томов.
Дом могут разбомбить. Книги сгорят.
Её вводили в ступор два факта. Во-первых, значит, государство может вот так просто решить убить часть своих граждан, пригнать войска и начать стрелять по городам? И никому за это ничего не будет? Так можно?
А во-вторых, те кумиры, которых эти люди любили, на концерты которых стремились попасть, фильмы с участием которых обожали, тоже почему-то решили, что их надо убивать. Макаревич давал концерт перед украинскими солдатами, а в подвале соседнего здания сидели избитые, измученные ополченцы. Наверное, им было слышно.
А когда-то они всем классом писали в «Комсомолку» письмо. В защиту «Машины времени». После разгромной статьи «Рагу из синей птицы».
Донбасс должен выстоять в огне. Здесь огнеупорные люди – как живые, так и уже умершие!
Поднять всех. Всех, кто может помочь.
Вначале – к тем, кто работал на Донецком металлургическом заводе. Лежат они не так уж далеко. Тут же, Щегловка. Или Мушкетово.
– Папа, пойдём бабочек ловить?
В посадке, по дороге на кладбище, где похоронены бабушка с дедом, летали самые красивые бабочки. А ещё там падали жёлуди с дубков, гладкие, как полированные! И вдоль железнодорожной насыпи почему-то были насыпаны ракушки – откуда их привозили, почему именно морские ракушки? Так весело было их собирать!
Ещё запомнилось, как после весенней прогулки несли с мамой букет цветов абрикоса. Абрикосов сажали много, летом многие даже варили из них повидло, хотя чаще всего плодики были жилистыми – дички! Но сколько радости доставили тогда эти цветы!
– Привет, Андреич, сто лет не виделись! Ты когда… того… тоись?
– Давно, Михалыч, давно… Что думаешь?
Этот старик был похоронен на «Красной звезде». Хороший старичок, бывший партизан. После войны проработал на заводе до самой пенсии.
