скачать книгу бесплатно
Отрывок
Собственная расшифровка
(Орфографические ошибки расшифровки исправлены – С.Ж.)
(…) Мы встречаемся в Беженске в сквере перед факторией мадам Лебедевой в полдень первого мая две тысячи первого года. Разумеется, мы были знакомы и до того, жить в Ахтубинском Предзонье и не знать Свержина-Фенимора невозможно, если знать не его лично, так хотя бы знать о нём. Знакомство наше отнюдь не шапочное, но на интервью он согласился впервые, на обычных, правда, условиях. Трекер рейтинга «кинг конг», автор и соавтор самых знаменитых официальных треков, победитель динозавров, соавтор открытия Леса-Шатуна. Год назад он прошёл из Зоны в Казахстан, провесив единственный известный на сегодняшний день проход через Горячий (он же Казаший) Угол. Сколько он знает треков неофициальных, не знает, разумеется, никто, кроме него. Хорошая фраза.
Он одет по гражданке, в настоящие джинсы, хорошую кожанку, в руке банка настоящего пива. Он не вооружён. Мы здороваемся, обсуждаем последние новости о экипаже Антипова, у которого горючего осталось на сегодняшний день чуть больше полубака, и они там с Валовым начинают беспокоиться и что-то подозревать. О Земных делах мы не разговариваем, хотя из-за пазухи распахнутой куртки Фенимора торчит свёрнутый в трубку номер, по-моему, «комсомолки».
– Ладно, не хватало ещё о погоде начать. – говорит он. – Итак, гиена пера, шакал копировальной техники. Включай свой диктофон и спрашивай. Вдруг погода испортится. Видишь, какие тучки?
– Ты в Зоне с девяностого года, правильно?
– Так точно. С тридцатого мая. Старше меня тут мало кто.
– А срочную, на самом деле, ты служил на Полигоне.
– Было и это.
– Расскажи мне про «мамины трещины».
– А что это такое, Шугпшуйц?
– Как вы все меня… Ладно. Значит, расскажи мне о капитане Житкуре.
– С какой стати? Я его не знаю. Откуда мне его знать? Это же легенда.
– Вадим, я тебя умоляю, на самом деле. Согласился поговорить, так не трави. Этого не знаю, этого не понимаю… Вся «Десятка» знала капитана Житкура. Ходил с ППШ по городу, ездил на «виллисе».
– Так я не на Десятке служил, голубь ты мой мира. Я служил… Нет. Я подписку о неразглашении давал. На двадцать пять лет. Скажем, я служил там, где сейчас Второй Эпицентр.
– Хорошо, а доктор Вяткин?
– С ним был знаком, конечно. Он работал врачом в Беженске до девяносто пятого, потом пропал куда-то. Но я знал его ещё по армии. Его призвали одновременно со мной, гусили, можно сказать, вместе. В моей части. Он лейтенантом, я рядовым. Двухгодичник из Челябинска, врач. Педиатр, что характерно. Классный чувак, очкарик, губа нижняя до пупа, всё грезил о своей коллекции рока семидесятых… Абсолютно гражданский человек, к командиру части так и обращался: «товарищ командир части».
– А разве «ефрейтор без головы» в восемьдесят седьмом не у тебя в части, на самом деле…
– До старости ты не доживёшь, Шугпшуйц. Хм… У меня. Откуда ты знаешь?
– И разгребал там не капитан Житкур?
– Без малейшего понятия. Мы же из казарм выйти не могли. Во-первых, нас там заперли, во-вторых, мы сами ссали выйти так, что окна наглухо забили одеялами и порвали бы любого немца, кто бы попытался нас выгнать на улицу.
– Немца?
– Офицера. Офицер – немец, гусь – салага, салабон.
– У нас не так было.
– А ты служил?
– Ну… да.
– Местная разновидность слэнга.
– А ты сам видел этого ефрейтора?
