скачать книгу бесплатно
– Все-таки тридцать тысяч ливров, мессир, – осторожно напомнил де Ла Марш. – Кроме того, Сен-Клер – это граница Шампани, не снюхались ли мерзавцы с Валуа? Ведь, если полыхнет, оттуда до Льежа рукой подать, это значит, что полыхнет и там – надо разбираться!
Мессир скривился.
– Золото, все зло от тебя! Так. Шиме – это в Эно? У нас есть губернатор этой благословенной земли – де Лален! Значит, так: напиши от моего имени тамошнему прево что-нибудь подходящее. Мол, с тревогой следим, с благодарностью принимаем, ценим его заботы, примем все меры, всенепременно. Писец перебелит набело, а добрый Оливье пришлепнет мою печать и вот с этим же добрым господином обратно. Вернемся из Парижа – разберусь. Тридцать тысяч все-таки, и Льеж неподалеку. Все!!!
Графская ладонь тяжело опустилась на подлокотник.
Филипп, высунув язык от старания, тщательно выводил строчку за строчкой. Такая ответственность!
«…посему повелеваю Вашей милости направить в сказанный город еще один запрос, за чем лично проследить. Буде таковой останется без ответа, известить меня, когда выпадет возможность…»
Глава 3
Антиквар
«…когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей Милостью, Карл, граф Шароле».
Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год – 1465.
Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.
«Черт знает что», – такое мысленное резюме.
Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные – писано тем еще грамотеем! Хотя насчет ошибок Кирилл сомневался – не было уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего образования.
«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки, принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник с совсем другим, практически нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачены половина дня и почти весь вечер.
Дневник – это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный персонаж.
Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит какому-то его спутнику, соратнику, а может быть, и слуге. Написано было кондовой простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно – так бывает, если язык не родной, но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа «моя твоя не понимай». При этом автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.
С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо, предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года. Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.
Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего, собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.
Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от позабытых усилий.
Жизнеописание брата – примадонны турнирного дела, доброго рыцаря Жака де Лалена – помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.
Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно делается. Но старика Оливье у него не было.
– В любом случае Ла Марш нужен, – сказал Ровный вслух, чтобы рассеять пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате. – Где его взять? На русский не переведен из-за идеалистической перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. А закажу-ка я его на «Амазоне»!
Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить, удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.
Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для приготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешался с коньяком.
Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова. Спустя три гудка на той стороне раздался голос:
– Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет – ночь на дворе!
– Петухов, не дави на жалость – ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.
– Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю, – обиделся Петухов. – А ты чего там? Бухаешь?
– Кофе пью, – о коньяке Ровный умолчал.
– А… а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?
– Сержант, ты, конечно, хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален-младший был жив и здоров через месяц после собственной смерти… – тут Ровный вкусно зачмокал. – Брат, даже одну эту записку можно смело выставлять на «Сотбис». Или на «Кристи». Никаких заштатных аукционов! Быстро понюхай воздух!
Трубка засопела.
– Не понял? – судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и «необразованное».
– Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!
– Ну прям и сотнями…
– А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?
– Я думал, тысяч двадцать за него отхватить… – ошарашенно промолвил Петухов.
– Так что с архивом? Ты его видел?
– Ну там это… Видел, конечно! Ну… какие-то разрозненные бумажки, штук десять или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной. И отдельно сброшюрованная тетрадь – каждый лист в отдельном файле, но ни обложки, ничего такого. Я так понял, что наркоманов дед считал ее отдельной книгой. Аккуратный был мужик, не то что этот упырь.
– Упырь – это наш наркуша? – уточнил Ровный.
– Нет, блин, я! Не тупи!
– Так время-то позднее. Вот кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов, – антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: – Готов посильно вложиться деньгами. Пятьдесят на пятьдесят, договорились?
– Зато я не готов, – буркнул сержант. – Будешь у меня экспертом, понял?
– Тридцать процентов.
– Ты охренел, в натуре! Десять.
