скачать книгу бесплатно
Когда мы приехали в Барнаул, градусник и лекарства нам действительно были уже не нужны. Все трое могли спокойно работать на открытии цирка.
Как-то, собираясь утром на базар, мама спросила:
– Что вам сегодня сделать на обед?
– Поросенка с гречневой кашей, – ответили мы не задумываясь. Мама взяла корзинку и отправилась за покупками. Следом за ней побежал Дружок – приблудная дворняга, которая везде сопровождала маму, как телохранитель.
В корзинке, которую вскоре принесла мама, сидело что-то бело-розовое с маленькими глазками и розовым пятачком.
– Амурчик! – мы бросились к корзинке и вытащили из нее поросенка. Несколько секунд он стоял в нерешительности и вдруг побежал, быстро переставляя ноги, как заводная игрушка.
Дружок, склонив голову набок, подозрительно смотрел на поросенка, но подойти не решался, а тот тем временем остановился и начал визжать. Визжал он так оглушительно, что мама тотчас вышла из комнаты, а через несколько минут появилась, неся бутылку с соской, полную молока. Она взяла поросенка на руки и стала кормить, отчего он мгновенно успокоился.
– Поросенка с гречневой кашей сегодня не будет, – философски изрек дед, глядя на маму. Она вздохнула, и они с Дружком снова пошли на базар.
Поросенок, которого мы назвали Амурчиком, стал нашей с Элей собственностью. Рос он куда быстрее, чем мы. Однажды в самом разгаре репетиции, где мы с сестрой разучивали новый танец, а папа и его брат Павлуша аккомпанировали нам на гитаре и мандолине, из кухни раздался визг. Мы бросились туда. Визг доносился из глубокой ниши под печью, где обычно хранилась разная печная утварь. Уже не раз Амурчик забирался в эту нишу, но стоило нам его позвать, как он тотчас вылезал. Почему же сегодня он сидит там, визжит, а выходить не хочет? Ведь мы его зовем, зовем…
– Он стал еще толще, пока сидел сегодня в нише, – догадался дедушка, – вот и не может вылезти.
Осторожно, чтобы не повредить поросенку ноги, дед стал вытягивать Амурчика кочергой. Когда поросенок был спасен, папа сказал:
– Придется взять его в цирк.
С тех пор наш Амурчик стал жить в цирке. Дедушка смастерил для него большую клетку, в каких держат настоящих диких зверей. Днем, когда мы были на репетиции, Амурчик бегал по всему цирку, но стоило нам во время перерыва начать пить лимонад, как он появлялся откуда ни возьмись и требовал свою порцию. Пил Амурчик так же, как мы, – из стакана или просто из бутылки. Дед смотрел на это с улыбкой, а однажды сказал:
– Пришла мне в голову идея. Я сделаю с Амурчиком антре.
– Разные животные выступали на арене, но свиньи… – откликнулся кто-то из артистов. – Это же глупейшие создания!
– А вот я докажу, что они такие же умные зверюги, как и все остальные! – возразил дед.
И доказал. На одном из детских утренников на арену выбежали клоун (наш дедушка) и Амурчик. Костюм поросенка состоял из огромного зеленого банта, кокетливо завязанного вокруг бело-розовой шеи. Выглядел наш Амурчик превосходно.
Поклонившись, клоун взял шамберьер[3 - Шамберьер – длинный хлыст на гибкой рукоятке, применяемый дрессировщиками в цирке.] и объявил почтеннейшей публике, что сейчас этот франт будет танцевать. Он нагнулся к Амурчику и вежливо произнес:
– Очень прошу вас показать нам свое мастерство, исполнить вальс.
Заиграл оркестр, и поросенок побежал по кругу, неуклюже поворачиваясь. Проделав это свое па несколько раз, он приблизился к клоуну, встал на колени и низко поклонился. Раздались хохот и бурные аплодисменты малолетних зрителей. Тут на манеж вышел шталмейстер[4 - Шталмейстер, или шпрехшталмейстер, – ведущий циркового представления. В обязанности шпрехшталмейстера входят объявление номеров программы, а также участие в качестве резонера в клоунских репризах.] и заявил, что однажды он видел интересный номер: лошадь отказывалась прыгать через барьер, если команду ей давал не дрессировщик.
– Но лошадь – умнейшее создание, а ваша свинья только и умеет, что вертеться, – пренебрежительно добавил он.
Дедушка очень обиделся и объявил, что согласен заключить пари с кем угодно на любую сумму, что его Амурчик будет делать все, что делает дрессированная лошадь. Шталмейстер принял вызов.
Сначала назначили огромную сумму денег, а кончили тем, что решили спорить на бутылку лимонада. На арене немедленно появились стул, поднос с бутылкой и салфетка. Дед наклонился к Амурчику и что-то шепнул ему, показав на лимонад. Шталмейстер взял шамберьер и крикнул поросенку:
– Сейчас принесут барьеры! Будешь прыгать!
Амурчик спокойно сидел, как сидят собаки, и ни на что не реагировал. Принесли барьеры, поставили по кругу, шталмейстер дал команду «Ап!», но в это время клоун, пристально глядя на Амурчика, легонько покачал головой. Поросенок не двинулся с места.
– Почему ваша свинья сидит?! – возмутился шталмейстер.
– Свинью нужно просить вежливо, тогда она встанет, – ответил дед.
– Вежливо?
– Очень вежливо, – подтвердил клоун.
Поклонившись свинье, шталмейстер почтительно произнес:
– Прошу вас, будьте любезны.
Дед кивнул, и Амурчик, тотчас вскочив на коротенькие ножки, помчался к барьеру и остановился как вкопанный.
– Прыгай! – крикнул шталмейстер. Дед снова кивнул, и поросенок перелетел через барьер.
– Видели? Слушает мои приказания! – победоносно заявил шталмейстер.
Амурчик побежал дальше. Но перед следующим препятствием замер.
– Ап! Оп! – приказал шталмейстер, дед отрицательно покачал головой, и поросенок прополз под барьером. Так повторялось несколько раз. Наконец под общий хохот детей Амурчик подбежал к клоуну, поклонился и, уставившись на бутылку лимонада, начал требовательно визжать. Визжал он до тех пор, пока дед не напоил его сперва из стакана, а потом прямо из бутылки, предварительно подвязав этому благовоспитанному зверю салфетку.
Шли недели. Амурчик рос. Мы переезжали из города в город, и вот однажды в одном из городов у поросенка появилась весьма странная привычка: сразу после утренней репетиции он исчезал из цирка, а днем преспокойно возвращался в свою клетку. Куда бегал Амурчик? Почему именно после репетиции? Как-то кучер рассказал нам, что видел, как поросенок мчится по дороге к цирку, неся на своем пятачке огромный калач. И дедушка решил проследить, куда это повадился наш «артист». И проследил. Когда после очередной репетиции Амурчик выскочил из клетки, дед пошел за ним. Поросенок направился прямехонько на базар, уверенно подбежал к прилавку, где на длинных палках висели калачи, поддел пятачком огромный калач и умчался под хохот и улюлюканье покупателей. Громче всех смеялась сама торговка. Дедушка подошел к ней и спросил, давно ли наш Амурчик крадет у нее калачи.
– Давнехонько, – давясь от смеха, ответила она. – Как только вы приехали, я с детьми была в цирке. А на другой день ваш артист на базар пришел. Я возьми да и повесь ему на пятачок калач, с той поры и повадился.
Дедушка вытащил деньги, чтобы расплатиться за своего партнера, но хозяйка отказалась наотрез:
– Нет, батюшка, не возьму. Уж очень смешно он их ворует. Я ведь его каждое утро поджидаю, чтобы поглядеть, как ловко он это делает.
