скачать книгу бесплатно
– А какая она была? В чем ты не такая?
Что он там хочет из меня вытащить?
– Она – хрупкая, как «не от этого мира» со своими мечтами, а я вся тут, ни о чем не мечтаю и ничего не жду, я сильная… Конечно, я шокирована, что Алена такая, ну и ладно, я своих планов от того не меняю, плевать я хотела на ее интриги.
– Давай договоримся так: ты большая и сильная, но все, что ты будешь делать, это бороться за свой «Кубок», раз тебе это так нужно. И неважно, получишь ты его или нет! А когда сезон закончится, там и посмотрим… Взрослый дядя все сделает сам, без маленьких отважных девиц на хвосте, а ты просто приедешь к своему отцу и скажешь ему все, что о нем думаешь! И ничего с ним не случится, не расклеится, потерпит как-нибудь, а потом мы вернемся, и ты, как нормальный ребенок, пойдешь в школу. И все будет хорошо! И давай закроем эту тему, а то пропустишь весь выпускной сезон, твой папаша не может украсть еще и это, твое последнее пионерское лето… Договорились? – Егор выглядел как человек, который во всем разобрался и принял свое нерушимое решение. И я никогда не чувствовала так остро себя ребенком, которым я наконец-то могу быть, пусть мне и осталось совсем немного от детства…
– Договорились! Только я не знала, что можно так… у тебя своя жизнь, это неправильно, наверно?
Он посмотрел на меня как на больную.
– Где ты видела мою жизнь? В отделе УВД? Совсем уже? Вроде умная, а как че ляпнет… Договорились? Все! Развлекайся и ни в чем себе не отказывай, можешь вон «рыжей» космы повыдергивать, чтоб не шибко выпендривалась! – Егор поднялся и пошел в сторону реки, пионеров по кустам контролировать.
Да уж, этот разговор был совсем в другой плоскости, и я никак не ожидала, что могу хоть на кого-то рассчитывать, что кому-то есть до меня дело. Да еще до такой степени?! И я не смогу отказаться! Хочу отпустить все, что годами пропитывало мой личный бред, всю эту невыносимость ожидания, что я должна прикоснуться к этой своей боли и разрушить ее пониманием, что я должна всю себя на это потратить. Все это было важнее детства с его мечтами, и пусть это только отсрочка, но, возможно, она спасет меня, и я просто буду жить? Целых два месяца я буду жить… Чай с еловозеленой гравитацией внутри, пропитавшей все травы, что были в нем заварены, прогрел мою стеклянную замерзшую кровь до алого жизнеспособного состояния, рождавшееся тепло привлекло и покой в бурлящую пространством душу, я – крошечная точка в себе самой, я есть, и этого достаточно, я никуда не стремлюсь и ничего не достигаю.
На поляну вернулись Валевский с Ванькой, и Алена откуда-то материализовалась, она села рядом с Ромкой на соседнем бревне, а Ванька, конечно, пристроился около меня. Поляна вообще снова ожила, со всех сторон к костру подходили жадные до печеной картошки, она была страшно горячая, и тут, и там уже раздавались мелкие ругательства обожженных. Свой уголек с белыми венами картофельного нутт юлчпнлсгра я бросила на траву остывать, неохота от жадности потом еще три дня не чувствовать вкуса ошпаренным «в тряпочку» языком, а Ванька все же обжегся, намазался весь углем, и теперь светился кипенно-белыми зубами, высовывая язык на сквозняк и ветер. Алена бедром к бедру с Валевским сидит на колченогом узком пне, заставляет его дуть на разломанные кашистые внутренности земляного плода, разложив газетку с картошкой на своих коленях. Столь немилая моему сердцу картина притягивала взгляд с паршивой очевидностью, ясно, я превращаюсь в мазохистку, стойко и неминуемо. Впрочем, всегда так с этим Валевским, встану где-нибудь в углу дискотекой шумящего зала, спрячусь в тени и смотрю, как девицы разных форм и форматов отрабатывают на нем все свои немыслимые потенциалы. Зачем я это делаю? Так иголкой ковыряют ранку с занозой, больно, но если вытащишь, пусть с кровью, получаешь облегчение, пусть болит, знаешь, что все заживет и скоро забудется. Хочу, наконец, выковырять этого Валевского из себя, пусть мне будет противно, и он выйдет с гноем, он смотрит на меня, прямо в меня, а эта отрава-Алена рядом с ним елозит, и я не отворачиваюсь как прежде. Вот еще, плевать мне, что он там себе думает! Егор словно стружку с меня снял, освободил от этой вездесущей ответственности – все сделать одной и самой, и освобожденная моя внутренняя страсть к этому «черному принцу» подошла к самому краю. Вот она я настоящая и ничего не могу с этим Валевским сделать, хоть умри! Потому что он прикреплен где-то там, со всем этим таежно-глобальным замесом, он там, где моя пуповина, но если вскрытая страсть как нагноение поднимет его наружу и выдавит, я буду свободна. И пусть я паду в списках его жертв, общественное мнение последнее, что беспокоит меня. Да оно вообще меня не беспокоит! Плевать! Мне надо, чтобы «общественное» мне «путь» не засоряло своим умением навалять непролазных куч там, где их и не было! И я смотрю. Алена со своей суетой и притираниями такая мелкая, пустая, не держится она совсем ни за что в этом мире, опасно быть такой размазанной по внешнему краю, дунет «нелегкая» и нет ее, и следа не останется, «вечное» нигде ею не затронуто. Очень жаль… Но я же ей никто, Алена меня от себя соскребла как «ненужное», в жизни абсолютно «бесполезное», поэтому я просто смотрю, спокойно, процесс выгноения уже начался.
