скачать книгу бесплатно
– Да я тут с другом пришёл.
– Да? С каким же? – спускалась она по лестнице.
– Ох… Мизуки-сан… – тихо вымолвил Мудзин и сразу же получил подзатыльник.
– О-о-о-оу!!! Кто это у нас здесь? Енотик? Нет, это барсук! Обалдеть! Леон, ты зачем барсука домой притащил? – звонко рассмеялась Мизуки своим ангельским голосом, от звуков которого, как ей показалось, барсук улыбнулся.
– На дороге попался. Его дети какие-то связали. Думаю, отправить его на Сикоку – у них там заповедник, да и жителям нравятся.
– Бедняжка! А он не кусается?
– Вроде нет. Меня лично не захотел кусать.
– Попробую его потискать?
– Попробуй. Я надеюсь, он не станет себя плохо вести. Да, барсук? – всмотрелся в маленькие глазки счастливого барсука Леон.
«Че ты вылупился, мудила?! Надо было сначала сказать, что у тебя не жена, а сошедший с неба ангел! Слава богам, что я спрятал свои яйца, а то неудобно бы вышло! Пускай тискает меня сколько захочет и где угодно! Всё, я устал! Говорить мыслями очень сложно!» – прозвучал в голове Леона гнусавый голос Мудзина.
Мизуки повалила барсука на бок и начала очень интенсивно чесать тому пузо, отчего Мудзин затряс лапками, словно бы катался на велосипеде. Мизуки рассмеялась и продолжила ещё более интенсивно начесывать барсука везде где только можно. Затем она повернула к себе его мордочку, ткнула мальчиком в крошечный носик и сказала: «Буп!» Спустя минут десять таких процедур барсук сладко посапывал, укутанный в вуаль нежности.
– Какой странный барсук! Ласковый, как ручной котик. Ты хочешь его увезти?
– Ну да, планировал, по крайней мере.
– А можно он… Ну… Поживёт у нас пока немного. Всегда хотела себе какое-нибудь животное, а ты никак не соглашался. Не кот, так барсук. Такой поинтересней даже будет.
– Ох, Мизуки, я же просто спас животное от смерти. Я не собирался его заводить себе.
– Мы в ответственности за тех, кого приручили!
– Но я его не приручал.
– А чего он такой ручной стал? Он тобой дорожит. Некрасиво получается, – говорила с укором Мизуки, поглаживая животик барсука.
Мудзин приоткрыл один свой глаз и хитро сощурил его, ехидно улыбаясь. Леону лишь осталось языком пересчитать зубы, смотря в ответ из-под приспущенных век на подлое создание, развалившееся на его диване.
– Ладно, милая. Пускай пока поживёт, но это всё равно временно и точка.
– Ты лучший, солнце! – чмокнув его в щеку, Мизуки побежала на кухню разбирать пакеты и готовить ассорти из купленных фруктов, так как очень захотела арбуз.
– Ах ты, хитрожопая тварь, Мудзин, – тихо прошептал Леон.
– Завидуй молча. Чё ты такой вредный? Мы же друзья! Перебьюсь у тебя маленько да поеду себе домой. Неделей раньше, неделей позже, – довольно шептал в ответ барсук.
– Поразительная наглость! – злобно прошипел Леон.
– Милый, ты что-то сказал? – откликнулась Мизуки, подумавшая, что Леон говорил что-то ей.
Начав гладить барсука по голове, Леон повернулся к ней и сказал:
– Да я просто с нашим гостем беседую. Кто у нас хороший барсук? Какой хороший барсук!
Мизуки тихонько рассмеялась и вернулась к нарезке фруктов, подав их к столу минут через пятнадцать: нарезанный дольками арбуз, апельсины, айва, горсти клубники и черники, а ещё Мизуки достала из морозилки сливочный пломбир и, нарезав ровными эллипсами, подала к столу. Принесла с тобой три миски.
– Почему три? – спросил Леон, заранее зная ответ на вопрос.
– Барсук тоже будет. Кстати, надо ему имя дать, – она задумалась, смешно сжав губы так, что хорошо проглядывались ямочки на щёчках, а сами щёки стали чуть больше и оттого милее в тысячу раз. Хитрые лисьи глазки рассматривали барсука поблёскивающим взглядом.
– Я уже дал ему имя.
– Да? Когда ты успел?
– Пока мы ехали.
– А говоришь, что не собирался его оставлять! Хах! Имя-то дал.
– Это ничего не значит.
– Ну-ну. И какое же у него имя? – задорно спросила Мизуки.
– Мудзин.
– Мудзин? Что за имя такое для барсука? А ты что думаешь? – обратилась она следом к барсуку, а тот лишь одобрительно закивал. – Ничего себе… Будто понимает. Ну, Мудзин так Мудзин. Му-дзи-н. Запомнить бы. Ладно. Держи, Мудзин.
Мизуки передала Мудзину маленькую тарелку с пломбиром и ягодами. Понюхав десерт, барсук с охотой накинулся на угощенье с такой неистовостью, что во все стороны летели его пломбирные слюни.
– Вроде барсук, а ест как свинья, – прокомментировал Леон, за что барсук встал на его бедро лапой и тихонько выпустил когти, но Леон даже не почувствовал этого, к удивлению Мудзина, тупо покосившего на него и следом тут же убравшего лапу.
– Ну-у-у, над манерами ему придётся поработать, конечно. Арбузик будешь? – обратилась Мизуки к Мудзину, а тот принюхался, облизнулся и кивнул.
Мизуки положила ему в миску немного арбуза, который барсук тут же прогрыз до корки.
Поев, довольной семейство развалилось на диване.
– Обязательно этой животине грязной с нами лежать? – воспротивился Леон.
– Ну-у-у, он товстенький, мягкий такой. Я его помою потом.
– Это слишком. Всё равно он на улице будет спать.
– Так нельзя, милый. Он ведь живой!
– Он всю жизнь спит на улице. Как я его этим ущемляю?
– Тем более! Всю жизнь спал на улице! Значит, наверняка хочет поспать в доме.
– Какая же ты хитрая, – вздохнув, сдался Мудзин.
Мизуки в ответ лишь улыбнулась своими белыми зубками, строя глазки.
«Леон, дружище. Я люблю тебя», – сказал мысленно барсук.
Незаметно улыбнувшись, Леон небрежно потрепал маленькую головку барсука. На семейку навалилась истома, и на три часа всех, включая барсука, завалившегося между ними и впервые обнятого человеческими руками, сморил сон.
«Ты стоишь посреди длинной улицы – она напоминает тебе улицы места, где ты рос, быв уже взрослым, но что-то не так. Ты стоишь посреди магистрали, но вокруг ни единой машины, ни души, лишь ты один и бесконечный, не знающий границ мир. Ты оборачиваешься вокруг, но знакомые твоему взору дома постепенно укрываются в плотное полотно мрака, не пропускающее свет. Вся асфальтированная улица резко вытягивается на несколько километров вместе с одинаковыми фонарями, расположившимися зеркально друг напротив друга вдоль всей нескончаемой улицы. Ты смотришь во все стороны, но не находишь ничего, кроме стены темноты и бесконечного коридора твоей замутнённой памяти, как вдруг в одном конце улицы ты замечаешь нечто. На расстоянии пяти километров мигают фонари. Нет… Они не мигают, а гаснут – один за одним, – приближаясь теменью всё ближе к тебе. Ты смотришь за ними, пока взор твой не подмечает, что в этом мире твоего одиночества ты не один. Оно движется к тебе. Оно чувствует твой страх. Ты сам позвал это к себе. Расстояние сокращается и теперь ты более отчётливо видишь, что именно движется к тебе. Оно бежит… Нет, скорее несётся на лапах и с каждым его движением гаснут фонари. Ты оборачиваешься, чтобы убежать, но и с твоей стороны фонари гаснут, сжимая чёрный коридор тьмы. И всё же ты бежишь, но ноги твои словно вата. Они буксуют на месте на расстоянии сущих миллиметров от земли, и ты не сдвигаешься с места, вытягивая вперёд руки. Ты вновь оборачиваешься и видишь, что оно уже очень близко. Прищурившись, ты различаешься его образ: худое создание, из-под чьей бледной кожи выступают изогнутые кости дугообразного позвоночника и вытянутых рёбер; лапы его – человеческие порванные костлявые кисти, обтянутые мелкошёрстной бледной кожей, а на месте опавших ногтей выползли длинные, острые, как бритва, когти. Коленные чашечки прогнулись в обратную сторону, а лапы вытянулись. Длинные редкие волосы свисают с его головы, и ты видишь, как, развеваясь на ветру, они опадают на спину, открывая искривлённое лицо человека, замершее где-то на середине процесса трансмутации: челюсть немного вытянулась, но недостаточно – ряд зубов сдвинулся под выпирающими клыками, а из пасти сочится кровь. Синие вены выступили на бледной морде, а покрасневшие глаза широко открыты и налиты дикой, безумной ненавистью и животным голодом. Оно чует тебя и несётся ещё стремительнее. Ты слышишь, как оно завывает, словно ветер в промёрзлую метель, как тяжело дышит от возбуждения, предвкушая вкус твоей плоти, в которую загонит свои длинные, покрытые слюнями клыки. Сладкое ожидание хруста твоих костей и пожирания твоих скользких, кровоточащих, всё ещё пульсирующих органов, заставляет его бежать всё быстрее и быстрее. Но сначала оно прижмёт тебя к земле и приблизит свои воспалённые, залитые багрецом глаза как можно ближе к твоему лицу, чтобы в паническом кошмаре ты вглядывался в них: в эти расширенные, безумные колодцы, заполненные тьмой, в глубине которых прячется агонизирующий, разорванный на куски разум, обезображенная мертвенно-бледная душа. Оно так близко, что ты полностью различаешь его черты. Ужас подступает к твоему горлу – тебе не убежать. Метр за метр, шаг за шагом. На расстоянии вытянутой руки оно закидывает свои когтистые лапы и открывает бездонную пасть, смыкая над тобой тьму. В последний момент ты видишь его лицо. Твоё лицо».
Резко вдохнув воздух, Леон очнулся в холодном поту, растормошённый барсуком, пытавшимся разбудить его от кошмарного сна.
– Леон, ты как? – встревоженно поблескивая сонными глазками, смотрел на него Мудзин. – Ты стонал во сне. Что случилось?
Встревоженно оглянувшись вокруг, Леон погладил по голове сладко спящую Мизуки, встал и кивком позвал за собой барсука на летнюю веранду. Свежий вечерний воздух понемногу приводил Леона в чувство. Звёздное небо постепенно прояснялось в его смазанном взоре – вскоре он уже смог различать небесные светила и созвездия. Аромат цветущих цветов и фруктовых деревьев медленно успокаивал. Медленный вдох – восемь секунд – выдох в течение двенадцати. Повторить столько раз, пока не полегчает.
– Спасибо, Мудзин, – тихим голосом обратился он к своему новому другу.
– Да ничего. С кем не бывает, да? Что тебе снилось, дружище?
– Лучше тебе не знать. Я и сам не очень понимаю.
– Дерьмово, когда не можешь понять, что тебе хочет сказать сон.
– Лучше и не скажешь.
– Мне один раз приснилось, что я защищал деревню маленьких людей от надвигающихся башен из рулонов туалетной бумаги. Вот что бы это значило? – вдумчиво и лаконично говорил Мудзин.
– Даже не знаю.
– Вот и я не знаю! Порой, думаю, сон – это просто сон и не более.
– Но не этот.
– Как знать. У тебя такая аура дома сильная.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, иллюзорная и защитная. Это же ты их поставил.
– Какие ауры, Мудзин? Я понятия не имею, о чём ты говоришь, – непонимающим взглядом всмотрелся в барсука Леон.
– Хм. Да? Наверное, это всё от пломбира с арбузом. Знаешь, барсуков таким кормить вообще не очень хорошо, – быстренько начал болтать Мудзин. Но Леон не слушал его.
– Я столько всего пережил, а проигрываю собственному сознанию, поджидающему меня в самый незащищённый час – час моего сна.