Цирк уезжал. Амурчик, как всегда, исчез, но дед не волновался: днем явится как миленький и будет спать в своей клетке. День прошел, стемнело, а поросенка не было. Настало время грузить в вагоны животных. Там, куда заводили лошадей, уже поставили трапы. И вот все погружено, а Амурчика нет. Все, кто мог, искали поросенка по городу – безуспешно. Пора было отправляться, но дед просил не убирать трапы. Мы с сестрой плакали, у мамы глаза тоже стали красные. Прибежали папа и Павлуша и сказали, что ждать больше нельзя, придется ехать.
Вдруг раздался визг. Все насторожились. По перрону бежал грязный, «как свинья», Амурчик, на шее у него болталась веревка. Он отчаянно визжал, но, поравнявшись с вагоном, быстро взобрался по трапу, улегся на пол и мгновенно замолчал.
Вот такой это был поросенок. С гречневой кашей на гарнир!
В 1921 году мы работали в тюменском цирке. Туда же приехал на гастроли гимнаст Василий Чувелев. Не прошло и нескольких дней, как мой дядя Павлуша подружился с ним. Они были ровесники.
Шло представление. Гимнаст Чувелев вышел на арену, поднялся под купол цирка и начал свой номер. В конце номера, раскачавшись на трапеции, он всегда делал «ап-фельд» – как бы падал спиной, но в последний момент, расставив ноги, повисал вниз головой, раскачиваясь и держась только пальцами ног.
Трюк был эффектный, и Чувелев исполнял его великолепно. Но сегодня… Крикнув: «Ап!», гимнаст замешкался всего на одну только долю секунды – и полетел вниз, на опилки манежа.
Публика вскочила со своих мест. Кто-то кричал. С кем-то началась истерика. На арену выбежал мой дед и, наклонившись над гимнастом, приложил ухо к его сердцу, а потом пощупал пульс. Выпрямившись, он громко сказал, обращаясь к публике:
– Гимнаст жив! Просим зрителей успокоиться! Если среди вас есть врач, прошу его немедленно пройти за кулисы.
Подбежали униформисты, бережно подняли Чувелева и унесли с манежа.
Первый раз в жизни я присутствовала при несчастном случае в цирке. Все рассказы на эту тему казались мне всегда какими-то далекими; я была уверена – у нас этого случиться просто не может, иначе я никогда не решилась бы подняться под купол.
Не знаю, как могли в тот вечер гимнасты продолжать выступление, какая сила воли заставила их побороть страх и неуверенность. Но представление продолжалось, а на конюшне мой дядя Павлуша держал голову своего друга и плакал, как ребенок.
Но вот грянул оркестр. Павлуша и папа вышли на арену, они исполняли комическое антре.
Василия увезли в больницу. Доктор сказал: жить будет, но навсегда останется инвалидом, никогда не сможет владеть правой рукой.
Из больницы гимнаст вышел через несколько недель. Ему было девятнадцать лет. Калека. Ни профессии, ни родных… На пороге больницы стоял дядя Павлуша. Не говоря ни слова, он взял Василия под руку, и оба пошли домой, в наш дом, в нашу семью.
Страдал Василий ужасно – в цирке работают все, даже крохотные дети, а он…
Мы старались отвлечь его, как могли. Чтобы Василий не скучал, когда нас не было дома, завели щеглят. К ужасу мамы, птички летали по всей квартире, а когда домой возвращался дедушка, почему-то немедленно садились ему на голову. Сначала мы с сестрой думали, что щеглята узнают его по седым волосам, но некоторое время спустя они стали садиться и на голову Василия. Только к нам – никогда! Секрет оказался простым: как только дед входил в комнату, он незаметно клал себе на голову зерно или крошки хлеба, и птицы летели кормиться.
Однажды дедушка вынул из кармана маленький мячик.
– Дай правую руку, – сказал он Василию.
Сморщившись от боли, тот протянул больную руку, поддерживая ее левой. Пальцы правой руки были совсем безжизненными.