– Да.
– Расскажешь?
– Нет. Дурные воспоминания.
– Страшные?
– Да нет, просто дурные. Не для этого солнышка. Тучка уплыла. И пиво вкусное. Как-нибудь потом.
– Ну тогда Петрович.
– А что не так с Петровичем?
– Когда ты с ним познакомился, на самом деле.
– На самом деле он меня в первый выход водил. Я же «язовский контрактник». А он был из самых первых разведчиков, старший прапор. И я попал к нему в группу.
– И как прошло?
– Да мало кто выжил. (Издевательски.) На самом деле.
– Да вот привязалось, поговорил с москвичом одним вчера по телефону.
– Так ты ж сам москвич.
– Я бедован.
– По жизни, видать. Бедован, а в Зоне не был. Магацитл ты, вот ты кто.
– Блинчук тоже не был в Зоне.
– Блинчук скурмач.
– А мне Папаша запретил.
– Вот ты ж брехло, фантаст! Папаша и Яна погибли до тебя за год! Или за два…
Уже привычный момент моего триумфа. Я проделываю это не в первый раз, и всегда это срабатывает здорово. Спасибо тебе, Папаша. Трудно удивить трекера. Но я умею. Я достаю из сумки молескин, из молескина – серый конверт с типографским контуром для марки, в который пятью штрихами очень остроумно вписаны буквы С и А. Из конверта достаю письмо Папаши, адресованное мне. Подаю письмо Фенимору. Письмо короткое, он проглатывает его за секунды. Потрясённо матерится словами, которые я не могу перевести в формат нормативной лексики. Который, которые, которого. Править. Он возвращает мне листок, таращится на меня, отдаёт мне банку.
– Вот это да.
– Вот так, на самом деле. Магацитл я?
– Ладно, ладно. Пиво твоё, всё, что осталось. На.
– Спасибо. Женя-Туранчокс мне это письмо передал. Брехло я?
– Да всё уже, всё. Убил ты меня и оживлять не стал, так бросил. Ну и Папаша. Вот был монстр! Ну единственный выживший, что ты хочешь… Вот с ним я был знаком ещё до Зоны. Он работал в госпитале на Десятке, старшим лаборантом в туберкулёзнике… или главным лаборантом… Заведующим лабораторией, вот! Я долго в госпитале валялся в восемьдесят шестом осенью, руку сломал об одного там. Ну, и трудно было не заметить. Два метра росту, на вид – Гога и Магога гибридом. Ну и я же рисую, шрифтовик, – припахали меня оформить ему стенд какой-то для лаборатории. А он мужик оказался отличный. Спирт, закуска, музычка. Маме позвонить. А потом уже в Зоне встретились. Он меня сразу узнал, бросился, обнял, чуть Яну свою не уронил. Ей на вид тогда лет десять ещё было.
– Что же с ним случилось в Зарнице, почему он был такой, на самом деле, и такая дочка?.. Он рассказывал тебе? Как он выжил? Куда пропали люди? Или, хотя бы, как пропали?
– Понимаешь, да, рассказал… Не знаю только, можно ли тебе пересказать. Видишь же, из могилы тебя отыскал он. Вернусь сейчас домой – а там какая-нибудь телеграмма от него. Крандец тебе, трепло, например, умри в муках… В общих чертах: их в ночь Зарницы в роддоме накрыло одним из «красных колец», что жгли тот край Капустина. Про жену не знаю подробно. Но там все погибли, кроме него и дочки. А его ли это была дочка вообще?..
– Так вот прямо погибли? «Пропал без вести» – официально.
Фенимор долго молчит. Я уже чувствую, что интервью скоро закончится. У него аж лицо ведёт тиком набок. Это что-то глубокое, глубинное, историю Папаши он давно уже примерил на себя, совпали какие-то болячки у них, и вот, не хотя этого, но сорвал я корку с самой большой из них. Что я, в сущности, знаю о Вадиме Свержине, кроме того, что он супертрекер, мегалутала и долгожитель?
