скачать книгу бесплатно
Добрались казаки в начале апреля, по прелому снегу перед Пасхой и до староверческого скита.
– Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, – зычно проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими ремнями, молодой подъесаул.
За ограду вышли Маркел, Никодим и трое из братии.
– Ты уж прости, чуж-человек. К нам в скит не можно. Мы с миром дел не имеем. Живём тихо, никого не трогаем и своих уставов ни кому не навязываем, – степенно и твердо заявил Маркел.
– Я тебе покажу, чертова образина, «не можно»! – заорал разъярившийся чин и приставил саблю к шее ослушника. – Бунтовать вздумал? Прочь с дороги! На каторгу в кандалах упеку!
Стоявший сбоку Колода, детина медвежьей силы, не стерпев прилюдного оскорбления наставника, так хватил пудовым кулаком обидчика по голове, что свернул тому шею. Офицер рухнул на снег замертво. Перепуганные казаки подхватили тело командира и спешно развернули сани обратно.
– Еще поплатитесь, раскольники треклятые, – прокричал один из них, отъезжая.
Маркел, осознав весь ужас и страшную нелепость происшедшего, наградил Колоду полновесной затрещиной:
– Кротостью и смирением надобно бороться со злом. Каждый ответ на удар вызывает новый удар, а кроткость наоборот гасит его.
Верзила воспринял внушение как должное, не посмев даже рта открыть.
Никто не заметил, как в начале этой стычки с дальних грузовых саней скатился на снег и заполз под разлапистую ель связанный человек. Когда ржание коней и гиканье казаков стихли, беглец подал голос:
– Эй, почтенные!
Всё еще топтавшиеся у ворот скитники, невольно вздрогнули:
– Спаси Исусе и помилуй! Кто здесь? – прогудел Колода.
– Лешак я. Развяжите, благодетели!
Колода с Никодимом осторожно приблизились и, перекрестившись, сняли путы с лежащего.
Со снега поднялся крепкотелый, простоватый с виду мужик, в вонючем коричневом зипуне, в грязных чунях и онучах[19 - Чуни – лапти, сплетённые из пеньковой верёвки. Онучи – обмотка (портянки) на ногу под чуни.]. Весь квадратный с короткими, словно обрубленными, руками, с черными от въевшейся грязи пальцами. На загорелый лоб из-под плотно надетой шапки выбивались немытые вихры темно-рыжих волос. Взъерошенная бородища, медно пламенея в лучах заходящего солнца, укрывала широкую грудь. Из-под мохнатых бровей буравили хитроватые глазки. Судя по повадкам, человек бывалый и ухватистый.
– Воистину Лешак! Откель будешь?
– Вольный я, без роду и племени. Ноне в старателях фарт пытаю, – дробной скороговоркой отрапортовал беглец.
– И давно промышляешь?
– Да где уж! Мне от роду-то двадцать четыре.
Скитники изумлённо переглянулись: на вид бродяге было далеко за тридцать.
– За что ж повязали?
– Дак золотишка чуток намыл. Хозяин питейного заведения прознал про то. Не погнушался, пройдоха, холера ему в дышло, и по бражному делу обобрал, а утром, шельма, указал на меня, яко на беглого колодника с Ангары реки.
– Так пожаловался бы кому.
– Пустое дело. Правды-то в этих чащобах не сыщешь – всё одно, что медведю жалобиться. Но Господь пожалел – вас послал. Благодарствую вам, люди добрые! – Лешак отвесил обступившей его братии земной поклон, – А подъесаула ты, дядя, крепко огрел! Силен! – уважительно добавил он, обращаясь к Колоде. – Только вот что скажу: теперича оне от вас не отвяжутся. Одно слово – бунт! Как пить дать вышлют карательну команду. Иха власть велика! Надоть уходить вам отсель, покуда не поздно. Иначе не миновать смертной казни зачинщикам, да и остальных не пощадят, в кандалы и на каторгу. А дома в разор пустят.
– Спору нет, грех свершен великий, да ведь ненароком, не по злому умыслу. Молитвами и покаянием искупим его. Казаки вряд ли скоро явятся: через пять – шесть дней пути не станет – распутица, до уезда же только в один конец седмица ходу. Но что верно, то верно: оставаться нам здесь не след – житья проклятые щепотники теперича не дадут, – заключил Маркел.
***
На соборе решено было по речке уйти на Лену и в тамошних горах искать глухое, безлюдное место.
Братия, не мешкая, отправилась валить лес для лодок. Никодим, выбирая подходящие для роспуска на доски стволы, заметил Лешака, кружившего неподалеку.
– Дозволь, почтенный, слово молвить, – вместо приветствия выпалил старатель, поспешно стянув с головы шапку. – Может, негоже мне в чужи дела соваться, да помочь ведь могу. Прибился к нашему прииску ещё осенью один схимник, вашего староверческого роду-племени, человек души ангельской. Так вот, сказывал он мне, што ведом ему на севере скит потаенный, Господом хранимый… Я што подумал: ежели пожелаете, могу доставить того схимника к вам для расспроса, тока с условием, што коли столкуетесь, то и меня с собой прихватите. Хочу золота самородного там сыскать. Мне тамошние угоры малость знакомы: с казаками в острог ходил, а скит тот заповедный где-то там запрятан.
– Это не мне решать. Должно с братией обсудить, – сдержанно ответствовал Никодим.
Вечером скитники долго обсуждали предложение Лешака, взвешивая все «за» и «против». Сошлись на том, что встреча с монахом будет не лишней: вдруг и впрямь скажет что дельное.
Поутру вышли к уже ждущему у ворот Лешаку.
– Вези своего знакомца, послушаем. Только вот как ты его доставишь? Снег-то поплыл, того и гляди вода верхом хлынет!
– Пустяшное дело! До прииска напрямки недалече. Ежели дадите коня и хлеба, мигом обернусь.
На второй день Лешак действительно привез худого высокого человека неопределенного возраста с голубыми, прямо-таки лучащимися добротой и любопытством глазами на прозрачном, кротком, точно у херувима, лице. Одет он был в драную рясу из мешковины и длиннополую домотканую сибирку[20 - Сибирка – верхняя мужская одежда из грубого сукна.], висевшую на нём, как на колу.
Сотворив уставные метания[21 - Метание – малый земной поклон, особо соблюдаемый старообрядцами.] и обменявшись приветствиями, все зашли к Маркелу и долго, дотошно пытали монаха: – Правда ли, что есть на севере потаенный староверческий скит? Бывал ли он сам в нем? Далеко ли до него? Крепко ли то место? И верно ли, что беспоповцы там живут?
– Доподлинно знаю, такой скит есть. Сам живал в нём – я ведь тоже беспоповец, только бегунского толка[22 - Бегунский толк – течение в беспоповском старообрядчестве, возникшее в XVIII веке. «Спасение души» для бегунов – это «вечное странствие».]. Сторона та пригожа. Отсель верст девятьсот будет. Дорогу я вам обскажу в подробностях, но прежде хотел бы потолковать с очи на очи.
И, обращаясь к наставнику, спросил:
– Могу ли переговорить с очи на очи с Никодимом? Хочу кое о чём для себя его просить.
Отсутствовали они недолго. О чем беседовали – неведомо. Вернувшись, схимник принялся рисовать карту, давая по ходу подробные пояснения.
– А сам скит-то где будет?
– Вот здесь, в этой впадине… Только нет к нему иного пути акромя водного. Поторапливаться вам надобно. Ажно до прииска слух докатился, что карательный отряд готовят. Как вода спадёт так вышлют.
Монах отвесил поясной поклон и со словами «Храни вас Бог, братушки» и уехал вместе с Лешаком обратно.
Покамест мужики срочно мастерили лодки-дощанки, конопатили, смолили бока, крепили мачты, женщины паковали скарб, сшивали для парусов куски полотна, собирали провиант в дорогу. Лошадей и коров пустили под нож, а нарезанное тонкими пластинами мясо коптили, вялили в дорогу.
Как только сошли крупные льдины, снесли всё приготовленное к реке. Волоком по каткам стянули и суденышки. Все было готово к отплытию. Уж и бабы, с тепло одетой ребятней, собрались на покрытом галькой берегу.
Маркел с Никодимом покидали скит последними. Окинув его прощальным взором, тяжело вздыхая, переглянулись:
– Эх, сколько годов здесь прожили: горести и радости вдосталь познали, к каждой берёзке, к каждой тропке привыкли. Горько предавать огню столь ладное хозяйство, но не оставлять же его христопродавцам на поругание! – промолвил Маркел. Никодим молча кивал головой.
Запалив избы, они спустились на берег…
Снов в пути
Караван плоскодонок, подхваченный весенним половодьем, несся по стремнине. Позади разрасталось жуткое зарево с клубами черного дыма. Оглядываясь время от времени на горящее поселения, суровые старообрядцы смущенно сморкались, иные не скрывали своих слез, а бабы и вовсе ревели как белуги: великих трудов и обильных потов стоило общине укорениться, обстроиться в этих диких местах.
Волны, разбиваясь о борта, то и дело захлестываясь в лодки, орошали беглецов ледяными брызгами. Женщины и детвора зябко ежились, а мужики не обращали на брызги внимания: они едва успевали отталкиваться шестами от угловатых льдин, норовящих опрокинуть утлые судёнышки и отправить людей в бурлящую утробу норовистой реки.
Поутру третьего дня, обгоняя караван, вдоль берега пронеслась белой метелицей, оглашая округу трубными криками, стая лебедей. Вслед ей ринулся холодный ветер: предвестник ненастья. По воде побежала кольчужная рябь. Отражения берегов покоробились, закачались. Река потемнела, нахмурилась. Мохнатые тучи, слившись в сплошной полог, беспрерывно сыпали холодную влагу на унылую пойму, рассеченную извивами русла. Временами дождь, словно очнувшись, начинал хлестать напропалую, ниспадая на землю колышущимися завесами.
Все промокли, задрогли. Тревожась за здоровье ребятни, Маркел распорядился причалить к берегу и разбить на взгорке лагерь. Спешно соорудили из жердей шалаши, покрыли их толстым слоем лапника и залегли в ожидании конца ненастья. Прошли сутки, а дождь все лил и лил.
Вода в реке прибывала. Берега раздвигались прямо на глазах. Ещё бы! Вечная мерзлота не давала возможности дождевой влаге уходить в землю, и она вся сразу скатывалась в реку. Поэтому в этих краях при любом дожде случаются паводки. Иной раз он столь силён, что превращается в неукротимую стихию с непредсказуемым норовом. Вырвавшиеся из берегов потоки в слепой ярости смывают всё на своём пути, громоздят на излучинах огромные завалы. Запертая ими река порой вынуждена пробивать новое русло прямо через вековую тайгу, оставляя старому, забитому стволами ложу удел тихой и мелководной протоки, зарастающей со временем.
Стан староверов располагался на высоком, вытянутом мысу. Его покрывали сплоченные ряды елей и лиственниц. Кроме них вдоль берега росли береза, рябина, шиповник. Казалось бы, здесь, на лесистом возвышении ничто не могло угрожать путникам. Каково же было их удивление, когда, проснувшись утром, обнаружили, что со всех сторон окружены водой: своевольная река за ночь промыла перешеек излучины и, укоротив свой путь к морю, заодно отрезала людей от коренного берега.
На третий день сквозь вороха туч ударили истомившиеся в заточении лучистые столбы. Участки, залитые живительным солнечным светом, загорелись празднично, весело.
Караван, не мешкая, покинул новорожденный остров. Мутная вода, грозно поблескивая, увлекла, понесла дощанки мимо вздрагивающих под напором воды подтопленных деревьев. Искусство кормчего теперь состояло лишь в том, чтобы не сойти с основного стрежня и не врезаться в какую-нибудь корягу или залом.
На исходе одиннадцатого дня полноводный поток вынес караван на широкую Реку. Собирая притоки, она и дальше продолжала раздаваться вширь. Местность изменилась. Горы расступились, смягчились их очертания. Появилась возможность поднять паруса. Хлебнув попутного ветра, они повлекли суденышки на север, мимо крупноствольных, кондовых лесов, чередующихся то разводьями унылых марей, покрытых пружинистыми мхами и кустиками низкорослой голубики, то взъерошенными перелесками чахлых берёзок и лиственниц.
Сколь жалки на вид эти корявые, сутулые упрямцы, вступившие в схватку с безжизненной заболоченной почвой: вершины засохли, стволики хилые. Растут, бедные, заваливаясь в разные стороны, с трудом держась корнями за мягкую моховую подушку. Но не будь этих отважных первопроходцев, не кому было бы готовить почву для наступления высокоствольных лесов.
Поподались и обрывистые берега с льдистыми выходами вечной мерзлоты. С них прямо в воду свисали лохмотьями огромные куски дерна.
Берега безлюдны. Только однажды беглецы увидели три коптящих небо остроконечных чума коренных жителей. Чуткие собаки кочевников тут же высыпали на берег разношерстной стаей и дружным лаем подняли переполох в стойбище. Из чумов вышли пестро одетые люди, высыпала детвора. Увидев караван больших лодок с белыми полотнищами на длинных жердях, они застыли, будто каменные.
Чтобы избежать лишних разговоров, старообрядцы решили не останавливаться. На ночлег устроились далеко за полночь верст через пятнадцать.
Шел двадцатый день пути, когда в речном просвете вновь замаячили острозубые гребни хребтов. Люди сразу оживились: из дорожных наставлений схимника следовало, что скоро сворачивать вправо в приток, вливающийся в Реку сквозь узкое, словно прорубленное мечом, ущелье.
Все сошлось. К полудню следующего дня подплыли к островерхому камню, одиноко торчащему посреди реки. Сразу за ним взяли вправо и зашли в теснину из громадных скал, похожих на лица каменных богатырей, грозно и угрюмо взирающих на незваных гостей. На рисунке схимника это место было обозначено, как Чёртова пасть. В скором времени путникам пришлось убедиться в меткости названия.
Версты через полторы теснина раздвинулась, по берегам появились косы и отмели, но вскоре межгорная долина, сжимаемая отрогами, вновь сузилась. Сами склоны были сильно изломаны острыми рёбрами и выступающими зубцами.
Отсюда вверх по течению поднимались на шестах. Вот уж где попотеть пришлось! Мужиков выручала слаженность: все, кто с шестом, одновременно, по команде кормчего, отталкивались, сколь доставало силы, от каменистого дна. Лодка, под надсадный крик людей, рывком шла вперёд, и за этот миг мужикам следовало без промедления вновь перебросить шесты вперёд и опять разом, что есть мочи, оттолкнуться. И так многие тысячи раз!
Утром четвертого дня, с начала подъема, обогнули отвесный отрог. Долина за ним опять расширилась, и речка разделилась на два рукава. Неукоснительно следуя дорожным наставлениям, «флотилия» направилась в правый, более полноводный рукав, с прозрачной, изумрудного отлива, водой. Слепящие блики солнца красиво метались на её высоко дыбящихся бурунах.
По берегу, вдоль кромки воды, хрустя пестрой галькой, навстречу им брел медведь. Заметив лодки, подслеповатый зверь встал на задние лапы и, приложив к глазам переднюю, пытался понять, кто же вторгся в его владения. Сослепу приняв дощанки за плыващие выворотни, он успокоился и продолжил прерванное занятие – ворочать валуны, слизывая с их влажных боков любимое лакомство – личинки ручейника. Следом показался второй косолапый. Уставившись на караван, он для острастки заревел: мол плывите, но знайте – хозяин тут я.
Дальше на отмели, нахохлившись, стояли, нацелив вниз клювы, цапли. Они с подозрением косили желтыми глазами и на всякий случай отлетели вглубь заводи, обрамленной осинами с городищем гнезд.
«Эскадра» меж тем упрямо продвигались к громадам пепельных хребтов, изрезанных лабиринтами ущелий. В глубоких разломах и нишах белые отметины снега. Горная, неприступная страна! Все здесь было необычно. Дико, очень дико и голо кругом. На скалах выживали только желто-серые лишайники.
Берега речки прорезавшей хребет, вздымались здесь почти на сто сажен и были так близки друг к другу, что солнце в эти каменные теснины заглядывало лишь в середине дня. Сверху искристым бисером беззвучно ниспадали белыми бородами водопадики. Попав в столь мрачное, неприютное место, люди, окружённые холодным величием, оробели.
Отвесные стены раскрашены пластами разноцветных пород: то серых, то желтых, то красноватых. Перед путниками как бы предстала окаменевшая многовековая летопись Земли. Но наши путники не задумывались об этом. Для них это была просто, мрачная теснина, которую следует как можно быстрее пройти.
На каждой стоянке шебутной Лешак в поисках знаков золота, мыл песок. Но ничего путного в пробах не находил: в лучшем случае выпадали один-два знака.
Сжимаемая ущельем речка становилась все напористей и бурунистей. Кипя и пенясь, она без устали мчала свои воды по уступам каменного ложа. Местами сила течения была столь велика, что сквозь шум потока доносились глухие удары перекатываемых водой валунов.
С утра шлось полегче. К полудню же оживал дремавший в верховьях речки ветер. Разгоняясь в узкой трубе каньона, он в союзе с бегущей навстречу водой, старался повернуть лодки вспять. Вероятно, другие впали бы от таких препятствий в отчаяние, но непреклонные староверы, невзирая ни на что, упорно продвигались вперед. Было в этих людях нечто сильнее мускулов. Это «нечто» – сила ДУХА, позволяющая совершать невозможное. Дружно наваливаясь на шесты, они рывками, раз за разом проталкивали лодки вперед. Соленый пот заливал глаза, рубахи липли к спинам, но дощанки вершок за вершком ползли к цели.
Там где течение было особенно стремительным, за шесты брались и бабы. Особенно ловко орудовала им супружница Прокла – дородная Марфа. Несмотря на солидный вес и кажущуюся неповоротливость, она не уступала иным мужикам. Когда все изнемогали от усталости, Маркел объявлял остановку для отдыха.
На одном из порогов лодку, в которой плыл Никодим, развернуло поперек русла. Мощное течение подхватило неуправляемую, залитую водой посудину и затянуло под скалистый прижим. Слава Богу, никто не утоп. Однако водоверть унесла немало полезной утвари. Больше всего расстроила утрата двух топоров и пилы.
Чем ближе к истоку, тем строптивее, норовистее становилась речка. Вскоре она стала представлять собой череду водопадов. Упругие, лоснящиеся потоки, низвергаясь с уступов, ударялись о скальное дно и иступленно бушевали в выбитых за многие годы каменных котлах, сотрясая ревом округу.
Над каждым порогом висели белесые облака водяной пыли. Путникам в некотором смысле повезло. Выпал как раз тот редкий час, когда солнце заглянуло в каньон, и над каждым сливом зажглась сочная радуга – ворота в сказочный, неведомый мир, из которого то и дело выпрыгивали хариусы, с цветистыми, словно отражения этих радуг, спинными плавниками.
Братия пригорюнилась:
– Не уж-то дальше не пройти?!
Дёргаясь от толчков шестами, подползла и пристала к берегу последняя лодка с Маркелом. Осмотревшись, он прокричал, стараясь пересилить шум воды:
– Надо искать волок. Я и Колода поднимемся по этой расщелине, а Никодим с Мироном переплывайте речку и осмотрите противоположный берег. Потом решим, где сподручней обходить. Остальным пока отдыхать.
Через два часа разведчики вернулись. По правому берегу, который обследовали Никодим с Мироном, обход оказался неудобным – склоны слишком крутые. Решили пробиваться по левому.
Из стволов, застрявших на береговых уступах во время паводков, заготовили катки. К днищам лодок для их сохранности подвязали полозья – берёзовые жерди. Подъем планировали начать с утра, но до полудня не могли тронуться: плотный туман затопил ущелье.
На плато лодки вытягивали до самого вечера. С утра следующего дня покатили их по каменистому плато до обширного снежника, закрытого с одной стороны скальной грядой. Одна из скал напоминала лицо человека. Он глядел на измученных людей, скривив рот в злорадной ухмылке.
На его плешивой макушке стояли грациозные бараны-толстороги. Заметив их, путники невольно остановились. Табунок постоял ещё немного, наблюдая за диковинными пришельцами, и бросился вниз. Самый лихой баран, оказавшись на снегу, покрывавшем одну из «щек» идола, вдруг сел на круп и лихо покатился вниз. Люди затаили дыхание: казалось, рогач неминуемо разобьется о камни, лежащие у подножья скалы, но в самый последний момент круторог вскочил на ноги и, оказавшись теперь впереди всех, как ни в чем не бывало, скрылся за грядой.
От оледеневшего снега, годами копившегося в этой ложбине, веяло холодом и сыростью. Люди из лета как бы угодили в зиму. Зато плоскодонки скользили по природному «катку», длинным языком сползавшему к берегу выше каскада водопадов, как по маслу. Что бы они слишком сильно не разгонялись их приходилось даже придерживать сзади.
Речка приняла их приветливо, без кипучей толчеи волн. Обход порогов так измотал людей, что на ночёвку встали не дожидаясь вечера. Лешак, не мешкая, спустился на косу и промыл в лотке песок. В шлихе собралось около семидесяти крупных желтоватых зерен пластинчатой формы. Сгрудившись в головку, они тлели будто угли догорающего костра. В глазах старателя вспыхнули искорки азарта. А когда он обнаружил в прибрежной гальке угловатый самородок размером с перепелиное яйцо, то и вовсе в раж впал: принялся плясать, подняв в невообразимом восторге руки и дико вопить на все ущелье… Наконец Лешак утихомирился и, шмыгая мясистым носом, объявил:
