скачать книгу бесплатно
Сидоров замер, вглядываясь в олигарха. Вадим Иванович с мобильником у уха смотрел с ироничной усмешкой на развернувшийся перед ним сомнительный спектакль. Богема с волнением ждал, когда все закончится. Если ничего не получится, его бывшая супруга Райка будет права – ему прямая дорога в дурдом. А Костю запросто турнут с работы за изощренное издевательство над руководством.
Раздалось звонкое журчание. Впервые Богема мог наблюдать, как работает художник Сидоров. Прямая тонкая струя, подобно лучу лазера, насквозь прожигала снег, уверенно чертя на нем портрет, словно запрограммированный в компьютере сложный геометрический узор.
– Всё! – выдохнул Сидоров и, на ходу застёгиваясь, не сказав больше ни слова, быстро утопал к машине.
Выпустив из рук громыхнувший лист, Богема и Костя шагнули к «холсту». Подошел Вадим Иванович. И охранники подтянулись. Сгрудившись, в наступившей тишине, пятеро мужиков оцепенело разглядывали портрет, с которого на них с ироничной усмешкой взирал олигарх.
* * *
На другой день Богема отнес флэшку со снимком портрета на снегу в типографию, где фотографию, увеличив, вывели широкоформатным принтером на белый холст – уже настоящий, плотный, водостойкий. Холст натянули на подрамник, покрыли текстурным гелем от выгорания и влаги, и заключили в красивую, резную багетную раму размером метр на полтора. Всё это обошлось Вите в немалую для его бюджета копеечку, но он не мог не довести дело до конца.
Картину Богема вручил Косте для передачи шефу, а сам внезапно захандрил. Ему стало казаться, что он затеял несусветную чушь, никчемную авантюру. Вспоминал устремленные на него одинаково насмешливо-изумленные глаза бывшей супруги и олигарха с охранниками, и ему становилось стыдно и горько за свои легкомысленные слова и горячие речи, за свою самоуверенную убежденность в правоте, за свою никудышную жизнь. А какие были планы! Какие были достижения! Сейчас никто не вспоминает, что он еще совсем пацаном был выдвинут на премию Ленинского комсомола за цикл акварелей «Сибирские просторы». Был выдвинут и тут же задвинут – так же, как к тому времени и сам комсомол. Когда-то у него была пусть и тесноватая, но собственная художественная мастерская, увешенная и заставленная набросками, эскизами, законченными картинами. Там он, молодой и перспективный, провел несколько счастливых лет, наполненных творческим вдохновением и разгульной свободой. Мастерской он лишился. Конечно, если бы не его гражданская жена Вера и ее обувной бизнес, он, скорее всего, сдох бы где-нибудь под забором от беспробудной пьянки и затянувшейся депрессии. Но сколько можно таскаться с клетчатыми баулами, набитыми под завязку мужскими штиблетами, женскими сапогами на рыбьем меху и домашними тапочками, которые неустанно варганят трудолюбивые, как муравьи, китайцы. Как ни крути, на обуви не заработаешь ни на новую машину, ни на более просторное жилье. Да и творческая струя дяди Толи – это на уровне анекдота или шутки-прибаутки. Надо браться за что-то более серьезное. Вот пробурить бы артезианскую скважину глубиной метров в сто пятьдесят, попасть бы на хорошую, вкусную воду и продавать ее в пластиковых бутылках. Вот с такой струей можно было бы делать бизнес!