– Великим людям великие враги. Если ты непобедим, то твой единственный враг – ты сам. Возьми того же Фридриха Ницше. Ему диагностировали ядерную мозаичную шизофрению. Это вообще блять что такое? Типа он ядерный шизик? Облучённый ебанат? Катастрофический кретин, сказочный идиот и выдающийся альтернативно одарённый дебил? Как это понять? Тем не менее этот ядерный перец состряпал миру идею сверхчеловека! Этот блеющий и по-козлиному прыгающий, философ прославился выражением «Бог мёртв». Хах! Во-первых, какой именно? Да? А во-вторых, этот же кретин говорил в конце жизни лишь две фразы: «Я глупый, потому что я мёртвый» и «Я мёртвый, потому что я глупый». Бог мёртв, потому что в его глазах он и есть бог, а сам он мёртв. В общем, типичный психопат с манией величия, а народ… Как дышло! Куда повернёшь, туда и вышло. Вот те и великий с великим врагом. Или возьмём Хемингуэя! А? Вот он красавец, лик человечества, сильный, мощный, умный! А победила его депрессия. Его книжки почитаешь, так там что? Персонажи боролись даже за нелепую цель, сами, впрочем, понимая, сколь безнадежна битва. Но ты вспомни «Человек не для того создан, чтобы терпеть поражение. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить». Как оно? За душу берёт! Впрочем, его психически несчастную кончину характеризует и другая цитата: «Мужчина не имеет права умирать в постели, либо в бою, либо пуля в лоб». Хемингуэя смог победить только сам Хемингуэй. В общем, ты не боись! История очень любит мёртвых психопатов, так что родина тебя не забудет. А вообще, это я к тому, что если ты разбираться в себе не будешь, то нечто иное само в тебе разберётся так, что потом уже не соберёшь. Поэтому давай-ка голову лечи, пока тебя не назвали ядерным кретином и не упекли в дурку! Задумайся над моими словами, ведь тебе это говорит барсук. Не малозначительный факт, верно?
– «Прекрасные» слова поддержки, Мудзин. Из тебя получился бы замечательный психолог, если бы только ты не был барсуком. И, к твоему сведению, меня воспитывали на идеях Ницше и воспитали достойно. Неважно, как он закончил свою жизнь, но важно то, как его мысли помогли другим прожить свою. Создать философию сложнее, чем следовать готовому пути. В этом плане он подобен Иисусу, погибшему за грехи человеческие и открывшему тем самым людям путь. Есть нечто сакральное в тех «божественных» совпадениях, которые ты посчитал забавными, – речь Леона всегда имела уникальный спокойный, безэмоциональный ритм, который при этом не ввергал в ужас, но, по мнению Мудзина, скорее говорил: «не шути с этим парнем».
– Хм… А где тебя воспитали, Леон?
– В Мариябронне.
– Жуткое местечко. Не похож ты на марияброннца, Леон.
– А многих ты видел?
– Ну… Слыхал.
– Порой услышанное нужно проверять лично.
– Как и сверхидеи.
– Я и проверил. В сверхчеловеке больше от бога, чем от человека. В таком случае это уже просто полубог. В истории хватает как полубогов, так и целостных богов, да и даже если существует единый Бог, то зачем нам создавать нового, даже если он умер? Я больше склонен считать, что человеку следует смиряться со всем, что происходит в его жизни. Смириться – не значит сдаться. Смириться – значит быть готовым идти дальше, даже когда это кажется невозможным. Дисциплина, стальные нервы и несгибаемая воля – вот единственные спутники мужчины.
– Какой-то миф о Сизифе.
– Может быть. Но это больше от Марка Аврелия. У Сизифа не было выбора. Нет его и у нас. Жизнь – жестокое явление.
– А я думаю, что выбор есть всегда.
– Если ты находишь выбор в безвыходном положении, то, смею предположить, ты выбираешь зло. Малое, большое – неважно.
– Ну а что бы ты сделал? – уже недовольно ворчал Мудзин.
– Толкал бы камень[8 - В древнегреческой мифологии строитель и царь Коринфа Сизиф после смерти был приговорен богами катить на гору в Тартаре тяжёлый камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз.].
– Это тебя так воспитали, или это ты сам с собой это сделал?
– Одно не мешает другому.
– Какое-то странное у тебя прошлое, Леон. Не поделишься с другом словечком-другим?
– Нет.
– Ох! Ты со всеми такой ледяной камень, бороздящий просторы холодного космоса? Кроме неё, конечно же. Это я уже успел понять.
– Практически.
– Но со мной твоё сердечко тоже тает, а? Призна-а-а-йся! – подмигивал ему Мудзин, подходя поближе. – Ты ведь беседуешь со мной.
– Я просто старею. Хватку теряю.
– Ну-ну. Слушай, Леон.
– Что?
– А у тебя сакэ нет?.. Или водочки?
– Мы уже это обсуждали. Никаких пьяных барсуков в моём доме.
