Братство охотников за книгами

скачать книгу бесплатно


Карлик молчал, угрожающе потрясая дубинкой. Не торопясь, к ним приблизился отец Поль и слащавым голосом велел Вийону покинуть капеллу.

Оказавшись на свету после темного помещения, Франсуа опустил глаза. На мелком гравии четко вырисовывалась какая-то тень. Судя по контурам, это была тень сидящего на корточках человека. Он был совершенно неподвижен, словно находился в засаде. Франсуа поднял голову и, ослепленный солнцем, приставил ко лбу руку козырьком: в него прицеливался притаившийся на крыше сарая лучник. Чтобы увернуться от стрелы, Вийон быстро упал на землю и откатился в сторону. Вытащив из-за голенища кинжал, он резко выпрямился и намеревался его бросить. Но человек на крыше не шевельнулся и не выстрелил. Его лук был по-прежнему натянут, а стрела направлена на Франсуа. Если кинжал попадет в него, он ослабит захват и выпустит стрелу. Франсуа колебался, разглядывая противника: маленького роста, но не карлик, как Медар. Прямая осанка. Лица разглядеть невозможно, потому что с остроконечного шлема свисает кольчужная сетка, защищающая глаза. Грудь затянута в кожаный камзол. Сбоку на поясе, какие носят всадники, висит кривой меч без ножен. Вийон скривил в усмешке губы. Потом сделал нелепую гримасу и даже изобразил несколько танцевальных движений, стараясь вывести противника из себя. С таким же успехом можно было бы пощекотать мраморную статую. Как же его обмануть?

Громовой голос отца Поля положил конец этому странному противостоянию. Лучник тут же опустил оружие, но Франсуа по-прежнему оставался настороже и не выпускал из рук кинжала. Настоятель принес извинения: часового встревожили шум и вопли брата Медара.

– Это часовой?

Отец Поль постарался успокоить Вийона.

– И монах тоже. На свой лад. В свободное время он помогает нашим монахам переписывать учения одного великого мудреца, которого именует Буддой. Его предки сражались бок о бок с крестоносцами. Многие его соотечественники и сейчас живут в Сирии, Ливане, Персии. Их очень ценят, потому что они знают толк в лошадях.

Франсуа внимательным взглядом окинул крепостную стену, испещренную бойницами. Сомнений не оставалось: это место, показавшееся поначалу таким мирным и безмятежным, было замаскированным фортом. И обороняли его наемники-монголы!

* * *

Проснувшись, по обыкновению, в дурном настроении, Колен ударом ноги отпихнул соломенную подстилку и разразился ругательствами в адрес Вийона, Гийома Шартье, Людовика XI и Бога Отца. Укусы комаров, оглушительное пение цикад, колокольный звон лишили его спокойного сна. Ему не терпелось поскорее покинуть этот убогий монастырь, это святое место, от которого несло, как из чана с забродившим виноградом. Он чувствовал себя узником. Какого черта покрываться здесь плесенью? Больше всего Колен злился на свою собственную глупость. Его одурачила магия слов: «Святая земля», «Галилея», «Иерусалим»; тайна, которую эта страна скрывает под своими камнями; ветер, который дует здесь не так, как везде. Еще как дует! Горячий ветер поджаривает ваши ягодицы! Колен ненавидит жару, резкий, почти слепящий свет, прогорклый запах и песок, от которого некуда деться. Не говоря уже о пище, слишком острой, когда все вымачивается в оливковом масле или вялится на солнце.

В трапезной появился отец Поль, за ним шел Франсуа. Монах взял Колена за руку, он прекрасно понимал его раздражение и желание как можно скорее убраться отсюда.

– Немного терпения, мэтр Колен, мы ждем одного человека, он горит желанием с вами познакомиться.

Мамелюки осматривали караван: три запряженные мулами повозки. В двух первых были навалены всякие безделушки, украшения из стекла, деревянные статуэтки, изображающие святых. В третьей, менее нагруженной, везли съестные припасы, какие-то инструменты, несколько книг и одну картину на религиозную тему. Молодой торговец-флорентинец был одет в великолепное платье, украшенное вышивкой. На голове шестиугольная шляпа с плюмажем из длинных разноцветных перьев. Этот нелепый головной убор, завязанный на шее под подбородком кожаной тесьмой, венчал высокомерную и невозмутимую физиономию дворянина – явно европейца. Из его тонких холеных пальчиков, унизанных кольцами с негранеными драгоценными камнями, словно невзначай, выпал небольшой кошелек, и господин, не мешкая, поприветствовал воинов и велел погонщикам мулов продолжить путь. Несмотря на нелепый наряд, выдающий в нем придворного, он ловко вскочил на коня с блестящей шерстью и вплетенными в уздечку помпонами и бубенчиками. Мамелюки провожали караван изумленными взглядами. Разноцветный плюмаж еще долго колыхался, выделяясь ярким пятном на суровой охре полей, а затем исчез в купе деревьев, окаймлявших долину. И только за поворотом дороги, убедившись, что его не видно, молодой торговец вытер пот, который заливал его лицо и шею.

Различив наконец вдали приветливую округлость холма, покатую верхушку старой колокольни, высокий заржавленный крест, поднявшийся к небу, он почувствовал облегчение. Сколько испытаний пришлось ему вынести, чтобы добраться до монастыря. Война венецианцев против турок сделала путь еще опаснее, чем прежде. В Эгейском море хрупкая каравелла прокладывала себе путь среди боевых кораблей, опасаясь встречи с греческими или османскими корсарами и сарацинскими пиратами. Заметив вдали какой-нибудь парус, капитан резко менял курс, грозясь повернуть обратно. Впрочем, возвращаться во Флоренцию, особенно при неблагоприятном ветре, было бы весьма рискованно.

Предписания Козимо Медичи, хотя он и давал их, лежа на смертном одре, были весьма определенными и категоричными. Более того, они являли собой его последнюю волю, его завещание: спасти картину и секретные рукописи, которые он прятал в подвалах Платоновской академии в Кареджи, в окрестностях Флоренции. Миссия обещала быть непростой, но фортуна улыбнулась молодому торговцу, когда Лоренцо Медичи (Великолепный), фактический правитель Флоренции, принял энергичные меры для защиты евреев. Лоренцо не только отменил для флорентийских евреев унизительные запреты, но и, вопреки папской цензуре, призвал ученых вновь изучать талмудические труды, трактаты по еврейско-арабской медицине и даже каббалу. Университеты Болоньи и Пармы открыто заказывали экземпляры раввинских антологий, комментарии и толкования, составленные в еврейских кварталах Толедо и Праги или в школах Тверии и Цфата. Заручившись покровительством Лоренцо Великолепного и получив деньги факультетов и Платоновской академии, а также секретных фондов Козимо Медичи, молодой охотник за книгами смог снарядить корабль на Святую землю. Под предлогом приобретения выдающихся древнееврейских трудов он, на самом деле, помимо редких и ценных книг, завещанных Козимо монастырю, привозил в Палестину последние сочинения непокорного кардинала Николая Кузанского, тайные заметки философа Марсилио Фичино о «Герметическом корпусе», восточный трактат о ноле, картину Филиппо Брунеллески – все это было запрещено папской цензурой.

В библиотеке Козимо Медичи молодой человек, пребывая в состоянии крайнего волнения, записывал сведения, которые должен был предоставить таинственным покровителям брата Медара, в том числе указания, как добыть секретные сочинения. Час настал, – лаконично заключил Козимо, снаряжая в путь охотника за рукописями. Скажите им, что пора переходить в наступление.

Козимо спокойно ждал конца в окружении бесценных коллекций, вдыхая напоследок запах книг, готовясь присоединиться к их авторам в мире, где человеческий дух парит среди небесных сфер, беседует с ангелами и беспричинно улыбается суровым теням богов. Именно в смерти он достигнет идеала всей своей жизни – стать uomo universal[5 - Универсальным человеком (лат.)].

* * *

Известие о другой смерти опечалило христианский мир. Это была кончина папы Пия II – как раз после его последней попытки снарядить Крестовый поход. Войско, которое он набрал в Мантуе и Анконе, разграбило несколько городов и истребило сотню неверных, затем крестоносцы разбрелись по домам. В апреле еще один неудавшийся Крестовый поход оставил в память о себе три десятка трупов на улочках краковского гетто, на этом все и закончилось. Неужели христиане утратили Иерусалим навсегда?

На Святую землю стекались толпы искателей приключений и наемников без роду и племени. Священники же предпочитали получить крошечную епархию где-нибудь в Анжу или Рейнской области, нежели епископство в Палестине. Монархи нисколько не были заинтересованы в завоевании опустошенной страны, терзаемой эпидемиями и отравленной миазмами. Даже эмир Иудеи мечтал лишиться своей ничтожной должности и получить доступ к богатствам Александрии или Багдада. Он ненавидел орды паломников, что беспрестанно высаживались на побережье и отправлялись вглубь страны, огромные караваны, пересекавшие территорию в обратном направлении, шедшие к портам, бесконечные перемещения кочевников, спасавшихся от голода и засухи. Ослики пилигримов, верблюды торговцев, козы крестьян в конце концов сожрали остатки жалкой растительности, которая хоть как-то прикрывала постыдную наготу почвы и скал, прятала уродство каменистой земли. Эта территория, бремя управления которой несли мамелюки, являла собой запутанное переплетение дорог и тропинок, словно дорожная станция между двумя мирами – Востоком и Западом. Овеянные легендами и славой поля сражений давно заросли сорняками. Гробницы пророков, рыцарей, римских центурионов разрушены солнцем и ветром. Остались только евреи да поэты, которые все еще стекались к Иерусалиму, – так запоздалые клиенты дома терпимости почтительно приветствуют его содержательницу, увядшую с возрастом. Впрочем, большинство из них никогда не видело города, которому они так упорно возносили хвалу. А Иерусалим, словно проститутка, приспосабливался ко всему, был готов принять все символы, все рифмы, все надежды, всех священников и солдат, невозмутимо кладя в карман плату за свое несчастье и нужду. И все-таки поэты упорно продолжали славить его в изысканных одах, а евреи – предсказывать его возрождение из пепла. Ибо для них судьба Иерусалима была запечатлена не в войнах, а в Священном Писании. Этот город был построен не из камней и кирпичей, а из речей и грёз.

Облокотившись на край крепостной стены, ограждавшей внутренние монастырские галереи, Франсуа и Колен наблюдали за приближением каравана. Они уже различали кричащие цвета плюмажа, которые ярко выделялись на фоне рыжих зрелых колосьев и бурых повозок, словно городская заносчивая пестрота бросала дерзкий вызов сдержанным тонам сельского пейзажа.

У подножия холма монахи разгрузили повозки, затем, закинув на спины тюки и свертки, стали подниматься по крутой отвесной тропинке, ведущей к монастырю. Часовые-монголы заняли позиции на крышах, башнях и колокольне. Похоже, приезд книготорговца обострил бдительность мамелюков. Один из стражников даже разглядел какого-то разведчика, рыскающего вокруг монастыря. Или это был всего лишь охотник?

Элегантный чужестранец вышел из густого кустарника, примыкающего к холму. Он почти не запыхался и в своих высоких башмаках со шнуровкой, не спотыкаясь, шагал по гравию легко и непринужденно, словно собрался на торжественный ужин. Бросил быстрый взгляд на Вийона и Колена, но сделал вид, будто их не увидел, возможно, его ослепил свет. Подойдя к воротам, стянул с головы пеструю шляпу и низко поклонился настоятелю. Затем достал из дорожной сумки бочонок, кинжалом подцепил крышку, опустошил содержимое – судя по запаху, это была водка – и, вскрыв двойное дно, извлек шкатулку, наполненную золотыми и серебряными монетами.

– Это вам за работу.