Дедушка осторожно вложил мяч в ладонь Василия и улыбнулся:
– Вот твое спасение. Когда научишься мять мяч, будешь опять работать.
У Василия расширились глаза. Дрожащими губами он прошептал:
– Неужели вы думаете, что я…
– Я не думаю, а твердо знаю. Жми мяч! Сегодня не удастся, а через несколько недель… Жми, говорю!
У Василия по щекам текли слезы.
Перед отъездом из Тюмени Василий и дядя Павлуша выступали в том же цирке, где произошел несчастный случай. На одном конце горизонтальной лестницы стоял Василий, на другом висела трапеция. Работал на ней Павлуша, а Василий стоял пока вместо баланса. Но в конце номера оба партнера ложились плашмя на лестницу и она начинала вертеться. Придумал этот номер мой дед.
А через год Василий участвовал в нашем полете «Шесть чертей».
Я очень любила смотреть, как репетирует папа. В перерыве он обычно подзывал меня к себе, я выбегала на манеж, папа спрыгивал с лошади, сажал меня и крепко держал, чтобы я не упала. Дедушка брал лошадь за уздечку, и несколько минут меня катали по кругу. Потом дед снимал меня с лошади и говорил:
– А теперь поклонись публике.
И я делала реверанс перед артистами, которые сидели вместо зрителей.
Но однажды папа надел на меня лонжу[5 - Лонжа (от фр. longe – аркан, веревка) – приспособление, страхующее артистов во время исполнения опасных трюков.] и сказал, что сегодня мы будем кататься вместе. Он посадил меня на своего Орлика, быстро вскочил сам, обнял меня и дал какой-то сигнал дедушке. Дедушка взял шамберьер и повернулся к артистам:
– Сегодня, многоуважаемая публика, – объявил он, – лошадь будет бежать, а Янечка, смелая наездница, – сидеть вместе с папой. Смотрите – ей совсем не страшно!
Я очень испугалась, но после дедушкиного анонса стыдно было в этом признаться. Орлик пошел тихим галопом, а я сидела, затаив дыхание от страха и восторга. Проехав несколько кругов, папа неожиданно встал и поставил на ноги меня. Раздались аплодисменты – артисты усердно хлопали, чтобы придать мне куражу.
– Помаши публике ручкой! – крикнул дедушка, и я послушно помахала.
– А теперь, почтеннейшая публика, – сказал папа, – я поставлю Янечку себе па плечи!
Не успела я опомниться, как уже стояла у него на плечах. В ушах свистел ветер, я никого и ничего не видела, но вдруг услышала громкие аплодисменты и опять помахала рукой – не зная кому и зачем, но помахала. Тут папа быстро снял меня с плеч и поставил себе на колено, держа только за пояс-лонжу. И шепнул:
– Вытяни правую ножку и ручку. Это очень красивая поза. Публике понравится. Ап!
Зрители устроили овацию. Ну как тут признаешься, что тебе страшно?
Наконец Орлик остановился, к нам подошел дедушка, взял меня на руки, поставил на опилки и быстро снял лонжу. А зрители хлопали, не щадя рук. Мне было очень весело, и я сама, по собственной инициативе, сделала реверанс и убежала на конюшню. Но публика все аплодировала и кричала «бис», тогда папа взял меня за руку и мы вместе вышли на арену кланяться.
Так прошла первая репетиция. А через несколько дней состоялся мой дебют наездницы
Вот как это было.
Перед началом вечернего представления мама надела на меня вишневые бархатные штанишки и шелковую рубашку, а на голове повязала огромный бант. Папа был в таком же костюме, только без банта. В гардероб вошел дедушка и сказал:
– Вам пора.
Папа взял меня за руку, и мы пошли к выходу на арену. У занавеса нас уже ждал Орлик. Он был причесан шашечками, и кучер, гладя его, что-то тихо шептал ему на ухо. «Интересно, что он ему шепчет? – подумала я. – Наверное, чтобы Орлик хорошо себя вел».
Оркестр вдруг заиграл что-то очень знакомое, а я все еще думала, что же может кучер шептать Орлику. Между тем занавес раздвинулся, Орлика повели на арену, а я так была занята своими мыслями, что даже не успела испугаться. Папа взглянул на меня, улыбнулся и подмигнул – мол, «держись, казак».
«Казаку» в тот день не было и четырех лет…
Мы выбежали на арену. Все было так же, как на репетиции. Только устрашающе шипели большие кренгельские лампы. И много, много публики.
На арене мне было очень весело. Все шло гладко до самого конца. Но когда папа поставил меня себе на плечи и я должна была послать публике воздушный поцелуй, Орлик вдруг споткнулся, я выскочила из папиных рук… И вот я лечу на лонже по кругу. Среди публики кто-то пронзительно вскрикивает, и тут же в оркестре вступает барабан. Я лечу под барабанную дробь, перед глазами, свирепо шипя, мелькают лампы и – лица, лица, лица…
Постепенно я стала опускаться на манеж. Увидев дедушку, я протянула к нему руки, зная, что уж он-то меня поймает. Номер кончился. Я сделала реверанс, и мы с папой убежали с манежа. Публика вызывала нас бесконечное количество раз, и мы выходили раскланиваться, будто номер прошел идеально.
– Ну как? – спросил папа, когда мама переодевала меня после представления.
– Придется менять штанишки, – со вздохом отвечала она.
В цирк привели лошадь необычайной красоты – темно- рыжую, толстую, в бежевых пятнах, а хвост и грива – как спелая рожь. Звали лошадь Вовой, ее купил у пожарной дружины мой отец.
Началась дрессировка. Лошадь оказалась умной и на редкость понятливой, так что через несколько дней ее уже выпустили на арену. Ее круп был буквально как стол, так что очень удобно оказалось, надев на нее седло и стоя на нем, жонглировать.
Но однажды во время своего номера лошадь услышала, как на пожарной каланче ударили в набат. Где-то был пожар. Недолго размышляя, она сбросила наездника, перепрыгнула через барьер и умчалась. Ошарашенный наездник остался на манеже, не зная, что делать. Потоптавшись, он вынужден был покинуть арену. Все униформисты, как по команде, побежали за Вовой.
Вскоре они вернулись, но лошади с ними не было. Только мой папа догадался, где нужно искать Вову. И не ошибся: мы нашли ее на пожаре. Горел двухэтажный дом, а рядом неподвижно, как памятник, стояла наша лошадь. Она вдыхала знакомый запах, ноздри ее нервно шевелились.
Когда огонь потушили и пожарная команда уехала, мы с Вовой преспокойно вернулись в цирк.
Вскоре мы уехали из этого города. Папа надеялся, что на новом месте Вова забудет о своей «пожарной карьере» и будет принадлежать только цирку. Но не тут-то было. Во всех городах, стоило нашей лошади услышать звук набата, как она немедленно сбрасывала седока и неслась на работу – на пожар. Как находила она место пожарища? Это оставалось загадкой. Так или иначе из-за этих штучек лошадь становилась для нас опасной. Ведь если с ней работал взрослый наездник, еще куда ни шло. Ну а если ребенок?
Однажды в цирке вспыхнул пожар и началась страшная паника. В открытую дверь выскакивали собаки, артисты выводили лошадей, выносили реквизит, спасали костюмы. А лошадь не стала ждать, пока ее выведут, – разорвав веревки, которыми она была привязана к стойлу, выбила копытами дверь и выбежала на улицу. Стоя возле цирка, она с удовольствием наблюдала за пожаром.
Мы поняли: цирк для Вовы – только работа, а пожары с их набатом – истинное призвание и страсть. И папа продал красавицу-лошадь в каком-то городе пожарной команде.
Я уже говорила, что мой дед всю жизнь работал в цирке. Он любил рассказывать нам разные истории, вот одна из них:
