скачать книгу бесплатно
Падшее Просвещение. Тень эпохи
Евгений Викторович Жаринов
Классика лекций
У каждой эпохи есть и обратная, неприглядная сторона. Просвещение закончилось кровавой диктатурой якобинцев и взбесившейся гильотиной. Эротомания превратилась в достоинство и знаменитые эротоманы, такие, как Казанова, пользовались всеевропейской славой. Немодно было рожать детей, и их отправляли в сиротские приюты, где позволяли спокойно умереть. Жан-Жак Руссо всех своих законных детей отправлял в приют, но при этом написал роман «Эмиль», который поднимает важные проблемы свободного, гармоничного воспитания человека в эпоху века Разума. Тень эпохи следует по пятам за веком Просвещения. И об этой теневой стороне не принято говорить открыто.
Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале (https://journal.litres.ru/padshee-prosveshhenie-o-kakih-shokiruyushhih-storonah-epohi-ne-prinyato-govorit-vsluh/)
В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Евгений Викторович Жаринов
Падшее просвещение. Тень эпохи
© ООО Издательство АСТ, 2021
Тень Просвещения
Вместо введения
Почему именно Тень Просвещения? Разве само слово Просвещение не означает Свет? Разве эпоха Разума не предполагает ясности и безупречной логики? Не предполагает Порядка как чего-то абсолютного и непоколебимого? Тень же – это всегда нечто непознаваемое, непредсказуемое, это хаос. Что за оксюморон? Либо Тень, либо Свет, то есть Просвещение? Но парадокс здесь заключается в том, что именно в эпоху Просвещения, которую мы еще со школьной скамьи привыкли воспринимать как нечто яркое и светлое, как сам Свет, в этой эпохе Разума присутствует и его обратная, неприглядная сторона. Ученые, работавшие во франкфуртском Институте социальных исследований (1923–1950), писали в 1944 году в работе «Диалектика разума»: «У Европы есть две истории: одна из них – писаная и хорошо известная, другая – подспудная. Она определяется действием человеческих инстинктов и страстей, подавляемых и извращаемых цивилизацией».
Длительное время ученые изучали порядок и беспорядок в разных «департаментах» исторического знания. Общественный порядок как безусловное благо и ценность исследовался преимущественно в русле институциональной истории, а беспорядок, понимаемый негативно, как антипод порядка, был важнейшим объектом истории социальной.
Переосмысление взаимосвязи порядка и беспорядка, а также более основательное изучение каждого из них позволили понять, что «один включает в себя другой». Нобелевский лауреат И.Р. Пригожин видел в этой констатации «главное изменение, которое происходит в нашем восприятии универсума сегодня». Глобальная тема порядка-беспорядка имеет и непосредственное экзистенциальное значение, она проявляется в таких мелочах, как исторический быт.
Возьмем для примера простой каблук, который именно в XVIII веке приобретет особое значение. Необходимо принять во внимание, что тогда нигде не существовало тротуаров, что даже улицы были в большинстве случаев немощеные, в лучшем случае мостились лишь некоторые (главные) из них, все же остальные в продолжение года были покрыты грязью, превращавшейся после каждого дождика в огромные бездонные лужи. Нечистоты выбрасывались за дверь даже еще в XVII в., и так как уборные существовали лишь в немногих домах, то люди обычно справляли свои естественные потребности на улице. Поэтому даже на мощеных улицах протекал мутный ручеек нечистот. В знаменитом королевском Версале аристократы за неимением достаточного количества отхожих мест мочились прямо на стены дворца и в углах парадных лестниц. Естество брало свое. Так обстояло дело и в XVIII в.
При таких обстоятельствах подставка под башмаком была необходимым аксессуаром и ее применение вполне понятно. Именно в XVIII веке, в эпоху Просвещения, мода на духи, как женские, так и мужские, станет подобна эпидемии. За экзотическими запахами будут охотиться, этим запахам начнут приписывать чуть ли не магические свойства. XVIII век был эпохой сильных ароматов, тем более, что отсутствие гигиены не располагало к легким и тонким духам. Что и говорить, мылись тогда даже меньше, чем в Средневековье. Фаворитами были стойкие запахи, усиленные с помощью амбры и туберозы, жасмина и флердоранжа. Жеманницы неумеренно используют флорентийские мази с ирисом, испанский воск с жасмином и «кипрскую воду», содержащую в больших количествах ваниль, амбру, мускус и ирис. Неистовство ароматов завладело эпохой: благоухают подушки, веера, бумага для писем, парики, мыло, медальоны с изображением святых и даже пепел, которым посыпали голову в первый день поста. Под чистотой в эту эпоху подразумевалось пудриться, душиться, пользоваться мазями, натирать кожу ароматной водой, освежать дыхание с помощью амбры или гвоздики. Постепенно крепкие запахи начали уступать место более нежным, с выраженным цветочным оттенком. Популярными становятся гесперидные ароматы (семейство цитрусовых), травяные ароматы (например, запахи герани и мелиссы). В XVIII веке в парфюмерии появляются звезды: Фаржон, Любен, Убиган. В середине XVIII века создается одеколон.
Но здесь стоит вспомнить самое начало знаменитого романа Зюскинда «Парфюмер»: «В городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных людей. Улицы воняли навозом, дворы воняли мочой, лестницы воняли гнилым деревом и крысиным пометом, кухни – скверным углем и бараньим салом; непроветренные гостиные воняли слежавшейся пылью, спальни – грязными простынями, влажными перинами и остро-сладкими испарениями ночных горшков. Из каминов несло варевом, из дубилен – едкими щелочами, со скотобоен – выпущенной кровью. Люди воняли потом и нестираным платьем; изо рта у них пахло сгнившими зубами, из животов – луковым соком, а их тела, когда они старели, начинали пахнуть старым сыром, и кислым молоком, и болезненными опухолями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, воняло под мостами и во дворцах. Воняли крестьяне и священники, подмастерья и жены мастеров, воняло все дворянское сословие, вонял даже сам король – он вонял как хищный зверь, а королева – как старая коза, зимой и летом. Ибо в восемнадцатом столетии еще не была поставлена преграда разлагающей активности бактерий, а потому всякая человеческая деятельность, как созидательная, так и разрушительная, всякое проявление зарождающейся или погибающей жизни сопровождалось вонью.
И разумеется, в Париже стояла самая большая вонь, ибо Париж был самым большим городом Франции».
Но давайте для начала вспомним об основных принципах Просвещения. Да, в эту эпоху дурные запахи старались перебить сильными ароматами; да, нечистоты встречались повсюду; да, Просвещение закончилось кровавой диктатурой якобинцев и взбесившейся гильотиной; да, это был век, в котором эротомания превратилась в достоинство и знаменитые эротоманы, такие, как Казанова, например, пользовались всеевропейской славой; да, это была эпоха, когда немодно было рожать детей, и их отправляли в сиротские приюты, где позволяли спокойно умереть; да, знаменитого энциклопедиста Даламбера мать-аристократка подбросила к воротам церкви, а Руссо всех своих законных детей отправлял в приют, совершенно не заботясь об их воспитании, но при этом написал самый знаменитый роман «Эмиль», который поднимает важные проблемы свободного, гармоничного воспитания человека в эпоху века Разума. Все так. Эта Тень действительно сопутствует, следует по пятам за веком Просвещения. И об этой теневой стороне не принято говорить открыто. О ней знают лишь специалисты, а лекторы в студенческой аудитории даже и не упоминают. Официально Просвещение почти всегда представляется в положительной коннотации. Почему? Человечество нуждается в идеалах, даже если эти идеалы – плод нашего воображения, нашего желания выдать желаемое за действительное. И таким идеалом является Разум. Еще с эпохи античности титан Прометей дал людям Огонь. Именно Огонь и яркий Свет, отбрасываемый пламенем, должны были сравнять людей с богами, за что и поплатился титан, оказавшись прикованным к горам Кавказа, и орел должен был выклевывать ему печень. А почему Разум? Да потому, что человеческая природа по сути своей неразумна. Разум требует от человека, чтобы он постоянно «по капле выжимал из себя раба». Разум отличает человека от животного. Разум и делает нас Homo Sapiens, то есть существами разумными. И в этом смысле эпоха Разума, эпоха Просвещения – это прямая декларация того, что человек окончательно доказал свое стремление принадлежать больше культуре, чем животному началу. Но все ли вышло у знаменитых просветителей, действительно ли человек и человечество смогли вырваться на просторы Чистого Разума, или, согласно Канту, неизбежно должна была появиться Критика этого самого Чистого Разума? Вот этой проблеме и посвящена данная книга.
Начнем с того, что представим в кратком изложении основные принципы, заявленные данной эпохой. Вот они:
• Безграничная вера в человеческий разум, основным идейным содержанием эпохи становится рационализм.
• Возможность перестроить общество на разумных основаниях. Вера в прогресс, характеризующийся историческим оптимизмом. Эпоха Просвещения по праву может быть названа «золотым веком» утопии.
• Секуляризация общественного сознания. Секуляризация (лат. – saecularis – светский) – освобождение от церковного влияния в общественной и умственной деятельности, в художественном творчестве; изъятие чего-либо из церковного ведения и передача в руки светских властей.
• Идея равенства всех людей перед законом, перед человечеством – одна из главных идей эпохи Просвещения. Теория естественного права исходила из представления о прирожденном равенстве людей, идеологически обосновывала демократические свободы. Теория общественного договора говорила о том, что государство не божественное установление, а институт, возникший путем заключения договора между людьми. Эта теория давала народу право лишить государя власти, если он нарушил условия договора и плохо охранял естественные права граждан. Некоторые из просветителей возлагали надежды на «просвещенного монарха» – идея просвещенного абсолютизма.
В соответствии со всей системой взглядов просветителей, с верой в великую преобразующую силу разума находилось их особое внимание к проблемам воспитания: идеи решающего влияния среды на воспитание, природного равенства способностей, необходимости соответствия воспитания человеческой природе и естественным склонностям ребенка и т. д.
Для этой эпохи также была характерна вера в естественного человека. Она исходила из культа Природы. Идеологом этого направления считается Жан-Жак Руссо. По убеждению философа, цивилизация развращает нравы людей, и спасение от нее возможно лишь через возврат к «естественному состоянию» общества. Руссо выдвинул лозунг «Назад, к природе!», – призывая воспитывать в людях нравственную неиспорченность, естественность и добродетель, другие положительные качества. Источником уникальности творческой личности является бесконечная творческая сила природы, в лоне которой рождается человек. Руссо пытается соотнести в духе европейской философии того времени страсти и разум, инстинкт и культуру. Теологическое понимание природы основано на признании творческой силы природы, происходящей от ее божественной сотворенности. Руссо подчеркивает, что для «естественного» человека характерны не только физическая сила и здоровые инстинкты, но и склонность к состраданию, основанная на себялюбии, миролюбие, определенное удовлетворенностью примитивного набора потребностей, а также уникальная свобода от каких бы то ни было условностей, свобода следовать голосу инстинкта или сопротивляться ему. Философ подчеркивает, что уже на стадии естественного развития в природную сущность человека включено стремление к самосовершенствованию. Руссо идеализирует «дикаря» как существо, которое еще не знает частной собственности и других достижений культуры. «Дикарь», по мнению Руссо, – это существо добродушное, доверчивое и дружелюбное, а вся порча идет от культуры и исторического развития. Только государство, согласно Руссо, может осуществить идеалы «естественного состояния», какими он считает идеалы Свободы, Равенства и Братства. Но государством, способным осуществить эти идеалы, у Руссо может быть только республика.
Однако в этой книге Просвещение предстанет перед нами в своем противоречивом значении. И если Разум как основная составляющая этого века утверждается всеми философами эпохи, то где могли быть границы этой самой разумности, границы, за которыми начиналось уже царство Тьмы, царство Безумия, которое так полюбят пришедшие на смену просветителям романтики? Не случайно же современные философы говорят о кризисе европейской рациональности. Этот кризис дает знать о себе в так называемой постмодернистской парадигме. Но не возник ли этот кризис уже тогда, когда все были увлечены Светом? Ведь чем ярче горит свеча, тем гуще тьма. Вот этой Тенью, отбрасываемой эпохой Просвещения на всю дальнейшую историю Европы, мы и займемся в данной книге. С чего начнем?
Если Просвещение – это эпоха Разума, то естественно возникает вопрос: а разве только в XVIII веке Разум оказался в центре всеобщего внимания? Конечно нет. Разум восхвалялся во Франции и во второй половине XVII века, в эпоху правления Людовика XIV, Короля-Солнца. Классицизм и Просвещение имели немало общих черт. И, прежде всего, именно культ Разума объединял эти два явления в европейской культуре. Не стоит забывать, что именно при дворе Короля-Солнца находился один из создателей ньютоно-картезианской парадигмы Рене Декарт, определявший Разум как одну из основ бытия («Я мыслю, значит, я существую»). Именно этот философ говорил о необходимости сомнения в любой догматике, и сомнению этому должны были подвергаться все устои. Он заложил основы науки Нового Времени. Ньютоно-картезианская парадигма просуществовала долгие 300 лет и дала немало научных открытий миру. Просвещение и классицизм роднит также такое явление, как абсолютная монархия, которая возникла во Франции именно в XVII веке. Просвещение предполагало так называемый просвещенный абсолютизм, но абсолютизм, то есть такую социальную систему, которая возникла еще при кардинале Ришелье и продолжила свое существование в Версале. Конечно, Просвещение – это не абсолютизм, а, скорее, наоборот. Естественным завершением всего XVIII века станет Великая Французская Революция, во время которой Людовику XVI отрубят голову. Но стремление просветить монархов было свойственно и Дидро, и Вольтеру, которые переписывались с Екатериной II, а последний даже жил при дворе Фридриха, прусского короля, явно предполагая осуществить собственными силами некий социальный эксперимент.
Следовательно, совершенно справедливо, на наш взгляд, будет учитывать в этой книге и эпоху Людовика XIV, эпоху классицизма. Главной целью этого сочинения будет как раз Разум и Рациональность, которые всегда отбрасывают, согласно законам диалектики, густую тень Безумия. Идеализируя Природу, просветители, по сути дела, наступали на грабли, и результат не давал себя долго ждать.
Вот по этой причине мы и начинаем книгу с описания самого настоящего Апокалипсиса, который случился в Европе еще в 1775 году при жизни того же Вольтера и Руссо. Они в своих произведениях говорили о власти Света и Гармонии, о разумной Природе. Говорили о естественном человеке, призывали вернуться назад в первобытное состояние, лозунг «назад к природе» был тогда необычайно популярен и даже в роскошных имениях аристократов всегда должен был быть выстроен Эрмитаж, или хижина для отшельника, где любил у своих богатых знакомых проводить время сам Жан-Жак Руссо, властитель дум целого поколения, «защитник вольности и прав». Но именно Природа и преподнесла мыслителям жестокий урок, став серьезным испытанием для поборников всесильного Разума. Именно сама Природа показала людям, насколько она далека от их представлений как о чем-то гармоничном и Светлом. Матушка Природа и написала, можно сказать, первый реальный роман ужаса. И начнем мы свой рассказ с Лиссабонского землетрясения.
Глава I
Гримасы Природы
Гримаса первая. Лиссабонское землетрясение
Попробуем восстановить хронику событий.
До рокового дня сама Природа пыталась предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Описано, что многие животные предчувствовали опасность и стремились забраться на возвышенности до прибытия воды. Но никто из живущих тогда в Лиссабоне жителей на обратил должного внимания на эти знаки надвигающейся катастрофы. Город продолжал жить своей обычной жизнью и готовился к большому религиозному празднику, ко Дню Всех Святых. Это была суббота 1 ноября 1755 года. Стояла солнечная погода. В лучах ласкового теплого солнца с самого утра все церкви города были забиты: люди толпились и в боковых нефах храмов, и на их ступеньках. Священники были уже в белых ризах по случаю праздника. Свечи на алтаре едва слышно потрескивали, их пламя колыхалось.
Аллегория Лиссабонского землетрясения, Joao Glama Stroberle
Почти одновременно церковные хоры в разных частях Лиссабона мелодично затянули: Gaudeamus omnes in Domino, diem festum… Вдруг пламя свечей покачнулось. Еще раз и еще. Кто-то схватился за стоявшую спереди скамью. Толчки не прекращались. И тут свечи начали опрокидываться.
Вспыхнули бумажные цветы, загорелись алтарные покровы. Статуи святых последовали примеру свечей: они начали падать прямо на головы молящихся. В возникшей суматохе едва ли кто-то заметил, что зазвонили колокола. Они звонили сами собой. Башни звонниц начали качаться из стороны в сторону «как пшеничное поле от легкого ветра», – заметит впоследствии капитан корабля, чье судно в это время покачивалось на волнах у самого берега.
В это же время один из монахов не спеша брился перед торжественным богослужением, которое должно было начаться ровно в 10 часов утра. Оставалось не больше пятнадцати минут. Неожиданно раздался какой-то рев, и земля буквально заходила под ногами. В одно мгновение монах выпрыгнул из окна первого этажа и оказался на улице. Толчки продолжались секунд шесть, не более. Но секунды эти показались вечностью. А в церкви начало твориться нечто невообразимое: обезумевшие от ужаса люди кинулись к выходу, но были и те, кто остался, продолжая исступленно молиться. Похолодевший от ужаса монах, Ноэла Портал, почувствовал приближение смерти. Он увидел, как обрушилась часть дома Милосердия, где жил его друг Антонну Фернандиш. Нырнув в облако пыли, Портал стал продвигаться наощупь, нашел дверь и открыл ее. Друзья обнялись и вместе выбрались на улицу. Толчки возобновились вновь. Вскоре последовал второй, а затем и третий. Стены домов раскачивались с запада на восток. В почве возникли трещины. Наконец толчки прекратились, но улицы уже не было. По обеим ее сторонам вместо домов протянулись две гряды каменных куч. Охваченные паникой, окровавленные, люди метались из стороны в сторону в пыльной мгле, сгущающейся с каждой минутой. Солнечный день внезапно сменился ночью, и в этом мраке оставшиеся в живых казались обезумевшими призраками.
Трехминутный толчок уничтожил привычную картину мира. Дома послушно складывались в гармошку.
Огонь одновременно появился в трех местах города. В пылающий костер превратился монастырь святого Франциска с его библиотекой в 9 тысяч томов. Бумага горит очень хорошо и это лишь усиливало пламень. От монастыря святой Клары, где нашли приют более 600 монахинь, уцелели только часть алтаря и кафедра. Полыхала приходская церковь святого Юлиана, в которой находилось тогда около 400 человек. Более 300 улиц и 5 тысяч домов сравнялись с землей, от них не осталось никаких следов.
Лиссабон лежал в руинах. Кто мог встать на ноги, встал. Кто-то, пошатываясь, изумленно озирался. Кто-то, потеряв рассудок, с криками бежал куда глаза глядят. Окровавленные священники в порванной одежде ходили по развалинам с призывами покаяться. Страх очередного толчка погнал людей на побережье. Порт был переполнен желавшими уплыть прямо сейчас, лишь бы подальше от этого кошмара. Вскоре из толпы тех, кто искал убежища в порту, послышались крики: «Смотрите, смотрите, море!» Действительно, с морем происходило нечто странное. Его уровень опускался все ниже и ниже на глазах испуганных лиссабонцев. Наконец под шепот и вздохи многотысячной толпы море отступило от причала окончательно, обнажив его дно – скелеты брошенных кораблей и кучу мусора. Еще через несколько минут вода начала возвращаться. И толпа снова наполнилась криками. Прямо на причал надвигалась гигантская гора. Она приближалась неумолимо и свирепо, и даже те, кто моментально сориентировался и кинулся прочь, понимали, что это конец. Прошло примерно полтора часа после первого толчка, когда Лиссабон накрыла 17-метровая волна цунами. Она разрушила все корабли, стоявшие в гавани, и смыла в океан несчетное количество людей. Те же районы города, которые избежали цунами, постигла другая участь – пожары. Пять дней Лиссабон полыхал. Несколько десятилетий спустя Байрон так опишет последствия этого землетрясения в своей поэме «Тьма»:
И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев,
Без жизни, времени, людей, движенья…
То хаос смерти был. Озера, реки
И море – все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Безлюдные лежали корабли
И гнили на недвижной, сонной влаге…
Без шуму, по частям валились мачты
И, падая, волны не возмущали…
Моря давно не ведали приливов…
Погибла их владычица – луна;
Завяли ветры в воздухе немом…
Исчезли тучи… Тьме не нужно было
Их помощи… она была повсюду…
(перевод И.С. Тургенева).
Последствия катастрофы
Главное отличие этой грандиозной катастрофы от революций, смен монархов, войн и иных политических событий в том, что оно было совершенно непредсказуемо. Это уже противоречило самому духу эпохи Разума. Разум всегда ассоциировался с логикой, а логика не любит спонтанности. Именно поэтому во второй половине XVIII века в Германии были опубликованы сразу шесть трактатов, посвященных логике. И эти трактаты были предназначены для женщин. Во Франции и Италии указанного периода подобные сочинения – явление нередкое, однако в немецкоязычном пространстве они носили, скорее, экзотический характер. Но в данном случае это и не столь важно. А важным здесь является то, что Просвещение этими трактатами по логике, предназначенными специально для женщин, вторгалось туда, где издревле считалось, что никакой логики быть не может. В XVIII веке в Испании инквизиция еще продолжает охоту на ведьм, исходя из того, что женщины непредсказуемы, истеричны, склонны по своей природе к греху, излишне эмоциональны. Даже Руссо будет отличаться своими пренебрежительными взглядами на женскую природу, о чем мы и поговорим подробнее, когда речь пойдет об этом философе. Но Просвещение в основе своей всегда боролось с предрассудками. И наглядным примером такой борьбы стали трактаты по логике для женщин. Логические сочинения для женщин, опубликованные в Германии во второй половине XVIII в., представляют собой одно из многочисленных проявлений жанра популярной философии. Простота изложения, диалогическая или эпистолярная форма, практическая ориентированность и эклектичность – все это позволяет сделать логику доступной и понятной для любого цивилизованного человека и дает ему инструмент для исполнения своего основного предназначения, а именно – использования разума. Получалось, что просветители подчиняли логике даже взаимоотношения полов. Они пытались и сексуальность, эту абсолютную стихию человеческой психики, предмет изучения психоанализа, подчинить строгой упорядоченности разума. Знаменитая фраза: «Учитесь властвовать собой» в данном вопросе является весьма показательной. («Евгений Онегин». Высказывание Онегина в момент объяснения с Татьяной явно навеяно философией Руссо). Но Свет Просвещения бросит здесь очень густую тень. Сексуальность и логика – понятия взаимоисключающие.
В дальнейшем на этом поприще парадоксальным образом преуспеет скандальный маркиз де Сад. В своих сексуально-садистских утопиях («Жюстина», «120 дней Содомы») он будет вести прямую полемику со взглядами Жан-Жака Руссо на Природу как источник подлинно нравственных воззрений. Согласно безумному маркизу, Природа равнодушна ко всякого рода нравственным предрассудкам. Она ближе к жестокости и насилию.
Итак, непредсказуемость свершившейся катастрофы должна была особым образом повлиять на сознание современников, так как это нарушало само понятие Разума и пресловутой «разумности Природы». Можно сказать, что век Разума дал серьезную трещину и на исторической арене – о себе во весь голос заявила Тьма. Епископ Коимбры, монах-иезуит Габриель Малагрида заявил: «Знай, о Лиссабон, что разрушителями наших домов, дворцов, церквей и монастырей, причиной смерти стольких людей и огня, пожравшего столько ценностей, являются твои отвратительные грехи, а не кометы, звезды, пар, газы и тому подобные естественные явления». Не случайно несколько десятилетий спустя поэт-романтик Байрон откликнется на это землетрясение своей поэмой «Тьма». А романтизм, как известно, всегда противопоставлял себя веку Разума и Свету, считая, как утверждает Ю.М. Лотман, своим принципиальным героем Дьявола (смотри мою книгу «Роковой романтизм», М., АСТ, 2020 г.).
Но помимо непредсказуемости Лиссабонское землетрясение поразило всех и своим распространением. Это было событие планетарного масштаба, как и Первая мировая война. Так, что касается распространения сотрясений, то они чувствовались в радиусе около 600 км. Вот как описывает, например, проявление землетрясения в Венеции известный в то время авантюрист и ловелас Казанова. Находясь в тюрьме на площади Св. Марка, он, стоя на чердаке, внезапно стал терять равновесие и увидел, как огромная балка повернулась, затем скачками начала двигаться обратно. При последующих колебаниях стражники в испуге разбежались.
В Аахене, на западе Германии, висевший на стене образ Богородицы вдруг стал раскачиваться подобно маятнику. Даже в некоторых церквах Гамбурга, на севере страны, качались люстры. Удар чувствовали в Саксонии. Слабые колебания ощутили в Голландии. На реках и озерах в Северной Германии, Южной Швеции, Исландии замечены волнения (сейши). О необычных приливах сообщалось с берегов Голландии, Ирландии, Англии, Норвегии. На Малых Антильских островах прилив (цунами) вместо привычных 0,7–0,75 м поднялся на 6 м. В одном из портов Ирландии волна закрутила в водовороте все суда и затопила рыночную площадь. Цунами были и на островах Атлантического океана. Да и сами сотрясения к западу и югу от Португалии достигли Азорских, Канарских островов и даже островов Зеленого Мыса, не говоря о Мадейре. Сотрясения, по оценкам, захватили площадь 2–3 млн кв. км. И это при том, что эпицентр был далеко в море. А если бы он оказался ближе к берегу?
Набожную Европу поразили не только масштабы события во всех его проявлениях, но и возникновение его в День Всех Святых, к тому же во время главной утренней службы, когда церкви были полны прихожан. Не могло это расцениваться иначе, как Божье наказание. Даже такой кумир века Просвещения, как Жан-Жак Руссо, стал говорить о вине самих португальцев и о наказании за их грехи.
Благодаря этому землетрясению окончательно рухнула целая империя, а именно Португалия. Землетрясение обострило внутриполитические противоречия в Португалии и сразу же свело на нет все колониальные амбиции, имевшиеся у страны в XVIII веке. Напомним, что, потеряв главенствующую роль в Европе, Португалия в середине XVIII в. оставалась еще сокровищницей накопленных в былые времена несметных богатств, материальных и художественных. К середине XVIII века Португалии принадлежала вся Бразилия, колонии в Парагвае, Мозамбике, Анголе, на Азорах, в Гоа, Макао и Малакке. А также грандиозный флот, позволяющий вести межконтинентальную торговлю. С мнением Португалии не просто считались – эту страну боялись. Колонизационная политика португальцев была жесткой и кровавой. На индийских берегах уничтожались целые поселки. Португальцы при завоевании земель не щадили ни женщин, ни детей, а с мужчинами расправлялись изощренно и долго.
Все помнили «подвиги» садиста и великого мореплавателя Васко да Гама. Захваченные суда каратели да Гамы сжигали, а людей зверски убивали. Показательным был случай, когда в ходе захвата индийского судна он запер в трюме команду и пассажиров, в том числе женщин и детей, и сжег корабль. А тех, кто все же смог выбраться с горящего корабля, добивали прямо в воде. Добравшись до Калькутты, Васко со своими головорезами взяли в плен около 800 человек, связали, отрубили конечности, чтобы те не могли развязать веревки, и погрузили на корабль, а затем расстреляли несчастных из пушек.
И, хотя к середине XVIII века Португалия слегка сдала свои лидерские позиции, она по-прежнему была процветающей империей Европы. У каждой процветающей империи есть своя столица. У Португалии был Лиссабон. Расположенный на краю Старого света, обдуваемый океанским ветром, весь из белого камня, он производил на путешественников сильное впечатление. Лиссабон казался осколком Африки на европейском берегу. Собственно, одно из прозвищ города и было «африканский город» – преимущественно из-за огромного количества рабов, которых свозили сюда из всех колоний Португалии. Они эффектно чернели на фоне домов из мрамора – любимого камня Лиссабона. Черные таскали носилки с католическими священниками и заморскими купцами по улицам, изнывавшим от не по-европейски злого солнца. Почетное место третьего по значению портового европейского города (первыми двумя значились Лондон и Амстердам) позволяло жителям Лиссабона наслаждаться экзотическими яствами, тканями и прочими радостями жизни.
Еще одно прозвище Лиссабона – «город Бога». Ибо не было в Европе более преданного католицизму города, чем португальская столица. В пределах городской черты насчитывалось 40 приходских церквей, 121 часовня, 90 монастырей и зарегистрировано 150 религиозных братств. Все население Лиссабона – а к середине XVIII века оно составляло около 250 тысяч человек – с энтузиазмом и при каждой возможности отправлялось в пышно убранные, великолепные церкви.
Но землетрясение в одночасье уничтожило почти весь португальский флот, церковные ценности, особенно в многочисленных монастырях. А как оценить гибель 18 тысяч (по другим данным – 70 тысяч) томов Королевской библиотеки, архитектурных шедевров средневекового города, богатейшего архива Португальского Королевства, древних рукописей и церковных архивов? В королевском дворце хранились 200 полотен Рубенса, Корреджо, Тициана и др., в бесценной библиотеке – карты мира (в том числе древние портоланы), инкунабулы (первопечатные книги до 1500 г.), собственноручная история Карла V (середина XVI в.).
Молодой король Жозе I, потрясенный утерей своих богатств и могущества, со своей свитой провел день и ночь в каретах, без всякой охраны и пищи. Его резиденция располагалась за городом, но страх остаться внутри стен ходящего ходуном дворца выгнал монарха в открытое поле. Растерянность власти лишь добавляла ощущение непоправимой утраты всему происходящему. Теперь, по словам маркиза де Помбаль, королевского советника, на тот момент единственного человека, не утратившего самообладание, следовало похоронить мертвых и накормить живых. Вот этим теперь только и должна была заниматься некогда великая морская держава, которая еще в конце XV века и в самом начале века XVI, благодаря плаванию Васко да Гама, смогла открыть прямой морской путь в Индию. Васко да Гама стал первым европейцем, которому удалось обогнуть все африканские берега. Кроме того, именно Васко да Гама подробно исследовал побережье Африки на Юге. До него это не удавалось сделать ни одному белому мореплавателю. Так появились более подробные морские и сухопутные карты индийских и африканских земель. Именно португальский моряк Фернан Магеллан совершил первое кругосветное путешествие и на практике доказал шарообразность Земли, открыл западный путь из Европы к восточным берегам Евразии и «островам пряностей». Им впервые был пройден Тихий океан.
Трагедии сплачивают людей, так что 1 ноября 1755 года многие называют еще и датой рождения португальской нации. Кроме общего горя, появились единые системы связи и массовой печати: правительству надо было уведомить всю страну о произошедшем и собрать как можно больше данных о последствиях. Можно сказать, что эта катастрофа до сих пор дает знать о себе, породив особую власть СМИ. Именно Лиссабонское землетрясение породило такую науку как сейсмология. Концепция божественного вмешательства, хотя и существовала до 1755 года, была разработана в философии Иммануилом Кантом как часть его попыток осмыслить чудовищность землетрясения и цунами. Кант опубликовал три текста о лиссабонском землетрясении. В молодости он, зачарованный землетрясением, собрал всю доступную ему информацию и использовал ее для создания теории о причинах землетрясения. Кант полагал, что землетрясения происходят в результате обрушения огромных подземных пустот. Будучи ошибочной, эта концепция все же стала одной из первых естественнонаучных теорий, объяснявших природные процессы. Брошюра молодого Канта, возможно, положила начало научной географии и, безусловно, сейсмологии.
Землетрясение сильно повлияло на мыслителей эпохи Просвещения. Многие философы того времени упомянули это событие в своих произведениях, особенно Вольтер в романе «Кандид, или Оптимизм» и «Поэме на бедствие в Лиссабоне». Прихоть стихии навела вольтерова Кандида на сатиру в адрес идеи, что мы живем в «лучшем из возможных миров»; как написал Теодор Адорно, «Лиссабонское землетрясение излечило Вольтера от теодицеи Лейбница».
Некоторые исследователи (например, Вернер Хамахер) утверждают, что землетрясение воздействовало не только на умы философов, но и на их язык. Именно землетрясение дало дополнительный смысл словам «основы, фундамент» и «сотрясение, толчок».
Заметим, что за год до описываемых событий землетрясение произошло в Стамбуле. Погибло около 400 человек, но в христианском мире никто их особенно не жалел. Впрочем, и масштаб потерь против предполагаемых 90 тыс. жертв в Португалии был ничтожным. Но век Просвещения был веком, ориентированным в основном на Европу, а восток и Турцию в столицах этого континента воспринимали не иначе как экзотику или дань моде. Вспомните знаменитый «Турецкий марш» Моцарта, который каждый образованный человек знает с детства. Португальский историк Руи Тавареш писал: «Катастрофы в землях неверных казались естественными, ибо они происходили в беспорядочном хаотичном пространстве, лишенном веры в Бога истинного». Лиссабонское же землетрясение произошло в самом центре христианского мира, в самой Европе, в одном из богатейших в то время государств. И масштабы этой катастрофы были поистине огромными.
Многие современные исследователи считают, что по влиянию на философию и культуру Европы лиссабонское землетрясение превзошло даже Первую мировую войну. Великое лиссабонское землетрясение 1755 года навсегда изменило мир.
Гримаса вторая. Жеводанское чудовище
С давних пор во многих странах можно услышать рассказы о чудовищах, буквально терроризировавших целые области и внушавших ужас не только детям, но и взрослым. Упыри и вампиры долгое время были «региональными» чудищами, но получили всемирную известность после выхода в 1897 г. знаменитой книги Брэма Стокера «Дракула». Однако малоизвестны, например, якутские абаасы – дети-людоеды, рождающиеся из черных камней; индийские брахмапаруши – большие ценители человеческих мозгов; Черная Аннис, пожиравшая детей в Лестершире, и обитавшие на границе Шотландии и Англии «красные шапочки» – гоблины, умирающие сразу, если высохнет человеческая кровь, которой они смачивают свои колпаки. К.Г. Юнг в свое время объяснял эти феномены массового помешательства в виде животного страха перед чудовищами проявлением коллективного бессознательного. К подобным явлениям массовой истерии можно отнести и увлечение НЛО, например. Нечто подобное произошло и во Франции в век Просвещения, в век Разума и Света.
В середине XVIII века в цивилизованной Франции, в разгар века Просвещения, развернулись невероятные события, наделавшие много шума. В историю эту было бы трудно поверить, если б весь ее ход не был подробно задокументирован.
В лесах Лангедока завелся страшный зверь-людоед, которого прозвали Жеводанским чудовищем, потому что первую свою жертву, 14-летнюю девочку, монстр задрал в провинции Жеводан. Случилось это весной 1764 года.
Свидетели описывали некое животное крупнее волка, но меньше медведя, с рыжеватой шерстью, огромной тупорылой башкой и закрученным хвостом. И большую роль в этом деле сыграли газеты, которые буквально нагнетали атмосферу всеобщего страха. Грамотные люди эпохи Просвещения с восторгом читали о том, будто Жеводанское чудовище было послано самим адом. На протяжении трех лет (1764–1767 гг.), которые во Франции получили официальное название «Годы Зверя», неведомый монстр держал в страхе население целой области. Писатель Роберт Льюис Стивенсон почти сто лет спустя в своей книге 1879 года «Путешествие с ослом в Севенны» рассказывает о Звере следующее: «Это была земля незабвенного ЗВЕРЯ, этакого Наполеона Бонапарта среди волков. О, что у него была за карьера! Он прожил десять месяцев на свободе между Жеводаном и Виваре; он ел женщин, детей и «пастушек во всей их красе»; он гонялся за вооруженными всадниками; видели, как он среди бела дня преследовал дилижанс с верховым по королевскому тракту, и карета и верховой удирали от него в ужасе, галопом. Повсюду с ним расклеивали плакаты, как с политическим преступником, и за его голову было обещано десять тысяч франков». По замечанию французского историка Жана-Марка Морисо, шумиха вокруг Зверя была дополнительно раздута газетами, как местной Courrier d’Avignon, так и национальной La Gazette, после окончания Семилетней войны испытывавшими потребность в сенсациях для повышения продаж.
В основном эта история была тщательно задокументировала и, несмотря на всю свою фантастичность, выглядела весьма правдоподобно, что свидетельствовало об еще одном, наряду с Лиссабонским землетрясением, теневом событии века Просвещения. Оказывалось, что всякого рода суеверия и бессознательные страхи могли обретать характер национального бедствия. Получалось, что реально не Разум правит миром, как это хотелось просветителям, а коллективное бессознательное, то есть иррациональное. По этому поводу известный последователь идей Вернадского А.Л. Чижевский выдвинул предположение о существовании психопатических эпидемий. Так, он пишет: «Вся общественная жизнь человеческих коллективов протекает под знаком массовых психозов и массовых психопатий. Чем интенсивнее бьет ключ общественной жизни, тем чаще и глубже охватывают ее коллективные безумия…». Следовательно, можно сделать предположение о существовании некого психического механизма в любом обществе, который и способствует повальному увлечению одной идеей, не всегда воспринимаемой критически.
Можно привести и другие примеры массовых психозов, которые приводит в своей книге А.Л. Чижевский. Так, из истории Византии нам известно, что несмотря на благополучное существование страны, могущество императора Юстиниана I было потрясено в один прекрасный день возмущением партии цирка. Император оказывал покровительство болельщикам, поддерживавшим команду, упряжь которой была выкрашена в голубой цвет. Но вот вспыхнуло восстание тех, кто предпочитал голубому – зеленый. В результате этой вспышки безумия и жизнь самого императора, и судьба трона оказались в опасности. Материальным свидетельством этого безумия можно считать собор Святой Софии в Стамбуле, архитектурные принципы которого нашли свое продолжение и в Софии Киевской, и во всей Древней Руси.
Массовый психоз перед Жеводанским чудовищем во Франции в век Просвещения и Разума – это яркий пример разбушевавшегося коллективного бессознательного. С одной стороны оказалась «подогретая» газетами сенсация, а с другой, – королевская власть. Страх постепенно достиг такого апогея, что в далекую южную провинцию были направлены лучшие охотники и отряд егерей, а облава на Зверя осуществлялась силами в несколько сотен участников, и облава эта напоминала настоящие военные действия.
Хронология событий
Впервые Зверь дал о себе знать 1 июня 1764 г., когда он напал на пастушку из города Лангонь. Женщина рассказала, что собаки, сопровождавшие ее, лишь скулили и дрожали, не смея напасть на чудовище, но она успела спрятаться за быками, которые, выставив рога, не подпустили к ней монстра.
А вот 14-летней Жанне Буле не повезло – именно она 30 июня того же года стала первой официально подтвержденной жертвой Зверя. Впрочем, к тому времени уже числились пропавшими 10 человек – возможно, таинственный Зверь был причастен к их исчезновению.
В августе Зверь убил еще двух детей; местные охотники, осмотрев их тела, предположили, что животное, которое напало на них, должно быть крупнее волка, но меньше медведя. В сентябре при нападении Зверя погибли 5 человек, в том числе – сын графа д’Апше.
6 сентября 1764 года Зверь впервые показался людям: около 7 часов вечера он вошел в деревню Эстре, напав на 36-летнюю крестьянку, что работала в саду возле дома. Соседи попытались отогнать хищника от несчастной, и он ушел, оставив мертвое тело.
Так начинались «годы Зверя» в Жеводане, и ужасу, охватившему население графства, казалось, не будет конца.
Люди стали бояться ходить в лес и отпускать детей из дома. Крестьяне, у которых не было ружей, выходили за пределы деревни, только взяв с собой самодельную пику. А отправляться в соседние деревни или города они старались группами не менее трех человек.
Губернатор Лангедока граф де Монкан отправил на поиски чудовища 56 солдат под командованием драгунского капитана Дюамеля, который организовал несколько облав в окрестных лесах. Тогда были уничтожены около сотни волков, но Жеводанский зверь оставался неуловимым.
В октябре 1764 г. со Зверем неожиданно столкнулись местные охотники: они дважды выстрелили в него и утверждали, что ранили, но догнать его либо найти мертвым не смогли. Зато ими был найден обглоданный труп 21-летнего юноши. Нападения Зверя прекратились на месяц, но 25 ноября они возобновились. В тот день Зверем была убита 70-летняя женщина, отправившаяся в лес за хворостом. В декабре Зверь нападал на людей почти каждый день, 27 декабря было зафиксировано сразу четыре нападения, закончившиеся гибелью двух человек.
12 января 1765 года семь детей в возрасте от 9 до 13 лет встретились со Зверем на опушке леса и сумели отпугнуть, громко крича и бросая в него камни и палки. Другой известный случай благополучного исхода встречи обычного человека (не вооруженного охотника) и Зверя – противостояние хищника и девушки из деревни Полак Мари-Жанны Вале. С помощью самодельной пики она сумела отбиться и вернуться домой. В настоящее время у въезда в ее родную деревню можно увидеть известный памятник.
1 мая 1765 г. Жеводанский зверь был все же найден и даже ранен, но ему вновь удалось уйти от погони
Но такие благополучные столкновения со Зверем были исключением из правил. Только за январь 1765 г. погибли 18 человек.
5 апреля того же года Зверь напал на четырех детей и убил всех. К осени число зафиксированных нападений достигло 134, а количество погибших – 55 человек.
В январе все того же 1765 г. сведения о таинственном чудовище, уничтожающем людей в Оверни, дошли до Людовика XV. Король отправил на поиски Зверя знаменитого нормандского охотника Денневаля, который к тому времени имел на своем счету более тысячи лично застреленных волков. Вместе с сыном, также известным охотником, Денневаль отправился в Жеводан. С собой они привезли восемь испытанных в многочисленных облавах гончих. В течение несколько месяцев, начиная с 17 февраля 1765 г., они прочесывали леса Оверни, не делая перерывов даже на время непогоды.
В июне 1765 г. Людовик XV на замену Денневалю прислал в Жеводан Франсуа Антуана де Ботера, лейтенанта охоты, имевшего придворное звание «носитель королевской аркебузы». Приближенный короля, пытаясь оправдать высокое доверие и используя «административные ресурсы», привлек к охоте на Зверя огромное количество людей. Так, в облаве, состоявшейся 9 августа 1765 г., приняли участие 117 солдат и 600 местных жителей. За три месяца удалось убить около 1200 волков, но Зверь оставался неуловимым. Наконец, 20 сентября 1765 г. собаки выгнали на охотников огромного волка, почти вдвое крупнее обычных, который был застрелен, и в желудке его были найдены несколько полос красной материи, что являлось прямым доказательством того, что этот волк был людоедом.
Охота на Жеводанского зверя, гравюра
Пуля Ботера прошла по касательной, едва задев Зверя. Вторая пуля, выпущенная неизвестным охотником, попала в глаз монстра. Но даже после этого Зверь был еще жив, решающим оказался третий выстрел.
Чучело этого волка Ботер доставил в Версаль и получил королевскую награду в 9400 ливров, но, так как нападения Жеводанского зверя все еще продолжались (к этому времени он стал нападать на людей даже поблизости от их домов), убитый им хищник был назван «волком из Шазе».
С 1 ноября 1766 г. нападения Зверя вдруг прекратились, о нем ничего не было слышно в течение 122 дней, и люди, наконец, вздохнули спокойно, поверив, что этот кошмар остался позади. Но 2 марта Зверь снова появился в Жеводанских лесах и нападения вновь стали регулярными.
Чучело Волка из Шазе: в длину волк достигал 170 см, высота в холке – 80 см., вес – 60 кг. Это чучело сгорело при пожаре в 1819 г.
Теперь охоту на Зверя возглавил граф д’Апше, сын которого, как мы помним, стал одной из первых жертв этого чудовища. Успеха удалось добиться 19 июня 1767 г., когда одному из участников облавы, в которой принимало участие около 300 человек – Жану Шастелю – удалось застрелить Зверя. Осмотр и вскрытие монстра несколько разочаровали охотников: как это часто бывает, выяснилось, что у «страха глаза велики», и не «так страшен черт, как его малюют». Оказалось, что длина Зверя от головы до хвоста – «всего» 1 метр (размеры волка из Шазе, как мы помним – 1 м 70 см). Но животное, в общем-то, подходило под описания. Хищник имел непропорционально большую голову с огромными клыками и тяжелыми челюстями, непропорционально длинные передние лапы, его шерсть была серой с рыжими подпалинами, а на боках и у основания хвоста располагались несколько черных полос. Тело Зверя было покрыто шрамами, в правом бедренном суставе оказались три дробины, в желудке было найдено предплечье пропавшей недавно девочки. Награды от короля и официальных властей не последовало, благодарные жители провинции организовали сбор средств и смогли выплатить Шастелю 72 ливра.
Чтобы успокоить людей, тушу Зверя долго возили по всему Жеводану, а затем, сделав из нее чучело, доставили королю.
Если бы это чучело сохранилось, сегодня можно было бы дать совершенно однозначный ответ на волнующий всех исследователей и историков вопрос: кем же на самом деле был этот знаменитый Зверь из Жеводана? Но, увы, умелых таксидермистов в Оверни не нашлось, и к моменту прибытия в Версаль чучело стало разлагаться, и было сочтено «непригодным к рассмотрению» и выброшено на свалку. Поэтому версий о происхождении Зверя и его видовой принадлежности в настоящее время высказано более чем предостаточно. Но границу между правдой и вымыслом, порожденным массовым психозом, провести невозможно. Ясно одно, что второй убитый зверь свидетельствует о том, что размеры его оказались не столь гигантскими, как об этом твердила толпа. Созданный специально для короля экземпляр подходил лучше. Он удовлетворял всем ожиданиям и страхам. Второй, захудалый, был выбракован и оказался на помойке. Массовый психоз на этом закончился и достиг стадии охлаждения, но, подобно Лиссабонскому землетрясению, нанес серьезный удар по цитадели Разума.
Лох-несское чудовище
