скачать книгу бесплатно
В так называемой «Ромашке» – блоке, где облучали (сразу вспомнилось «Девять дней одного года») – мужчина с круглым животиком, ощупывал на шее лимфоузлы. «Вы профессиональная спортсменка?» – «Нет, просто бегаю по утрам». – «На вашем теле трудно что-то понять. Я в молодости тоже много спортом занимался». Наконец разметили: взяли и прямо на теле нарисовали несколько крестов, чтоб не задеть при облучении лишнего.
– Приезжайте завтра, к девяти, будет первый сеанс, – Андрей уже договорился, чтоб ее приняли сразу, чтоб не сидела в многочасовых очередях. Нюша успела рассмотреть, из кого состоят эти очереди. Стыдно. Но и быть там, среди этого, не могла.
Приехали домой. Андрей грустный, нереально заботливый. За руку держит. Скоро операция. Неизвестно, сколько будет без движения. Как влезть в джинсы, да еще и лысая. Знала, чтоб быть в форме, ей необходимо шесть-восемь часов в неделю убивать на спорт. Желательно, чтоб было четыре силовых тренировки, а остальное – что угодно: бег, степ, танцы. «Ну вот, буду с галифе, крыльями по бокам, нависающими над лифчиком. Надо бежать. Хотя бы шесть часов на этой неделе – успею. А там придумаю. Нужно только очень красиво одеться». Достала велосипедки, любимую майку лилового цвета (признак, что еще с детскими иллюзиями не рассталась?) – разметка видна. Придется надевать другую.
Шесть минут по загазованной зоне, параллельно с машинами – и в лесу. Узбеки, ремонтирующие кровлю на конном дворе, прокомментировали ее задницу. Значит, все нормально, ничего еще не поменялось. Вспомнила, как мама водила ее и брата в этот парк. Почему-то всплывали в основном зимние прогулки. Мама рассказывала про коней с Аничкова моста в Питере. А у нас в Кузьминках – авторское повторение. Здорово! Всегда, пробегая мимо этих коней, она вспоминала маму и детство, то, как пыталась вскарабкаться на правого коня. Боже! Мама еще ничего не знает! Как сказать? Надо сказать после операции: уже все будет хорошо, останется только химия.
В среду опять поехали к Сергею Михайловичу окончательно обо всем договариваться.
– Вы молодая красивая женщина и смеетесь замечательно. Вырежут много. Я рекомендую, не откладывая, сразу сделать пластику, иначе вам будет очень дискомфортно.
Стал рисовать на листе А4, показывать, где разрежут, где мышцу высекут.
То есть у нее в одном месте мышцу возьмут, к другому, там, где вырежут, приставят. Просто конструктор какой-то, а не женщина. Разве это реально?
Сергей Михайлович: «Не волнуйтесь, мышца потом нарастет».
Андрей: «Сколько это стоит?»
Она: «Я и так проживу, зачем? Я ведь не собираюсь вокруг шеста танцевать. Такие деньги! Машина!»
Андрей: «Надо делать».
Сергей Михайлович повел к пластическому хирургу, который должен был своим искусством ликвидировать, по возможности, вмешательство хирурга-онколога. Кабинет был на этом же этаже. Тот оказался живым Ноздревым, разве что щенков не предлагал, лапами в лицо не тыкал. Но темперамент, количество шумовых эффектов – точно как у Гоголя. Роскошный кабинет, на стенах красоты – подарки благодарных клиенток, на журнальном столе множество дорогих альбомов с идеальными женскими телами.
– А давайте, я вам сразу и веки подрежу. Видите, уже начинают опускаться!
– Ой, Николай Алексеевич, когда у меня останется только проблема с веками, я сразу к вам приду. Обещаю!
