скачать книгу бесплатно
Падают яблоки и стучат, как в Скопине…
Чудесный, теплый, тихий вечер. Совсем как бывало в Скопине.
Одна из самых поздних записей сделана весной 1979 г., когда безнадежно болела сестра:
Покровка брошена. Ульи разорены. Конец покровского гнезда.
* * *
Текст, который предлагается в этой книге, – результат редакторского вмешательства. Например, то, что мы помещаем здесь в качестве финала (глава «Пчела. Конец»), строго говоря, нельзя назвать действительным финалом задуманного автором большого текста. Машинописные воспоминания, как уже было сказано, заканчиваются смертью старшего брата. Сжатый рассказ о событиях 1931 г., когда отец автора, протоиерей Иоанн Журавлев, пережив арест, был вынужден бежать из Скопина в Москву, извлечен нами из рукописной тетради под названием «Пчела»: для Дмитрия Ивановича конец его семейного гнезда, скопинского дома, оказывается финальным эпизодом истории пчельника (а не наоборот).
Оригинальная рукопись содержит около 25 авторских листов, и мы были вынуждены иногда сокращать ее, в частности, потому что текст, над которым Дмитрий Иванович работал вплоть до своей тяжелой предсмертной болезни, видимо, не был завершен в чисто техническом отношении (например, он содержит много повторов, которые при подготовке к публикации, по возможности, опущены). Не все, кажется, даже и гипотетически предназначалось автором для чужих глаз, для публичного предъявления (резкие оценки частных лиц, очень детализированное описание болезни и смерти брата).
Журавлев вспоминает прежде всего для самого себя и рефлектирует над собственной памятью, сопоставляя сделанные в разное время записи об одном и том же очень важном событии; не просто фиксирует свои выводы, но показывает, как к ним пришел и, сделав неверное, как кажется ему самому, предположение, не просто вычеркивает его, а оставляет в тексте и дальше сам себя оспаривает.
Среди неперепечатанных рукописных набросков самый большой – «Павелец», где описывается история семьи близких родственников Кормильцевых, живших в Павельце, одном из древнейших сел под Скопиным. Автор обдумывал этот текст в 1970-х годах, искал материалы. Например, о происхождении фамилии:
Вот эта легенда. Предок Кормильцевых в голодный год прокормил хлебом все село. И его односельчане иначе не называли, как «наш кормилец». Естественно, его семейные и потомки стали Кормильцевы. Кто же этот предок?.. Этот человек мог быть богатым хозяином, занимать общественную должность в 1830–1840-е, даже 1850-е годы.
Большое село Павелец, искони государственное, помещиков не знало, ибо волостное правление обычно находилось в наиболее крупном селении волости. И вот вопрос: мог ли даже богатый мужик во время голода прокормить большое село своими запасами? Ведь не был же он крупным оптовиком, ссыпщиком хлеба, не был и «епископом Оттоном»[21 - Скорее всего, здесь Журавлев вспоминает Гаттона из «Суда Божьего над епископом» В.А. Жуковского.]. Обратимся к истории <…> Реформа Киселева проведена в 1838–1840 гг. Хлебные магазины устраивались как мера борьбы с голодом во время частых неурожаев. «…Магазины хлебные у нас в исправности… и законное количество хлеба имеется…» – читаем в «Записках охотника» Тургенева, отразивших быт села 1840-х гг. Это из рассказа «Однодворец Овсянников». Однодворцы при реформе Киселева приравнены к государственным крестьянам.
У меня сложилось такое представление: предок Василий как волостной старшина (тогда называли «волостной голова»), возглавлявший волостное правление, ведал киселевскими хлебными магазинами, даже возможно – сам устраивал их. И в голодный год он честно[22 - Здесь и далее подчеркнуто Д.И. Журавлевым.] использовал запасы, быть может, добавив к ним и свои собственные. «Кормилец!» – звучит как любовное прозвище благодарных односельчан.
Я подчеркнул «честно», ибо время темное, бесправное, каждый самый мелкий чинуша мужику «начальник». И следствие бюрократизма при отсутствии гласности – произвол, воровство, вымогательства, продажность, взятки… На этом фоне добросовестный человек, конечно, особенно выделялся и заслуживал благодарности.
Так вот, думаю, легенда вполне естественно вписывается в рамки исторического прошлого и сама приобретает черты исторической достоверности (7 июня 1976 г.).
«Случай Кормильцевых» показателен. В черновиках видно, какой обширный исторический материал привлечен, с каким удовольствием погружается автор в лингвистические разыскания, объясняя не просто значение – этимологию слов, комментируя особенности живой речи. См., например:
…Для современных ученых деятелей в области языка наиболее характерные черты – пренебрежение информационным качеством языка и погоня за «правильностью», то есть за соответствием придуманным нормам. Если для живого народного языка характерно стремление сократить (спасибо = спаси Боже, а местные даже – бознть = Бог знает, гыть = говорить…), то для искусственного ученого характерно стремление удлинить, восстановить первоначальное возникновение слова… К этой же категории «правильного» написания относится «двоюродный» вместо «двоюрный».
Кормильцевы мне – двоюрные. И о них я хочу написать немного о каждом в отдельности, что знал и что память сохранила. Порядок – случайный.
В центре главы – портрет Михаила Никифоровича Кормильцева, учителя рисования и чистописания, наладившего в Скопине распространение прописей собственного изготовления, фотомастерскую, в которой показывали снимки с помощью «волшебного фонаря». Немного «артист», надевавший «дворянский костюм», человек увлекающийся (избирался в местную Думу, но не прошел). Предприятия его, столь бурно начинавшиеся, рассыпались. Журнал «Пчельник» за недостатком подписчиков закрылся на втором номере. Не сумел он как следует поставить, сохранить и сберечь свое пчелиное хозяйство:
Причина неудач Михаила Никифоровича – в его недостаточной опытности, проще сказать – неумелости. Только предприимчивости и размаха мало.
Михаил Никифорович был важен для Журавлева по особенным причинам, как человек писавший:
…Для «художественной» формы был у меня «образец»: статья М.Н. Кормильцева в его журнале «Пчельник».
В «Двоюрных» есть почти лесковские новеллы. Вот одна из них – история Петра и Леонида Кормильцевых:
Лето 1914 года – война. Петю забрали в первые же дни мобилизации и отправили в составе Зарайского полка в Ковель <…> В мае у речки Дунаец немцы прорвали фронт. Начался быстрый отход. Наша армия отступала с Карпат. Петя попал в плен. Выстроили немцы пленных и стали распределять на работы. Вызвали: «Кормильцев!» Вышли двое – Петя и Леня, добровольцем ушедший в армию из Оренбурга и служивший совсем в другом полку. Так встретились два родных брата. Не захотели расстаться, оба вместе пошли на работу в крестьянское хозяйство немцев-швабов, колонистов в Венгрии, Темешвар. Лене – электромонтеру, способному человеку, было бы интереснее работать на заводе, там он мог бы приобрести квалификацию, но он не захотел расстаться с братом.
В семье швабов – культ труда, сытости и материального благополучия. Отношение к работникам – самое хорошее. Питание отличное. За обедом лучшие куски хозяин берет себе, потом работникам и уже только оставшееся – семейным, в том числе хозяйке. Посылая на работу в поле, давали работникам с собою свинины и прочей еды в таком изобилии, что те не съедали, остатки пленные зарывали в землю, чтобы не досталось врагам. Впрочем, Петя и Леня на такое обращение с харчем не решались. Ценили швабы и берегли рабочую силу! Весь уклад жизни для наших необычный. Без дела не сидят. Приходят гости, работу не прерывают, но гости включаются в помощь <…> Вернувшись из плена в 1918–1919 гг., добирались целый месяц. В пределах Австро-Венгрии эшелоны пленных на станции получали харч. Переехали границу – на каждой станции шумная встреча, забрасывали их газетами, брошюрами, воззваниями и… никаких пайков! Голодали отчаянно, да и власти по пути менялись <…> По своей земле целый месяц ехали…
Почему-то именно «Павелец» – глава, самая насыщенная преданиями. Журавлев вообще-то не склонен был увлекаться легендами, небылицами, передавать слухи и если обращался к ним, то очень дозированно, неизменно сопровождая проверкой, доказательством и скептическим замечанием. А в той главе преданий немало. Потенциальная «художественность» просилась на бумагу. Не потому ли автор не перепечатал рукопись?
В Павельце жил знаменитый человек Максим Синичкин. Это что-то вроде московского «Ивана Яклича»[23 - Иван Яковлевич Корейша (1783–1861) – юродивый, почитаемый многими современниками в качестве ясновидящего.], сектант – не сектант, юродивый – не юродивый. В моем представлении – человек умный. Он пользовался громадным авторитетом в народе. К нему шли во всяких трудных случаях жизни за советом, за пророчеством. Его почитали множество поклонников и особенно поклонниц <…> Помню одно его пророчество. В разгар гражданской войны и разрухи он говорил: Россию спасут двое – дворянин и попович. Пророчество исполнилось: одну из двух мировых «сверхдержав» создали дворянин Ленин и попович Сталин…
Это последнее замечание нельзя оставить без внимания. Дмитрий Иванович не противопоставлял себя советской жизни, что особенно заметно в письмах и дневниках. Сравнивая себя и одного из своих ровесников Кормильцевых, Журавлев пишет:
Разные мы с ним люди. Я смотрел на вещи с точки зрения интересов народа и свою будущую деятельность хотел посвятить служению обществу. Брат оспаривал. Единственный интерес в жизни он видит в служении лично себе, в своей личной материальной пользе <…> И если он сторонник советской власти, то только потому, что на этом пути он сможет построить личное благополучие; до других ему дела нет…
Заметим, что в беловой машинописи воспоминаний – об этом предоставляем судить читателю – есть и другое, иногда резко критическое отношение к советской жизни, причем не к частностям ее, а к общему духовному состоянию («одичание»); впрочем, дореволюционную Россию (особенно официальную идеологию, систему образования) Журавлев тоже не идеализировал.
* * *
Публикаторы должны признаться, что они не только выбирали, что печатать, а что нет, но и придумали название книги. Собственного названия воспоминания не имеют (хотя отдельные главы озаглавлены), потому, видимо, что автор не готовил их к публикации. Выбранное нами – «Скопинский помянник», – отсылая к одной из главных для автора семейных реликвий, должно было (хоть слово здесь и употреблено метонимически) давать представление о природе книги, выросшей из разных «документальных» жанров: писем, дневниковых записей, того же семейного Помянника в прямом смысле слова.
Трудно сказать, насколько определенными были представления автора о предполагаемом читателе. Понятно, что о печатной книге в сколько-нибудь обозримом будущем речи не было[24 - Первые попытки публикации были предприняты нами только в 2012 г.; см.: Журавлев Д.И. Жизнь как свеча // Отечественные записки. 2012. № 2 www.strana-oz.ru/2012/2/zhizn-kak-svecha> (последнее обращение 25 мая 2015).]. При этом некоторым близким людям Дмитрий Иванович давал читать написанное (и иногда наводил у них справки: у Татьяны Владимировны Розановой – из истории церкви). В воспоминаниях много объяснений старых реалий, слов, т. е. того, что предполагается непонятным читателю в 1960–1970-х годах (например, элементы богослужения). Получается, что воспоминания обращены и к «чужим», к людям другого поколения и советского воспитания, к кому-то вроде его студентов.
Дмитрий Иванович Журавлев умер 15 июня 1979 г., вскоре после смерти своей сестры, Екатерины Ивановны Журавлевой, и похоронен рядом с ней на Долгопрудненском кладбище.
Г.В. Зыкова, Е.Н. Пенская
Глава первая
Родословная
да думаешь
думаешь там и дядя и мама
входишь
и пёс[25 - Эрдель, погиб в 1969 г. – Примеч. изд.] и кот спит и
видит сад
нас в саду
весна
всюду
яблони
и это всё здесь
цветет
Вс. Некрасов
ИСТОЧНИКИ
Источники моих сведений о далеком прошлом:
Рассказы бабушки Настасьи Ивановны. Когда-то я расспрашивал ее о временах прошедших, но не записывал, и многое забыто.
Рассказы тети Анны Дмитриевны о старине. Она любила сопоставить прошлое с современным и часто говорила: «В старину делали так…», «В старину не так было…». Помню и наш детский недоуменный вопрос: «Тетя, когда старина кончилась?».
Воспоминания папы Ивана Дмитриевича позднего времени. Родословная таблица. Ее я составил с помощью папы 9 января 1955 г. Годы рождения и смерти поставлены позже.
Бумаги и документы, перешедшие в мое распоряжение после смерти папы. Среди них «Помянник священника Пятницкой города Скопина церкви Иоанна Дмитриевича Журавлева» – книжка в осьмую долю листа, знакомая с детства. Помню: папа сидел за своим письменным столом, тем самым, за которым я в саду в Покровке[26 - Имеется в виду дачный участок по Ленинградской железной дороге, который был у семьи Журавлевых в 1960–1970-х годах. – Примеч. публ., как везде далее, кроме специально оговариваемых случаев.] пишу эти строки (17 июня 1969 г.); Сережа и я у него на коленях; эта книжка и карандаш в моих руках, и я в ней «написал»; «писал», возможно, и Сережа – начеркано на нескольких страницах. В Помяннике перечень имен умерших, в родительном падеже: «Помяни, Господи, души усопших раб Твоих…». Все они прочитывались за Литургией, когда служил сам папа. <…> На полях не всюду – даты смерти и иногда фамилии. Поэтому я знаю время смерти многих мною упоминаемых, но не знаю дат рождения. Большинство имен мне ничего не говорит.
Сохранилась переписка с Сережей, когда он лежал в московской больнице, и мои записи о его смерти. В начале 50-х годов я перепечатал на машинке письма и записи о смерти Сережи, бабушки, тети, последнее письмо дяди Паши.
Старые письма. Их сохранилось мало.
СТАРШИЕ
Вот родословная нашей семьи.
Фома Алмазов – дьячок в с. Журавинка.
Максим (1756–1836) – дьякон в Журавинке.
Федор Журавлев (1797–1877) – дьякон на месте отца.
Дмитрий (1833–1910) – дьякон на месте отца.
Иван 1874 (1956) – священник в г. Скопине. <…>
Фамилия вначале Алмазовы. Но в семинарии мудрое начальство вопросило – откуда, и узнав, что из Журавинки, изрекло: ты будешь Журавлев. Это рассказывала бабушка. Но о Федоре или Максиме – не могу сказать[27 - В «Ведомости о числе церковных служителей и их семейств» за 1833 г. подпись: «диакон Федор Максимов руку приложил» ((Государственный архив Рязанской области (в дальнейшем ГАРО). Ф. 636. Оп. 1. № 43. Л. 28), в ведомости 1848 г. – уже «диакон Федор Журавлев», в ведомости за 1851 г. – такая же подпись с примечанием о полученном образовании: «Из Высшего отделения Рязанского училища» (л. 74). Никаких следов Алмазовых в Журавинке-Лопатине в этих ведомостях нам найти не удалось. В списках окончивших Рязанскую духовную семинарию с 1816 по 1840 г. нет ни Алмазовых, ни Журавлевых (кроме какого-то Ивана Журавлева, учившегося в 1830–1932 гг., – семейный Помянник о нем не говорит) (списки см. в кн.: История Рязанской Духовной Семинарии. Составил Димитрий Агнцев. Рязань, 1889).]. <…>
18 ноября 1846 г. указ Синода запретил произвольно менять фамилии лиц духовного происхождения. Обязал сохранять за каждым фамилию отца.
«Чтеца Фомы» – записано в Помяннике. <…> В Помяннике среди старшей родни есть «свещеносец Василий». В родословной таблице его нет, и степени его родства я не знаю.
Фома, дьячок при церкви в селе Журавинка, жил в XVIII в. Каких-либо сведений о нем, даже имени его жены, не сохранилось.
Сын Фомы Максим умер 80 лет 23 июня 1836 г. Значит, родился в 1756 г. Его жена – Пелагея. Он был дьяконом в Журавинке же.
<…> Усадьба на том же месте, где жил и его внук Дмитрий Федорович, наш дедушка.
Предо мною рукописная книга «Служебник». Очень изношена. От первого листа обложки осталось только две трети; на обороте что-то написано карандашом, не могу прочесть. На 1–4 стр. выцветшими чернилами написаны молитвы заупокойной службы. На средине 4-й стр. черта карандашом и ниже карандашная запись:
Сем рублей 3 руб. 55 к. 3 руб. 50 к. 3 руб. 25
4 руб. 60 к. 3 руб. 50 к. 2 руб. 70 6 руб. 42 2 ру. 37 к. 3 руб. 75 к.
1 руб. 75
2 руб. 30 к. 1 руб. 80 к. 2 руб. 30 к. 2 руб. 2 руб.30 к. Всех денег получ пятьдесят три рубля.
Я подсчитал: в сумме получается 53 р. 09 к. На пятой стр. карандашом:
диакон Максим Фомич помре 1836 года месяца июня 23-го дня.
Попадья берзнеговская помре 1839 года июня 8-го.
Ниже начеркано детской рукой. Кто писал карандашом? Сын Федор или внук Дмитрий, наш дедушка? Кто это – березняговская[28 - В селе Березняги, и сейчас существующем под тем же названием, в 1813–1855 гг. служил Илья Максимович Журавлев – видимо, сын Максима Фомича. Не его ли жена тут имеется в виду?] попадья, и почему не упомянуто ее имя?..
Написана книга Максимом. Когда? При царице Екатерине. В ектениях перечислены все дети Павла, кончая Марией, родившейся в 1786 г. Позже всюду вставлена Екатерина, родилась в 1788 г. Считаю: написана около 1787 г.
Рукопись Максима у нас самая древняя семейная вещь.
По книге этой служил и он сам, и его сын Федор, и его внук Дмитрий, наш дедушка, – три поколения. <…>
ДЕДУШКА ДМИТРИЙ ФЕДОРОВИЧ
Дмитрий Федорович Журавлев родился 22 октября 1833 г. Ему не было трех лет, когда умер его дед Максим Фомич. Быть может, в этом причина – в семье не сохранилось рассказов о далеком прошлом.
Учился Д.Ф. в Скопинском духовном училище. После – в Рязанской семинарии. В Рязань и на каникулы из Рязани ходили пешком – около 100 верст. Однажды в пути бешеная собака искусала его товарища. Шли вдвоем. Товарищ погиб. От семинарских времен у нас сохранился дедушкин учебник догматического богословия изд. 1852 г.[29 - Видимо, кн.: Антоний (Амфитеатров Я.Г.). Догматическое богословие православной кафолической церкви, с присовокуплением общего введения в курс богословских наук, составленное ректором Киевской духовной семинарии. М., 1852.] Д.Ф. был уже в пятом классе, а всего шесть. На пасхальные каникулы в половодье шел домой пешком и простудился. Вернулся в семинарию с опозданием. Был уже уволен: приезжал из Питера ревизор, распорядился уволить всех, не явившихся после каникул в срок. Уволили, не разбираясь в причинах. Начальство не посмело восстановить. Надо было хлопотать. Дома отец настоятельно рекомендовал бросить ученье с тем, чтобы передать ему свое дьяконское место: четыре класса семинарии давали право занять должность дьякона. А Федору Максимычу очень необходимо было передать свое место одному из сыновей. Только при этом условии он, оставив по старости лет службу, мог жить до смерти в своей избе сам и его семья, пользоваться усадьбой на церковной земле. Пора было подумать об этом: ему уже около 60 лет. Так Д.Ф. и не доучился в пятом классе.
До посвящения в дьяконы надо жениться. Вместе со своей сестрой Ольгой в качестве свахи (значит, она старше Дмитрия, обычно свахи – женщины в годах) Д.Ф. объехал смотреть 12 невест. Выбор пал на Настасью Ивановну Глебову, дочку дьячка в с. Корневом[30 - Существует и сейчас под тем же названием. В часто упоминаемой у Дмитрия Ивановича «географии Семенова» о нем сказано: «Самое значительное из сел <…> есть волостное селение Корневое (2300, волостное правление и две школы)» (Семенов В.П. Россия: Полное географическое описание нашего отечества. Т. 2. СПб., 1902. С. 487). У И. Добролюбова: «Кореневое <так!> в качестве села с Борисоглебскою церковью упоминается до 1592 г. в числе вотчин арх. Рязанского Митрофана. В окладн. кн. 1676 г. при церкви показано “церковныя пашни двадцать четвертей в поле <…> сенных покосов на тридцать копен, а в приходе 60 дв. драгунских и 7 бобыльских”. По окладу 1676 г. с Борисоглебской церкви дани положено было “рубль двадцать четыре алтына две деньги. А прежния дани было тридцать четыре алтына две деньги”. Вместо упоминаемой в XVII ст. и обветшавшей церкви в 1775 г. поставлена была новая также деревянная и в прежнее храмонаименование, вместо которой существующая ныне каменная Борисоглебская ц. об одном престоле построена в 1872 г. Земли при ней числится 36 дес., но из них 2 дес. находится под большою дорогой, идущей из Скопина в Данков. При 300 дворах в приходе числится м. п. 1009, ж. п. 1071. Школа существует с 1842 г., открытая от Палаты государств. имуществ. По штату 1873 г. в причте при Борисоглебской церкви положены 1 свящ. и 1 псал.» (Добролюбов И., свящ. Историко-статистическое описание церквей и монастырей Рязанской епархии, ныне существующих и упраздненных, с списками их настоятелей за XVII, XVIII и XIX ст. Т. 2. Рязань, 1885. С. 171).], – красивая, умная, с твердым характером. Впрочем, тогда была совсем девочкой, едва минуло 16 лет. Свадьба состоялась в мае 1858 г.
B Журавинку, в новую семью 16,5-летняя «молодая» повезла с собой и свои куклы – для себя, еще не могла с ними расстаться. В числе приданого привезли из Корневого и пчелу, несколько дуплянок. С тех пор Д.Ф. пчеловод. Пчеловодство в дуплянках, пассивное. Каждый рой сажался отдельно, в пустую дуплянку. На зиму – много ульев. Весной – мало. Гибли зимой. Меду ломали мало, уничтожая более медистые семьи пред 1 августа – медовым Спасом. Считали – в Журавинке плохой взяток.
Мне не известно, когда Д.Ф. посвящен, когда начал служить. Возможно, уже в 1858 г., ибо его отцу был уже 61 год, и он по возрасту мог выйти за штат.
26 августа 1955 г. папа вспоминал журавинскую семью, своих братьев и сестер. С его слов я тогда записал: 70 рублей получил дедушка Д.Ф. за первый год своей службы. А сосед Михалыч (псаломщик М. Камнев) – 35 рублей. Рассказывала это и бабушка, называя сумму 60 рублей. По ее словам, подведя итог, дедушка сказал: «Слава Богу! Можно будет сынка содержать в семинарии». Когда-то, записывая в своей тетради, я стал сомневаться: ведь у них и сына тогда не было, разве лишь дочь Елизавета. Но нет, бабушка права: молодые люди мечтали иметь сына и хотелось очень – дать ему образование.
Этот рассказ наводит на мысль, не Д.Ф. ли вписывал карандашом в «Служебник» Максима. Если он, то понятен смысл записи денежной, с подведением итога: «Всех денег получ. пятьдесят три рубли». Это может быть тот доход за первый год службы, о котором идет речь. Чрез долгие годы забыто точно: 70, 60 или 53. Потому и помнили, что было записано в книге, которой дедушка пользовался. Потому и сыну рассказывали, объясняя запись. Конечно, можно бы сравнить почерк с заведомо дедушкиным. А молитвы вписаны другой рукой. Не Федор ли?
Когда я читаю мемуары того времени, как люди проигрывали в карты сотни и тысячи, как Лев Толстой бросал демонстративно золотой уличному музыканту, я всегда вспоминаю эти 60 рублей в год. Русское православное духовенство! Благочестивейшие, самодержавнейшие государи, о которых это духовенство так много молилось! Зимой – лучина, светец у нас сохранился. Когда купили керосиновую лампу? Папа ее помнил, эту первую лампу: пятилинейная жестяная.
Д.Ф. глубоко религиозный человек, ревностный служака, любил благолепие церковной службы, с полной серьезностью и добросовестностью относился к своим обязанностям. И в этом отношении был требователен и к себе и к другим. Cын прошел его школу и наследовал эти качества. По отзывам папы и тети, Д.Ф. хорошо пел, они любили слушать пение в церкви, службу. В школе он был бесплатным учителем пения. Голос – баритон. Никогда я не видел и не слышал его службы, не слышал его пения.
Когда приезжали в Журавинку, обычно в праздники, в церковь нас не водили: многолюдно. Припоминаю, как-то были, но кроме спин я ничего не видел. Ходили раз смотреть свадьбы на Покров. Одновременно венчали в разных местах церкви: свадеб много. Масса ярко разряженной сельской публики. Сутолока. Сам я помню глуховатый старческий голос дедушки в разговоре. Впрочем, беседовать мне с ним не довелось, не помню. Он садился на лавку с краю стола, меня сажали рядом с ним справа. Он угощал меня, тыкая вилкой в лучшие кусочки на общей тарелке, предлагая взять, называл «Мбитюшка». Помню, как с недоумением и мучительно раздумывал я, смотря сбоку на дедушку, на синюю жилу на его виске: как это может быть, вот это живое, и вдруг будет мертвым, не двигаться, ничего не чувствовать. Очевидно, дома у папы и тети были разговоры о возможной смерти дедушки.
Еще помню: дедушка и бабушка приехали к нам под праздник, все пили чай и ушли в церковь – всенощная. Остались я и дедушка. Почему-то со стола не убрали. Я решил навести порядок и стал мыть посуду. Папа пил из больших чашек, бокалов, как мы их называли: с большим блюдцем и крышкой, ее, впрочем, не применяли. Стал вытирать – бокал развалился. Я в ужасе: разбил – наказание, не докажешь, что не шалость. Пошел объявить дедушке, а тот меня поразил: принял столь важное известие с полным равнодушием, отнесся к событию как к пустяку, не стоящему разговора. Только всячески успокаивал меня. Когда пришли наши, мне никто ни слова не сказал. Очевидно, дедушка предупредил.
И еще один приезд его в Скопин запомнился. Дедушка слушал впервые наш граммофон и все засматривал в трубу. Мы, ребятишки, думали: хочет увидеть там человека, который поет. Было это в зале брежневского[31 - То есть дома, который Журавлевы снимали у купца Брежнева, старосты скопинского собора (он упоминается и ниже).] дома.
Но все это уже когда-нибудь около 1906–1909 гг.
Вот хронология основных событий в жизни Д.Ф.
1858, май – свадьба.
1859 – родился первый ребенок, Елизавета.
1877 – смерть отца, Федора Максимыча.
1878 – свадьба дочери Елизаветы.
1879 – смерть матери.
1879 – за шесть дней умерли четверо детей.
1880 – закрыта должность дьякона в Журавинке, Д.Ф. переведен в г. Раненбург, где он пробыл несколько менее года.
1883 – родился последний ребенок, Екатерина.
1883 – сына Ваню отдали в Духовное училище.