– Ветров, вот скажи, на многое ли ты готов, чтоб твоя Малая была при делах в команде? Можешь ли ты доказать эту свою привязанность как мужик, делом!? Ты все больше на слюнтяя похож рядом с Зарецкой, – Алена нога на ногу сидит напротив и вытравляет какую-то очередную смуту из себя.
– Это не твое дело, Савицкая! И пошла бы ты… – Ванька и не собирался реагировать на ее идиотские вызовы.
– Ну а если я завтра же запишу ее в команду? И все! И она поедет к мамочке? А то я такая плохая, а вы такие защитники, а ты докажи! – вот завелась, мне даже неинтересно, я ей не верю. Наташка бы Алене уже в волосы вцепилась, в том месте, где она сказала: «поедет к мамочке».
– Давай, выкладывай, чего зря сотрясаешься? – это уже Валевский зацепился, я молча смотрю.
– Валевский, как я за вами наблюдаю столько лет, вот что поняла, никакой ты не «бабник», которым себя выставляешь, это все ради музыкальной славы, а бабы тебе вообще без интереса! И есть только один человек, за которого ты паришься – да, Ваня? У вас же настоящая мужская любовь! – у Алены от дерьма в голове и речь засорилась, идиотка.
– Вот мне фиолетово, что ты баба, врежу ведь… – но Ванька не злится, ему противно.
– Так вот, я не договорила, это наше последнее лето, и я хочу получить то, что всегда хотела: Валевский, сделай пользу своему выводку! Тебе же все равно! На душу я не претендую, у меня, знаешь ли, поклонников на «большой земле» всех мастей хватает, хочу, чтобы было что вспомнить, а не помнить тебя как «занозу» всю жизнь. Ну, слабо?
Она смотрела по очереди на Ваньку и Валевского, ее речь не привлекла чужого внимания, и мы остались в этом поле одни, онемение просто парализовало меня, я не знала, как на такое реагируют! Алена явно спятила, даже представить такой абсурд нельзя! Ничего себе выкуп? Да она больная!
– Легко! – вдруг ответил Валевский. – Ты баба красивая, мерзкая конечно, но на внешности это отразится только с годами. И да, с этой моей гиперсексуальностью мне нечего возразить, мне все равно с кем, а Ветров «мое все»! Не такая уж ты и глупая, как я думал! – он повернулся к Савицкой, запустил руку ей под майку и заложил жирный засос в губы, долгий, и все повторил еще раз.
Вот это действо привлекло внимание уже всей поляны, зрители начали вокруг нашего пятака собираться и бурно аплодировать прорвавшейся через край страсти, это же «новость» какая – Алена сделала Валевского, добилась своего! Ванька сидит в таком же офигении, как и я, уж слишком циничная схема была нам не просто предложена, но тут же и осуществлена. Мы даже понять ничего не успели! Но во мне начала проливаться волна нагноения, большего абсурда и быть не может, такой дикий «перевертыш» и в голову крайнего психа не придет! Что за мерзость!
– Вы оба, вы совсем уже ничего не чувствуете? Это же уродство! Вы сами-то понимаете, что сдаетесь на любой произвол!? Как собирать себя потом будете? Вы кто вообще такие? Да я никогда не пойду в твою «команду»! Да подавись! А еще раз упомянешь своим поганством мою мать, то осуществлять свои планы будет нечем – разобью в хлам! И не смей со мной никогда разговаривать! Никогда! И ты, «горе-любовник», прежде чем подкладываться, думай, чем жертвуешь, совсем не сечешь, чего делать нельзя? Уроды…
– орала я на всю поляну, многие откровенно удивились моей реакции, я никогда не ору и даже не разговариваю громко, закваску этой истории все пропустили, но мне уже нет дела до всех. Клапан сорван! Все! Не могу больше! Да я в таком дерьме просто не выживу!