Стали обсуждать, как резать будут. На ней было крайне удобное для таких случаев платье: кокетка кнопочками соединялась с основной частью, которая представляла собой жатую джинсовую ткань. Наряд позволял легко оголять любую часть автономно от остального, платье абсолютно не мялось, в общем, незаменимо при частом общении с медициной. И красивое, вечное, как любая дорогая вещь. Но сегодня даже платье не спасло. Заставили полностью раздеться. И начали рисовать черным фломастером на ее теле, определять линии разрезов. Просили не смывать. Обсуждали, откуда мышцу брать будут, где лоскут кожи возьмут.
– Кожу брать негде. Можем со спины вырезать.
– Нет, со спины не дам! – Она еще мечтала походить в маленьком черном платье с обнаженной до попы спиной.
– Нагнитесь, я посмотрю, можно ли что с живота собрать.
Она нагнулась. Когда же это кончится?
– Ну, хорошо, можно постараться.
Нюша обрадовалась: еще лучше будет. Все-таки трое детей, сколько пресс ни качай, а растянутую кожу куда денешь?
Сергей Михайлович повел показывать палаты. Все как обычно. Белье не выдают, надо приносить с собой, лекарства – само собой, туалет далеко, не слишком чисто.
Андрей не выдержал: а нельзя положить куда-нибудь в другое место?
И она оказалась в палате, которая ничем не отличалась от single room в далеком отеле, только пальмы из окна не торчали. И все вокруг в белых халатах. Больница была где-то на Соколе.
Оперировали больше шести часов три хирурга с Каширки: два онколога и пластический хирург. Андрей видел врачей после операции – шатались. Даже «Ноздрев» сник.
Очнулась она на следующее утро в послеоперационной палате: солнце било в глаза. 19 июня. В Москве уже взрослая зелень, но еще не жухлая, хочется на улицу. Дежурный врач поправил занавеску. Стало легче. Почувствовала себя огромным неподвижным Гулливером, которого многочисленные лилипуты приковали тысячами иголочек к земле – не повернуться. Осторожно провела рукой по телу – все перебинтовано, заклеено, кругом трубки с банками торчат. Вспомнила, что ела двое суток назад, очень хотелось пить. Но попросить не решалась: вдруг не сможет справиться с «уткой». Подошла женщина-анестезиолог.
– Тошнит?
– Нет, ничего.
– Я посмотрела в карте. Вы сама – мама, а всю операцию кричали: мама, мама. Первый раз такое. Обычно кричат другое.
– Что?
– Ну, так сразу не произнесешь!
– А можно меня уже в палату отвезти?
– Сейчас отвезут.
Переложили на каталку. Каждое движение – проблема, но ничего не болело, просто ничего не чувствовала.
Ну вот, в своей палате. Одна. Никто не тревожит. К вечеру Андрей приедет. Как он будет сюда добираться? Как в Шереметьево съездить! Может, люди уже разъехались по жарким странам?
Сестра тихонько постучалась, поставила на тумбочку воду, стала уговаривать кисель выпить. Принесла резинку для волос (просили перед операцией волосы убрать, а потом, видимо, кто-то заботливый снял, чтоб лежать было удобно, а может, и сама слетела).
Пить! Но надо проверить, сможет ли подняться в туалет. Стала тихонько подползать к краю, банки с трубками повисли, но все так хорошо заклеили, что не тянет. Устала, но поняла, что сможет. Сделала глоток.
Приехал Сергей Михайлович.
– Ну, что, все хорошо, уже смеяться можешь? Посмейся, я послушаю, а то у меня день тяжелый был! – посмеялась. – Хорошо, но еще не очень звонко! Главное – спать, все время спать, только во сне человек выздоравливает.
– Сергей Михайлович, а что за банки, зачем?
– Это лимфа отходит. Мы же тебя всю перекроили, нарушили лимфосистему. Нельзя, чтоб она скапливалась, вот лимфа в банки и отходит. Организму нужно около месяца приспособиться. Муж заберет отсюда – будет тебя привозить в онкоцентр для откачивания, сначала каждый день, потом раз в два дня, а потом по необходимости, увидишь. Потом сама к нам ездить будешь. Как перестанет скапливаться лимфа, если будут неплохие анализы, начнем делать химию.
– А сразу нельзя? – Она не любила тянуть, раз надо, то сразу.
– Не потянешь.
– О лимфе вы меня не предупреждали. Бонус какой-то!
– Мне мой тренер в детстве говорил: «Отожмись, сколько сможешь, и еще два раза». Лимфа – это еще два раза.
– А химия?
– Ну, это отдельно. Да, пришли результаты анализов клеток опухоли. Гормонально зависимая. Это хорошо. После химии будешь лечиться таблетками.
Ну, про это еще Нюше рано думать. Сейчас главное для нее привыкнуть к своему перекроенному телу и приспособить его под себя.
К вечеру начал отходить наркоз. Стало так больно, что сами полились слезы. Вошла сестра.
– Что же не позвала?
Закричала в коридор:
– Тут больной плохо! срочно! уколы!., сейчас будет по легче, чуть-чуть повернитесь… я, когда работала в детской больнице, научилась делать сразу два укола с одного замаха, у детей попки маленькие, колоть некуда, сейчас тебе тоже сделаю… – Сестра наполнила оба шприца, сложила их по-особому в правую руку и с одного замаха уколола. – Сейчас, сейчас будет по легче, посмотришь.
Приехал Андрей. Увидела родное лицо, и сразу все внутри надломилось, заревела уже от души.
– Маме сказал?
– Сказал, завтра твои приедут.
– Дети пусть не приезжают. Не надо им это видеть.
Утром приехали мама с папой. Растерянные.
Нюше очень нравилось, когда мама надевала светлое. И сейчас мама была в светлой легкой кофте и юбке в мелкий цветочек. Старалась, не плакала. Папа все не мог понять, почему отовсюду банки, и сверху, и снизу, вся заклеена, опухоль-то в одном месте! Кто знал про пластику?
– Ты хоть что-нибудь ешь? Одни глаза. Мы тебе сыр привезли, абрикосы. Съешь при мне хоть что-нибудь.
Жара. Московские рынки завалены узбекскими абрикосами. Желто-розовые, иногда веснушчатые, с черными точечками, очень сладкие… Все дни, что она лежала в больнице, к ней приезжали подруги, распределив между собой время (потом Нюша узнала, что дирижером была Нина), поддерживая связь с Андреем, чтоб никто не пересекся, не помешал друг другу, и каждая везла абрикосы. У нее этот солнечный фрукт навсегда перемешался с бинтами и уколами.
Зоя
Приехала Зоя, первая из нашей дружной компании учительниц в перестроечные времена решившая резко поменять свою жизнь. Выучила итальянский свободно, открыла фирму. Стала обставлять сначала московские пространства, а потом и более дальние мебелью из страны, где растет лавр. Нюша всегда восхищалась ее абсолютной твердостью, целеустремленностью, отсутствием рефлексии. Зоя четко знала, что ей нужно, когда, что для этого следует предпринять, причем не только относительно себя, готова была поруководить и другими. При этом внешне – мягкая, всегда тоненькая, просто юная Катрин Денев. Украшения из жемчуга, серое джерси, на каблуках в любую погоду. Зоя – единственная, кто носил еще чулки, и Нюшу просветила, насколько восхитительное это чувство, не колготки, а настоящие чулки, причем не на силиконовой ленте, а на поясе! Ведь это совсем другое! И белье! Важно быть в очень красивом белье, всегда! Забудь про «здоровое» хлопчатобумажное белье.
Зоя взглянула на ее стол, уставленный какими-то банками – кто что принес. Тонкими пальцами указывая по очереди на все, однозначно решила, что это нельзя, а то – совсем нельзя.
– Кофе? Ни в коем случае! Тебе колют столько лекарств, будет химия, ты должна думать обо всем, что принимаешь внутрь. Натощак – хорошее растительное масло, например тыквенное – я тебе его привезла (достает баночку из сумки), – обязательно, как окажешься дома, свежевыжатый сок. Про волосы не думай, будешь делать масочки – я тебе расскажу, – они быстро вырастут, не успеешь соскучиться. У тебя же воля! Ты самый сильный человек, которого я знаю, ты выдержишь, увидишь!
Так хорошо, когда в такой ситуации рядом Зоя, которая все знает, обо всем за тебя подумает, решит, составит план. Стало как-то легче. Не так страшно. Что волосы? Что полгода, даже год? В конце концов, ей просто крупно повезло! Ведь опухоли бывают и неоперабельными. А у Нюши – и опухоль в мягких тканях, и обнаружили не так поздно! Все хорошо!
Дома
Свое новое тело Нюша увидела не сразу. Это было страшно. Не предупредили, что будет так. Она не знала, что восстановить объем и вид – разные задачи. Но сейчас пока не до красоты. Надо, чтоб с этим телом было удобно, чтоб оно слушалось, нигде не тянуло, не болело. Двигаться могла только медленно. Сергей Михайлович сказал, что бегать она сможет через два месяца, не раньше – раньше и думать не смей! – то есть уже в конце лета, когда начнут делать химию. А пока как-то надо не раскиснуть, не расплыться, мышцы ведь быстро опускаются. Часа два в день старалась делать какие-то трепыхания, чтоб тело подчинилось. Боль. Лимфа продолжает скапливаться. Ощущение, как у кормящей матери, которой не дают ребенка (вспомнила студенческие времена, тяжесть от скопившегося молока, когда ее отпускали сдавать экзамены). Только сейчас это не в груди, а везде, где резали. Она видела женщин через много лет после такой операции. Так и не свободны в движениях. Она не хочет так, она должна тренироваться. Она должна быть красивой. Еще красивее, чем до операции.
Сначала Андрей возил на Каширку. Недели через три настояла – сама поехала. Села за руль, приспособилась. Главное – не делать резких движений. Плавно-плавно, медленно-медленно.
Сергей Михайлович говорил, что обычно через три недели уже не надо ездить из-за лимфы, а у нее не проходит. Так хотелось до дня рождения сделать первый сеанс химии, тогда, может, к Новому году все будет позади!
Сергей Михайлович: «Сегодня вами будет заниматься Владимир Игоревич, он мне ассистировал, когда вас оперировали, то есть вы ему известны во всех подробностях: и внутри, и снаружи».
Она, конечно, его не помнила. Увидела: живой Шурик из «Операции «Ы». Очки, вытянутая шея, явно будет светилом.
Уже прошла неделя июля. Придумывая ежедневно себе поручения, Нюша выдерживала часовое хождение, неважно куда. Сидеть долго было тоже тяжело, все внутри тянуло. Ничего не проходит. Может, все бросить? Ради чего? И тут Зоя выдумала совсем несусветное. Взяла свою дочку Ксюшу – первокурсницу – и повезла Нюшу в Кузьминки кататься на роликах. Одели. Поставили, ну просто как медведя. С обеих сторон обступили и катали, как манекен. Рискованно, но страшно окрылило. Андрею не решилась рассказать. Но опять стала стараться жить.
Пора что-то предпринимать с головой. От Сергея Михайловича она знала, что при нормальном режиме, если гемоглобин слишком не падает, химию делают раз в три недели. Волосы начинают выпадать сразу после второй химии, то есть практически через двадцать дней после начала терапии. Причем сразу, резко: человек проводит рукой по голове и видит отвалившиеся клочья. Ей совсем не хотелось это испытать, надо действовать с опережением, ликвидировать волосы до выпадения. Нюше было важно все начать дней за пять до ее дня рождения, чтоб основная токсикация прошла, отметить 19 июля (волосы еще будут при ней), а как раз сразу перед второй химией остричься наголо.
Но людей надо приучать постепенно. И себя. Сначала хорошо бы постричься просто под мальчика. Столько лет, и ни разу не испытывала, как это – провести рукой по коротко остриженному затылку. О, одна из ее подруг, Нина, периодически превращалась в подростка. Надо сходить к ее парикмахеру. Решено.
Нина
Нина была ее старше лет на пятнадцать. Или на двадцать? Но это не мешало. Нюша знала, что может к ней приехать хоть ночью, хоть в конце учебного года (что еще страшнее для филолога) с любой проблемой, и у той найдется время все выслушать. Нинина юность пришлась на поэтические вечера в Политехническом, огромные коммуналки, походы вокруг Карадага и Байкала, то есть красоты нашей необъятной Родины она успела посмотреть без перестроечных палаток и вываливающихся оттуда мужиков в штанах Adidas. Не миновала слеты КСП, приобщилась к борьбе за прекрасное будущее. Любила выходные проводить не за благоустройством своего нехитрого жилья, а в Пушкинском, даже в очереди готова была постоять. Попросить у соседей яйцо, а сигарету у прохожего – обычно для нее. Эти действия не рождали разъедающих мук. И сама могла привести домой незнакомую женщину, которая случайно в очереди в сберкассе поделилась желанием выпить крепкого кофе. И это правда!
Нина развелась с мужем практически сразу после института. Вырастила дочь-красавицу, которая, уже будучи замужем и родив Нине внучку, оказалась в Штатах, когда стали отстреливать первопроходцев в банковском бизнесе. С дочкой Нюша мало успела пообщаться, но оценила ее фразу: «У нас в семье два позора: мой спортивный институт и мамин свитер». Да, Нине не всегда удавалось вовремя менять одежку.
Главное качество в Нине, которого совсем была лишена Нюша, – это умение поддерживать связь с людьми, с которыми ее когда-то свело. Ее хватало на всех. За большим столом в однокомнатной квартире, напиханной рухлядью-антиквариатом от многочисленных уехавших родственников-знакомых, оказывались вместе давние приятели из Геленджика, куда возила прозрачную Наташу в далеком прошлом, школьные и институтские подруги, с которыми делилась вся жизнь, многочисленные ученики с примкнувшими половинами, сопоходники и много кто еще.
Зарабатывая на пропитание дочери, так и не вышла замуж, хотя романов было – не счесть.
Мужики останавливались, предлагали подвезти, завидев ее в красной плотной юбке. А главное – глаз, с драйвом. И никакой фитнес был не нужен: держалась на плаву благодаря походной юности и неисчерпаемой энергии.
Они познакомились, когда Нюше было лет двадцать пять, она пришла в школу, перепоручив своего третьего годовалого ребенка маме. Нина сразу подлетела после педсовета: «Ну, в оранжевых сарафанах у нас здесь не ходят, чай, заведение серьезное… А личная жизнь тебя совсем не заботит, раз в школу пришла? Мужик у нас один – Александр Корнеевич. Видела? К тому же антисемит».
Нина первая подсказала Нюше, воспитанной на кинофильме «Девчата» и прочих немеркнущих идеалах молодости, что секс и любовь не всегда бывают вместе, и, можно сказать, почти никогда. От этого, правда, желание идеального не стало меньше. Стремление к невозможному – важный двигатель был для Нюши, даже уже не в юном возрасте.
Обзаведясь довольно оперативно большой семьей, привыкнув готовить на ораву – двухлитровые кастрюли просто не водились за ненадобностью, – Нюша не могла не удивляться наличию полноценного обеда с компотом при отсутствии жаждущих (дочка уже была далеко) в Нинином холодильнике со стильной надписью «ЗИС». Закрутить огурцы, компот и не считать содеянное за добродетель было для нее нормальным.
Нина кормила всех обстоятельно, легко передвигаясь с сигаретой по своей демократичной кухне с веревочками вместо выключателей.
Именно к ней Нюша приехала, узнав о своем диагнозе. Просто побыть на этой кухне, где висит календарь в полстены с американской тонюсенькой внучкой, растянувшейся в шпагат. Здесь они с Оксанкой, Людой жгли под Новый год или после, как получится, бенгальские огни, кричали «ура!». И всем было хорошо, и проблем никаких не было, а был только хохот и хохот.
Нина первая обо всем узнала, еще до Андрея.
Через несколько лет, когда Нине было уже около шестидесяти, когда она стала абсолютно свободной от ожиданий кого-то совершенного, вдруг именно в этот момент она встретила знакомого юности, а теперь довольно известного журналиста, которого студенты «проходили» в университетах, бесспорно харизматичного мужчину. Звали его Гена. Побывавший в свое время во всех горячих точках, не раз битый, успевший поучаствовать по-настоящему в правозащитном движении, этот человек взял за руку Нину и сказал: «Не пущу».
Они успели встретить изумительный Новый год, успели понять, насколько им было бы здорово вместе, хоть что-то успели, когда Гена умер от рака в неприглядной палате на Каширке. Ну, это было потом, когда Нюше уже сделали химию, но она еще не пережила смерть самого близкого человека, мамину смерть. И все, что она в ту пору могла сказать Нине, было так далеко, так бледно…
А сейчас Нина вела ее стричься.
День рождения
Сегодня Нюше исполняется сорок один, и сегодня она могла провести тыльной стороной ладони по своему затылку и ощутить плотный ежик волос. Всем очень понравилось. У Андрея возникло чувство, что у него появилась новая жена, только со знанием всех его привычек. Правда, его несколько тревожило ощущение, что он спит с мальчиком, но он быстро адаптировался.
Восторженная тетя Андрея, увидев ее, выразилась просто однозначно: только так, чтоб я тебя больше не видела с длинными волосами!
Неделю назад Нюша освоила еще одно пространство на Каширке – отделение химиотерапии. После интеллигентного Сергея Михайловича трудно было привыкнуть к равнодушной женщине безликого возраста, всегда в пестрых платьях, при бусах, на каблуках, с толстыми щиколотками. Женщин с такими щиколотками Нюша считала глубоко несчастными. Для Нюши были важны ее тонкие щиколотки и высокий подъем. Глупость, конечно! Она помнила, как мама, поведя ее по магазинам в поисках туфель к свадьбе, удивилась, что у нее такой высокий подъем: это были ее первые туфли.
Ей делали так называемую «красную» химию. Нюша постаралась сделать процесс наиболее эффективным, без лишних катаний: договаривалась заранее о дне, в этот же день на втором этаже башни сдавала анализ крови – главное, чтоб гемоглобин был в норме, – получала результаты и ждала, когда вольют отвратительную жидкость. Было несколько неприятных моментов. Первое – это необходимость сидения в очереди на сдачу крови и двухчасовое наблюдение истерзанных людей; второе – если анализы плохие, то твой многодневный настрой на взятие нового рубежа будет потерян; третье – самое неприятное – тебя должны сопровождать, чтоб забрать после вливания домой, то есть успеть отволочь в машину, пока химия еще не до конца подействовала, и домчать до дома, чтоб там ты уже могла припасть к раковине. Последнее делал каждый раз Андрей. И покупал в самом дорогом исполнении лекарства, чтоб мутило не так много дней.
На вид большие бутыли с красной жидкостью были вполне съедобны – просто клюквенный морс. Но Нюша потом много раз видела реакцию разных людей на этот цвет: сразу вспоминается сначала покалывание, когда жидкость начинает течь по венам, а потом головокружение и все остальное. Процесс, конечно, не такой сконцентрированный, как роды: дольше и неприятнее, и в конце не слышишь крика ребеночка – нового лягушонка, но тоже небесконечный, а ослиное упрямство должно заставить тебя справиться. И мама. Мама.
Нюша все рассчитала идеально, вписалась во все повороты. Ко дню рождения отлежалась.
Трудно поместиться за столом даже в большой комнате, если у тебя трое детей и примкнувшие к ним, правда еще не окончательно, спутники, и главное, у этих детей полный комплект бабушек-дедушек. Тогда был полный комплект. А еще есть любимая тетя мужа, муж любимой тети, братья с семьями, а иногда и избранные ученики, прошедшие селекцию за долгие годы.
Мама, как обычно, принесла плюшки и заливной торт, который так любил сын Нюши, Арсений. Этот торт – мамин.
Заливной мамин торт