* * *

В трапезной, перед тем как усесться за стол, отец Поль представил вновь прибывшего. В честь ужина итальянец переоделся в домашний халат теплых цветов, отделанный бархатом. Он был расстегнут – явно не без умысла, – и присутствующие могли разглядеть шелковую рубашку с манишкой и верх волосатого мускулистого торса. При всей нарочитости в этом кокетстве было что-то элегантное. Юный Артабан обладал хорошим вкусом и умел выбирать для себя необыкновенные туалеты. А его знаменитые головные уборы были один экстравагантнее другого. Сейчас на голове у него красовался широкий черный бархатный берет. Край берета был заколот камеей из сердолика с изображением женской головки с римским профилем. Подлинный, из раскопок, поделочный камень времен Марка Аврелия был заключен в оправу современной работы из необработанного жемчуга с подписью венецианского ювелира. За край оправы выступало золотое литье, смешиваясь с волосами античной гетеры. И наконец, величественный вид флорентинца подчеркивали высокие каблуки, делавшие его выше по крайней мере на десять дюймов, из-за чего Франсуа вынужден был тянуть шею.

Вийон, никогда особенно не обращавший внимания на правила этикета, пытался тем не менее держаться пристойно. Хотя он любил притвориться неотесанным мужланом и порой вел себя как грубиян и невежа, в его физиономии побитой собаки было нечто притягательное. Под старой треугольной шляпой блестели насмешливые глаза, а уголки губ кривила сдержанная улыбка. Впрочем, возможно, это была врожденная деформация лица, а не усмешка, этого не знал никто.

Итальянец окинул взглядом Франсуа, пытаясь с первого раза разгадать, что скрывается за этой гримасой: в ней были и бравада, и чистосердечие, и память о пережитых страданиях, и – что совсем странно – доброта и приветливость, а еще вдумчивость и основательность. Он ожидал встретить надменного бунтовщика, который считает себя выше других, но перед ним стоял человек, не ведавший притворства и лицемерия, во Флоренции таких уже не встретишь. Путешественник поклонился, любезно протянул руку и представился:

– Федерико Кастальди, флорентийский торговец и посланник мессира Козимо Медичи.

Франсуа в свою очередь удивленно и недоверчиво разглядывал вновь прибывшего. Что означают эти неожиданные напоминания о ветвях великой династии Медичи? Возможно, это петли сети, которую на него накидывают?

– Каким ветром занесло вас на Святую землю, мэтр Вийон?

– Не одним ветром, а несколькими противоположными: зефирами побега и пассатами удачи.

Мужчины обменялись понимающими взглядами. Федерико, ненавидевший ученых червей и надменных гениев, счел Вийона весьма любезным для модного автора. А Франсуа, который испытывал ужас перед педантами и жеманными щеголями, догадался, что флорентинец куда более прозорлив, чем показалось на первый взгляд. Возможно, эта нарумяненная кукла, какой он хочет выглядеть, – просто хитрость торговца или маскарад для отвода глаз?

Затем Федерико взглянул на Колена, который обжирался за милую душу, громко чавкая. Его внушительный торс грубой лепки, бугры бицепсов, исполосованная шрамами физиономия внушали страх. И странно было видеть на этом лице вытаращенные глаза удивленного ребенка. Играя на контрасте: устрашающая внешность и наивный взгляд, – он отвлекал стражу или заговаривал причетников, пока его товарищи опустошали церковные сундуки или кассы казначейства. Самый сильный удар кокийяры нанесли в 1456 году, прямо перед Рождеством, Наваррскому коллежу. Пятьсот золотых экю получилось украсть так же просто, как колосок с пшеничного поля. Пока Колен торчал у дверей коллежа, болтая и бурно жестикулируя перед озадаченными зеваками, внутри Табари и Вийон сокрушали замки ризницы.

* * *

В конце трапезы флорентинец церемонно протянул Франсуа какую-то книгу. От переплета все еще исходил запах квасцов, которые используются при дублении кожи. Его поверхности были обиты посеребренными цветами, из их стеблей выступали золотые тоненькие, аккуратно прочерченные нити. В центре расправляла прозрачные крылья настоящая бабочка, ее контуры были вырезаны прямо на коже переплета. Корешок, отделанный под мрамор, инкрустирован перламутром, выложенным в виде растительного орнамента. Нитки для сшивания книги укреплены кожей саламандры и чешуйками ящерицы. Гладкие навощенные рубчики переплета свидетельствовали о том, что книгу никогда не читали. Франсуа осторожно открыл застежку с тонко вырезанными арабесками. Внутри были совершенно пустые страницы великолепной текстуры, гораздо более мягкие и нежные на ощупь, чем те, что получаются после промывки в чане. Вийон восхищался каждой деталью. В этой работе были задействованы таланты многих искусных мастеров.

– Позвольте преподнести вам ее в дар. Для баллад, которые вы еще не написали.

Застигнутый врасплох Франсуа пробормотал слова благодарности, подозревая, однако, что столь щедрое подношение сделано не бескорыстно. Такой хитрый негоциант, как Федерико, расточает милости не без задней мысли. Разве не так же действовал сам Вийон, чтобы заманить Иоганна Фуста? Что рассчитывает получить от него этот флорентийский торговец, с которым он познакомился всего несколько минут назад?

Увидев смущение Франсуа, Федерико широко ему улыбнулся. Он схватил бутылку; ее изысканная форма, красные печати вокруг горлышка, мелкие пузырьки, что шипели на дне, – все говорило о том, что это исключительный напиток. Ловко выдернув зубами пробку, он налил полные до краев стаканы. Вийон со знанием дела вдохнул аромат, готовясь воздать должное сорту винограда, насыщенному вкусу, бархатистости. Но итальянец поспешно удалился: его окликнул брат Медар, воткнув свой безволосый подбородок между блюдами и стаканами.

На столе при свете масляной лампы мерцали крылья бабочки. Франсуа вновь залюбовался тщательно отделанным переплетом, искусным тиснением – аккуратным и тонким. В своеобразном орнаменте умело соединялись острые очертания насекомого с воздушной округлостью оплетающей их позолоты. Совсем как в той древнееврейской скорописи, порхавшей вокруг герба Медичи.

С потолка свисало паникадило. Брат Медар педантично разложил на аналое толстые тетради и карандаши. Федерико расположился рядом, оставив под ногами драгоценные свертки. Хотя в капелле кроме них никого не было, разговаривали они вполголоса.

– Вы умеете польстить. Мэтр Вийон был растроган. Так вы читали его сочинения?

– Ни единой строчки, мой славный Медар. Я просто знаю, что…

Продолжая писать, карлик забормотал:

– Минутку, прошу вас. В день двенадцатый июня, года одна тысяча четыреста шестьдесят четвертого… раз-ное иму-щест-во… по-лу-че-но от… Федерико… Кастальди… в качестве… наименование товара… Вот. Первое поступление?

– Три манускрипта епископа из Кузы, Николая Кузанского, об устройстве Вселенной. Путем алгебраических вычислений и наблюдений за небом якобы установлено, что, цитирую, terra non est centra mundi [6 - Земля не есть центр мира (лат.).]… Будто бы в эфире тысячи других звезд и планет. А мы всего лишь песчинка в бескрайнем пространстве.

Брат Медар возмущенно подпрыгнул, чуть не свалившись со своего табурета.

– Разве, вычисляя при помощи счетов, можно постичь тайну Создателя? – проворчал он.

– А вот мой господин Медичи, истинный католик, полагает, что папство погружается в болото догматов. Оно упорно не желает следовать за Аристотелем, страшась поколебать веру, которая упрочивает слепое повиновение паствы. Оно отказывается от ноля, которым пользуются арабы и евреи, не потерявшие, однако, веры в своего Бога.

– Ноль? Ни Пифагору, ни Евклиду не нужна была эта цифра-призрак. Они возвели мир на прочных основаниях, а не на символах, какими пользуются гадалки!

– И чем же пустое, не имеющее значения число может угрожать Всемогущему?

Освободив пять досок с живописью от грубой ткани, в которую они были замотаны, Федерико разложил их на полу, воссоздав картину. Поначалу Медара ничто не встревожило. Он увидел бледные пальцы Мадонны, лицо младенца Иисуса с розовыми щеками, Его увенчанную нимбом голову. На заднем плане посреди сельского пейзажа вырисовывалась каменная колоннада. Можно было различить синеватые излучины реки, теряющейся за невысокими холмами. На удивление четкие, подробно выписанные деревья выделялись на фоне неба с плывущими облаками. На возвышенности, подобно трону, красовался античный мавзолей. Несмотря на ярко-красное платье Мадонны и насыщенные цвета центральной сцены, взгляд, не задерживаясь на главных фигурах, погружался вглубь картины и блуждал среди холмов и долин. Вы испытывали головокружение. Дева Мария и Ее дитя, казалось, сидели совсем близко, но облака и деревья, их чистые и глубокие тона увлекали вдаль, в необыкновенный мир. И вы уже не замечали ни женщины, ни младенца. Они ощущались, как ощущается некое присутствие, но взгляд струился вместе с рекой, его словно поглощали мелкие мазки, которые идеально совмещались с прожилками дерева. Зазоры между панелями были частью этой оптической иллюзии, глаз сам ткал текстуру пространства и света. Религиозная сцена была всего лишь предлогом.

Эта картина художника и архитектора Брунеллески совсем недолго украшала баптистерий собора во Флоренции. Она была поспешно снята, пока ее автор не вызвал гнева заказчиков, и длительное время оставалась спрятанной в подвалах Медичи. Один лишь Верроккьо смог увидеть ее и объяснить тайну своим подмастерьям. Как раз сейчас один из его учеников по имени Леонардо овладевал новым способом изображать мир в перспективе.

– Это всего лишь тромплей, обманка, вот и всё. Мадонна стала от этого святее прежнего?

Федерико вернулся к описи. Как бы то ни было, монах не имеет права голоса в капитуле. Окончательное решение принимается в другом месте, его хозяевами. Свою таинственную печать рядом с гербом Медичи они поставят лишь в том случае, если одобрят выбор Козимо. А далее они вольны спрятать книги в библиотеке или распространить их содержание. В противном случае Федерико заберет обратно отвергнутые книги и картины и продаст их в своей лавке как диковинки.

Составление описи затянулось. Торговец, зевая от усталости, молча открывал ящики и одну за другой протягивал рукописи Медару. Карлик с раздосадованным видом, но тоже не говоря ни слова, вписывал манускрипты в тетрадь. Автор, название, дата, автор, название, дата… И так почти до утра.

Еще до того, как небо на востоке начало розоветь, кучера проверили лошадей и упряжь, осмотрели подпруги мулов, постучали носками сапог по колесам.

К этому времени отец Поль уже получил указания относительно эмиссаров короля Франции. Была назначена дата их первой встречи с тайным союзником Медичи. Их ожидали в Цфате. Путь предстоял трудный. Сарацины и турецкие разбойники подстерегали сбившихся с дороги путников и отправляли их на тот свет. Ядовитые испарения и болезни тоже сбирали свою смертоносную дань. Лазареты при монастырях были переполнены ранеными и умирающими. В окрестностях рыскали отряды мамелюков. Отец Поль не знал, что они высматривают, но видели их повсюду. Завоеватели этих земель, неважно, кем они были: бледными рыцарями или смуглыми торговцами, – не ведали отдыха ни днем, ни ночью.

Настоятель решил, что Вийон и Колен присоединятся к каравану Федерико, официальная миссия которого – приобрести в Тверии и Цфате древнееврейские сочинения для итальянских университетов. Это не должно было вызвать подозрений. В конце концов, перевозить они будут только книги. В случае неприятной встречи можно откупиться от мамелюков парой-другой монет.

Франсуа и Колен погрузили головы в корыто с водой, затем выпрямились и по-собачьи встряхнулись. Колен нахлобучил кабассет, отчего его череп сделался совсем плоским. Франсуа надел измятую треуголку. Обжигающий ветер дул им прямо в затылки. Федерико появился на пороге трапезной, освещенный первым лучом солнца. В своем пестром сияющем наряде он вышагивал, как придворный, отправляющийся на бал. Изумленные монголы-часовые невольно расступились, давая ему дорогу, словно выстроились в почетном карауле, что выглядело довольно нелепо. Отец Поль, неожиданно сделавшись строгим и суровым, шепнул ему на ухо несколько слов. Федерико кивнул в знак согласия и преклонил колени, получая благословение священника. Он отряхнулся и лентой перевязал сзади волосы. Бросив довольный взгляд на людей и верховых животных, он дал приказ к отправлению.

* * *

День обещал быть знойным. Палящие лучи солнца обрушивались на бесплодную равнину, на неподвижные кусты, которые не тревожил ни один порыв ветра; где-то вдали парил одинокий ястреб. Поля словно скукожились в знойном мареве. Тень хмурого облака накрыла линию горизонта, затем его серое пятно расплылось на охровой скатерти равнины. Всадники ускорили шаг, оставляя монахов за их каменными стенами.

Щеки обдувал воздух свободы. Лошади, опьяненные светом, неслись вскачь, били копытами о землю, мчались сквозь позолоченные солнцем колючие кустарники, рассекали тучи мошкары, а на их спинах тряслась поклажа. В сосудах весело плескалась вода. Франсуа вдыхал ароматы этих пустынных мест. Он обводил взглядом неровные округлости плато, волнообразные излучины дороги, тропинки, проложенные еще апостолами, ложбины, испещренные холмиками – могилами пророков, отыскавших наконец Святую землю. Он впитывал все это. Поначалу он жадно пытался отыскать знаки, надписи на фронтоне какого-нибудь храма. Не было ни одного межевого столба. Только каменистые тропинки, которые, казалось, никуда не вели. И все-таки эта земля нашептывала ему неясное послание, идущее откуда-то из ее глубин. Некое откровение. Он интуитивно чувствовал, что она всегда ждала его.

* * *

С наступлением темноты Федерико стал искать место для ночлега. В легендарной Галилее спрятаться можно было только в скудном подлеске. Хилые сосны, худосочные кипарисы и карликовые дубы служили плохим укрытием для лошадей. Луна была в первой четверти. Флорентинец решил не разводить огня, и люди сидели в темноте, их голоса мешались с заунывными криками шакалов. Франсуа уселся на плоском камне. Он держал кувшин фалернского вина и копченую ногу индейки. Федерико сел на корточки, чтобы не запачкаться.

– Завтра к вечеру мы доберемся до Цфата. Хотите лепешку?

В сумерках блеснули зубы итальянца. Вийон протянул ему кувшин, вытер руки о влажные от росы ветки.

– Вы связаны с благородным домом Медичи. Мне кажется, я видел их герб на одном из томов в монастыре.

– Все может быть.

– Он отличается от знаменитой эмблемы: добавлены какие-то каббалистические символы, я не могу понять их значения.

– Я не читаю по-древнееврейски, – сухо ответил торговец.

Вдалеке закричала сова. Вздрогнула испуганная лошадь. Федерико поднялся и подошел к ней, успокаивая, слегка похлопал по холке, убедился, что поводья крепко обвязаны вокруг сухого ствола. Вийон следил за ним взглядом, он не сомневался, что итальянец знает больше, чем готов признать. Федерико явно ожидал встретить Франсуа в монастыре и ту прекрасную книгу с бабочкой приготовил специально для него. А ведь отец Поль уверял обоих французов, что книготорговец ничего не знает о миссии, которая привела их сюда. Приезд Федерико был запланирован давно, задолго до прибытия Вийона и Колена. И, судя по всему, он был здесь далеко не впервые. Как бы то ни было, человека, состоящего на службе у Медичи, опасаться не стоило. Но рядом с итальянцем Франсуа ощущал странное беспокойство. Этот весельчак явно разыгрывал комедию. Франсуа чувствовал фальшь, как никто: слащавое выражение лица торговца, его аристократические манеры, настолько преувеличенно изысканные, что казались неестественными, его эффектные одеяния – под всеми этими слоями был спрятан совсем другой персонаж. От него исходила властность человека, который привык главенствовать, твердость солдата, непреклонность, внушающая страх. Меньше всего он походил на придворного лицемера, скорее на человека, который владеет какой-то тайной. Тем не менее ему не просто было скрывать свои намерения. Маска, которую он носил, никого не вводила в заблуждение, но подавляла всякое желание снять ее, открыть его настоящее лицо. Эта настороженность была Франсуа хорошо знакома, еще со времен кокийяров, когда любопытный человек, пожелавший узнать больше, чем ему было дозволено, мог получить удар кинжалом. Вот почему Франсуа остерегался Федерико. И именно поэтому относился к нему с подчеркнутым уважением.