Так рассуждал Витя-Богема. А у Сидорова был другой настрой. То, с какой легкостью он заработал целых пятнадцать тысяч рублей, потрясло его до глубины души. Чтобы получить такие деньги на заводе, он должен был в течение месяца каждый день, кроме выходных, спозаранку приходить в цех, надевать промасленную спецовку, получать у бригадира задание, загружать тележку заготовками, каждая весом в сорок килограммов, и выгружать их у станка. Его радиально-сверлильный станок 2М-65 – огромный, как слон. Помнится, Сидоров, когда еще только начинал на нем работать, даже побаивался к нему подходить, чувствуя себя рядом с ним маленьким, хрупким человечком. Но постепенно отношения наладились. Станок – он как автомобиль, который, если будешь к нему по-свински относиться, матеря и попинывая, в отместку подведет тебя в самый ответственный момент, к примеру, заглохнув намертво вечером в глубине безлюдного грибного леса. И со станком тоже лучше дружить – заботливо его отлаживать и обслуживать, выбирать правильную скорость сверления, вовремя смазывать и точить резцы. Иначе, если будешь хамить, то или металлическая стружка залетит под защитные очки, или чугунная деталь непонятным образом на ногу упадет. Радиально-сверлильный станок тем хорош, что на нем можно в очень больших и очень тяжелых заготовках делать поочередно сразу несколько отверстий. При этом эти увесистые чугунины ворочать лишний раз не надо, а просто передвигай сам шпиндель с закрепленным в нем инструментом, и сверли на здоровье. Сидоров за рабочую смену столько раз напередвигает этот самый шпиндель, столько раз поднимет и опустит заготовки, что сил остается только на то, чтобы дома давить диван и кнопки телевизионного пульта. Обильным потом давались ему на заводе эти пятнадцать тысяч. В месяц! А тут помахал пару минут своим причиндалом в свое удовольствие и – на, получи. А что, Сидоров согласен. И миллионы мужиков согласились бы вот так помахивать.
Прождав несколько дней, поистратив деньги, он не выдержал и позвонил племяннику:
– Ты куда запропал? Где заказы? У художника-то простой получается. Этак и разучиться можно. Навык-то теряется. Я на заводе после отпуска к станку неделю заново привыкал.
– Да я чё, – как-то вяло откликнулся Витя. – От меня мало что зависит.
– Ну, как же, ты ведь у меня продюсер. Или режиссер. Ты же умелец спектакли устраивать.
– Спасибо за доверие, дядя Толя. – засмеялся Богема. – Но ты лучше своего Костю потряси. Он рядом с олигархом трётся.
Позвонил Сидоров и сыну.
– Тебе еще три тысячи надо? – спросил сразу в лоб.
– Не откажусь, давай.
– Ага, давай. Ты сначала заказ на портрет организуй.
Тут Костя начал хохотать.
– Чего ржешь? – спросил отец.
– Пап, забавно получается. Сначала я тебя кое-как уломал, а теперь наоборот, ты меня уламываешь.
– Вы, два придурка, втянули меня в эту хрень, а теперь в сторону? Учти, ты меня знаешь, потом у меня не допросишься, я плюну и разотру.
– Пап, а что я могу сделать? Это дело деликатное, людей силой не заставишь, – сказал Костя.
– Шевели мозгой! Зря тебя, что ли в институте учили? Хоть ты и не доучился, балбес. Запомни, под лежачий камень вода не течет.
Потом, в течение нескольких дней Сидоров не раз при каждом удобном случае напоминал племяннику и сыну про этот лежачий камень. Но в ответ они только ухмылялись и пожимали плечами. И Сидоров махнул рукой. Надо было устраиваться на работу, не сидеть же сиднем всю оставшуюся жизнь на шее у жены. В детском саду по соседству предлагали должность ночного сторожа. Зарплата, конечно, копеечная, но все-таки какой-никакой, а прибыток в семью.
* * *
Отгуляли Новый год. Где-то под конец новогодних каникул позвонил Костя, чтобы объявить дрожащим от волнения голосом:
– Папа, есть заказы! Целых три!
Сидоров хотел было заартачиться и для приличия послать куда подальше эти заказы, но сразу передумал.
– Надо Витьке сообщить, – деловито сказал он.
– Да он уже знает. Предлагает нам втроем встретиться и всё обмозговать.
– Я не против. Приходите ко мне обмозговывать.
Вскоре они сидели у Сидорова на кухне. Маруся тоже хотела поучаствовать в совещании, но ее не пустили, закрыв перед носом дверь.
– В общем, тема такая, – докладывал Костя. – Позвонил шеф из Италии. Он там с Настей отдыхает.
– Кто такая? – спросил Сидоров.
– Жена, вроде бы. – Костя при этом вопросительно взглянул на Богему, тот согласно кивнул. – Да, жена. Так вот, они на днях возвращаются домой и везут с собой итальянских друзей, семейную пару. Естественно, иностранцев надо чем-то развлекать, в культурную программу включили написание их портретов. И портрет Насти заодно. Получается три заказа по той же цене.
