скачать книгу бесплатно
– Да, у меня есть, где жить. Квартира отца в Ереване и здесь, в Питере, однокомнатная. Я тут по профессиональным соображениям…
– Каким же? – удивился Пирошников.
– Они связаны с этим домом. Это непростой дом…
Пирошников поежился. Уж он-то знал, насколько непрост этот дом!
– Здесь чрезвычайно сильное магическое поле. Оно взаимодействует с живущими в доме людьми… – начала Дина.
По ее словам, это взаимодействие разной силы проявлялось тоже по-разному. Легенды рассказывают об удивительных случаях. Еще в конце позапрошлого века, когда дом был построен и заселен арендаторами, его хозяин, промышленник Стрижевский, построивший дом чисто как доходный, внезапно забросил все дела, оставил семью в своем особняке на Каменноостровском близ Карповки, а сам переселился сюда в одну из квартир.
– И что? – вырвалось у Пирошникова, который с чрезвычайным вниманием следил за ее рассказом.
– Говорят, он сошел с ума. Но при этом и его квартира, как бы это сказать… Тоже тронулась. Говорят, в ней можно было летать, то есть в каких-то местах отсутствовала сила тяжести… В этой квартире собирались до революции большевики и плавали там в невесомости. Стрижевский к ним примкнул. Еще что-то подобное говорили…
Пирошников слушал, затаив дыхание.
– Правда, когда он умер, эти явления исчезли, – продолжала она. – А сравнительно недавно в этот дом случайно попал молодой человек, с которым связывают целый ворох чудес. Причем происходили они не только в той самой квартире Стрижевского, где он обосновался, но и на лестнице этого дома. Это было тридцать пять лет назад…
– Сорок, – сказал Пирошников.
– Ну вот видите. Значит, вы тоже знаете эту историю…
– Да уж… – вырвалось у него.
– Ну и в новейшие времена дом вел себя странно, в результате чего мы и сидим на минус третьем этаже.
– А в этом кто виноват? – недоуменно спросил Пирошников. – Ведь молодой человек из этого дома давно выехал?
– Об этом история умалчивает, – ответила она. – Но магия определенно осталась. Я это чувствую по своим клиентам. Результаты превосходные.
Пирошников помолчал. У него на языке вертелся вопрос, но он не решался его задать, боясь обидеть. И все же решился.
– А скажите, Дина, насколько велик среди представителей вашей профессии процент… непрофессионалов? Обманщиков, попросту говоря.
– Вы хотели спросить – не шарлатан ли я? – улыбнулась Дина. – Дайте ваши руки.
– Руки? Зачем?
– Лучше один раз увидеть. Давайте. Обе.
Пирошников нерешительно протянул ей обе руки. Дина мягким движением уложила их на стол и повернула ладонями кверху. Затем она сделала движение ногой, что-то щелкнуло, и откуда-то сверху ударил снопом белый свет, ярко осветивший лежащие на столе ладони Пирошникова.
– Хиромантия, что ли? – догадался он.
Дина не отвечала. Она сосредоточенно разглядывала ладони Пирошникова, изредка дотрагиваясь и проводя по ним пальцами.
– Однако… – сказала она. – Вы разносторонний человек. Много наклонностей и талантов… Но линии не развиваются.
– И какие же это таланты? – чуть насмешливо спросил Пирошников.
– В деловой сфере ваше предназначение лежит в области политики. Но вы родились в такое время, что заниматься политикой в полном смысле слова было невозможно. Ведь членом партии вы так и не стали… Правда, вот тут, видите? – она указала на едва заметную морщинку на ладони Пирошникова. – Вы пробовали уйти в политику в начале девяностых, но это продолжалось недолго.
Пирошников с усмешкой вспомнил анекдотический эпизод своей биографии, когда по настоянию общественности он выдвинул свою кандидатуру на выборах в городскую Думу от партии «Правое дело» и тусовался в их штабе. Партия тогда была на коне, выражение «когда мы придем к власти» было в большом ходу. Но через пару месяцев Пирошников сбежал оттуда, свою кандидатуру снял и более никогда в политику не лез.
Потому он с удивлением узнал сейчас о своем предназначении, которое так занимало его в тридцать лет.
– В творческой области вам следовало стать композитором… – продолжала Деметра. – У вас определенный талант композитора. Вот здесь, видите?
Вот тебе и на! А он стихи писал, как дурак. Когда нужно было сочинять песни и симфонии, как предписывала эта закорючка на его ладони.
Хиромантия давала явные сбои.
– Перейдем к биографии, – проговорила прорицательница.
И она ровным голосом, продолжая легко прикасаться пальцами к ладоням Пирошникова, словно играя неслышимую мелодию, начала рассказ про его жизнь.
Ладони Пирошникова, а точнее, их папиллярные линии, содержали бездну информации о прошлой жизни их обладателя, причем зачастую информации тайной, которую не хотелось бы делать достоянием окружающих.
Так, лет до тридцати судьба Пирошникова складывалась ни шатко, ни валко, зацепиться не за что: школа, полтора курса института, служба в армии, потом различные занятия то тем, то этим – творческая, ищущая натура, которая так ничего и не нашла и до творчества не добралась.
Но в тридцать лет случилось из ряда вон выходящее событие…
Тут Дина вгляделась в ладонь Пирошникова внимательнее и проговорила:
– А ведь это случилось сорок лет назад, вы были правы.
– Что случилось? – безмятежно спросил Пирошников.
– Вы стали жильцом этого дома… Боже мой! Все сходится. Как я не догадалась сразу!
Пирошников молчал.
– Вы прожили здесь четырнадцать лет с женщиной и ее сыном. Брак вы не оформляли, – читала Дина по ладони. – Работали в двух местах, что-то такое, близкое к творчеству…
– Редактором, – подсказал Пирошников.
– Гражданской жене изменяли. Вижу два романа, внебрачных детей нет. А потом, в середине восьмидесятых, у вас случился еще один роман. Родилась дочь, я правильно говорю?
– Правильно, – подтвердил Пирошников, волнуясь. – Зовут Люба.
– Молодец, Дина, молодец… – похвалила себя гадалка. – И вы ушли в эту семью и оформили брак. Но тут… – она сделала огорченное лицо, – случилось непредвиденное. Ваша молодая жена сама влюбилась… Нечетко вижу. Военный?
– Да. Военный врач, – уныло согласился Пирошников.
– И вы ушли. Но скоро стали жить с женщиной, с которой… с которой… – она вглядывалась в ладонь. – С нею у вас, кажется, был роман платонический, попытка, так сказать. Точнее, она вас хотела увести еще от первой жены, но не получилось. А теперь все сошлось. И вы стали жить с нею, не расписываясь, по вашему обыкновению. Родилась еще одна дочь…
– Анюта, – подсказал Пирошников.
– Ну это вам не компьютер. Имен не печатает, – пошутила Дина. – Это случилось… ага! Семнадцать лет назад. Но вот уже четыре года вы живете один. Все правильно?
– Нет слов! – восхищенно воскликнул Пирошников.
– И вы снова вернулись в свой дом… – задумчиво проговорила Деметра. – Как блудный сын.
– Дина Рубеновна, я беру свои слова назад. Извините, – сказал Пирошников. – Никогда не думал, что хиромантия столь сильна. Вы кудесница.
– Нет, Владимир Николаевич. Кудесник – это вы, – покачала она головой. – Надо же, как мне повезло. Я практически буду в эпицентре.
– Эпицентре чего? – не понял Пирошников.
– Скажите честно, вы валяете дурака? Вы правда не чувствуете своей магической силы? И тогда, сорок лет назад, тоже не догадывались о ней?
– Бог с вами! Какая магическая сила? У меня было временное помутнение рассудка. Потом это прошло, – сказал Пирошников.
– Ну-ну. Оставайтесь в счастливом неведении. Только учтите – мы все теперь зависим от вас.
– Мне только этого не хватало! – рассмеялся Пирошников и, получив в каждую руку по табуретке, отправился восвояси.
Глава 6. Переезд
Безусловно, полученные от Деметры сведения о магической связи между ним и этим проклятым домом способны были потрясти Пирошникова, если бы… Если бы он им поверил.
Однако прошедшие годы, жизненный опыт и торжество разума над мыслью ясно говорили ему, что ничего мистического в его давнем приключении не было. Он даже знал теперь, как на языке психиатрии называлось то явление. Шизофренический шуб. Обычно наблюдается у подростков и чаще всего остается без последствий.
Мысль залетала далеко, разум вставал на пути непреодолимой преградой.
Надо сказать, что Пирошников вовсе не был убежденным материалистом. Он верил, вернее, допускал, а еще вернее – надеялся, что земной опыт не исчерпывает бесконечного разнообразия возможностей, что есть силы и явления, неподвластные тому самому разуму, но допустить, что он, Владимир Николаевич Пирошников, был как-то лично связан с ними, мог влиять на них, было слишком самонадеянным.
Пирошников был бесконечно мал перед Богом, но он был мал и перед Домом, который теперь, после рассказа Деметры, разросся в его сознании до внушительных размеров, явно превосходивших реальную величину, и обрел даже грозные очертания стихии. Он вспоминал свои злоключения здесь и поеживался. Не дай Бог они повторятся!
Но Бог хитер, но не злонамерен. Ничего, хоть сколько-нибудь похожего на мистические приходы, пока не обнаруживалось.
А поскольку все внимание Пирошникова было обращено на обустройство в Доме, то он пока забыл думать о высших материях, а сосредоточился на прозе жизни.
На следующий день, как и обещал, пришел Геннадий.
Он застал Владимира Николаевича за весьма прозаическим занятием: Пирошников обмеривал стены будущего магазина рулеткой на предмет установки стеллажей. Места для всех стеллажей явно не хватало, придется сокращать ассортимент, думал Владимир Николаевич, и уже мысленно прощался с какими-то книгами, сериями и даже издательствами, оставляя лишь любимое – независимо от того, насколько это любимое могло содействовать процветанию лавки.
Выходило, что никак не могло, потому что Пирошников мог расстаться с любыми книгами, но только не с теми, где слова складывались в волнующую музыку и сжимали сердце.
Он не мог расстаться со стихами; хотя, признаться, далеко не каждая книжка стихов могла привести его в волнение, но он допускал, что она способна разбудить кого-то другого, если, конечно, это были стихи. Отличать стихи от графоманских поделок Пирошников умел.
И вот, пока он, чертыхаясь, тянул рулетку вдоль стены, в голове его зарождался прекрасный и прекраснодушный план единственного в Питере магазина поэзии, где на полках не будет ничего, кроме стихов, и где станут собираться возвышенные душою читатели и декламировать друг другу проникновенные строки любимых поэтов.
Пирошников смахнул слезу и выматерился про себя, настолько это было восхитительно.
Он понимал, что план безумен, но безумные планы как раз были его коньком. Поэтому фантазия тянула его дальше и рисовала всеобщее помягчение нравов – сначала в населенном подземном бункере, каким и являлся минус третий этаж, а потом и выше, выше, много выше… аж до самой Красной площади, где «всего круглей земля»… Пирошников опять осадил себя энергичным внутренним междометием.
Тут и явился Геннадий с конкретным деловым предложением. А именно, он пообещал снарядить в помощь Пирошникову четверых охранников, свободных от вахты, в качестве грузчиков, а также взял на себя организацию фургона.
– Я могу заказать по объявлению… – возразил Пирошников.
– У меня дешевле выйдет. Свои кореша, – ответил Геннадий.
И действительно, через три дня, когда Владимир Николаевич подготовил свои пожитки на съемной квартире для переезда, а Софья Михайловна закончила паковать поэтические сборники и отдавать за бесценок или обменивать на ту же поэзию все остальное, переезд состоялся.
Пирошников нервничал. Ровно в полдень мебельный фургон с грузчиками подкатил к дому на проспекте Ветеранов, где Пирошников жил последние четыре года. Грузчики принялись таскать вещи, а Владимир Николаевич стоял у открытого борта и курил, чтобы справиться с волнением. Последний переезд… Как ни пытался, не мог избавиться от этих слов, навязчиво вертевшихся в голове.
– Тьфу ты, черт! Не на кладбище же еду! – негромко воскликнул он, дождавшись, когда грузчики удалятся за очередной порцией вещей в квартиру, где наблюдал за погрузкой ее хозяин.
Вещей, правду сказать, было немного. Письменный стол и книжный шкаф – хранилище самых любимых книг, остальные были разбросаны по прежним адресам Пирошникова, – журнальный столик, диван, телевизор, два чемодана с носильными вещами и нехитрая хозяйственная и кухонная утварь, а также небольшая стиральная машина, холодильник и микроволновка. Не считая кресла, пары стульев и табуреток.
«Немного нажил…» – с усмешкой подумал он.
И опять мысли сами собой устремились в прошлое, стараясь отыскать вешку, начиная с которой он перестал думать о своем высоком предназначении. Но ее не обнаруживалось, поскольку мелочи быта, рутина существования, подобно трясине, затягивали Пирошникова все глубже, откуда уже нельзя было сделать шага ни в какую сторону.
Служила ли оправданием необходимость кормить семью и обеспечивать ей мало-мальски сносные условия существования? А может быть, и оправдания никакого не требовалось? Откуда взялся этот внутренний прокурор, который время от времени восставал в душе и произносил свое грозное: «Что имеем предъявить?»
И сразу все ужасно мельчало: дом, семья, работа, стихи. Нечего было предъявить по большому счету. «Да и некому!» – мысленно заканчивал Пирошников.
Такой ответ родился лишь в последние годы, с началом нового века и нового тысячелетия. И может быть, он был еще ужаснее, если вдуматься, хотя как бы снимал личную ответственность с самого Пирошникова.
Богу, только ему, можно было что-то предъявить, не опасаясь глумления и непонимания. Он добр, он примет все, что есть. Но не настолько добр, чтобы простить.
Мысль Пирошникова уперлась в тупик как раз вовремя, потому что фургон подкатил к дверям магазина «Гелиос» и грузчики бодро принялись выносить из него пустые стеллажи и перевязанные пачки книг. Софья Михайловна суетилась меж ними, особо охраняя свой компьютер и маленький сейф, обычно пустой, деньги в нем никак не держались.
Затем Пирошников, уступив своей сотруднице место в кабине, переместился в темное пространство фургона, где присел на стопке книжных пачек рядом с парнями, подчиненными Геннадия. Задние двери закрылись, и Пирошников оказался в кромешной тьме. Фургон тронулся.
– Слышь, отец, что за книги везем? – спросил из темноты чей-то голос.
– Стихи, – коротко ответил Пирошников.
– Стихи-и? – изумленно протянул вопрошавший.
Наступила пауза.
– Да, стихи, – наконец прервал ее Пирошников с некоторым вызовом и вдруг принялся читать любимое:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легше посох и сума,
Нет, легше труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил, не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад.
Когда б оставили меня
На воле – как бы резво я