– Ты прав. Подловил. Пропали без вести. Рассказываю. Про «кольца» ты знаешь… На «обруче» «кольца» пожар фосфорный, а внутри, в «глазу», всё обугливается, в пепел, и сильно лагает время. Как я понял, они в этом пепле «глаза» с новорожденной девочкой то ли год, то ли больше просидели… Что они ели, что они там пили? Может быть, вообще сто лет для них прошло, пока «кольцо» прогорело. Он там и плащ свой себе склепал, и поноску для девчонки, и придумал себе какой-то мир, какие-то мифы… Знаешь, мы когда с ним впервые столкнулись в Зоне, поговорили немного, и он вдруг так плащ распахнул, будто немой порнуху предлагает, и говорит: смотри, подкладка чисто асбестовая! И точно, пластинками асбеста изнутри плащ покрыт… Гордо так говорит, будто треком на Луну хвалится…
(Пропавшие без вести были признаны погибшими меньше года назад. Никто так и не нашёл ни одного трупа в Зоне, ни в городе, ни в степи, ни у реки. Фенимор – как и все остальные старые ходилы – тоже ушёл от прямого ответа. В принципе, их всех подвигает поговорить о пропавших без вести вопрос про домашних животных, заданный ловко: как же это так что никто, ни единый из спасшихся во время бегства в ночь Зарницы не вспомнил о своих домашних питомцах, о скотине, ни взрослые, ни дети, никто. И потом рвали на себе волосы: как я мог забыть своего котика. Или корову не попытаться вывести, на дворе же была. Но я перестал задавать этот вопрос когда мне подбила глаз кофейной кружкой девушка, десятилетняя в ночь зарницы, забывшая в квартире любимого ежонка. Причём, потом она всё-таки рассказала, что видела ежонка, пока мама хватала документы из серванта, ежонок сидел в своей коробке у самой входной двери, в прихожей, и паники пока особой не было, папа у них полковник, и мама ещё сказала: не забудь своего Клёпу, вот лукошко. Лукошко девочка взяла, а ежонка – нет. И так абсолютно со всеми. Известная тётя Алиса Рыбакова, владелица «Чипка», до сих пор оплакивает своих коз, и специально выходила в Зону, в непроходимый частный сектор к своему дому, чтобы посмотреть, как они там. Ничего. И люди и животные пропали тогда бесследно.
Так что Фенимора я тоже не стал подлавливать.)
– А тебе он пророчил что-то?
– Нет.
(И я вижу, что тут Фенимор не врёт. И Папаша к нему не лез с предсказаниями, и сам Фенимор у Папаши ничего такого не спрашивал. Да, я очень резко потерял инициативу, письмо не проработало и десяти процентов времени из обычных ста пятидесяти, и я от отчаяния пытаюсь поменять тему.)
– Ты ушёл в «важные»… через сколько?
– Через год?.. Что это я, меньше, конечно. Лето провыходил от армии, осень, Новый год встретил на опушке Шатуна… И всё, в феврале я уже Блинчуку накатал «объяву про отказ». И он свой штемпель поставил.
– А вот почему Блинчук эти объявы «язовским» подписывал, ты не знаешь?
– Знаю отлично, но не мой секрет. Намёк: поговори с Петровичем, ты же вась-вась с ним. На самом деле. Кстати, их же Папаша и познакомил! Отлично помню тот день.
(Пауза. Он смотрит на меня, что-то прикидывает. Улыбается.)
– Расскажу. Осень девяностого. Я тогда в «Трубах» сам не был, но был рядом, и была история… В охране Блинчука оказался случайно такой местный проводник, из коренных… э-э… Серёжа Набис.
– Набис?! Именно Набис?
– Ну да.
(Он улыбается.)
– Набис кличка, я уж и не помню фамилии. Чернявый такой парень, кудрявый, красивый, хоть возьми и убей, хоть гипс с него отливай и в художках рисуй заместо Сократов. Местный, видимо.
(…)
ГЛАВА 2
Как все сведущие люди, в баре «Две трубы» Набис бывал не раз, как поедут туда, знал, – и за дорогой не следил, полностью полагаясь на Харона. «Нейтралка» была безопасна в смысле гитик и нападений, разве только «шопототамы» могли здесь достать человека, как вот сегодня достали полковника, и ещё все всегда эдак задней мыслью боялись, что граница Зоны всё-таки когда-нибудь двинется и под это дело по закону подлости можно будет попасть. Как под сосульку с крыши. Вот сейчас «шишига» медленно двигалась по внутридворовой дороге дома № 9. А сам дом № 9 (улица Волгоградская) уже был в Зоне, и углы его были усеяны грибами, похожими одновременно на нефтяные пузыри и на глаза статуй, следящими за тобой, как бы ты не вертелся. А в квартире 17 этого дома (на третьем этаже среднего подъезда) утонул посередине совершенно обычной комнаты трекер-сержант Миша Булыгин, утонул насмерть, утонул, потому что вошёл в комнату (зал) первым. Чуть двинется «нейтралка», и ты в городской Зоне, и тогда почти наверняка сразу – всё. В Капустине всякой хрени неизвестной природы, от определяемых «риской» неподвижных «тяжёлых» и «лёгких» мест до очень агрессивных, совершенно непредсказуемых животных и насекомых, было очень много. Город был проходим, конечно, и очень богат на ништяки, но большинство известных Набису трекеров предпочитало ништячничать и провешивать заказываемые военными и учёными треки всё-таки в степи. Город жрал ходил очень жадно, и ещё был отмечен такой момент: мощность локалей аномальной интенсивности в степи постепенно спадала, гравитационные интенсивности деградировали, ссыхались и даже становились проходимы насквозь, успокаивались и убийственные климатические аномалии, и вакуумные карманы встречались всё реже и реже, – но в Капустине, на аэродроме и в расположениях военных частей, то есть там, где цивилизация и технология концентрированно загаживали планету, всё оставалось по-прежнему, как на следующий день после «Зарницы»… А вот село Капустино, к которому генерал Вознюк и академик Королёв пристроили ракетный город Капустин (официально – Ленинск, чтобы запутать супостатов, поскольку ещё один Ленинск, но абсолютно гражданский, располагался неподалёку) было непроходимо смертельно, оттуда спаслись единицы, и никто не знал, что там, в лабиринтах частных хозяйств, происходит… Зона не затронула лишь небольшой кусок села, за астраханским шоссе, называвшийся спокон веку Собачим посёлком. В городе жили двадцать тысяч человек. В селе почти шесть тысяч. Из города спаслись почти пятнадцать тысяч. Из села – меньше сотни.
«Шишига» вывернулась из дворов налево, на собственно Волгоградскую, внешнюю северную улицу города. По ней можно было проехать полкилометра почти до поворота к стадиону. Машина гудела негромко, слышно было, как вертится руль, переключаются скорости, как Харон стучит тыльной стороной ладони по потолку кабины в порывах каких-то специфических водительских чувств. Сопровождаемые молчали, стараясь смотреть по сторонам, не вертя головами. Периферийным, главным трекерским зрением, Набис видел, что рвотный прапорщик не раз и не два обращает прицельное внимание на него, Набиса, нанося, видимо, воображаемые элементы мишени на силуэт нового, свежо и остро пахнущего врага. Рвотный, видимо, неплохой боец, но дурак кромешный. Скурмач.