– Можно предположить, как это произошло, – взял слово Богема. – Твой Вадим Иванович похвастался там, в Италии, фотографией своего портрета. Итальянцы сначала восприняли это как шутку, как розыгрыш. Вадим Иванович стал божиться, доказывать и пообещал им тоже портреты, когда они приедут в гости. Наверное, примерно так.
– Что будем делать? – озабоченно морщил лоб Сидоров, глубоко затягиваясь сигаретой. – Опять на дачу повезем?
– Не нравится мне этот вариант, – признался Богема. – Очень рискованно. Ветер посильнее дунет, и никакой ГВЛ не поможет. Один раз облажаемся, да еще перед иностранцами, и капец нашему бизнесу. Да и зима когда-то ведь закончится. Надо перебираться под крышу, в нормальные, спокойные условия и для тебя, дядя Толя, и для клиентов. А то я в прошлый раз на даче думал, что от переживаний поседею, стану белым, как лунь.
– И куда под крышу? В нашу квартиру? – спросил Сидоров.
– Нет. Надо что-то навроде мастерской художника, чтобы антураж был соответствующий: мольберт, этюдник, краски, растворители, палитра, кисти, картины на стенах, этюды. Водка, пиво, папиросы тоже обычно присутствуют, но мы их уберем.
– Снег летом с Северного полюса будем возить? – спросил Костя.
– Вы задолбали своими шуточками! – вскипел Сидоров. – Давайте без клоунады. Со снегом вопрос серьезный.
– Снегу надо найти замену. Что-то тоже белое, хорошо впитывающее, – сказал Богема. – Надо искать опытным путем: мука, а может крахмал, или еще что-нибудь.
Все надолго замолчали. Сигаретный дым стелился под потолком, неохотно уползая на мороз через полуоткрытую форточку.
– Витька, давай ты будешь главным, – наконец сказал Сидоров. – Ты у нас самый умный. И художник ты настоящий, не то, что я. Давай, командуй.
– Правильно, – поддержал Костя. – Конечно, мы все вместе будем советоваться. Но без командира бардак начнется.
Богема помолчал, задумчиво изучая потертый линолеум на полу. Аккуратно вдавил окурок в пепельницу.
– Ладно, – сказал он. – Мастерскую беру на себя. Есть у меня знакомый художник, попробую уговорить сдать нам на денек помещение в аренду. Ты, Костя, займись заменителем снега. Поэкспериментируй, прояви смекалку. Еще надо сделать из досок что-то типа короба или песочницы полтора на полтора метра, куда будем засыпать заменитель снега. Дядя Толя, может, ты возьмешься?
– А чё, возьмусь, дело нехитрое.
– Надо, чтобы эта коробка была разборная. Принесли, собрали, потом быстро разобрали, унесли. Заменитель снега – обратно в мешок, пол подмели, и будто нас и не было. И еще, дядя Толя, один важный вопрос надо решить.
– Какой?
– Финансовый. То, чем мы сейчас занимаемся, – это же бизнес, а значит, каждый из нас хочет заработать. Так ведь?
Сидоров нахмурился, засопел в раздумье.
– Ну, и как ты это видишь? – спросил он.
– Я не настаиваю, но это как один из вариантов. От всех доходов нам с Костей причитается одна треть. Остальное – твоё, дядя Толя. Арифметика простая: с пятнашки за заказ тебе – червонец, нам с Костей – пятерка на двоих.
Сидоров потянулся за новой сигаретой.
– Я хочу, чтобы всё было по справедливости, – сказал он. – Мне целый червонец, а вам всего по две с полтиной. Разрыв большой, это как-то нехорошо.
– Мы-то у тебя на подхвате, – разъяснил Богема. – А ты у нас – коренной.
– Пусть вам будет хотя бы по трешке, – предложил Сидоров.
– Ладно, тогда нам по одной пятой с дохода, – согласился Богема. – Костя, ты-то как?
– Очень даже не возражаю, – сказал Костя.
– Еще надо учитывать общие расходы, – продолжил Богема. – Вот, к примеру, портреты с фотографий придется печатать в типографии за наш счет, а это денег стоит.
– Погоди, а кто оплачивал в типографии портрет олигарха? – спросил Сидоров.
– Я, – ответил Богема. – Да ладно, чего там.
Сидоров нахмурился.
– Нет-нет, сделаем всё по уму, – сказал он. – Потом разбросаем на всех и тебе твоё вернём.
На том и порешили.
* * *
Костя затягивать с выполнением задания не стал, и в тот же вечер, призвав на помощь беременную жену Ксюшу, приступил на кухне к экспериментам. Жена была в курсе событий, но никак не могла воспринять их серьезно, будучи уверена, что все это дурь, глупость, а, может, просто розыгрыш. Но почему бы не помочь Костику, пусть позабавится. На столе они расставили неглубокие тарелки, в которые было насыпано все белое и порошкообразное, что было найдено в кухонных шкафах: крахмал, мука, сахар, соль, сахарная пудра, пищевая сода.
– У нас еще есть в кладовке сухая штукатурка, после ремонта осталась, – вспомнила жена.
– Тащи, – велел Костя.
Встал вопрос, чем делать пробные рисунки. И здесь тоже погодилась находчивая Ксюша, предложив десятикубовый шприц без иголки.
– Вода-то должна быть, наверное, желтоватая? – посмеиваясь, спросила она.
– Да, желательно. Ты молодец, Ксюха, быстро врубаешься, – сказал муж. – Чем подкрасим?
Ксюша развела в пол-литровой банке таблетку фуразолидона, и вода из-под крана в банке приобрела ярко-желтый цвет. Костя втягивал в шприц это раствор и на содержимом каждой тарелки тонкой струйкой рисовал солнышко с радостной рожицей и лучами-косичками. Ксюша взяла ручку и лист бумаги.
– Итак, крахмал, – начал диктовать Костя. – Впитывает плохо, очень медленно, вон даже капли катаются. Мука – еще хуже впитывает. Сахарный песок впитывает хорошо, моментально. Соль – тоже впитывает сразу, но рисунок почему-то бледный, на сахаре рисунок гораздо ярче. Сухая штукатурка, вроде бы, впитывает неплохо, но требует много краски. Сахарная пудра впитывает почему-то хуже, чем даже крахмал. Сода впитывает хуже, чем сахар. Получается, что лучшие варианты – это сахар и соль. Но учитывая то, что на сахаре цвет рисунка более яркий и отчетливый, приходим к выводу, что сахар – лучший заменитель снега. Так и доложим.
– Зато соль намного дешевле, – заметила Ксюша.
– Мешок сахара купить не такие уж большие деньги, – сказал Костя. – Качество важнее.
– Ой, я не могу, боюсь смеяться, а то живот заболит, – сказал Ксюша, уходя из кухни, держась за беременный живот. – Ты посмотри на себя в зеркало, с каким серьезным видом ты занимаешься этой ерундой. Просто умора.
– Зря ты так, Ксюха, – бодро крикнул ей вслед Костя. – Все великие дела всегда сначала кажутся ерундой.
Тем временем Богема думал-гадал, как ему решить вопрос с художественной мастерской. Со своей он давно расстался и скандальным образом, это была дикая, безобразная история. Он в то время переживал творческий и моральный кризис. В результате катаклизмов, разразившихся в родной стране, Союз художников превратили в обыкновенное общественное объединение. А самим художникам, членам Союза, показали большой, запашистый кукиш насчет гарантированной ежегодной закупки их произведений за государственные деньги, халявных творческих командировок по городам и весям, бесплатного отдыха в домах творчества и санаториях и прочих привилегий, позволяющих не думать каждодневно о хлебе насущном, а творить, творить, творить. Витя тогда был молод и глуп, будучи уверен, что его всеми признанный талант служит великой, благородной цели – сеять в людях разумное, чистое, светлое, делать их добрыми, культурными, просвещенными. И когда Вите дали понять, что, оказывается, на самом деле он был всего лишь мелким винтиком в огромной, жуткой идеологической машине для оболванивания народных масс, а его картины на самом деле никому, кроме этой машины, не нужны, его тонкая, творческая натура не выдержала голой правды. Для него эта правда была намного страшней лишения привилегий. Если его картины никому не нужны, то зачем их создавать? А если их не создавать, то вся жизнь его, все благородные устремления теряли смысл. Витя перестал участвовать в выставках, вместо этого он усердно стал искать пропавшую истину в вине. Поскольку художественные мастерские всегда были в дефиците, а к власти в местном Союзе пришли люди тёртые и прагматичные, напринимавшие в Союз таких же тертых и прагматичных бездарей, то затянувшаяся депрессия Вити удачно вписалась в борьбу с «нецеленаправленным использованием художественных мастерских». Сначала попытались договориться мирно. К Вите в мастерскую заявилась делегация с документом – решением Правления о выдворении. Но пьяный Витя разбушевался и умудрился одному товарищу даже в морду дать – давно хотел, а тут случай подвернулся. Тогда применили силовой метод: пришли два крепких хлопца в компании с участковым, и Витя был выдворен классически – кубарем вниз по лестнице.
Сейчас Богема направлялся к человеку, с которым подобное не могло произойти даже в дурном сне – к художнику Вове Климачёву, с которым был дружен в молодые годы. Витя позвонил в детскую школу искусств, где Климачёв преподавал, и договорился о встрече в его мастерской. Журналисты любили художника Климачёва, Богема читал в Интернете интервью с ним, видел там его работы – старые, уже известные ему, и последние, незнакомые. Вова не стеснялся говорить о Боге, утверждал, что цель искусства – славить Бога и нести людям радость. По воскресеньям он пел тенором на клиросе в храме Александра Невского. Это умиляло. И внешне он был такой большой, такой русоволосый и русобородый интеллигентный богатырь с добродушным, улыбчивым лицом. От картин Климачева веяло русской патриархальной стариной. Вот русский городок, непонятно в каком времени, – деревянные дома, белая церквушка на пригорке, утопающая в яблоневом цвету, полнотелые пёстрые коровы пасутся на зелёных лугах. А вот зимний морозный день, мохнатый куржак на деревьях, девушка в накинутом пальтишке торопится развешать только что постиранное белье, и опять это на фоне деревянной избы. Да избы убогой какой-то, по окошки вросшей в землю, с покосившимся пьяным забором. А вот заснеженная улица из крепких бревенчатых изб, а у ворот понуро стоят заиндевевшие лошади, запряженные в пустые сани-розвальни, ждут кого-то. Кого? И почему розвальни? Откуда Вова их сегодня взял? И хотя насмешливые языки коллег-художников обзывали творчество Климачёва «стилизацией под передвижников», была в его картинах особая прелесть, этакая ностальгия по ушедшей навеки Руси, и кто-то из журналистов назвал его «хранителем великих русских традиций, не растратившим Богом данного таланта на авангард и прочее псевдоискусство». Эта фраза кочевала с сайта на сайт. Картины же на современные темы с автомобилями и поездами получались у Вовы обыкновенными и невыразительными, поэтому их было совсем немного.
В мастерской Климачёва Витя с удовольствием вдыхал знакомый острый запах масляных красок.
– Какими судьбами? Что привело тебя в мою скромную обитель? – спрашивал Климачёв, обнимая и похлопывая Витю по спине широкой ладонью. – Может, по рюмке?
– Нет, я не пью.
– Совсем-совсем? – Вова недоверчиво прищурился.
– Давно уже. И не тянет.
– Жаль, душевно бы поговорили.
– Мы и так поговорим.
Богема подошел к натянутому на подрамник холсту, на котором опять пасутся коровы в густом разнотравье, речушка несет свои синие воды, в дали на взгорье теснятся покатые крыши сельских домов, еще выше из-за белой монастырской стены видны золотой купол храма и белая колоколенка, а еще выше раскинулось огромное, безграничное небесное море с причудливыми островами облаков. И непонятно, какое это время, какой век? Безвременье. Вечность. У Вити шевельнулось чувство зависти.
– Хорошо, – сказал он. – Аж дух захватывает.
– Не закончил еще, – произнес за его спиной Вова. – Не дают работать, то одно, то другое.
– Кто не дает?
– Семейные дела, да и школа эта долбанная времени много отнимает.
– Платят-то нормально? – спросил Богема.
– Какое там нормально… Ты же знаешь, какие в наших школах зарплаты.
Они уселись в кресла – приземистые, простенькие, с потертой матерчатой обивкой.
– Надо же, живые еще кресла! – воскликнул Богема. – Это же я тебе их когда-то давно подарил, от родителей остались.
– А что с ними сделается, – засмеялся Климачёв. – Я мебель берегу, не ломаю.
– Почитал я интервью, статьи о тебе в Интернете, – сказал Витя. – Фраза запомнилась: Владимир Климачёв – достойный продолжатель традиций великих русских художников. И действительно, это так. Я бы тоже под этой фразой подписался. Рад за тебя.
