скачать книгу бесплатно
– Черт бы побрал твоего дядю и все его семейство! – рявкнул месье Стефан. – Нет, ты лучше скажи мне: какого дьявола ты накупил такую прорву продуктов? Я вчера холодильник открыл и чуть было не обомлел! И куда столько продуктов? А? Что молчишь? Даже ананасы купил! Ты что, негодяй, разорить меня хочешь!
Бедный Жак, исполнявший в доме своего нанимателя такие разнородные должности водителя и повара, съежился и пролепетал:
– Так ваша дочь, Лиз, просила, чтобы…
– Черт знает что! А если бы она попросила тебя купить Лувр, ты что, побежал бы вприпрыжку исполнять это идиотское требование? Пусть не строит из себя великосветскую парижанку! Пусть помнит, что ее отец родом из Сибири, где ваще никто и не подозревает, что существуют на свете ананасы, бананасы и прочая буржуйская отребень!
Месье Стефан уехал из России много лет назад, когда об «ананасах-бананасах» в Сибири действительно были наслышаны куда меньше, чем, скажем, об ЛТП и всесоюзном коммунистическом субботнике. Его работник Жак, как уроженец парижского предместья, о России и вовсе не имел понятия и полагал, что по улицам русских городов ходят медведи в ушанках и валенках, распивающие рюсский водка. Поэтому он насупился и проговорил:
– Месье Стефан, то мы-то, слава богу, во Франции, поэтому… почему бы не отметить день рождения мадемуазель Элизы как полагается? Все-таки двадцать пять лет. Юбилей. Четверть века, стало быть, – добавил он с неким намеком на торжественность, но это пышное чувство было враз сметено, как одуванчиковый пух порывом ветра, агрессивным окриком хозяина:
– Вот именно! Вот именно: четверть века! Другие в ее возрасте давно живут отдельно от родителей, учатся, работают, помогают отцу-матери, а эта толстая квашня, – месье Стефан снова прибавил несколько пышных синтаксических конструкций на родном языке, – а эта жаба сидит на шее у доброго папочки и только и знает, как залезать в кошелек да в холодильник, причем – в мой кошелек и холодильник!! Потому что своих у нее нет и не предвидится! Да, Жак… а тебе я хотел сказать, что ты уволен!
– Но позвольте… – начал было тот, но хозяин уже повернулся к нему спиной и снова начал было разглядывать капот, страдальчески вздыхая и нацеливаясь было прокрутить в своих скупердяйских мозгах, во сколько ему обойдется капитальный ремонт чудовищной царапины на краске… но как раз тут он дернул нижней челюстью и закинул лохматую голову так, словно хотел, чтобы его затылок пришел в тесный контакт с позвоночным столбом.
Потому что он увидел, как по дорожке сада прямо по на направлению к нему, месье Стефану, направляются трое молодых людей, чью наружность хозяин счел бы подозрительной, одежду – вызывающей, а выражение лиц – угрюмым и не обещающим ничего хорошего.
Все трое были наряжены в пестрые шелковые рубахи и одинаковые кожаные штаны, потому чем-то походили на бродячий филиал цирковой труппы; дополнительный колорит внешнему виду молодых людей придавали длинные, ниже плеч, волосы. У одного, идущего первым мордастого детины, чем-то смахивающего на безобразно разжиревшего Жана-Поля Бельмондо в молодости, волосы были распущены, у второго стянуты в сальную косичку и обсыпаны какой-то блестящей пудрой, а третий, губастый негр с плоским широченным носом, красовался с дредлоками, то бишь многочисленными мелкими косичками.
Что, надо сказать, придавало ему откровенно бандитский вид.
Рожа идущего первым детины была решительной и угрожающей. Он протащился через клумбу, вбив какой-то плюгавый цветок глубоко в чрево земли, и вот тут месье Стефан не выдержал:
– Да что же ты творишь, болван?
«Болван» глянул на хозяина: сквозь крону внушительной яблони на него выплывало красное лицо месье Стефана, бугристый обезьяний лоб, по которому муравьями ползали попеременно то вертикальные, то горизонтальные складки, и над лбом в пышной хаотичной позиции, известной в России под наименованием «взрыв на макаронной фабрике», – парящие кудлы.
Зрелище было еще то.
Детина сразу же замедлил шаг. Так, что идущий следом нигер тупо вписался носом в его затылок.
– Папа… – выговорил детина, обходя дерево, – я это… тут…
– Я вижу, что ты тут! – перебил его месье Стефан. – Более того, ты тут топчешь мои клумбы, а не ты на них горбатишься!
«Еще чего не хватало, старая ты жопа,» – подумал волосатый сынок месье Стефана, но вслух сказал, разумеется, совсем другое:
– Папа, я случайно. Ты же знаешь, я люблю цветы. Природа там всякая, птички, попугаи… крокодилы. Я думал, что ты в доме.
– Нет, не в доме, – резким неприятным голосом выговорил месье Стефан. Тембр этого голоса резко поменялся: с поваро-шофером Жаком он говорил внушительным тягучим басом, словно мешал кисель, изредка роняя в этот кисель вишенки отборных русских ругательств. С сыном же месье Стефан говорил мерзким петушиным фальцетом, даже подскакивая от переизбытка эмоций и усиленно гнусавя в нос даже больше, чем того требует акцентная тональность французского языка.
(В запасе у него еще имелся скрипучий голос с дребезжащими стариковскими интонациями, но его он приберегал для совершенно других случаев.)
– Нет, я не в доме, Николя, – внушительно повторил месье Стефан. – А, как видишь, на лужайке. Я только что уволил Жака.
– Уволил? Жака? За что? – изумился Николя, прекрасно знавший, что во всем Париже со всей Францией в придачу не найдется второго такого идиота, чтобы за гроши совмещать работу шофера и повара, как то делал Жак. – Кто же у тебя теперь будет работать?
– А вот сам я буду работать, – упрямо сказал месье Стефан. – Да. Сам. И эту жирную дуру Элизу, твою сестру никудышную, заставлю. А то что у нее за работа… никакой корысти. Продавщица в забегаловке! – брезгливо фыркнул он, запуская в свои волосы не слишком-то чистую пятерню.
Месье Стефан стыдливо умолчал о том факте, что Элизе два раза предлагали перспективную работу, но для поступления на нее нужно было окончить короткие курсы и пройти платное тестирование. Щедрый папа счел, что полторы тысячи франков – это непосильная сумма для такого пожилого и одинокого холостяка, к каковым он себя жалостливо причислял.
– Она же хотела работать в России, – сказал Николя, переходя на довольно приличный, с легким акцентом, русский язык, – ты же сам говорил, что этот наш родственник из Петербурга предлагал ей работать у него в фирме. Как его – Астакхофф, что ли?
– Все они там, в России, – бандиты, – уклончиво ответил месье Стефан на родном же языке. – Нечего…
Если бы он читал булгаковское «Собачье сердце», то, бесспорно, подумал бы про себя, что именно таким тоном, каким только что были сказаны им слова про панбандитизм в России, Полиграф Полиграфович Шариков говорил профессору Преображенскому: «Ну нешто я не понимаю? Коты – другое дело… а слон – животная полезная…»
– Я не об этом хотел, вообще-то, – продолжал Николя на русском, – ты вот что, папа… у меня вышла такая заминка…
– Какая заминка? – насторожился месье Стефан, выпятив подбородок и сделавшись похож на Пьера Ришара, как если бы знаменитому французскому актеру вздумалось сыграть роль жадного Гарпагона по «Скупому» Мольера.
– То есть… скорее… затруднение.
– Какое затруднение?
Николя поскреб в затылке, вероятно, подобным мануальным способом намереваясь расшевелить извилины головного мозга, и выговорил:
– Одним словом, я попал в труднейшую ситуацию. На меня наехали.
– Qu`est que se – «наехали»? – медленно выговорил месье Стефан. – Ты что, попал в аварию? – Он оглядел сына немигающим железобетонным взглядом и проговорил, соорудив в голосе нечто вроде заботы: – Вроде не помят.
– Ты не понял. Я владею дансинг-клубом. Недавно там была драка… по недосмотру охраны… и убили парня. А этот парень – латинос из…
– То есть что? – перебил его отец. – Драка? Но причем тут я? Я же не могу воскресить этого парня.
– Да, но ты можешь воскресить меня, – сказал Николя, покосившись на своих спутников, ни слова не понимающих их диалога отца и сына, благо, повторюсь, разговор шел на русском языке. – Потому что я, можно сказать, уже наполовину труп.
Месье Стефан выдвинул нижнюю челюсть еще дальше, сгорбил свою и без того сутулую спину, и его большая голова медленно въехала в тощие плечи.
– Не понял, – наконец сказал он.
Стоящий неподалеку Жак хмыкнул.
– Мне сказали, что если я не дам отступного, то меня закопают, – сказал Николя по-французски. – Вот так. Я хотел… я хотел просить у тебя тысяч пятьдесят франков. У меня сейчас… сейчас у меня плохо с деньгами, и я… я хотел бы вот так. Я верну при первой возможности. Хочешь – с процентами.
Лицо месье Стефана приняло сардонический оттенок египетских мумий:
– Э-э… десять… тысяч?
– Пятьдесят.
– Десять тысяч – чего?
– Франков! Не итальянских лир же!
– И ты пришел с этим ко мне?
– А к кому мне идти? – выговорил Николя. – Все-таки ты мой отец, и у тебя, я знаю, есть деньги.
– Кто? Что? – Месье Стефан засуетился и начал оглядываться. – Деньги? Какие деньги? Да ты, Николя, верно, нездоров. Иди приляг.
– Скоро прилягу! – в голосе сына послышалось плохо скрываемое раздражение. – В лучшем случае – на Пер-Лашез, а в худшем зароют на помойке, как собаку! Папа, ты что, не понимаешь, что меня могут убить? Нет?
– Но деньги… – забормотал месье Стефан. – Деньги! Откуда у меня деньги? Это же подумать только – тридцать тысяч франков! Тем более – пятьдесят. И ты что, решил, что у меня есть пятьдесят тысяч франков? Нет, ты скажи!..
Николя передернул атлетическими плечами.
– Тысяч?… Да, верно, счастлив тот человек, у кого есть пятьдесят… нет, даже сорок тысяч франков? – продолжал бормотать месье Стефан, вычерчивая пальцем на капоте своей машины какие-то непонятные узоры. – А, Жак?
– Что, месье Стефан?
– Я говорю, верно, счастлив тот человек, у которого есть пятьдесят тысяч франков?
– Да, конечно.
– Хотел бы я, чтобы у меня было пятьдесят тысяч фран… нет, хотя бы… три… тридцать тысяч. А! – Месье Стефан вспомнил, что перед ним стоит угрюмо насупившийся сын, а за его спиной находятся двое подозрительного вида молодцов. – Надеюсь, ты, Николя, не подумал, что у меня есть пятьдесят тысяч франков?
– Ты, папа, заговариваешься.
– Что? (Когда создавалась необходимость, месье Стефан прикидывался тугим на ухо, хотя обладал прекрасным слухом и не менее прекрасным зрением.) Ты что-то сказал?
– Я сказал, что ты, папа, мог бы меня выручить, ссудив пятьдесят «штук».
– Это кто тебе сказал? – всполошился месье Стефан. – Тебе это кто-то сказал? Что будто у меня есть такие деньги, и вообще?… Ну так вот я что тебе скажу: ты плюнь в глаза тому человеку, который тебе это сказал.
– Как – плюнь? – не понял Николя.
Если бы месье Стефан помнил Ильфа и Петрова, он не замедлил бы процитировать Остапа Бендера, советовавшего плевать «слюной, как плевали до исторического материализма». Но он слишком давно уехал из варварской страны, где со слезами на глазах фабрикуют смешные безделушки про двенадцать стульев и двух жуликов, которые гоняются за дутым сокровищем. И потому он ответил так, как мог:
– Тот человек, который тебе это сказал – негодяй и брехло. Жак, ты можешь себе представить, что у меня могли бы быть пятьдесят тысяч франков?
Тот мотнул головой, как стадный бык-осеменитель, и попятился, потому что увидел, что из-за спины негра с дредлоками вынырнула бейсбольная бита.
– Вот видишь, – с облегчением заключил месье Стефан, который бейсбольной биты еще не видел. – Я тебе, Николя, сочувствую, но мне кажется, что ты того… сгущаешь краски… да. Может, это все происки семейки Шаллонов? Они же всегда хотели меня очернить, подставить… и моих семейных тоже, конечно. Эта жаба Анька Шаллон, мэр хренов, только и думает… как бы…
Месье Стефан окончательно бы запутался в своем безвыигрышном словоблудии, но Николя не дал ему довершить этот путаный монолог и взревел:
– Да ты что, папаша, совсем рехнулся? Нет, ты ничего не понимаешь? Меня убьют! Убьют!!! Какие там Шаллоны?! Там банда, банда арабов и латиносов, дьявольская мешанина выблядков со всего земного шара! И если я от них не откуплюсь, мне один путь – на тот свет, мать твою!
Николя говорил по-русски, но его интонации были вполне космополитичны и общепонятны, так что негр перебросил бейсбольную биту из левой руки в правую, а парень с сальной косичкой поднял плечи и согнул руки, отчего под рубашкой вздулись и угрожающе заходили мощные мускулы.
Месье Стефан увидел это. Он раскрыл и перекосил рот, но вместо трубных звуков оттуда просочилось только нечто раздавленное вроде «ке…ле…ме…», а Николя сказал:
– Не дури, папа. Всем известно, что деньги у тебя есть. Много денег. Я же не просто так прошу, чтоб Христа ради. Я же тебе верну!
– Ах ты скотина… – задушено шепнул месье Стефан, не отрывая взгляда выпучившихся глаз от бейсбольной биты. – Вввон… отсюда… в моем соб… собственном доме… я вы-зо…
– Вызовешь? Не надо никого вызывать, папа, тем более полицию, – ласково сказал Николя. – Это же так просто: пойти в банк, снять с одного из твоих счетов пятьдесят «штук» и поместить этот капитал в меня. Я верну, говорю тебе.
– Вон… отсюда!
Николя ухмыльнулся. Он поднял ногу и наступил ею на розовый куст.
– Плохо, папа, – сказал он. – Винс, иди сюда! – кивнул он негру с бейсбольной битой. – Папа, это Винс, – повернулся он к месье Стефану, застывшему с таким лицом и в такой позе, словно его внезапно посетило кишечное расстройство, – кстати, он бывший профессиональный бейсболист. Лафлеш, – повернулся Николя к парню с засаленной косичкой, – придержи Жака, чтобы он не горячился.
Месье Стефан не стал дожидаться продолжения. Он подпрыгнул, густо заверещал и, путаясь в собственных ногах, бросился к дому…
ГЛАВА ВТОРАЯ. СКУЧНО НЕ БУДЕТ: ПЕРВЫЕ ЗАМОРОЧКИ
Вино оказалось прекрасным.
Вино оказалось прекрасным и дурманящим настолько, что Ваня Астахов, счастливо подвизавшийся в роли эмигрантки Жанны Николаевны Хлестовой, даже протрезвел. Цепкое дурманящее воздействие настоящего французского вина пустило свои корни, как в жирном черноземе, в добротном русском опьянении водкой, которым Ваня осчастливил себя еще в московском аэропорту. Задиристость и дурачество сменились расслабленной улыбкой, и Астахов откинулся на спинку кресла и полуприкрыл глаза, время от времени косясь на французов и думая, что не такие уж они, иностранцы, скупые и подленькие, как кажется большинству россиян и конкретно ему, Ивану.
Особенно после памятной поездки в английский колледж семь лет назад, из которого его, Астахова, выперли с треском и позором за тотальную неуспеваемость и связь с несовершеннолетней дочерью директора колледжа.
Рядом растянулся Осип. Он мелкими глотками попивал вино, и по лицу его расплылась блаженная улыбка. Надо же, думал Ваня, и Осип сумел оценить букет.
А до того казалось, что мужлан Осип с его неизменным «чаво?» и манерами, словно перенятыми у деревянных вояк из сказки про Урфина Джюса, может оценить разве что букет венерических заболеваний.
– Хорошо… – пробормотал Ваня вслух. Может, и к лучшему, что у него нелады с отцом и он уехал из России. За границей он начнет новую жизнь. Все будет прекрасно. Быть может… Ваня выпил еще вина… быть может, ему даже стоит жениться. Да вот хотя бы на Насте. Потому как француженки-то, говорят, сплошь страхолюдные, на плохо маринованных селедок походят.
И ничего, что он, Иван, по паспорту проходит как Жанна. Сущность-то мужская.
Француз поднялся со своего кресла и медленно пошел по проходу. Остановился возле Ивана и что-то проговорил на своем языке. Фраза была длинной, круглой и смятой в самом финале, как будто прокатилась пустопорожняя бочка, скатываясь под гору и разлетаясь на мелкие кусочки.
– Чаво? – за Ваню ответил Осип, поднимая соловеющие глаза. – А, мусью? «…Постой-ка, брат мусью! Шо там тянуть…» э-э-э… «пора бы к бою»…
Разрозненные и разлохмаченные цитаты из Лермонтова, по всей видимости, представлявшие собой все, что осталось от школьной программы, освоенной Осипом лет этак сорок назад, были оборваны ленивым Настиным:
– А ничего француз-то. Вань, ты глянь, как он на тебя смотрит-то, а? Это как бы чего не того не получилось, а? – выдала она путаную фразу.
– Ничаво… – бессознательно копируя Осипа, проговорил Ваня и одернул на коленях подол платья. Француз длинно и липко ухмыльнулся и, положив Ивану руку на плечо, что-то сказал, а потом старательно выговорил по-русски, смешно коверкая слова:
– Сюрпри-из, пожайлеста… хараще-е-е.
– Як лыцо кавказской нацьенальности гррит, – заметил Осип, разглядывая француза. – Куда это он тебя тащит, енто… Жанна?
Ваня пожал плечами и улыбнулся французу:
– Ну ты, же-не-манж-па-сис хренов? (Ваня вспомнил Ильфа и Петрова, о которых совсем позабыл экс-диссидент месье Стефан, он же Степан Семенович Гарпагин.)
– О! – выговорил француз, потому как упомянутая фраза, как известно, обозначала трогательную жалобу «я не ел шесть дней». – Поиде… поиде.
– Это уже какой-то церковнославянский пошел, – выговорил Иван Саныч. – «Предел преидоша и вола вдовича взяша»… гм.
Но тем не менее встал и пошел с французом по проходу, вероятно, предполагая, что ничего плачевного из этого не ниспоследует. Осип скептически посмотрел вслед удалявшейся парочке и проговорил:
– И чаво Ваньке-от нада-а? Куда они поперлися-то? Хранцуза, что ли, никогда не видел? Так насмотрицца еще в ентом… городе Париже. Хотя он ентих иностранцев много видел… он грил, шо Алексан Ильич посылал его учиться в этот… Лондон, – Осип со свойственным ему разбродом в фонетике поименовал столицу Англии с ударением на последний слог. – Или где-то там рядом.