У Простоквашино (недостроенного квартала номер 36) Харон притормозил и стукнул в крышу кабины. Набис откашлялся. Накидку бы достать. Да у этих же нет накидок…
– Товарищ полковник, товарищи офицеры и прапорщики, – сказал он гидским голосом. – Тридцать шестой квартал. Впереди степь. Угол жилмассива. Здесь «нейтралка» расширяется, и в ней меняется климат и время. Сейчас мы въедем в очень большое воздушное зеркало. Это такой барьер, объективный, не фокус-покус. – Они глазели на него с одинаковыми выражениями. Даже нет – с одинаковыми лицами. Набис опустил глаза. – С той стороны другое время дня и дождь, – продолжал он. – Оставайтесь спокойными. Место, где обсохнуть, будет в конце, куда мы едем. Но не это главное. – Набис поподбирал слова. – Дальше по дороге мы можем встречать смуг… э-э… нелегальных посетителей Зоны. Практически все они местные жители. Мы едем по приглашению, товарищ полковник, призываю держать себя в руках. Иначе просто мы попадём в боестолкновение. Все, кого мы можем здесь встретить, вооружены, и все очень нервные. И все хорошо стреляют.
– Кругло говорит, а? – сказал Шульцев с точно выверенной истеринкой. – Ты на кого работаешь, контрактник, кто тебе платит? Куда повернёшь оружие? Фокус-покус у него тут…
– Шульцев, отставить, – не повышая голоса произнёс Блинчук. Нет, он явно не кабинетный полковник. Тип не проверяющего, а делающего. – Значит, воздушное зеркало, дождь и нелегалы соответственно… Ну, пусть так. Проводник, и мы точно кого-нибудь из нелегалов встретим?
– Мы можем встретить, – ответил Набис. – Я предупреждаю на всякий случай. И, товарищ полковник. У нас не говорят «проводник». Либо проводила, либо проводной. – Он потряс перед собой ладонью, ища объяснение. – Ну местная такая специлизация.
– Как-как? – переспросил Коростылёв.
– Специлизация. Неправильно сказал?
Коростылёв мгновение помедлил, глядя вверх.
– «Специфика», если коротко.
– Короче, «проводник» – задевает, – сказал Набис непримиримо. – В Зоне вежливость ценится. Со всем уважением. Но это надо всем помнить.
Блинчук выругался. Засмеялся.
– Познавательно сегодня, аж до колик. Проводной так проводной.
Глызин фыркнул.
– Который раз я сюда приезжаю, а ничего такого не слыхал… Ладно. Именно местных, —Блинчук выделил «местных», – нелегалов? Мы встретить можем?
Вряд ли военных трекеров успели оповестить, что их начальник по «нейтралке» кататься поехали… Но рисковать Набис не хотел. Спрос с проводилы. И он сказал значительно:
– Могут быть и служащие по контракту. И даже кадровые военные. В своё свободное время.
– Коростылёв, слыхал? – сказал Блинчук со смешком.
– Так точно, – откликнулся майор. – Соответствует сведениям.
– Так, группа, ладно, слушай мою команду, – сказал Блинчук. – Любые действия по пресечению нелегального тире браконьерского посещения Зоны приказываю заранее соответственно отставить.
Его группа почти в унисон ответила «есть», и не Набис, а сам Блинчук шарахнул кулачищем по кабине. Харон громко передёрнул рычаг, «шишига» въехала в стоящее здесь огромное зеркало, в дождевой сектор Собачинской дуги «нейтралки».
Сопровождаемые одновременно и одинаково, не хуже, чем десять секунд назад, ответили вместе «есть», выматерились. Дождь сразу стал стеной, солнце за тучами из зенита соскочило на три часа дня. Набис опять сдержал желание достать из рюкзачка и накинуть целлофановый плащик. Неудобно. Как-то не по-русски бы это было. А скурмачу-полковнику предлагать вместе накрыться – тоже не хотелось. Западло. Хотя… С майором он бы поделился, пожалуй.
– Куда же вся эта вода девается? – спросил, отплёвываясь, человеческим голосом Блинчук.