– Тридцать пять, – Ровный проявлял безграничную наглость.
– Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.
Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.
– Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть – на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч! Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!
– Не-е-ет! – зарычал Петухов. – Это ты имей совесть! Мало того что я торчка нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане! Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!
– Двадцать пять, – ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою собственную прочно забытую фамилию.
– Пятнадцать.
– Двадцать пять процентов! Четверть! И считай, что я делаю большое одолжение по дружбе!
– Не больше двадцати.
– Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай сношать мне мозг.
– Ладно… уломал, блин, скотина жадная. Жду тебя завтра… нет, завтра у меня переговоры на весь день… Послезавтра. Я за тобой заеду, заберем бумажки и к наркуше – охмурять. Ты когда, вообще, машину купишь?
– Когда уеду в деревню. Не вижу смысла жить в пробках за свои деньги.
– Все с тобой ясно, Кира, – Петухов еще посопел, страдая от собственной сговорчивости. – Спать давай.
И положил трубку.
А Ровный расправился с остывшим кофе, в котором коньяк ощущался куда сильнее базового напитка, и ушел в единственную комнату квартиры. Она же кабинет, она же спальня. На единственном столе мультифункционального помещения его дожидались путевые записи, а может, и мемуары.
Вот на их счет было больше непонятностей, нежели понятностей.
Кто автор?
Явно дворянин, или клирик, или буржуа из верхнего слоя – ожидать мемуаров от кого-то иного, да еще в пятнадцатом веке, когда жанр только рождался в муках, было глупо.
Тем не менее если и мемуары, то очень странные. Весь классический канон псу под хвост! Ни тебе жизнеописания в молодые годы, хотя бы кратко, ни тебе повествования от первого лица, даже элементарно представиться не изволил! Изложение настолько нетипичное, что описанные события, пожалуй, можно реконструировать и пересказать своими словами, но соотнести с любым из известных исторических памятников выйдет вряд ли.
И ведь, пожалуй, не дневник.
Дневник подчиняется датам – это закон. Мол, сегодня, такого числа, постановил подняться в шесть утра, скакать на коне до завтрака, после написать письмо матушке, отобедав, нести вечное и доброе, а под вечер дать денщику Степану пятиалтынный. Проснулся к обеду, до вечера нес какую-то чушь, а денщику Степану дал в морду. Или как там у классика?
Хотя именно такой разудалый стиль больше всего подходит к запискам. При этом дяденька в курсе политики, в курсе придворной жизни, да еще в таких подробностях, что сомнения в сторону – все видел. Или не все, но достаточно много.
Интересная выходит история!
Кирилл уставился в пламенеющий «Гуглом» монитор компьютера, поерзал в кресле, констатировав, что трусы пропитались потом до состояния липкой ленты – такие стояли в Питере погоды.
– Глобальное потепление в действии – не соврали, сволочи… – пробормотал он, разумея Гринпис.
Пришлось вставать, брести в душ и переодеваться.
Пока нежился под струями, пока прыгал на ножке, силясь прицелиться в штанину шорт, Ровный мусолил с разных сторон мысль, что депеши де Лалена и условные мемуары, несомненно, связаны.
Повествование не имело начала – отсутствовали первые страницы. Но смысл и география говорили, что неизвестный героический дед, вывезший бумаги из Третьего рейха, вывез их не просто так, а как единый комплекс, представляющий ценность именно своим единством. Разбирался, ой разбирался старик в теме!
Как минимум знал старофранцузский. Много в стране победителей было таких знающих? Можно не гадать – единицы.
– Едет, значит, наш Филипп к Монлери, а с ним едет… неопознанный субъект, – сказал Ровный, так как отличался привычкой думать вслух, конечно, без свидетелей. – И если Филипп выжил, то… так-с, что за город означен в первой депеше?
Кирилл взялся за бумаги и извлек файл.
Шиме. Областной центр. Бальяж Шиме, или, точнее, превотство.
Мол, сим извещаю вашу светлость, что с Божьей помощью прибыл в Шиме по известному делу и приступаю к… следственно-розыскным мероприятиям.
Изрядно забытая историческая география застучалась в голову, и Ровный полез в большой атлас средневековой Европы, который купил в прошлом году за страшные деньги – едва не триста долларов. Как дань юности, конечно. Ну и на шикарный переплет позарился – уж очень солидно он выглядел. А вот как пригодилось!
Шиме – это в Геннегау. Пограничные земли с королевским доменом Франции.
Последняя сцена из имеющихся записей говорила о том самом Шиме. Город Сен-Клер-на-Уазе.
На Уазе не было никакого города Сен-Клер. Ровный все глаза проглядел и даже залез в алфавитный указатель, тоже вхолостую. «Гугл», «Яндекс» и «Яху» помогать отказались. Бездонная Википедия, к которой Кирилл привык относиться как к запасным мозгам, молчала.
Атлас современной Бельгии, которая умудрилась сохранить множество средневековых городков, показывал совершенно девственную реку Уазу в ее течении по префектуре Шиме. Нет в природе никакого Сен-Клера! И судя по историческому атласу, не было никогда.
Впрочем, это не факт.
– Очень хочется услышать голос специалиста. Ну просто никуда без специалиста! Ни-и-ику-у-уда-а-а! – пропел Ровный и прошелся по комнате, сожалея по навсегда утраченной привычке курить.
Мозгу требовался допинг.
И информация.
То есть для начала – остальные страницы записок. Потом спец по исторической географии – на примете были целых два. А пока – допинг.
Ровный-антиквар любил коньяк. Такая вот слабость обеспеченного сословия.
На встречах и переговорах часто приходилось пить виски, от которого воротило с души. Он научился разбираться в самогонных оттенках и торфяных ароматах, уверенно различая бурбон, односолодовую гадость и, не дай Бог, купаж. Умел, то есть, поддержать беседу о достоинствах ирландского или шотландского напитка, хотя, по его внутреннему убеждению, достоинств не было вовсе.
В старорежимном буфете, который навевал ностальгию и воспоминания об очередях за югославскими гарнитурами, покоилась небольшая батарея. Ровный избрал заветную бутыль – подарок армянского коллекционера, который поразил его в сердце манерой запивать коньяк пивом («иначэ нэ цэпляет, панимаишь, дарагой?»).
Бутыль была редкой – своего рода коллекционная ценность. У армянина имелся собственный виноградник, выдававший тысячу литров в год – не больше. Поэтому Кирилл берег ее для особого случая. Вот как теперь.
Угнездившись в обнимку с бокалом, Кирилл принялся перечитывать перевод записок, то и дело сверяясь с оригиналом.
Значит, действующие лица и исполнители: Филипп де Лален, Жерар де Сульмон (о такой фамилии Ровный даже не слышал), Уго де Ламье, а также жандармы, арбалетчики и прочая сволочь. Это не считая великих, вроде Карла Смелого, которые явно выступали в непривычном декоративном амплуа. Место действия – дорога на Камбре и само Камбре, с явной перспективой на мифический город Сен-Клер.
«Быть может… городу польстили? – подумал антиквар. – Мало ли – деревня, теперь поди ее отыщи!»
Но нет, пять с половиной тысяч населения, обозначенные на последней странице, – это только теперь даже на квартал не тянет. В пятнадцатом веке – это было круто. Крупный европейский город Нюрнберг мог похвастаться аж семью тысячами.
Или не семью, а больше?
«Как же хреново-то, а! Все забыл! Где бы данные по населению поглядеть? У Броделя? А у него вообще есть демография? Все выветрилось! Ничего не помню! Даже коньяк не помогает».
В любом случае город – это город. Средневековый люд был весьма однозначен в этом вопросе. То есть город – это настоящая крепостная стена и в европейских реалиях – обязательный герб, означающий, что поселение является самостоятельным субъектом феодального права. Или это не город, а село.
Пять с половиной тысяч – почти стопроцентная вероятность, что город должен дожить до наших дней. Однако не дожил, если вообще был такой.
