скачать книгу бесплатно
– Нет, директор лично приказал тебя запереть здесь… Для острастки, чтобы ты наконец унялась и не нарывалась!
– Ну, поглядим… Плохо он меня знает, этот болван!
Марианна умолкла, насторожилась.
– Слышишь? – прошептала она.
– Что?
– Поезд, что же еще!
Жюстина тоже напрягла слух, и ей показалось, будто она различает отдаленный рокот.
– Как всегда, фанатеешь от рельсов, а?
– Как всегда… Если я когда-нибудь выйду, то первым делом сяду в поезд…
Если выйду когда-нибудь.
– Будешь осмотрительней – рано или поздно выйдешь, – заверила надзирательница.
– Скажешь тоже! Мне тогда стукнет шестьдесят, и на голове ни волоска не останется… Это будет в… две тысячи сорок пятом… Вот хрень! Просто научная фантастика! Две тысячи сорок пятый год…
– Может, тебя выпустят и до того, как тебе исполнится шестьдесят. Если не добавишь еще наград к своему послужному списку!
– И когда? Лет в пятьдесят, ты хочешь сказать? И что это меняет?
– На десять лет меньше; думаю, это меняет все.
Обе замкнулись в долгом молчании, как будто мало им было тюремных стен.
– Еще поезд… – прошептала Марианна. – Товарняк.
– Как ты их различаешь? – удивилась Жюстина.
– Он звучит по-другому, не так, как скорый! Ничего общего…
– Почему ты так любишь поезда?
– Всегда любила… Слушать, как проходит поезд, приятно. Особенно когда сидишь взаперти… Когда я была малявкой, мне только на поезде удавалось немного отъехать от деда с бабкой… В летний лагерь или к тетке. Сбежав из дома в первый раз, я тоже села в поезд… Приятно вспомнить! А ты? Можешь вспомнить что-то хорошее о поездах?
– Ну, ты знаешь, я ездила на пригородном каждый день, когда жила на парижской окраине. Так что для меня это рутина… И потом, воспоминания о поездах не всегда приятные…
– О чем ты подумала? – спросила Марианна, вытаскивая пачку сигарет.
– Не очень-то хочется об этом рассказывать…
Жюстина взяла сигарету, отвернулась.
– Я же вижу, что хочется, только начать трудно…
Жюстина грустно улыбнулась. Девочка снова права. Под напускной наглостью и бесчувствием таился дар понимания, способность проникать в то, что оставалось скрытым. И еще много других талантов… Жаль, что все это пошло прахом. Жаль, что вся ее жизнь пошла прахом.
– Это случилось давно. Я тогда была студенткой. Каждый вечер садилась на пригородный поезд, возвращалась домой, к родителям. Иногда довольно поздно…
– Когда в пригородных поездах уже небезопасно, да?
– Именно… Вагон был почти пустой, но я привыкла. Сидела, читала книгу, даже помню какую… Потом вошли трое парней. Я сразу поняла, что они нам зададут жару. Шумные, вульгарные. Мелкое хулиганье, понимаешь…
– Понимаю!
– Двое уселись напротив меня, один рядом. Я делала вид, будто их не замечаю, уткнулась в книжку… Хотя уже не разбирала слов… Даже страницу так и не перевернула… Они начали насчет меня отпускать словечки…
Жюстина смолкла, обхватила руками колени, уперлась в них подбородком.
– Спорим, они говорили, какая ты хорошенькая и прочую ерунду…
– Ну да, что-то в этом роде… А потом… один из них бросил окурок мне на ногу и растоптал… Тут я поняла, что дело серьезное и я в настоящей опасности.
Марианна сжала кулаки: ей хотелось сыграть какую-то роль в этой сцене, которая странным образом ей напоминала другую, похожую. Я бы уж заставила их покрутиться, этих мерзавцев!
– Я сказала, чтобы они угомонились, – продолжала Жюстина. – Но другой схватил меня за руку. Я умирала от страха, я кричала… И тогда какой-то мужчина, он сидел на несколько рядов впереди, встал…
Марианна побледнела.
– И вмешался? – спросила она каким-то не своим голосом.
– Да… Он подошел, потребовал оставить меня в покое. Я воспользовалась тем, что они отвлеклись, и удрала. Выйдя в проход, оглянулась и увидела, что эти трое юнцов схватили его за грудки… Я перебежала в другой вагон, потом в следующий. И в следующий за ним. Пока поезд наконец не доехал до станции. Я вышла… И… И покинула вокзал, взяла такси…
Жюстина замолчала. Марианна сидела, опустив голову, разглядывая свои ноги.
– Я так и не выяснила, что сталось с тем мужчиной, – призналась охранница. – Ты и представить себе не можешь, как я винила себя… Я ничего не сделала, чтобы ему помочь. В совершенной панике старалась убежать как можно дальше, не раздумывая… Несколько дней после этого я листала газеты, просматривала заметки о происшествиях. Так боялась прочесть, что его убили… Я хорошо его помню, во всех подробностях. Его лицо. Костюм, галстук…
– Если бы он погиб, ты бы узнала…
– Но его наверняка избили, знаешь. Он это сделал ради меня, он меня спас… А я – я так и не поблагодарила его.
– Понимаю… Но главное: ты – ты выпуталась из той истории… Что бы они ни сделали с тем мужиком, это пустяки по сравнению с тем, что могли бы сделать с тобой. И потом, он ведь прекрасно понял, почему ты сбежала… Ты еще ездила на поездах, после этого?
– Никогда. Так и не смогла. Если бы ты знала, как я перепугалась… Это странно, ведь они меня почти не тронули, но…
– Но ты как будто… все пережила так, как если бы это случилось в реальности. Боль, конечно, не такая, зато страх не меньше… В итоге ты так больше и не смогла сесть в поезд… И все-таки видишь: остались еще на свете добрые люди!
– Остались, конечно! – улыбнулась Жюстина. – Ладно, мне пора…
Марианна не спорила. Жюстина и так сделала много, уделив ей эти минуты. Поделившись с ней сокровенным. Хотя и перевернула ей все нутро, сама того не ведая.
– И… как называлась та книжка? – все-таки спросила она. – Которую ты читала в поезде?
– Забавный вопрос! Она называлась «Зеленый храм», вряд ли я когда-нибудь это забуду!
Марианна закрыла глаза.
– Что-то не так? – забеспокоилась Жюстина. – Ты выглядишь… как-то странно. С тобой тоже такое случилось?
– Нет, разумеется, нет.
– Знаешь, Марианна, я мало кому об этом рассказывала, и…
– И я сохраню твою тайну – даже под пытками!
– Спасибо… Но не беспокойся, здесь никого не пытают. Нас всех испытывает тюрьма.
Суббота, 7 мая, – арестный дом в городе С. – дисциплинарный блок
Тридцать дней. В мерзкой, вонючей дыре.
Семьсот двадцать часов одиночества.
Сорок три тысячи двести минут медленного падения. Без особой разницы между днем и ночью.
Два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд отчаяния. Без намека на улыбку.
Марианна понаторела в устном счете. Надо чем-то занять время, которое, похоже, застопорилось и со злобным наслаждением превращается в вечность. По капле сочится вдоль темных, заплесневелых стен. Прилипает к решеткам, избирает для своего течения самые извилистые пути. Песчинки забили перемычку, невозможно, чтобы это тянулось так долго.
Марианна положила книгу на покрывало. «О мышах и о людях», настоящее откровение. Прорыв в другую реальность. Единственное, что было хорошего за эти тридцать дней. Самые чистые, прекрасные слезы. Но она уже трижды перечитала роман, почти что выучила наизусть. Что же до второй книги, которую узница с собой взяла, то она такая же тусклая, бесцветная, как и скука. Вдобавок Даниэль нанес удар исподтишка. Уехал в отпуск с женой и детьми, не пополнив запасы своей юной протеже. Нарочно. Это тоже, ясное дело, часть договора.
Всякий раз, как Марианну сажали в карцер, он забывал ее навещать. Делаешь глупости – остаешься без сладкого.
На хрен договор! Ты у меня дождешься. Уж я отточу о решетку зубы! Только вернись, я тебя на куски порву!
Оставалось на один укол. Один-единственный. Уже несколько дней она ощущала ломку. Еще не настал момент, когда чувствуешь, что все твое тело выкручивают, будто половую тряпку. Просто смутная тревога, все сильнее подтачивающая тебя изнутри. На аспирине и кодеине можно как-то продержаться. Отсюда атаки на медчасть, жалобы на неотступные, мучительные мигрени. Но нынче утром запасы иссякли. И медсестра определенно не даст больше ничего еще несколько дней. Не так-то она глупа, тетка в белом халате!
Один укол, один-единственный. Чтобы продержаться неделю. Начальник вернется через семь дней.
Не стоит колоться сегодня. Лучше подождать, пока это станет нестерпимым. Нестерпимым? Семьсот двадцать часов. В этой мерзкой клоаке. Что может быть более нестерпимым?
Сидя на продавленном тюфяке, Марианна вдруг подумала, что грядущие годы, раскрывающиеся перед ней, – не что иное, как бесконечное космическое пространство. Головокружение, не поддающееся контролю. Падение со скалы в бездонную пропасть, без лучика света. Она вскочила с койки, задыхаясь. Как это часто случалось с ней.
Выйти отсюда, быстро. Через запасной ход, пока не настигло безумие. Повеситься? Она уже обдумывала это много-много раз. Покончить с собой в тюрьме несложно. Детская игра. Что же тогда ее удерживает? Непонятно.
Духу не хватает, что ли? По правде говоря, глупая надежда всплывает на поверхность в ключевой момент. Инстинкт выживания? Выживание вместо жизни. «Выживание» – вот верное слово, вот стержень драмы.
Побег? Разумеется, она и об этом думала. Только побег куда труднее осуществить, чем самоубийство. Но по сути, это одно и то же. Они не прощают, когда кто-то испытывает судьбу, бросает вызов системе. Если жертве удается преодолеть ограду из колючей проволоки, объявляется охота, безжалостная, беспощадная. И возвращение в стойло – гарантированный спуск в самые глубины ада. Билет первого класса ко всем мыслимым и немыслимым ужасам. Но разве сейчас этих ужасов недостаточно? Больше ударов, придирок, даже истязаний – что это изменит?
Почему бы тогда не попытать счастья? Лучше быть убитой при попытке к бегству, чем медленно умирать здесь… Но как устроить побег? Взять в заложники надзирателя? Они и не подумают открыть двери. Пошлют переговорщика, а тот уболтает тебя, заморочит голову.
Подкоп? Но ничего не выйдет без сообщника. А сообщника нет. Нет вообще никого. Даже на свидания никто не приходит. Никто – с тех пор, как ее закрыли.
Внешний мир забыл тебя, Марианна. Ты заживо погребена. Тебя вычеркнули из общества. Стерли ластиком навсегда. Ты уже мертва. Смертная казнь, отсроченная, на медленном огне.
Лучше этот укол сделать сейчас в конечном счете. Пока голова не лопнет от нехватки надежды. Зачем добавлять еще и нехватку наркотика. Пусть будет что будет.
Она сделала укол, и в тот же момент поезд соизволил пройти, далеко-далеко – вместе с наркотиком, пробежавшим по совсем другим рельсам. Сладкий яд растекся по венам, по всему телу. Поезд удалялся, но она успела зацепиться, вскочить. Достаточно закрыть глаза, чтобы поверить…
…Пейзаж меняется очень быстро. Высокоскоростной поезд мчится на юг, к солнцу, жаре, морю, песку, пальмам, зонтикам. Банальности, радующие душу, почтовые открытки, которых ей никто не шлет. Которых ей никто не напишет. Да и не писал никогда.
Столько света, и небо, невероятно синее.
Не забыть о запахах. Запах свежескошенной травы, например. Да, именно этот запах, она его помнит, просто обожает его. Или запах леса после дождя: влажная кора деревьев, влажная земля. Смешанный аромат сирени и жасмина, знаменующий приход весны… А звуки, а музыка? Пение птиц, стрекот цикад, кузнечиков. Журчит ручеек, волны бьются о скалы, ливень шумит, гром грохочет с небес. Главное – ни ключей, ни замочных скважин. Только человеческие и природные звуки.
Она ступает на перрон, ее окружает, опьяняет толпа, слова, не ей предназначенные. И алкоголь, моря алкоголя. Все, чего она хочет, чего желает. Ее шатает от счастья… Полнота ощущений, оргазм, химерический, но такой подлинный. Вот он, приход: взрыв в голове – и она вспоминает, что есть у нее лицевые мышцы, чтобы смеяться; легкие, чтобы дышать; нос, чтобы чувствовать запахи; глаза, чтобы видеть; веки, чтобы не смотреть. Кожа, чтобы ощущать жару – и кожу кого-то другого. Тома. Он появляется, он рядом. Его руки, глаза, голос уносят ее далеко. Она воображает его в себе. Просто воображает.
Использовать каждую секунду трипа, ни крошки не оставить тараканам или кому-то еще. Не потерять этих минут, протекающих вне времени, вне гроба.
Но небо внезапно хмурится. Бесформенные силуэты подступают к ней, ищут ее. Чтобы вновь затащить в реальность. Возврат неизбежен, приземляться придется. Всегда приходить в себя.
Нужно вколоть всю дозу. Вот верное решение. Вот только нет больше волшебного порошка.
Я могу еще продержаться. Хотя бы несколько минут. Достаточно верить в это, не следовать за тенями. Не сейчас, чуть помедленнее, пожалуйста! Время проходит так быстро, забывает окольные дорожки, даже, коварное, срезает путь! Течет, как река в половодье; ручей обращается в бурлящий поток. Стрелки будильника начинают бешено вращаться. Нет, я пока не хочу раскрывать парашют! Хочу продолжать полет! Оставаться в вышине. Парить по воле жаркого ветра, взмыть над бедой, высоко-высоко, все выше и выше. Раствориться в тумане.
Не хочу, чтобы это кончалось. Дайте хотя бы заснуть! Черт, самолет вошел в пике, сейчас разобьется! Свободное падение. Жесткая вынужденная посадка. Даже нет времени раскрыть парашют…
…Поглощенная чудовищной пастью реальности, силой вырванная из мечты, Марианна свалилась с койки. Дурные, горькие слезы, удушающие рыдания взахлеб. Как не хотелось возвращаться, да еще так быстро!
Она подползла к решетке, поднялась, держась за прутья, и стала биться головой о металл, все сильней и сильней, пока губы не ощутили вкус крови. Сдерживать крик. Вертухайки того гляди услышат и запрут меня в камере для буйных, с обитыми войлоком стенами. Биться, биться, пока не потемнеет в глазах… Нет, недостаточно, по-прежнему ужас, по-прежнему гниль вокруг нее. В ней самой… Биться снова, еще сильней… Боль не властна над ней, бесчувственной Марианной.
Вдруг опустилась тьма. Внезапно, будто удар хлыста. Даже мечта угасла, опустилась ночь, густая, как туман над рекой, черная, как ее будущее.
Полная кома.
* * *
Марианна очнулась. Головная боль гарантирована. Грязные стены больничной палаты ласково приняли ее. Захотелось пощупать лоб правой рукой. Невозможно: запястье приковано к постели. Может быть, левой? Получилось. Толстая повязка на голове, перфузия через руку. Жюстина у изголовья.
– Ку-ку, Марианна…
Этот голос, как приятно слышать его, выходя из комы.
– Какой сегодня день?
– Воскресенье. Ты все утро провела в больничке. Тебе сделали рентгеноскопию, небольшая травма черепа, ничего страшного… Прекратила бы ты эти выходки, Марианна.
– Голова болит…
– Тебе наложили на лоб четыре шва, останется порядочный шрам.
– Плевать… У меня их и так полно…