И, не раздумывая, что есть силы и стремительности я удалялась в целительный пустой, свободный от «перевертышей» лес, и только когда шум и голоса, мерцание костра и ручных фонариков остались позади, я начала дышать. Заноза вышла, все занозы – вышло все! За один вечер вышло то, что держало меня в тигеле закрытого сознания столько лет? Наконец я вывернулась сама собой наизнанку, как обратилась в нечто неведомое в себе, ведь я никогда не знаю, какой лик вынырнет из вечности, какой я стану здесь в очередной жизни. Конечно, я стану «собой», кем еще я могу быть, но какой «собой»? Какой стороной вывернется «беспредельное» и в моих чертах, и моих гранях – этого не знает никто! И это больно быть только частью себя, только одной односложной гранью, только мелким отражением того, что «есть я». Каждый раз возрождение личности это резня «по живому», когда отсекается «целое», и я остаюсь лишь обрубком волны жизни, являюсь млечностью вечного, хотя оно и есть я. Ни одна олицетворенная жизнь не способна вместить «безмерное», можно лишь держать эту первородную пуповину, сохраняя связь с домом. Но я знаю, что скоро времена истратят свой срок, придет день, и мне не придется больше рваться и выворачиваться, и быть так надолго покинутой домом. Весь мир, от самого начала, разбросанный по временам и пространствам, свернется единым смыслом и временем, и мой дом будет только здесь, и я буду только здесь, я стану цельной, навсегда. «Земля» – мой истинный «утробный дом», и все изменится, когда мир будет, наконец, рожден, уже слышу это движение, схватки, когда несет инстинктивная сила, которую нельзя остановить…
Это тайга так баюкает меня, показывает мне разные картины мира и их значение, обещает неведомое, впускает внутрь меня понимание, всегда слишком глобальное, и мне воспринимать все это удается не больше чем «звезде», наблюдающей бескрайний непостижимый космос, я и есть «звезда». Иду по тайге, ее непролазной кромешной темноте, но сейчас являюсь «звездой», дрейфующей по бескрайним мирам, тайга не сдерживает мое сознание, и я владею этой стихией трех миров, в которых есть «я», и которые являются мною. Мир людей убивает, сковывает, не дает дышать, осуществляться, и что мне сделать, чтобы «быть»? Как? Как, если за века и тысячелетия все так дико перепутано, перекручено, и платится любая цена за «пустое»? Сочное живое настоящее утрачено и нет ему места ни в судьбе, ни в повседневности. Но тайга – все еще первородная жизнь, святая, священная, бескрайняя и щедрая… здесь все на своих местах, она все еще является мной. Сколько длился этот транс единения? Может, я вообще бы не вернулась из «бескрайности», а тело так и осталось бы бродить по лесам, но уже без меня? Возвращает на место шелест веток за спиной, пора вернуться на передний край сознания, такой нестабильный, такой не имеющий важности «там», но я должна быть «здесь»… Ветки расступились, облило светом фонаря как ударом, закрепившим мое сознание в одной точке «тут».
Ну вот, это Женька примчался исполнять свой долг, вызволять из леса оскандалившуюся пионерку, сам бы не потерялся, горе-таежник:
– Совсем сбрендила в тайгу ночью одной уходить! Ты о чем думаешь? – засвеченное лицо было сердито трогательным, он сам был рад, что нашелся.
– Не перегибай, я тут с шести лет шатаюсь и ни разу не терялась, то ли ассимилировала, то ли с компасом родилась…
Мы двинулись строго к лагерю, причем вела Женьку я. Вот, дурной, реально потерялся бы, а у нас тут и медведи, и рыси, и еще чего только нет, вот кто из нас взрослый!
– Так не бывает, снова выпендриваешься! – сказал Женька, он мне не верит.
– Выпендриваюсь? Так это комплимент, думала, я не умею такого! Спасибо, очень уместно! Но я не выпендриваюсь, правда, никогда не теряюсь. Мне лет шесть было, когда я сюда впервые попала, родилась в Москве, городской студенческий ребенок, я и леса-то не видела, зарослями считала кусты в «пансионате», а тут такое! У меня было ощущение, что я фея, а это мой дом, и я полетела деда своего и его сестру близнеца искать, они пропали где-то тут. И, конечно, меня потеряли тогда, прочесывали лес, помню, как я испугалась, когда увидела всю эту суету, что устроила…
– И когда тебя нашли? Как ты не погибла? Сколько тебя искали?
– Нашли? Ты что? Сама пришла, когда стало темно, ничего не было видно, вот я и вернулась. Ничего я тут не боюсь, может, поэтому не теряюсь?
– А чего ты боишься?
Женька шел гораздо медленнее, чем я, все своими шлепанцами за все подряд цеплялся, поцарапался, замучился, но виду не показывал, видимо привык физический дискомфорт преодолевать. Или меня не хотел разочаровать? Но вообще-то любой крутой дядька в такой непролазности замучается, тут тебе ни тропинок, ни опушек, сплошные заросли, настоящая чаща, глядишь, с тесаком идти и пробивать проход было бы сподручнее, но меня ветки отчего-то не бьют и не задевают, то ли я такая эластичная, то ли конфликта с природой у меня нет.
– Людей… Не всех конечно, только некоторых, злых, глупых, зацикленных на «внешнем», словно ничего больше нет, которые только «тут», «тут» и никогда больше, такие раковые опухоли… Страшнее ничего нет.
– Это так…
– Странно? Так нечего было за мной ходить и спасать, сидел бы себе у костра! Егор же не сорвался? И никто не сорвался…
– Кстати, почему?
– Потому что я странная, и все кроме тебя это знают, и меня искать себе дороже! Сама вернусь… Все привыкли, такая я местная «дикость», издеваться над этой особенностью перестали даже самые стойкие издевальщицы. Ну и потом, я бываю очень полезна!
– Да уж, такое «не пропьешь»! Надо же, не поверил бы… я заблудился, пока тебя искал.
– Дурной! Это тайга! Кто тут в сланцах ходит и с одним фонарем? Хоть бы факел взял, зверье на огонь не полезет.
– Ну, ты-то вообще без всего!
– Говорю же, дед у меня тут со своей сестрой пропал, и еще четверо ребят, экспедиция у них была, и я родилась с генетической памятью, бабушка до сих пор деда ждет… Если детей с такой молитвой рожать, так они хоть в космос без скафандров полетят! Знаешь, какая у меня Зоя крутая – до сих пор на Ермак забирается, а ей под шестьдесят уже, если такой человек со всего духа чего-то желает, то горы расступаются! Деда, конечно, не вернешь, но причину его смерти бабушка во мне напрочь нейтрализовала.
– Так не бывает…
– У тебя есть другие объяснения? Или моя ориентация в елках уже не свершившийся факт? Может, и не бывает… Но ты сейчас примешь душ и пойдешь спать в тепле и уюте, а мог валяться покусанный в овраге, ну или просто круги еще три дня нарезать, пока егеря не найдут! Факт? Пока, спаситель, и спасибо, все-таки это приятно, что ты пошел меня искать…
Мы с Женькой расстались у жилых комнат, он был очень замучен, и я тоже пошла спать в уже сопящей темноте. Все давно вернулись с костра.
Глава 3. Открытие лагеря
На «зарядку» встать не было никаких сил. Сколько я спала? Часа два? И что это за ночь такая бестолковая? Кому такое надо? Нет, пора что-то срочно менять в своей судьбе, решительно, веско, и у всех на глазах, чтобы все сплетники мои истории видели и мне же их потом рассказывали. И пусть это будет роман с зашибенным парнем, Кирой, например, и плевать тогда на паршивцев. Растрепана я была неприлично, но Кира же в «спортивном», а нравиться тут, кому попало, я вообще не хочу! Наташка хихикнула, глядя на меня: драные шорты, пацанячья майка, волосы собраны на макушке в полный бардак, щеки помяты, потому что спать надо было больше, и губы покусаны… Ну это я сама себя вчера кусала от нервов.
– Колись, целовалась? С вожатым! Вот ты развратная! – ее довольное лицо не соответствовало замечанию.
– Наташа! Он заблудился! Он был напуган! Не очень-то романтично… Кто его вообще в лес отпустил? Не целовались мы, да он мне вообще в этом плане никак!
«Нельзя новичка так беспечно кидать в тайгу, он чудом на меня вышел», – думала я про себя.
– Всем «как», а ей «никак»! Да никто не заметил, что он пропал, потом уже догадались, что он за тобой пошел, но тут такое было, не до Женьки! – Наташка опять хихикает.
– А эта акула где? – я заметила, что Алены нет, койка ее даже не была расправлена, видимо сделка прошла удачно, но только Валевский продешевил, я не воспользуюсь таким выкупом.
– Да я же тебе рассказываю! Когда ты прооралась, на крики прискакала Бабочка, и что ты думаешь, она сделала? Она разбила Савицкой нос и волосы ей повыдергивала! И эта Бабочку в ответ потрепала! Теперь в медизоляторе и та, и другая!
Ну и дела…
– Они там не передушат друг друга? Опасно, две хищницы в одном помещении… – ну все, теперь можно успокоиться, про меня все забыли.
– У Таи не забалуешь, она им «сонники» поставила! Как тебе сезончик? И это был только первый день! Круто?
И стало весело, мне передался Наташкин лихой нипочемочный настрой, и мы побежали на зарядку. Да уж, Алена не должна была так беспечно скидывать Бабочку со счетов, та Валевского всем телом охраняет!
После завтрака я и думать не думала идти на репетицию нашей команды. Ни за что! И Наташка наотрез отказалась участвовать в Аленкиной программе, так что время мы проводили вместе. Сначала проведали моих подопечных в «малышовом» отряде, они тоже готовились к «Открытию лагеря» и очень волновались за свое первое выступление. Так что мы с ними порепетировали вместе, потом много дурачились, валялись на полу, орали песни и играли в «ручеек» на «любовь», они такие все забавные, и от общения с малышами всякие гнусности совсем забылись. Дальше мы отправились в «Спортивный лагерь». Конечно, среднестатистическому пионеру, коим являюсь я, нельзя «по регламенту» шляться по спортивной территории, ну не положено серьезных спортсменов отвлекать от тренировок, а Наташке Ким можно все, дурного слова никто не скажет, только будут вежливо здороваться и спрашивать подхалимно, как ее дела. Все потому, что Наташкин отец сверхтоварищ всем товарищам – Боря Ким, второй по важности человек во всем этом таежно-малахитовом хозяйстве. Так что мы с Наташкой в наглую, если верить «регламенту», уселись на трибуне, что напротив тренировочного поля, и совсем уже неприлично пялились на разминку хоккеистов. Тренер Щедрин ребят гоняет в холостую, лед в крытом стадионе пока не залили, а нам без разницы, где на хоккеистов смотреть, нам себя деть некуда! На поле были все, и Толик Уткин, и Митяй, и Антон Горленко, и главный персонаж для меня – Кирилл Железняк. Он носится с мячом как ужаленный, сложившись своей долговязостью вдвое, каштановые волосы стоят дыбом в ветряном порыве, улыбка в «ямочки», он такой весь страшно опасный для девиц обаяшка. Но девицы западают упаковками на Антона, этого ветродуя глазасто-блондинистого, он ниже, коренастей Киры и владеть собой в игре ему явно легче, а такого запала страсти в нем и подавно нет. Вообще-то классных парней в одном месте неприлично много набралось, поэтому судьба не стремилась нас с Наташкой развращать, в западной стороне у турников и брусьев резвились гимнастки, фигуристки и дальше на кортах в теннис играли исключительно девицы! Вот на этих красавиц в коротких плиссированных юбках и любовались все до одного игроки на поле, а вовсе не на нас.
Особенно выделялась Ольга Караулова, она швыряла ракеткой не мяч, а всю свою, прямо скажем, безмерную сексуальность с шумным придыханием, на поле в этот момент повисала немая бездыханная тишина ею покоренных силачей, и пока она так ухала, игра у хоккеистов предательски подвисала. Караулова отпрыгала гейм, взяла полотенце, воду и, сияя длиннющими, солнцем опаленными ногами, открытой улыбкой во все лицо, белесыми на просвет лучистыми волосами, собранными в мокрый пучок, подошла к нам. Невыносимый человек! Чувствую, начала улыбаться ей в ответ еще за версту как редкая идиотка. Наташка такая же глупышка, она тоже ужасно ей рада. Караулова на весь сезон нас без парней оставит, а мы такие счастливые! Но ее невозможно не любить, невозможно не улыбаться вместе с ней, она радуга-человек, уверена, что и в темной комнате все в ней немножко светится. Оля подошла, чмокнула меня, тиснула Наташку, обдуваясь полотенцем уселась устало рядом, а парни на поле наконец стали бегать резвее и мускулистей на радость тренеру.
– Вы чего тут? У вас же «Открытие» на носу? На кого мы смотреть будем? – она налила воду из бутылки себе прямо на лицо, та потекла по шее на майку. Оля на это не обратила внимания, а парни на поле умерли.
– Да Аленка Сашку в команду не взяла, а я теперь ее программу бойкотирую! – Наташка лихо стеганула волосами, пустив солнечный блик на поле в кого-то для нее особенного, и я пока не понимаю, кто это может быть.
– Вот, стерва! Капитанский зачет три года по твоим текстам сдает! Совсем совести нет! – Оля резко сменила позу, перекрутив лихо ноги по ветру – парни ожили.
– А ты откуда знаешь? Про тексты… – я забыла о тактиках соблазнения и уставилась на нее в недоумении.
– Так от Валевского, он давно просек эту ситуацию и был уверен, что Савицкая в команду тебя возьмет, как только ты будешь готова, а тут такое!
У меня внутри все рухнуло, Валевский говорил вчера ее словами, даже интонация та же, так что получается – постоянная подружка у него есть и давно.
– Но ты не переживай, Алена ваша провалится… – добавила Оля, и ее осведомленность задела меня за самое живое.
– Почему, она давно «капитан», всех все устраивало! – я не жду провала Алены, вообще ничего не жду.
– Она провалится, я чувствую, злая она, должна провалиться! Пошли к нам на ужин, у нас жратва круче и кофе есть!
И это единственное что способно меня сейчас спасти от тоски.
Под предводительством Карауловой мы устроились в столовой «спортлагеря» и нас без проблем накормили, увидев Наташку, потом мы долго пили кофе, что роскошь не только для пионерки, но для любого советского человека. Не понимаю, как я могу обычно обходиться без этого копчено-горького взрыва внутри, особенно когда съедает грусть-тоска? Где его все берут, этот кофе? Неужели нужно стать лидером «компартии», чтобы получить доступ к кофейным закромам? Зал столовой заполнился хоккеистами, все умытые и ухоженные, видимо собирались тщательно, привели себя в порядок по всем пунктам бабушкиных советов, с белыми воротничками, приглаженными чубами, наглаженными стрелками на рубашках и штанах, все забрызгались парфюмами так, что заграничный духман накрыл всех с головой. Неужели это все ради нас, конечно, с тем учетом, что мы с Карауловой?! Через минуту вокруг нашего столика собралась куча-мала – парни решили сесть к нам все сразу, стало слишком тесно и очень весело!
Мне нереально дикорадостно, наперебой все что-то выспрашивают, и совсем не успеваешь никому отвечать, как сыпется новое внимание, а его перебивает следующее. Сейчас лопну от искр, что мы тут назапускали кругом своим общением, чувствую себя вновь рожденной, и это какой-то другой мир, высокочастотный, звонкий, светящийся, и я совсем не хочу покидать его. Не помню, над чем мы хохотали всю дорогу, смотрел ли на меня Кира или кто-то еще, это было неважно, важно, что оголтело-радостны мы были все вместе и сразу, это не счастье на одного, оно общее, и испытываем его мы всей толпой, разом! И не важно, какая я, какая Оля и Наташка, все «от себя» утратило важность, никто никого не соблазнял и никому на показ не нравился. Самое нежданное несбыточное, неестественное в наши дни переживание коснулось меня. Как такое случилось? Так уже бывает? Такое возможно? Неужели этот «ангельский, высокий мир» не где-то там, в далеком будущем на подмостках вселенных, а прорвался к нам, он уже в нас? И теперь достаточно собрать в одном месте много светоискрящихся, счастливых по своей сути людей, как сходу они рождают «купол» своим общим существом, который и несет всех к месту назначения? Прямо в рай…
И это состояние, словно я вибрирую на грани самой высокогорной ноты, исполненной под сводами самого верхоярусного храма, не покидало меня и по дороге в наш лагерь уже поздней ночью. Провожали нас с Наташкой Митяй, Кира, Антон и Толик, идти не так чтобы далеко, лагеря все-таки сосуществуют забором в забор, так что, добравшись до «первого» корпуса, мы провожались еще час на нашей веранде. Видимо сильно мы искрились и шумели под окнами, и когда, наконец, вернулись в отряд, то столкнулись с глубоко-молчаливым осуждением коллектива, который, конечно, ни фига не спал, занимался своими делами и заодно не одобрял наше поведение. Ну и славно, а то моей репутацией пора монастыри обкладывать, а теперь все, оскандалилась, обросла сплетнями и связалась с толпой хоккеистов! Какой ужас, выдуманный искусственный рай мне больше не маячит и не грозит, такую «нахалку» туда никогда не пустят! И, не видя на самом деле никого, как пьяные, все еще обсуждая какие-то бестолково блестящие темы, мы с Наташкой протекли сквозь коллективное бессознательное и завалились раньше всех спать, а назавтра, плотно занявшись игнорированием фестивальной программы, мы снова легко потерялись в «Спортивном», выпав из всех отрядных историй на три беспечных дня.
«Открытие лагеря» – мероприятие серьезное и ответственное, понаехали начальники и важные номенклатурные личности всех мастей, но к этому делу нас с Наташкой припахать никому не удалось, и в кои-то веки я прогуливаю столь важное событие. Егор стойко охранял мое детство, как и обещал накануне, даже не пытался чем-то нагрузить, а Викуша в эти дни не смогла на меня наткнуться, как она привыкла это делать, все время я проводила на неподвластной ей территории соседнего лагеря. И только вечером, после ужина в «спортивном» вместе с хоккеистами, гимнастками, теннисистами мы появились на «представлении» как настоящие гости! И «актовый зал» нашего лагеря под большим шатром уже не вмещал всех желающих, такой толпе спортсменов устроиться кучно не вышло, пришлось распределяться по еще просвечивающим и тут и там не занятым местам.
Наташка с Митяем полезли на «галерку», что висит очень низко над головами маститых вип-гостей, там устроились и «малышовые» отряды. Антон Горленко хоть и был обожаемым сыном своей матери, проигнорировал услужливо оставленное ему место рядом с Викушей, решил составить компанию мне и Кире. Протиснулись мы вместе почти к самой сцене, там за колонной есть хитрый глубокий уступ, куда можно забраться с ногами, устроились как монгольские шаманы, подтянув под себя ноги – видно все как под стеклом: и сцену, и первые ряды, часть «галерки», и даже «закулисье». Справа от нас на самых почетных местах восседают шефы лагеря: во главе Меркулов, справа от него Борис Ким, Наташкин отец, слева Игорь Валевский, соответственно отец Ромки, рядом с ним Викуша, дальше еще кто-то, кого не знаю, но, видимо, тоже важный, раз тут, на первых местах устроен.
Глядя на Валевского-старшего легко понять, откуда в Ромке порочность, так необратимо влекущая женские организмы, это явное наследство отца. Игорь Валевский смазлив до неприличия киношно-костолевской притягательностью. Викуша практически под руку с ним и уже вся размазалась в его ауре, не натянута как обычно режущей струной. Отец Наташки Боря Ким – разительная противоположность, он ниже и коренастей, но так упруг и собран, что выглядит чуть ли не выше и свежее сорокалетнего Игоря, хотя разница лет в десять между ними есть наверняка. Вот что значит благоразмеренный, неразвратный образ жизни серьезного начальника и внимательного отца! Это я к тому, что Валевский «старший» зажигает круче «младшего», сплетни о его романах регулярно перетекают через заборы «Пансионата», где обитает старшее номенклатурное поколение. Территория «для взрослых» отгородилась от детского лагеря только лысеющим пролеском, завернулась за восточный холм; обустроена она скорее как «альпийская деревня», а не сибирско-русский сруб, такие красоты только на картинках «про заграницу», и, конечно, туда детям вход «воспрещен». Но, в конце концов, все знают про всех все; происходящее в трех наших мирах-лагерях перемешивается и становится общей историей «Тайги».
Пристальнее других выделяется Меркулов: и своим жестко-добреющим лицом, и статью человека «без возраста», словно потерявшего связь со свои поколением, деду «Тайги» стукнуло семьдесят, но с годами он не теряет жизненного заряда, не скукоживается, как это принято у стариков, а словно растет обратно. Сейчас он выше всех в ряду не только плечом, возрастом, должностью, но и всем теловыражением, мимическим отпечатком своего «большого я» – высок, широк, могуч; он для меня с детства стал воплощением местных историй-легенд о деревне «староверов», что якобы стояла на месте нашего лагеря. Затерялась деревня в лесах, от всех потрясений цивилизации спряталась, пережили староверы и революцию, и Великую Отечественную, и еще неизвестно что. Кто знает, сколько веков они тут обитали? Но староверы ушли сразу, стоило появиться ссыльным каторжникам, которые помирали «вагонами», строя «урановый прииск» в нечеловеческих таежно-смертельных условиях. Не знаю, какие они могли быть, эти староверы, может, как самые обычные крестьянствующие люди, но мне всегда кажется, что Меркулов один из них, именно так должен выглядеть «герой легенд», если вдруг попадет в наш мир.
Напротив меня в софитах светился приступок звукорежиссера, на котором как прыщ на лбу высвечивался Ромка в наушниках и с полным отрешением на лице, он был поглощен процессом налаживания звука в этой шелестящей, шепчущейся людской густоте. Мне понятно, почему Ромка живет с дедом Меркуловым, а не с отцом Игорем, и я хотела бы быть воспитана героем, а не похотливым самцом, вот только прока из этого не вышло, судя по всему, он сын своего отца, а не воспитанник деда.
Внутри меня стоял ком, где-то в районе подреберья: я не ждала провала Аленкиной программы, с чего вдруг – она опытная капитанша, так еще и ставки такие, азарт, она расцветает, как правило, в зоне конфликта; и наше мнимое на самом деле противостояние – я-то ничего не успела противопоставить, у меня и шанса не было, – должно пойти процессу только на пользу, но я тряслась от страха, сама не понимая почему. Чего я боюсь? Почему меня трясет? Но свет погас, и все мое внимание поглотилось сценой. Сначала выступали средние отряды, прорастающая смена, они явно готовились занять наши места и разогревали свои жилы перед будущим броском, им со следующего сезона предстоит команду лагеря представлять, раз мы все «выпускаемся» в этом году. За ними вышли творческие коллективы, коими буйно цвел наш лагерь, кого только нет – и танцоры из «Орленка», и хор «ЦДП», и класс «пантомимы», и «театральный кружок», и так два часа подряд сижу и всем завидую: у них все впереди, а я свой шанс точно уже профукала… И уже перед самым выступлением нашего отряда в темноте появился Егор, к нам пролез через толпу, притулился мне в ноги, притянулся к уху, шепчет:
– Веришь, я и не видел, чего они там навыдумывали, первый раз за десять лет допустил такое кощунство! – он остался рядом, облокотился о колонну беломаечными плечищами мне в нос, от этой близости я испытала странную неловкость, а в детстве могла хоть на шею к нему залезть…
Команда «Первого» наконец вышла на подмостки и преподнесла публике классический «студенческий капустник», он был очень даже неплох, с прибаутками и песнями про пионерлагерные дела. Всем понравилось! Понравилось ли мне? Не скажу, я совсем не в этой «теме», я так долго готовилась и не предполагала, что случится такой конфликт, уничтоживший сам шанс увидеть мою идею олицетворенной. Мне больно, у меня случился «выкидыш», столь ожидаемая жизнь так и не увидела свет… я просто не знаю, хорошо ли то, что получилось у Алены или нет! Я не знаю… Пусть даже не с моей подачи, но я была уверенна, что все, что придумаю, будет осуществлено, и я своими глазами увижу, как это все работает, как это все живет и дышит – это для меня важнее, чем признание, жизнь важнее мечты, а так я ее угробила, эту жизнь… Все, что я придумала и создала, никогда теперь не случится.
В программе значился еще «последний номер» и, как правило, это выступление «малышового» отряда, они такие маленькие, забавные, их проигнорировать никак нельзя, им нужно дать дорогу, поэтому именно «двенадцатиотрядников» все поздравляют в этот день как первоклассников в школе. Это их День! Выступление малышей не было для меня сюрпризом, я же их готовила, только на «генеральные прогоны» в «актовом» мы с Наташкой не пошли, чтобы ни с кем из наших вообще не пересекаться! В финале Соня Морозова, девчушка, с которой мы задружились еще в автобусе при заезде в лагерь, спела песню, доставшуюся мне от мамы, где-то мама ее откопала, и за столько лет песня так и не попала в «дело», а тут такой удачный случай. Песня называется «Японский журавлик». Соня владела уже поставленным голосом, видимо, занималась лет с трех, это песня-история про детей Хиросимы и Нагасаки, японских городов, пострадавших от «ядерной бомбы». По замыслу Соня выпустила в зал огромного бумажного журавля, и завершили куплет малыши уже хором, всем отрядом, отпуская в зал ворох оригами. Мы крутили их вместе с ребятами из «спортивного» все три дня накануне как ненормальные. Не знаю, в чем тут было дело, скорее всего в сильном голосе и одухотворенности темы, может, еще и в том, что это мамино наследство, наконец-то мною реализованное, но меня прошибло от макушки до пола волной сочувствия к пострадавшим детям в далекой стране… Именно так – вдруг забылось обо всем своем! Мелодия стихла, потом зал грохнул аплодисментами, свет включился, и стало видно, как у большинства гостей вышибло слезу… слеза по невинным, по тем далеким-близким японским детям, по моей маме… Представление на этом не закончилось, дети «двенадцатого» вышли на аплодисменты кланяться, а Соня выдала в микрофон:
– Хочу сказать спасибо Саше Зарецкой из «первого» отряда, это она нас подготовила и нашла такую песню, которую я всю жизнь петь буду, я теперь звезда!
Прозвучало это нескромно, но оттого более трогательно, и публика начала еще больше умилятся, ну, конечно, Соня теперь звезда, а весь малышовый отряд стал скандировать мое имя, и я не понимала, что происходит, что мне-то делать? А Егор, не раздумывая, перекинул меня с приступка на сцену, и через секунду я уже стояла и кланялась всем как маститый культурный деятель! Опять случился «перевертыш», только в обратную какую-то человеческую сторону, словно спираль пошла возвращать себя обратно в исходное состояние, к первородным истокам… стояла я на сцене в полном обалдении! И когда после длительных оваций я наконец-то слезла в зал, все кто проходил мимо поздравляли меня и говорили «спасибо»… Такое вообще бывает? Где я? Соня сказала, что только благодаря мне она теперь «взаправдашняя» звезда, сказала это лично и обняла, уткнувшись мне в пупок, я к ней нагнулась, чмокнула крепко и едва сдержала слезы, ну я правда еще никогда такого не чувствовала, и ведь дело не в этом шуме, а в благодарности, которая окатила меня, вернув нечто бесценное, давно утраченное. Пора дать себе пощечину, чтобы я очнулась от этого сна! В том же состоянии, через тянущихся через меня, благодарящих людей, вышла на улицу, не осознавая реальность. Площадь в сумерках полна народа, стоят плечом к плечу, многие с бумажными оригами в руках как с цветами, хотела я найти кого-то из своих, чтобы спрятаться от обращенных на меня отовсюду глаз, а увидела Алену… Она неслась на меня в ярости, увеличиваясь в размерах:
– Ты, мелкая подзаборная тварь! Как ты смела так поступить со мной? Как ты посмела! Кто ты и кто я? Ты на кого замахнулась? Да я тебя раздавлю! Отомстить мне решила? Мой успех забрать? Я тут пашу, пашу, а ты все на себя закрыла? Хитрая тварь!
Все это время Алена своим мощным торсом и хлопками в плечи выталкивала меня к краю террасы, я не могла сделать ни одного ответно-сопротивляющегося движения, как тряпичная кукла, из которой выбивают последний дух. И уже уперлась в ограду спиной над наклоном в обрыв, когда сзади руки ей скрутил Ванька, а за ним подбежал Егор. Алена орала, дергала ногами, а ее тащили прочь от меня. Ну вот, это я понимаю, истинный вкус успеха должен быть не только с эйфорией, но и с мордобоем. от Алены ничего другого я и не могла ожидать, а так всё на местах.
Викуша в окружении «первых лиц» нашего таежного мира держит стопы в мою сторону, встала рядом с героями с «первого ряда» и молчит, кротко придерживая шальку, вот и еще один «перевертыш» на сегодня! Говорит «старший по званию», а Виктория Павловна просто тихо гордится своей воспитанницей, то есть мною. Валевский-старший, Боря Ким, Щедрин, Полушкин и еще пара-тройка директоров из «нижних» лагерей тоже уставились на меня, молча, а Меркулов с раскатисто-утробным звуком произнес:
– Вы, Александра, всех нас удивили и потрясли: и выбором материала, и постановкой номера, и девочку разглядели невероятную! И, надеюсь, мы еще увидим в этом сезоне вашу работу? – потом он долго посмотрел на меня уже без официальной дистанции. – Ты дочь Лизы Зарецкой? Наследственный талант… – он взял меня за руку и пожал за кончики пальцев, словно это и его утрата тоже…
И они ушли… Это слишком хорошо?
Наташка шла ко мне спиной, все еще смотря этой важной делегации вслед, потом с прискоком развернулась:
– Офигеть! Офигеть! Ты только представь, ты теперь можешь делать все! – она всплескивала руками, словно ей в руки нападали подарков мешки.
– Так кто сказал, что Викуша мне программу отдаст? Это еще ни о чем не говорит! «Это ни о чем не говорит», – думаю я.
– С ума сошла! Тебя Меркулов отметил! Она теперь тебе сама «красную дорожку» расстелет и еще впереди бежать будет! Это же иерархия власти! Вот, глупая! Такое надо срочно отметить, и так, чтобы снять с наших ощущение провала, а то они еще дуться начнут… Ну их! Срочно организуем «бутылочку», срочно! И все сразу забудут о кислых моментах! Сердечные дела превыше всего, это закон! И ты играешь! Железно!
Наташка хихикнула и убежала, намекнула на того, с кем я просто обязана сегодня поцеловаться, «а то парень ни на что не решается никак» – это Наташкины слова, не мои. Так, может, Кира тупо не хочет ничего со мной? Придется рискнуть и играть в эту немыслимо глупую пионерскую игру, сколько можно в «нецелованных» ходить?
Вернулся Ванька, захватил меня собой со спины, закрывая от каких-то неведомых напастей:
– И как тебе финал? – он переместил меня себе под правое плечо, где я пропала с головой.
– Кого ты имеешь в виду, Соню или Алену! Хотя и то, и то понравилось! – ответила я вполне искренне, мы, не торопясь, двигались в корпус.
– Тебе понравилось, как тебе Алена натрескала? Ты мазохистка? Я имел в виду Меркулова – это значит ты в работе! Теперь ты крутышка, а не лузер!
– Не мазохистка я, реакция Алены логична и предсказуема, значит, все уже утряслось, есть ощущение «законченности», а то сидела бы сейчас и тряслась, ожидая ее выкидонов! Где она?
– Представляешь, Викуша ее «в люкс» поселила, бассейн там, массаж, чтобы она успокоилась. Ты представляешь?! Да ее надо отшлепать и поставить в угол, а Савицкую в «Пансионат» определяют! Звезда хренова! Почему ты вообще должна бояться ее реакции!? Да я ей лично голову оторву, если она только близко к тебе подойдет! Пусть переселяется на хрен от вас!
– Раскомандовался! Что она мне сделает? Остынет и начнет общаться, как ни в чем не бывало!
