скачать книгу бесплатно
Щедрый Буге
Камиль Фарухшинович Зиганшин
В книге повествуется о необыкновенных и удивительных приключениях молодого охотника-промысловика в глухой тайге. Звери, птицы, тайга, горы присутствуют в ней не в качестве фона, на котором разворачиваются действия, а, наполненные добротой и талантом художника, живут, дышат и разговаривают , пытаясь донести до читателя простую мысль: человек не царь Природы, а лишь её часть, и, если честно, не лучшая.
Камиль Зиганшин
Щедрый Буге
Здесь у костра не хвастают, не лгут,
не берегут добро на всякий случай.
Юра Сотников
Часть первая
ВЛАДЕНИЯ ЛУКСЫ
15 октября 1974 года.
Под нами величественная панорама безлюдной, дикой местности: хребты, межгорные впадины, быстрые пенистые речки. В той стороне, куда мы летим, особняком возвышается плотная группа скалистых гольцов.
Пассажиров в вертолёте двое. Я и мой наставник Лу?кса, удэгеец лет пятидесяти.
Опытный промысловик расположил меня к себе с первого взгляда. Невысокий, худощавый, подвижный. Сильные руки, словно кора старого дерева, испещрены глубокими трещинками морщин и перевиты набухшими венами. Мороз, ветер, солнце, дым костров продубили его скуластое лицо с реденькой растительностью над верхней губой и на подбородке. В чёрных прямых волосах несмелый проблеск седины. Живые тёмно-карие глаза, словно магниты, невольно притягивают взор. Впечатление такое, что они всё время смеются, радуясь жизни. Глядя в них, и самому хочется улыбнуться и сделать что-то хорошее, доброе.
Он сидит напротив и успокаивающе поглаживает собак. Я же с волнением всматриваюсь в проплывающие под нами кряжи древнего Сихотэ?-Али?ня и никак не могу поверить в то, что моя заветная юношеская мечта исполнилась: я принят на работу в Лазовский госпромхоз Хабаровского края штатным охотником и скоро окажусь на промысловом участке, охватывающем бассейн ключа Буге? – левого притока реки Хор…
Вертолёт вошёл в крутой вираж и, сделав два круга, мягко опустился на заснеженную косу, отделяющую устье ключа от реки. Наши собаки, Пират и Индус, ошалевшие от грохота двигателя, спрыгнули на снег, едва открылась дверь. Мы же, прежде чем выйти, сбросили на косу нехитрый багаж. Ми-4 прощально взревел и, обдав нас колючим вихрем, взмыл в небесную синеву.
Мы огляделись. Над нами торжественно и необъятно высоко голубело небо. На снегу ни единого следочка. Мне представилось, что это чистый лист бумаги, на котором нам предстоит записать историю охоты длиной в сто двадцать дней.
Вокруг громоздились типичные для этих мест крутобокие сопки, щетинящиеся, словно встревоженные ежи, островерхими тёмными елями и более светлыми разлапистыми корейскими кедрами. На противоположном берегу, над Хором, – отрог, обрывающийся в речную гладь неприступной двухсотметровой стеной. Его гребень украшали огромные, источенные временем каменные иглы и зубчатые башни, напоминающие развалины старинной крепости.
Хор ещё не встал и тянулся холодной чёрной лентой, разрезая белое покрывало. Сквозь прозрачную воду были видны лежащие на дне пёстрые, обезображенные брачным нарядом и трудной дорогой к нерестилищу ке?тины. Уровень воды в реке упал, и часть рыбин оказалась на галечном берегу. Наши собаки тут же воспользовались возможностью полакомиться. В их довольном урчании слышалось: «Райское место! Тут голодать не придётся!»
* * *
Так получилось, что Лукса в преддверии сезона остался без напарника. Его товарищ Митчена?, в течение многих лет деливший с ним радости и невзгоды промысловой жизни, совсем потерял зрение и перебрался к дочери в райцентр – Переяславку. Это обстоятельство меня и выручило. Лукса, правда не без колебаний, согласился взять меня – городского, неопытного очкарика – на свой участок.
Хотя день только начинался, удэгеец поторапливал: предстояла большая работа по обустройству становища.
Взбираясь на берег, услышали задорный посвист. Его невозможно спутать ни с каким другим лесным звуком – рябчик! Судя по мелодии, петушок. Лукса движением руки остановил меня, а сам спрятался за ствол ели и, достав самодельный манок, ответил более глухим переливом курочки. По треску крыльев было понятно, что рябчик перепорхнул ближе. Лукса опять подсвистел. Хлопки послышались совсем рядом. Тут и я разглядел петушка. Вытянув шею и нетерпеливо переступая по ветке берёзы, он высматривал подружку.
– Живой! – радостно прошептал охотник. – Четвёртый сезон так встречает. Совсем свой стал.
Луксин «свояк» подлетел ещё ближе и с явным интересом разглядывал нас. Вынырнувший из кустов Пират, не разделяя чувств хозяина, с лаем запрыгал под деревом. Петушок встрепенулся и, спланировав, растворился в буреломной чаще.
Надо сказать, наши четвероногие помощники резко отличались друг от друга. Пират – рослый, нахрапистый, с хорошо развитой мускулатурой, быстрой реакцией и нахальными глазами. Индус, напротив, – вялый, тщедушный. При появлении Пирата он поджимал хвост и отходил в сторону. Столь же резко собаки различались и по окрасу. Пират белый, только кончики подвижных ушей и хвоста чёрные, а Индус серо-бурый. Попал он в нашу компанию случайно. Когда мы загружали в удачно подвернувшийся вертолёт мешки со снаряжением и продуктами, на краю поляны сидел и наблюдал за нашей беготнёй одинокий пёс. Я на ходу кинул ему кусок хлеба. Тот, не жуя, проглотил его и бочком, не сводя с меня грустных глаз, подошёл к трапу.
– Быстрей поднимайся, летим! – крикнул мне Лукса.
Оказавшись в салоне, я оглянулся. Собака молча, одними глазами, просилась к нам.
– Может, возьмём? Вдруг у неё талант
к охоте?
– Бери, бери. Пиратке веселей будет, – согласился наставник.
* * *
Перетаскав вещи к становищу, занялись дровами. Двуручной пилой кое-как свалили сухостойный кедр. Отпилили и раскололи несколько смолистых чурок. Комель был настолько насыщен смолой, что полено, брошенное в воду, тонуло, как камень. Отвалившиеся от ствола куски красноватой ребристой коры изнутри были усыпаны личинками, куколками – что-то недоглядели дятлы за лесным патриархом. На ночь кедр не годился: быстро сгорает. Поэтому напилили ещё и сырого ясеня. Он горит долго и даёт много жарких углей.
Очистив на небольшом пятачке, свободном от кустов, землю от снега, поставили удэгейскую палатку с матерчатыми сенями, вроде половинки небольшого чума (в них удобно хранить дрова и капканы). Главной особенностью удэгейских палаток является то, что она устанавливается не с помощью стоек и колышков, а крепится внутри каркаса из жердей. Очень удобная конструкция для зимы, когда колышки в промёрзшую землю забить практически невозможно.
Посреди палатки поставили жестяную печурку. По обе стороны от неё накидали лапника, расстелили кабаньи шкуры, поверх них – спальные мешки. Отпиленную от ясеня низенькую, но увесистую чурку-столик пристроили в головах между спальниками. Слева и справа от печурки уложили сырые ольховые брёвнышки, чтобы спальники и одежда не подгорали. Под коньком закрепили перекладину с крючьями для сушки одежды. Закончив обустройство жилища, между тремя пихтами на высоте около двух метров смастерили настил для хранения продуктов – лабаз, а под ним шалашики для собак из мягких ветвей пихты.
Индус тщательно обследовал обе «конуры» и лёг в ту, что счёл удобней. Заслышав приближение убежавшего было Пирата, он притворился спящим. Но тот не проявил ни малейшего интереса к пихтовым гнёздам, а, усевшись возле груды дров, принялся выкусывать кусочки льда, намёрзшие между подушечками пальцев.
Завершив «строительные» работы, мы уселись на поваленную сушину и наконец расслабились. Довольные проделанной работой, с наслаждением наблюдали заход светила.
Золотистый свет плавно скользил по снегу, стволам деревьев. Поднимаясь всё выше и выше, он выманивал из глухих распадков и ложбин таившуюся там серую мглу. Ряд за рядом темнели деревья, сопки. Вот потемнела и макушка самой высокой. Лёгкие облачка ещё некоторое время отражали прощальный свет солнца, скрывшегося за обгорелыми зубцами сопок, но и они вскоре потускнели, погасли. Нарождающаяся ночь осмелела, выползла из мрачного ущелья, укрывая всё окрест чёрным покрывалом. Тайга и небо слились. Неясные силуэты деревьев проступали только вблизи, принимая самые фантастические очертания.
Проводив день, забрались в палатку, зажгли свечу. Лукса набил чрево печурки поленьями и запалил смолистую щепу. Железные бока вскоре порозовели и стали щедро возвращать накопленное кедром за добрую сотню лет солнечное тепло.
Приятно запахло хвоей. Палатка постепенно наполнялась жилым духом. Заварив чай, устроились пить живительный напиток вприкуску с прихваченной с собой олениной.
– Лукса, а почему вы зимовье не построите? – задал я давно вертевшийся на языке вопрос.
Бросив исподлобья сердитый взгляд, охотник пробурчал:
– Было зимовье… Вместе с Митченой рубили. Летом на рыбалку приплыл – одна зола. Туристы сожгли, ёлка-моталка. После охоты, как вода спадёт, новое рубить буду. Место присмотрел. Вверх по ключу, километра два отсюда. Там никто не найдёт…
Сам я заядлый турист, и мне стало не по себе от услышанного. К сожалению, в походы ходят не только неугомонные романтики, любящие природу, но и те, для кого она – объект для безрассудных и безответственных развлечений.
Перекусив, разморённые теплом и горячим чаем, повалились на ватные спальники. По брезентовым скатам палатки уютно плескались блики света, пробивавшегося сквозь щели печурки.
– Что-то потно стало. Подними полог, – попросил Лукса.
Пахнуло прохладной свежестью. Спать расхотелось. Меня распирало любопытство, и мне показалось, что настал подходящий момент расспросить удэгейца о его самобытном лесном племени, кочевавшем прежде в глуши сихотэ-алиньской тайги. Трудно поверить, но из-за оторванности от внешнего мира эти люди ещё совсем недавно жили по законам родового племени.
Лукса в ответ на мою просьбу вынул изо рта короткую трубку, с минуту помолчал, собираясь с мыслями, и стал неспешно вспоминать.
Я слушал и живо представлял картины недавнего и в то же время такого далёкого прошлого.
С десяток островерхих, крытых корой чумов, прилепившихся к подножию крутобокой сопки на берегу порожистой реки Сукпа?й. Над кострами дымятся котлы. Вдоль косы, между навесов с юколой?*, бегает черноволосая ребятня. Женщины отминают, коптят шкуры зверей, тайменей. У одной из них в удобной заплечной люльке сладко спит младенец. В чумах, на женской половине, старухи шьют улы?* и одежду, ладят берестяную посуду. Тут же, на кабаньих и медвежьих шкурах, копошится мелюзга – будущие охотники. В тени деревьев старики, ловко орудуя топориками, мастерят – кто лёгкие нарты, кто ходкую оморочку?*. Молодые, сильные мужчины ушли с собаками на охоту. Мало кто из них вернётся с добычей. Тайга хоть и богата, копьём много не добудешь, а для нескольких ружей, купленных у торговых людей на Амуре, давно нет боеприпасов.
Время от времени племя потрясали опустошающие эпидемии, разбойничьи нападения жестоких хунхузов?*, межродовая вражда…
Меж тем негромкий голос Луксы продолжал:
– Как дошла советская власть, стало легче. Бесплатно дома строили, карабины, патроны, продукты, посуду, инструмент давали. Перед войной хозяйства на Са?ях и Джанго? были.
Я в «Красный охотник» на Саях записался. Теперь там никто не живёт – всех в одно хозяйство согнали, ёлка-моталка. Ниже Джанго Гвасюги? построили. Зачем так делали? До участков совсем далеко стало.
– Погоди, ты же говорил, что ваш род по Сукпаю кочевал?
– Оттуда я ушёл ещё мальчишкой, сразу как отца с матерью после большой болезни потерял. Мать шибко любил. Её украшения с ней в могилу положил. Осенью двуногий шатун могилу рыл и всё унёс! Как лёд сошёл, в Тигровой протоке?* кое-что нашли в карманах утопленника. У меня сохранилось только вот это.
Лукса расстегнул ворот рубашки и показал висевшую на шее небольшую серебряную фигурку улыбающегося человечка с узкими щёлочками глаз и пухлыми щеками. Судя по размеру живота и халату с замысловатыми узорами, человек этот был не бедный. На поясе, в углублении, таинственно мерцал какой-то камешек, а на спине виднелись четыре иероглифа.
– Что здесь написано?
– Не знаю. Спрашивал у экспедиции – тоже не знают. Просили дать «китайца» – показать учёному. Но как дашь? Память! Главный знаки срисовал. Обещал написать, да забыл, пожалуй.
Бесспорно, многое изменилось в жизни удэгейцев, но основные занятия остались прежними. Летом охотники заготавливают панты?*, женьшень, элеутероко?кк, кору ба?рхата амурского, ягоды лимонника, брусники, клюквы. Осенью ловят рыбу. Зимой на закреплённых за каждым штатным охотником участках промышляют пушнину, заготовляют мясо диких зверей.
Бывалый промысловик, взволнованный воспоминаниями, курил трубку за трубкой. В палатке слоился сизый дым.
Я вышел подышать свежим воздухом и застыл, потрясённый увиденным.
Полная луна заливала тайгу невообразимо ярким светом. Небо не чёрное, а прозрачно-сиреневое, и на нём не сыскать ни единой звёздочки. Кедры вокруг – словно былинные богатыри. В просветах между ними мерцают бриллиантовыми искорками крупные снежинки. Река перламутром выливается из-за поворота и, тускнея, убегает под хребет, заглатывающий её огромной каменной пастью. Боже, я попал в сказку!
Кликнул Луксу. Он тоже потрясён и что-то шепчет на своём языке. Притихшие, вернулись в палатку, однако, не выдержав, я вновь вышел и долго стоял среди этой неземной красоты. От избытка чувств вонзил в тишину этой необычной ночи полурёв-полустон. Эхо, недовольно откликнувшись, заметалось по распадкам и стихло в сопках.
ТАЁЖНАЯ АЗБУКА
Утром, пока в печке разгорались дрова, Лукса успел одеться, умыться. Подогрев завтрак, он растормошил меня:
– Вставай, охоту проспишь.
Я вылез из спальника, размял затёкшие ноги и налил в эмалированную кружку чай.
– Чего не умываешься? – удивился Лукса.
– Холодно, – поёжился я.
– «Холодно, холодно», – передразнил он. – Как со вчерашним лицом ходить будешь? Тайга пугается. Соболь уйдёт, ёлка-моталка.
Поневоле пришлось натягивать улы и выходить на мороз. Зачерпнул ключевой воды и обдал лицо. От первой пригоршни сжался как пружина – ох и жжёт! Вторую уже не почувствовал,
а третья даже вызвала прилив бодрости. Настроение поднялось, захотелось поскорее приняться за дела. На дне ключа заметил золотистые чешуйки, вымытые водой из кладовых сопок. Интересно, что это за минерал? Подцепил на лезвие ножа одну пластинку и понёс показать Луксе.
– Я не понимаю в них, – простодушно признался тот.
– На золото смахивает.
– Может… Раньше китайцы мыли здесь. Такие чешуйки и в соседних ключах встречаются.
После недолгих сборов Лукса повёл меня учить премудростям промысла пушнины.
Мягко ступая, он ловко лавировал в густых зарослях: только суконная шапка-накидка мелькала в просветах между стволов. Мне приходилось то и дело ускорять шаг, чтобы не отстать. Большое преимущество в росте не выручало. Умение Луксы безошибочно выбирать самый удобный путь в густой чаще поражало. И если я пытался самостоятельно найти более короткий и удобный проход, то отставал ещё больше.
При ходьбе охотник не расставался со специальным ясеневым посохом – первейшей принадлежностью каждого удэгейца-промысловика. Выглядит он так: верхний конец широкий
в виде лопаточки (она используется для маскировки капканов снегом), в нижний врезан кривой и острый клык кабарги (им тормозят и рулят при спуске с крутых склонов на лыжах).
С остановками миновав пойменный лес, полезли в сопки. Лукса учил читать встречавшиеся следы, определять их свежесть.
Гладкий, округлый след, по его словам, бывает у здорового, упитанного соболя; узкий, неровный – у слабого, худого. У такого и шкурка плохая. Мех редкий, тусклый. У сильного соболя мах прыжков широкий, почерк стёжки спокойный, уверенный. В тёплую снежную погоду ходят только молодые соболя, да и те крутятся возле гнезда.
Соболь шагом не ходит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчёткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для прыжка. Бывает, что соболя «троят», очень редко «четверят». Это когда одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона?* и при скрадывании?* добычи.
После «лекции» Лукса перешёл к практическим занятиям. Показывал, как ставить капканы на норку, соболя, колонка. Я старательно впитывал и запоминал всё, чему учил наставник. Главный вывод из всего услышанного: успех охоты зависит прежде всего от того, насколько удачно выбрано место для ловушки и насколько искусно ты сумел её замаскировать.
На излучине реки вспугнули стайку рябчиков. Лукса влёт сбил одного. Птицы с шумом разлетелись в разные стороны. Одна из них спланировала на ель неподалёку от меня. Прячась за стволами, выстрелил в неясный силуэт. Рябчик камнем упал вниз. Но, подбежав, я ничего, кроме перьев, на снегу не обнаружил.
Обойдя впустую вокруг дерева несколько раз, покричал собак, но тех и след простыл. Удручённый, пустился догонять наставника. Узнав про оставленную дичь, он нахмурился.
– Уф, манга?[1 - Плохо (удэг.).], уф, манга! Нельзя птице без пользы пропадать. Показывай, где стрелял.
Осмотрев разнесённые ветром перья, Лукса облизнул палец, поднял его вверх и юркнул
в кусты. Покопавшись в снегу, вынул убитого рябчика.
– Никогда не бросай – фарт уйдёт.
На протоке пересекли свежий след белки.
– На жировку пошла, – отметил Лукса.
– А может, с жировки? – предположил я.
Охотник глянул удивлённо.
– Ты своей башкой думай. Смотри – прыжки большие, лапки прямо ставит – лёгкая пока. Поест – потяжелеет, прыжок короткий будет, лапки ёлочкой станут.
Я смущённо молчал. Сколько же нужно наблюдательности, чтобы подметить всё это!
Под елями виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места её кормёжки.
– Видишь, белка кормилась?
Я кивнул.
– А где шишку грызла?
– Как где? На ели.
