скачать книгу бесплатно
Гордеев взял последний аккорд – и тот, вибрируя, повис в табачном дыму. Раздались аплодисменты и возгласы «bravi», относившиеся к обоим исполнителям. И почти без паузы зазвучали тосты, послышался звон стаканов и стук вилок и ножей о тарелки.
Радиковский вышел на морозный воздух, и почти тут же следом вышла Узерцова. Она сразу заговорила:
– Не взыщите, Виктор Петрович, у меня для вас подарок. Примите. Сама вышивала.
Узерцова протянула Виктору шёлковый платок – на нём с удивительным мастерством и изяществом был вышит рисунок.
– Благодарю вас, Наталья Сергеевна… Очень тронут… А я вот не догадался, чурбан этакий…
Узерцова смущённо улыбалась, а Радиковского вдруг осенило, и он торопливо заговори, заговорил, словно оправдываясь:
– Наталья Сергеевна… Вы… Вы замечательная, Вы прекрасны, умны, талантливы… Но только… Вы ещё…
– Полноте! Полноте, Виктор Петрович! Зачем вы так? Вы всё испортили… К чему всё это? «Как с вашим сердцем и умом»?.. Не проще ли сказать, что вы меня не любите? Проще и честнее.
Она еле сдерживала слёзы, потом горько усмехнулась:
– Еще полгода назад, дома а не только не произнесла бы этих слов, но и подумать так было бы стыдно. А теперь ничего… смогла. Война, видите ли, огрубляет нравы.
Радиковский склонился, поцеловал пропахшую йодом её руку и поспешил уйти. Он услышал, как скрипнула дверь, как вышел Елагин. До Радиковского долетело только особенно громко сказанное:
– Я никогда не обижу вас.
XV
Ещё осенью 1916 года генерал Андреев предложил командующим фронтами разработать план операции прорыва укрепленных позиций противника. В ноябре эти планы поступили в Ставку. И тут выяснилось, что сталкиваются два генеральных предложения, два плана. Согласно одному главный удар кампании предстоящего года должно было наносить на Виленском направлении, вернуть утраченные позиции в Западной Белоруссии и в Литве, а затем при благоприятном стечении обстоятельств вновь наступать в Восточной Пруссии.
Этому плану противостоял другой, предусматривавший направление главного удара на Юго-Западном и Румынском фронтах. Совещание в Ставке 17–18 декабря обернулось противостоянием сторонников двух этих планов. Император присутствовал на совещании, но, по обыкновению своему, верховный главнокомандующий не брал на себя ответственности за принятие конкретного решения.
В разгар дебатов из Петрограда пришло известие об убийстве Распутина. На следующий день в половине пятого вечера верховный главнокомандующий уехал. Никакого решения на совещании не приняли, и в 1917 год русская армия вступала, не имея стратегических планов. Компромиссный вариант, предложенный Андреевым, государь утвердил лишь 24 января. Империи оставалось существовать месяц.
Предчувствие краха витало в воздухе. Оно пьянило головы, разрыхляло волю. На фронтах ещё наблюдалось какое-то движение. Всё так же ухали пушки и трещали пулемёты, всё так же летали аэропланы и сбрасывали на позиции друг друга бомбы, по-прежнему ходили в атаки, но солдаты всё неохотнее выбирались из окопов и траншей, и всё чаще хотелось им не бежать вперёд со штыком наперевес, а воткнуть этот штык в землю. И уже свободнее чувствовали себя разного рода агитаторы и провокаторы, и просачивалось, и расползалось повсюду выстраданное: когда же конец?! А рядом с этим росло, ширилось, проникало во все поры не-уважение и даже презрение с трону.
Солдаты сидели в кружок у костра, пирамидой составив винтовки, и оттуда то и дело раздавались взрывы хохота.
– А как же ты думал?! – тоненьким, никак не подходящим к его огромному росту, голосом говорил солдат Емелин. – С сибирским мужиком-то царице слаще было, чем с нашим затюканным!
– Слаще-слаще! А затюканный всё злился. За то его, Григорья Ефимыча-то и убили. Царь убить приказал, а сам уехал, мол, я не я и лошадь не моя, – поддакнул кто-то.
И уже со всех сторон долетало:
– Знамо дело приказал: плохо, когда во дворце мужиком пахнет.
– А как убили старца, так затюканный к царице прискакал, успокаивать стал. А она его по щекам! По щекам!
– Да ну! Правда ли?
– Правда-правда. Верные люди сказывали.
Радиковский не мог поверить ушам. Как не мог понять того, как это оказавшиеся рядом офицеры даже не попытались пресечь это поношение. Тогда он решился сам.
– Молчать! Прекратить молоть всякий вздор! Встать! – вне себя от гнева закричал он.
Солдаты неохотно поднялись. Они стояли, кто переминаясь с ноги на ногу, кто опираясь на винтовку, но ни один не вытянулся, как того требовал Устав.
– Смирно! – опять крикнул Радиковсий.
Солдаты принимали нужную стойку. Радиковский продолжал:
– Что за вздор вы несёте?! Отвечать!
Солдаты молчали.
– Я говорю: отвечать! Емелин, о ком ты говорил сейчас?!
– Известно о ком. О шпиёнке.
– Кто? Кто шпионка?
– Известно, кто – царица.
– Это же вздор!
– По-вашему, может и вздор, ваше благородие, – вмешался прежде молчавший Матвеев, – а по-нашему, по-мужицки – сущая какая есть правда. Шпиёнка. И ход подземный до самого Берлину прорыла.
Что было ответить на это? Радиковский лишь приказал:
– Марш все отсюда! Оружие чистить!
Солдаты вразнобой развернулись и медленно побрели прочь. Когда они отошли на достаточное расстояние, стоявший среди других офицеров Елагин обернулся к Радиковскому:
– За что вы их так распекли, поручик? Пусть бы себе языками почесали. Не страшно.
– Не страшно?! – Радиковский всё ещё был возбуждён. – И это говорите вы?! Штабс-капитан?! Русский офицер?! При вас поносят даму, императрицу, супругу вашего императора и главнокомандующего, поносят самого императора и главнокомандующего, наконец. Поносят, а вы не проронили ни слова, не пресекли бесчинство.
Неожиданно Елагин развернулся, срываясь на крик и слегка заикаясь от перенесённой контузии, заговорил:
– Имп-пператор?! Гла-а-внокомандующий?! Баба он, ваш император! Баба, а не главнокомандующий! Из-за вреднейшего мужика Ставку покинул, уехал под каблук к жене. Успокаивать её принялся. Вместо того, чтобы арестовать вместе с этой экзальтированной дурр-рой Вырубовой. Арестовать – и в Шлиссельбург! После всего, что свалилось на нас, я готов поверить и в подземный ход до Берлина, и в постельные утехи царицы с мужиком.
Радиковский побледнел. Он говорил жёстко, цедя каждое слово:
– Господин штабс-капитан! Милостивый государь! Я не привык, чтобы в моём присутствии дурно говорили о даме, тем более оскорбляли ту, которая в данный момент сама ответить не может. Я не привык злословить человека, которому присягал, каким бы он ни был. И, ежели вам будет угодно, ваши секунданты всегда найдут меня.
Все стояли опешив, а Радиковский резко развернулся и пошёл от них. Елагин вздохнул, развёл руками и проговорил:
– Ну, что ж… Пусть так.
Весть о вызове разлетелась по полку мгновенно, и через полчаса командир полка распинал Радиковского:
– Что вы изволили выдумать, поручик? Какой поединок?! Какой поединок, когда в любую минуту может начаться наступление?! Поберегите жизни – и свою, и штабс-капитана – для более высоких целей. Извольте отправляться под домашний арест!
Взяв под козырёк, Радиковский развернулся и вышел.
Вечером к Радиковскому пришёл его приятель поручик Смирнов и с порога начал:
– Что стряслось, Виктор с тобою? К чему это было?
– И ты, Павел, туда же? – Радиковский говорил, глядя почти мимо Смирнова, и вдруг резко развернулся к нему. – Как же ты не понимаешь, что негоже так вести себя?!
– От чего же? Разве не слышишь ты едва ли не ото всюду: «Государь глуп и недальновиден»?
– Слышу! Это-то и печалит. Слышу от офицеров, от солдат. Давеча вот унтер один всё о спичках шутил.
– Как это – о спичках?
– Выложил перед солдатом пять спичек и говорит: «Сложи-ка, братец, из них слово «дурак». Сможешь?». Тот глазами лишь хлопает. «Эх, ты, лапоть», – сказал унтер и сложил. Три спички уложил буквой «Н», а две другие – цифрой II. Получилось «Н II». А унтер: «Николай Второй получается, уразумел, валенок?». И хохочут оба. Такие вот шутки.
Смирнов усмехнулся. Радиковский заметил это и огорчённо сказал:
– Вот и тебе, похоже, весело.
– Нет, я не о том. Тоже частушка солдатская вспомнилась: «Хлеб стоит пятачок, Николай – дурачок».
– Вот-вот. Всё одно к одному. Но что можно простить малограмотному унтеру, недостойно офицера. Все эти частушки, пошлые шуточки о спичках, все карикатуры в газетах и журналах – во всём нечто холопское. Ты не находишь?
– Но, позволь, – попытался возразить Смирнов, – неужто не видны тебе просчёты в политике? Неужели не видишь ты нерешительности государя?
– Вижу. И печалюсь о том. Хотя понимаю, что не знаю всего, всех причин решений императора. Повторю: вижу, но злословить того, кому присягал, считаю недостойным. Сними погоны, сдай оружие, уезжай в деревню – оттуда и брюзжи.
В это же время состоялся другой разговор – между Натальей Узерцовой и Елагиным.
– Что за безумная затея, Илья Петрович, неужели ничего нельзя изменить? – взволнованно спросила Наталья.
– Нельзя, Наталья Сергеевна. Поручик бросил мне вызов. Разве мог я не принять его?
Наталья теребила в руках платок, долго молчала, потом, медленно подбирая слова, спросила:
– Скажите, Илья Петрович, вы не откажетесь от поединка, даже если я скажу, что согласна стать вашей женой?
Елагин вздрогнул, побледнел. Он подошёл к Наталье, взял её за руки.
– Наталья Сергеевна, Наташа, – штабс-капитан почти задыхался и говорил с трудом. – Вы знаете, как я отношусь к вам. Знаете, что ничто не в силах изменить этого отношения. Тем более знаете, что значит для меня ваше согласие. Но сейчас… Вы сами прекрасно понимаете… Простите. Не могу.
– Что же делать? – тихо спросила Наталья и беззвучно заплакала.
XVI
На следующий день пришло известие об отречении императора. Оно хоть и повергло многих на какое-то время в растерянность, в глубине души каждого шептал голосок: «Ничего удивительного, к тому всё и шло».
Растерянность прошла скоро, поскольку стало ясно: в сложившихся условиях помощи ждать неоткуда, и надо действовать самим. Это понимали и командующие фронтами, и командиры дивизий и полков, и офицеры. А в солдатах это известие укрепило надежду на скорое окончание войны.
Неожиданным образом известие об отречении государя умело использовали сослуживцы Елагина и Радиковского. Посчитав, что с отречением императора исчезла и сама причина конфликта двух офицеров, друзья постарались расстроить дуэль и преуспели в этом. Им удалось убедить обоих взять свои слова назад, бывших соперников свели вместе – и они пожали друг другу руки.
– Забудемте. Мы оба погорячились. Простите.
– И я прошу прощения. Забудем.
Кто-то на радостях предложил отметить примирение выпивкой. Все тут же согласились. Однако Елагин остановил их:
– Виноват, господа. Всегда готов, но чуть позже. Мне необходимо завершить некоторые дела.
Елагин направился к Узерцовой. Наталье всё уже было известно. Она с улыбкой встретила штабс-капитана:
– Как я рада, Илья Петрович! Рада за вас и за поручика Радиковского. Не сомневалась в вашем благородстве и честном сердце…
Но Елагин перебил её:
– Наталья Сергеевна, дуэль не состоялась. Мы с поручиком пожали друг другу руки, это правда, но моей заслуги в этом мало. Всё моё участие состоит лишь в том, что я принял сделанное моими друзьями предложение и не препятствовал этому. Посему вы свободны от всех обязательств. Честь имею.
Елагин коротко поклонился и готов был уйти, но Наталья задержала его, тронув за рукав:
– Погодите, Илья Петрович, не спешите. Вы уж не отказывайте и мне, женщине, в умении быть верной данному слову. Я тоже не привыкла отказываться от обещанного. Я буду вашей женой.
Наталья улыбнулась так нежно и ласково, так ласково провела по щеке Елагина и так легко ускользнула, что штабс-капитан некоторое время стоял, как вкопанный.
Между тем офицеры собрались за столом и ждали одного Елагина. Он появился в дверях с ошарашенным видом и с порога сразу заявил:
– Господа, имею честь объявить: Наталья Сергеевна Узерцова дала согласие стать моей женой.
В наступившем молчании прозвучал голос Смирнова:
– Позвольте, господа, здесь нужна ясность: за что же мы пить станем – за примирение или за помолвку?
Раздался дружный хохот.
Новость разлетелась по всему полку быстро и была воспринята всеми благосклонно. Особенно по-доброму отнёсся полковой священник. Он сам пришёл к Елагину.
– Позвольте мне на правах пастыря духовного спросить у вас штабс-капитан: это ваше твёрдое решение?
– Твёрдое, отец Андрей.
– Это хорошо. Грех большой, когда святыми узами брака похоть прикрыть пытаются. Хорошо, что вы стреляться не стали – греха на душу не взяли. Хорошо, что жениться надумали. Многие – прости, Господи, заблудшие души их – пустились в разгул и блуд, наивно полагая, что война всё спишет. Не спишет – строже спросит. Многие полагают: коли война, то о душе можно не думать. Грех большой – такие мысли. Я вам так скажу, Илья Петрович, на войне можно жизнь свою за Отечество не пощадить, но душу… Душу всегда спасать надо. Мой вам совет: нынче вечером помолитесь. Помолитесь глубоко и искренне. И многое вам откроется. Храни вас Господь.
Благословив Елагина, отец Андрей вышел. В окно Елагин видел, как священник идёт, подбирая полы рясы, чтобы не запачкать её в грязном, с землею смешанном снегу. Отец Андрей всегда держал спину прямой, и только, внимательно приглядевшись, можно было заметить, как тяжело он ступает, словно несёт на плечах огромный груз.
Все в полку оживлённо обсуждали новость, и только командир полка недовольно проворчал:
– Семь пятниц там на неделе! То стреляться задумают, то вот женятся. Воевать-то когда?!
