скачать книгу бесплатно
Два мира
Дамир Жаллельдинов
На севере Африки, в государстве Наваджастан, идёт кровопролитная война с террористами. Ивану Ларионову, молодому врачу-добровольцу из Питера, благодаря счастливому стечению обстоятельств удаётся сбежать из плена боевиков. Через некоторое время он становится свидетелем, как нечто, буквально сотканное из дыма, наводит ужас на его вооружённых до зубов преследователей. В памяти Ивана всплывает рассказ одной из наваджастанских крестьянок, которому он поначалу не придал значения… Рассказ о джинне.
Дамир Жаллельдинов
Два мира
Содержание данного произведения представляет собой художественный вымысел. События, действующие лица и любые сходства с историческими реалиями случайны. Поведение персонажей, описание событий, явлений, будучи результатом личного видения автора, могут в отдельных случаях показаться неправдоподобными и нелогичными.
Глава 1. Гуманитарная миссия
Жестокая и кровопролитная война с боевиками из группировки «Воины Пророка» длилась в Наваджастане уже четвёртый год. За это время процветающее государство, богатое углеводородами и одно из самых сильных на африканском континенте превратилось на большей части своей территории в место, едва ли пригодное для жизни. Города и деревни, выжженные, разграбленные террористами и покинутые жителями, лежали в руинах. Десятки заводов и фабрик были разрушены. Исключение составляли лишь те, на которых шла переработка нефти. Её боевики контрабандой активно переправляли в соседние государства, а вырученные от этого миллионы становились хорошим подспорьем той финансовой поддержке, которую им оказывали – нелегально, конечно – западные покровители.
Относительно безопасными для жизни оставались лишь несколько районов, которые несмотря на огромные потери продолжали защищать проправительственные силы, в том числе столица страны. Но и они через какое-то время рухнули бы под напором многотысячной хорошо вооружённой армии фанатиков-исламистов, если бы не помощь извне.
Не сразу, испытывая давление западного сообщества, для которого лидеры Наваджастана выступали деспотами и кровавыми палачами собственного народа, Россия всё-таки решилась оказать им поддержку. Конечно, не одним человеколюбием было продиктовано такое решение: ещё с шестидесятых годов Советский Союз имел здесь свои интересы, активно сотрудничая с тогдашними вождями молодой республики, едва освободившейся от колониального рабства. Пережив разруху конца двадцатого – начала двадцать первого веков, новая Россия, претендующая на роль одного из мировых лидеров, обратила свой взор на африканский континент. Взамен на помощь в борьбе с террористами наваджастанские власти обещали разместить у себя на территории постоянную военную базу, заключить строительные контракты на восстановление страны из руин, а также полную лояльность в качестве проводника российской политики в регионе.
Договорились быстро – времени у президента опальной, раздираемой терактами и бесчинствами кровожадных боевиков страны оставалось в обрез. И вот уже российская авиация, перебазировавшись на бывшую советскую авиабазу на севере Наваджастана, стала активно бомбить один за другим лагеря и укрепления террористов, а присланный из-за океана спецназ привлекался для решения точечных задач там, где велик был риск накрыть огнём с неба мирных жителей. Вместе с ними на африканскую землю прибыли силы российской военной полиции, а также гуманитарная миссия, призванная дать голодным и обездоленным жителям питание, медикаменты, палатки для временного проживания.
В составе этой миссии были люди разные: одни поехали в Наваджастан без особого энтузиазма, по приказу сверху, другие – руководствуясь корыстными побуждениями, рассчитывая службой в горячей точке сделать себе карьеру, третьи, не до конца понимая, куда они едут, желали окунуться в этакую военную романтику. Ну а были ещё и те, кто оказался здесь просто по зову сердца, не желая оставаться в стороне, когда можно помочь старикам, женщинам, детям – всем тем несчастным, чья жизнь на протяжении последних нескольких лет напоминала ад, и которые наконец-то смогли вздохнуть свободнее.
Иван Ларионов был как раз одним из таких последних. Прошло уже почти полтора года, как он оставил свою вполне комфортную жизнь питерского врача и поехал в Наваджастан добровольцем. Для отпрыска уважаемой, вполне состоятельной и довольно известной в определённых кругах семьи: профессора психологии, доктора медицинских наук и виолончелистки петербургской филармонии это был, каким его посчитали родные, «странный поступок».
Всю свою сознательную жизнь Иван провёл не то, чтобы катаясь, как сыр в масле, но и не особо напрягаясь. Окончил элитную гимназию, где выучил практически в совершенстве французский язык, а затем осознал, что хочет заниматься медициной – наверно, сказались отцовские гены (при этом гены матери в нём не проявились ни на йоту).
Но Иван не пошёл по стезе психологии, в определённый момент осознав, что ему больше по душе общая практика. Блестяще окончив университет, пройдя ординатуру, молодой человек приступил к настоящей работе. Отец вполне мог бы устроить его по знакомству в хорошую частную клинику к одному из своих знакомых, но Иван выбрал другое, впервые проявив «странность», и пойдя работать в обычную городскую поликлинику на общей основе.
Ещё одной «странностью» стал отказ жить в отличной – это надо признать – трёхкомнатной квартире в элитном районе Петербурга, доставшейся матери в наследство. Вместо этого, Иван обосновался в съёмной крохотной квартирке в одном из спальных районов – всё, на что хватало его зарплаты. Объяснил своё решение молодой человек тем, что так ему ближе до работы, но на самом деле причиной было то, что со временем он стал всё более и более презирать роскошь.
Через одного своего знакомого, отец которого служил в российском генштабе, Иван смог договориться, чтобы его взяли добровольцем в зону боевых действий. Всё это было сделано тайно, и родителей молодой человек поставил буквально перед фактом. Тяжёлое решение. И тяжёлые объяснения.
Отец с матерью как могли, до последнего отговаривали сына, но он настоял на своём. В результате отношения между ними разладились, и даже провожать Ивана в аэропорт родители не явились. Однако упрямый молодой человек стойко воспринял такой поворот в судьбе и только утвердился в своём желании отправиться туда, где каждый день практически безраздельно властвуют смерть и беззаконие.
Дело было сделано, и вот Иван, двадцативосьмилетний доктор, никогда раньше не нюхавший пороху, даже не служивший в армии, оказался лицом к лицу с той суровой действительностью, которая проверяет, на что готов человек и на что он способен. Нужно сказать, что поначалу он готов был всё бросить, признать, что родители были правы, и позорно сбежать от той ужасной действительности, о которой не подумал, когда принимал своё судьбоносное решение, и к которой оказался явно не готов.
Тем не менее, он честно, превозмогая страх и учась жить и работать в самых тяжёлых условиях, отработал свой первый тридцатидневный контракт. По возвращении домой первое, что сделал Ларионов, – помирился с родителями, осознав за время командировки, как сильно их на самом деле любит. Константин Эдуардович и Валентина Игоревна тоже за это время пересмотрели свои взгляды и поэтому вторую поездку сына в горячую точку, которая состоялась через несколько дней после возвращения, восприняли не столь категорично. И с каждой следующей командировкой Ивана родители его всё меньше возражали и всё больше гордились сыном, понимая, какое благое дело он делает.
За прошедшие полтора года Ларионов успел завести много знакомств как среди российских военных и специалистов, так и среди местного населения, хотя по натуре был не очень общительным человеком, имевшим лишь нескольких приятелей и друзей. Новые знакомые, что не могло не радовать Ивана, оказались в большинстве своём приятными, добрыми людьми. А сами наваджастанцы, которые буквально обрели второе дыхание после того, как Россия начала оказывать им помощь в войне с боевиками, радовались словно дети, когда гуманитарный конвой приезжал в очередной населённый пункт. Они очень внимательно относились к осмотрам, которые проводили российские врачи, и к рекомендациям по лечению, которые те предписывали.
Поначалу Ивану было трудно общаться с местным населением – далеко не все они, особенно сельские жители, говорили по-французски, а молодой человек, в свою очередь, понимал по-арабски едва десяток слов. Но со временем они научились кое-как объясняться на смешанном русско-французско-арабском языке. Да и язык жестов тоже сыграл свою немалую роль.
Для Ивана стало настоящим открытием, что против «Воинов Пророка» сражалось довольно много женщин. У них были свои отдельные воинские формирования, кстати, весьма успешные. Служили там, в основном, молодые женщины, порой совсем ещё юные девушки – чьи-то дочери, сёстры, невесты.
У Ивана дома тоже была девушка, которую родные упорно прочили ему в жёны. Дина Орлова – на два года моложе Ивана, из такой же семьи «питерских интеллигентов», умная, образованная, весьма привлекательная, в меру скромная. Закончила факультет иностранных языков, трудилась переводчиком в одном серьёзном научном журнале. В общем, всё бы ничего, и им бы с Иваном пожениться. Но ему она казалась какой-то уж слишком правильной, слишком хорошей. Очередная «странность». Словом, молодой человек почувствовал, что не сможет быть с ней счастлив, да и её не сделает счастливой, поэтому ничего путного из попыток их родственников свести вместе его и Дину не вышло.
Иван старался не вспоминать о Дине – она принадлежала прошлому. У него же было достаточно дел в настоящем. Гуманитарный конвой, в составе которого он находился, только что выехал из небольшого городка, где пришлось срочно спасать десятки людей после взрыва смертника на городском рынке. Врачи сделали, что могли, но, увы, спасти удалось далеко не всех. Теперь Иван уже реагировал на смерть своих пациентов не так болезненно и остро, как в первые месяцы, хотя каждый раз молодого человека на какое-то время захватывало чувство вины. Как будто он мог сделать что-то большее, чтобы спасти их, но не справился. Вредное чувство – Иван даже ходил к психологу, чтобы тот помог избавиться от него, но до конца этого пока так и не удалось сделать.
Теперь же конвой, в составе которого находился Иван, двигался на юго-восток страны, в одну деревню, название которой читателю всё равно ничего не скажет, поэтому не будем его и не упоминать. Её жителей, на их счастье, никогда не захватывали боевики, так как поселение находилось в стороне от нефтяных месторождений, но из-за общей ситуации профессиональная медицинская помощь там была как нельзя кстати.
Люди провели в дороге более четырёх часов, но по приезде им некогда было расслабляться – жители деревни ждали помощи. Полевой госпиталь развернули прямо на рыночной площади, там же началась раздача продуктов населению, которое составляло примерно триста пятьдесят человек. И все эти люди стали постепенно стекаться сюда. Приходили семьями, причём часть её членов занималась получением продовольствия, в то время как другие, в основном женщины и дети, спешили именно за медицинской помощью. Они готовы были отстоять не один час в очереди на осмотр, терпеть палящий зной, зная, что по-другому выяснить своё состояние и вылечить мучившие их недуги вряд ли удастся.
В какой-то момент к Ивану подошла молодая женщина, которая вела за руку маленького мальчика – своего сына. Типичная крестьянка, костюм которой состоял из шаровар, кофты из синей хлопчатобумажной ткани и головного покрывала. Довольно симпатичная, не больше двадцати пяти лет, но тяжёлая работа и общая обстановка последних лет успели уже оставить на её лице свой отпечаток.
Пока Иван осматривал ребёнка (в условиях ограниченного количества педиатров это зачастую приходилось делать врачам общей практики), они разговорились. Женщину звали Хафиза Гафар, а её шестилетнего сына – Сабир. Она всю жизнь прожила в этой деревне, и муж её, Амин, тоже местный. Он в это время как раз получал для их семьи продовольствие с другой стороны лагеря. А ещё у неё была мать по имени Асала Хани. Она серьёзно болела, и это, естественно, очень беспокоило Хафизу. Мать жила отдельно, в своём собственном доме, и за ней приглядывал её брат Мустафа.
– Мне очень неловко просить вас, я вижу, как вы заняты… но не могли бы вы сходить со мной и осмотреть маму? Дело в том, что никто из нас не знает, чем она точно больна; маму беспокоят очень сильные головные боли, она даже перестала выходить из дома. Я боюсь, что это рак.
– Да, конечно, я охотно помогу, чем смогу, – откликнулся Ларионов. – Но может ли это подождать до вечера? Мне нужно закончить приём пациентов здесь.
– Да-да, я всё понимаю. Я вернусь сюда вечером, хорошо?
Они договорились встретиться на том же месте в семь часов вечера. Хафиза пришла минута в минуту, и Иван, взяв сумку с медицинскими инструментами и кое-какими лекарствами, поспешил отправиться с ней. По дороге он не упустил возможности ещё раз осмотреться вокруг.
Дома в наваджастанских деревнях обычно стоят на очень близком расстоянии один от другого. В большинстве случаев их возводят из глины, лишь в горных районах преобладает каменная кладка. Крыши, как общее правило, плоские и служат одновременно террасами.
Иван и Хафиза быстро дошли до нужного места. Это был обычный крестьянский дом, хотя и не самый бедный – здесь имелся дворик с хозяйственными постройками для скота, для хранения сена, дров и тому подобного. Внутри здание состояло из двух комнат площадью по десять-двенадцать квадратных метров и высотой не больше двух метров. Пол земляной. В каждой комнате имелось по окну. Очаг, сложенный из нескольких камней, был устроен в первой комнате, стены в которой были сильно закопчены, так как дым выходил через отверстие в потолке.
Вторая комната служила спальней, и в ней Иван нашёл свою пациентку – женщину лет пятидесяти, худую и измождённую, лежавшую в углу на старом тюфяке и периодически тихо стонавшую. Её брат оказался полноватым мужчиной лет на пять старше и почему-то вызвал у Ларионова инстинктивное отторжение – похож на этакого святошу, претендующего на статус истинного правоверного.
Он неохотно согласился, чтобы Иван осмотрел его сестру, и только, когда Хафиза обратилась напрямую к матери, и та не особо воодушевлённая такой перспективой, тем не менее, согласилась, вышел вместе с племянницей в соседнюю комнату. Иван приступил к осмотру, задавая Асале Хани вопросы о тех симптомах, что у неё имеются. Выяснилось, что уже несколько недель она страдала от беспричинных сильных головных болей, которые появлялись совершенно в разное время дня и ночи. Женщина плохо спала, потеряла аппетит и вообще, казалось, была настроена очень пессимистически.
– Не трудитесь, молодой человек, мне уже не помочь. Моя дочь зря вас побеспокоила. Что бы это ни было, я заслужила эту боль.
– Почему вы так говорите? – удивился Иван.
– Это из-за Салемы. Я очень виновата перед ней. И теперь я терплю заслуженные муки…
– Из-за Салемы? А кто это?
– Я очень виновата…
Иван провёл у больной около получаса, но так и не смог добиться от Асалы, что она имела ввиду, и кто такая Салема. А что касается её болезни, то без должного медицинского обследования сказать точно было нельзя, но опасения Хафизы о раке мозга, скорее всего, подтверждались. Ивану так не хотелось этого говорить, чтобы не расстраивать эту славную молодую женщину, искренне любящую свою мать, но врать он тоже не мог.
Хафиза быстро смогла подавить набежавшие на глаза слёзы. Ларионов постарался уверить её, что не всё ещё потеряно, и при должном лечении её мать сможет полностью излечиться. К тому же, он не мог быть на сто процентов уверен в диагнозе, пока не проведено компьютерное исследование мозга.
– Можно договориться, чтобы вашу мать отправили в Россию, например, в Санкт-Петербург. Уверяю вас, Хафиза, что наши врачи смогут быстро всё выяснить!
– Поймите, Иван, мама не хочет никуда ехать. Она готова умереть здесь, в своей родной деревне. И в этом проявляет поразительную настойчивость… Прямо как когда-то в вопросе о Салеме, – задумавшись, произнесла женщина.
– Кстати, а кто эта Салема? Ваша мать сказала мне, что очень виновата перед ней, и эту болезнь считает своим наказанием…
Стоявший рядом с ними Мустафа, который до этого лишь слушал разговор, прервал Ивана, выразительно хмыкнув:
– Ещё бы не наказание! Связалась тогда на свою голову с шайтановым отродьем! Говорил же я ей…
– Дядя, прошу тебя!
– Сама ведь всё знаешь! – И, махнув рукой, Мустафа удалился на улицу подышать свежим воздухом.
Иван вопросительно уставился на девушку. Она с сомнением посмотрела на него, потом глубоко вздохнула, и сказала:
– Хорошо, я расскажу вам. Вы – не местный, и, возможно, сможете понять мою мать, если, конечно, поверите в то, что услышите.
Глава 2. Рассказ о джинне
Оказав по мере сил помощь жителям деревни, гуманитарный конвой выдвинулся обратно, по направлению к российской военной базе. Необходимо было пополнить запасы медикаментов, воды и пищи и дать передохнуть людям. Затем, уже максимум через сутки колонна отправилась бы в другую деревню, где измученные войной наваджастанцы также ждали еды и медпомощи.
По дороге Иван размышлял о своём обещании помочь Асале Хани. Действительно, через несколько дней самолёт с группой больных детей должен был вылететь в Санкт-Петербург, и Ларионов очень рассчитывал благодаря своим знакомствам обеспечить место на нём бедной женщине. Хотя сказать было легче, чем сделать. Такие рейсы рассчитаны, прежде всего, на детей, а взрослые могут лишь сопровождать их. Правило это старались строго соблюдать, и Иван не видел другого выхода, кроме как купить место для Асалы за свой счёт. Придётся потратиться, раз уж решил помочь.
Ещё молодому человеку вспомнился рассказ Хафизы Гафар. Ивана он заинтересовал. Хотя, надо сказать откровенно, он так до конца и не поверил словам молодой женщины. Действительно, человеку, далёкому от традиционных арабских верований, сложно было не приписать услышанное излишне богатому воображению рассказчицы. А поведала Хафиза Ивану вот что:
«Это произошло давно, лет семнадцать назад. Отец недавно умер, и мать поехала в один из дней в соседнюю деревню, чтобы отвезти его родным какие-то вещи. По дороге домой – а возвращалась она довольно поздно – недалеко от взъезда в нашу деревню на перекрёстке дорог мать встретила ребёнка – девочку лет восьми-девяти, которая просто стояла и смотрела на неё.
Девочка была совсем одна, и при ней не было никаких вещей. Она выглядела усталой, словно много дней провела в пути. Её платьице, кстати, очень хорошего покроя и из дорогого материала, успело запачкаться и кое-где даже порваться, а на шее висел медальон с какими-то вырезанными символами.
Странная ситуация, даже пугающая. Знаете, арабы верят в злых духов. Они порой предстают в человеческом обличье, заманивают людей в глухие места и там жестоко убивают. Но мама всегда была доброй душой. Она не испугалась, остановилась, чтобы расспросить ребёнка, как-то помочь ей.
Однако в ответ на все вопросы девочка продолжала молчать, одновременно пристально наблюдая за моей матерью. Мама потом однажды рассказала мне, что взгляд этот словно прощупывал её насквозь. Лишь на вопрос об имени девочка сказала, что её зовут Салема.
Так больше ничего и не добившись, мама решила взять Салему с собой к нам, подумав, что ещё раз расспросит её обо всём позже, когда накормит, вымоет, когда девочка отдохнёт и выспится. До сих пор я не уверена, было ли это правильным решением, хотя мать никогда не говорила о Салеме в негативном свете.
Мой дядя, который часто бывал у нас в гостях, а после смерти отца стал бывать ещё чаще, так как, по его словам, матери нужно мужское плечо, сразу же невзлюбил Салему, мне показалось, даже испугался. Частица его страха передалась и мне, но я не смела тогда перечить матери и поэтому приняла как вынужденное то, что эта странная девочка поживёт у нас, пока не отыщутся её родственники.
Так Салема вошла в наш дом. Поскольку её родители или другие родственники не отыскались ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц, она осталась жить с нами. Мама так и не смогла добиться от неё ответов на свои вопросы. Решив, что девочка, очевидно, пережила какое-то несчастье и поэтому так замкнута, мать решила не беспокоить её лишний раз расспросами, надеясь, что со временем всё разъяснится.
Она хотела выкупать Салему до того, как мы сядем ужинать, но та не позволила себя раздеть и вообще явно не любила, когда другие люди дотрагиваются до неё. Кроме этого, в первый вечер она даже не стала есть с нами и просидела всё это время в соседней комнате. Наверно, старалась заставить себя привыкнуть к нам.
Мать с дядей долго спорили по поводу того, что Салема должна остаться, и в этом вопросе она, обычно такая мягкая и неконфликтная, настояла на своём. Вопрос о Салеме вообще был для мамы принципиальным на протяжении последующих нескольких лет. А дядя, поняв, что вряд ли сможет переубедить сестру напрямую, переключился через какое-то время на меня, пытаясь настроить против сестры и, в конечном счёте, всё-таки выжить её из нашей деревни. Других жителей деревни он тоже периодически подначивал жаловаться на девочку моей матери.
А в тот первый вечер, помню, как я тряслась от страха, находясь в одной комнате с Салемой. Если бы не присутствие матери – мы тогда жили очень бедно и спали в одной комнате – я бы, наверно, сбежала к соседям или что-нибудь в этом духе. Уснуть не получалось – мне всё время казалось, что Салема смотрит на меня, и я как будто даже слышала её тихий смех. В какой-то момент, не выдержав, я открыла глаза и увидела, что она действительно, не моргая, смотрит в мою сторону. Салема лежала напротив на полу – тогда мы спали прямо так на тюфяках, используемых вместо матрасов. Луна светила на неё через окно без занавесок, и я хорошо могла рассмотреть её лицо – весьма симпатичное, но абсолютно без эмоций, и глаза необычного красноватого оттенка.
Я стала читать про себя молитвы, призывая Всевышнего защитить меня от Салемы. Не знаю, какое чувство она испытывала в тот момент, но уверена, что мои мысли в тот момент она читала так же легко, как если бы я говорила вслух.
Не знаю, услышал ли Аллах мои молитвы, но ничего страшного в ту ночь ни со мной, ни с матерью не произошло. Это приободрило меня, хотя я продолжала быть настороже по отношению к своей сестре – может быть, она что-то задумала, и всё ещё впереди. Мама же, казалось, ни о чём не беспокоилась.
Она расспросила всех, кого могла, про девочку, но никто из местных жителей не знал, откуда же этот ребёнок взялся посреди дороги. Однако все успели приметить странности Салемы, особенно её глаза и красноватый оттенок кожи.
Маме удалось уговорить Салему принять ванну, но та сделала это сама. Ей выделили часть моей одежды, в которой Салема приобрела более «человеческий» вид. У Салемы были роскошные длинные чёрные волосы, и мать хотела заплести ей косу, но снова не имела успеха. Зато уже на второй день она начала есть вместе с нами.
Так без особого прогресса прошло несколько дней. Салема почти не разговаривала с нами, произнося за весь день не более десятка слов. Мать как могла старалась её разговорить и меня заставляла больше общаться с сестрой. Я даже попыталась пару раз пригласить её поиграть с другими детьми, но слышала в ответ лишь бесстрастное: «Нет». Впрочем, так было даже лучше, ведь родители других детей вряд ли бы позволили им играть с Салемой. Если бы мы были с ней вместе, со мной бы тоже никто не стал дружить.
Между тем, в деревне стали относиться к нашей семье менее дружелюбно, и только былое уважение к моей матери, благочестивой женщине, а теперь и вдове, ещё как-то спасало дело. С нами не разорвали отношений окончательно, но перестали приходить в гости, да и к себе стали звать реже, и уж, конечно, без Салемы.
Я никогда всерьёз не задумывалась над существованием джиннов, воспринимая их как страшилки, которыми родители пугают детей, чтобы те не гуляли в разных безлюдных местах и не уходили по вечерам из дому. Но в случае с Салемой я как-то инстинктивно почти сразу догадалась, кто передо мной. Уверена, и мама с самого начала понимала это. Мы никогда за всё время, что Салема жила у нас, ни после её ухода не решались явно произносить слова «джинн» даже между собой, хотя про себя я именно так её и называла.
Помню, однажды она произнесла любопытную фразу. Мама как раз закончила готовить обед. Она взяла стоящее рядом небольшое ведёрко с водой и, прежде чем вылить его в костёр, негромко произнесла:
– Прошу вас уйти, жители пламени.
Обычно так арабы стараются не потревожить духов, по преданию живущих в огне, – тех самых джиннов.
Стоящая рядом Салема при этом заметила:
– Зачем вы говорите это? Там ведь никого нет. Джинны живут совсем в других местах.
Мы с мамой недоумённо посмотрели на Салему, но она, казалось, уже утратила всякий интерес к этому предмету. Мы предпочли ничего не уточнять.
Так шли дни, месяцы, прошло три года. Салема стала чуть более общительной, принимала участие в домашних делах. Мать научила её готовить пищу, стирать и гладить одежду, что периодически моя сестра вполне неплохо выполняла. В остальное же время она любила либо сидеть где-нибудь в одиночестве, либо бродить по деревне, к вящему неудовольствию её жителей. Они считали, что девушка подслушивает и подсматривает за ними, но явно выказывать вражду боялись. Салему вообще боялись, хотя мы с матерью уже успели к ней привыкнуть. Говорят, человек вообще ко всему может привыкнуть. Наверно, это действительно так.
Впрочем, периодически раздавались отдельные голоса за то, чтобы прогнать Салему, матери настоятельно советовали «опомниться, пока ещё не поздно», «пока она чего-нибудь не натворила», страшили гневом Всевышнего. Но мать проявляла удивительную стойкость.
Однако через какое-то время начали происходить вещи, которые опять же стали трактовать против девушки: стали пропадать и появляться в разных неподходящих местах вещи, болеть скот, выходить из строя техника и автомобили. Должна признаться, что и мне случалось подумать на Салему. Ей же было всё нипочём – девушка продолжала вести себя как обычно, оставаясь бесстрастной и молчаливой.
Из детей мы постепенно превращались в подростков. Стали возникать первые романтические отношения между бывшими приятелями по играм. Мои подружки частенько рассказывали мне о том или другом юноше, который признавался им в своих чувствах, и мы все вместе на своих девичьих посиделках любили обсуждать таких кавалеров. Салема, ясное дело, никогда не принимала в них участия, но мне казалось, что иногда я ощущаю её незримое присутствие среди нас.
Быть может, какие-нибудь совсем уж храбрые ребята и решились бы поухаживать за девушкой-джинном, тем более что она была очень привлекательной, но их родители строго-настрого запретили им подходить к Салеме и общаться с ней, грозя всеми карами небесными за контакты с «шайтановым отродьем».
Вскоре я – это было в пятнадцать лет – осознала, что в первый раз влюбилась. Он был на год старше меня, и я, как мне казалось, тоже ему нравлюсь. Мы начали гулять вместе. Я стала уделять меньше времени подругам и даже по дому матери помогала не так активно, как раньше. Мама же считала, что ещё не время для таких увлечений, и даже иногда сердилась на меня за рассеянность.
Однажды, вернувшись домой после очередного свидания, на котором мы впервые с моим возлюбленным поцеловались, я наткнулась на Салему, которая готовила ужин. Мать в это время ещё не вернулась с базара. На мгновение мы встретились взглядом, но я поспешила отвести глаза и ушла в соседнюю комнату. В тот момент мне не хотелось её видеть – я всё ещё витала в облаках романтических мыслей. Я прилегла на свой тюфяк, закрыла глаза и предалась мечтам о том, как счастливы мы будем с моим возлюбленным, когда поженимся. Но Салема, неслышно скользнув в комнату, – она всегда двигалась совершенно без шума – прервала мои мысли.
– Он не сделает тебя счастливой, – тихо, но отчётливо произнесла моя сестра. Это был редкий случай за все годы, когда она первая заговорила со мной.
Я открыла глаза и уставилась на Салему. Она молчала, и я восприняла это как необходимость уточнить её слова.
– Что ты имеешь ввиду?
– Я вижу все его намерения. Он хочет добиться от тебя близости, а потом бросит.
Бесстрастный тон Салемы вывел меня из себя, и я впервые позволила себе закричать на неё, не задумываясь о возможных последствиях.
– Ты всё врёшь! Ты просто завидуешь, что меня кто-то любит, а тебя все боятся! Ты чудовище!
– Если бы я захотела, то и он, и все остальные ваши мужчины уже валялись бы у моих ног. Ты глупа. Он использует тебя и бросит. Вот увидишь.
– Я тебя ненавижу! – Мой голос сорвался от подступивших к горлу рыданий.
Я не стала продолжать спор, вместо этого поспешив убежать из дома. Салема не пыталась меня остановить. Добежав до конца улицы, я остановилась и расплакалась. Тем горше мне было, что где-то в глубине души я чувствовала правду в словах Салемы. Мой возлюбленный пару раз как бы вскользь намекал на нашу близость до свадьбы, но делал это столь осторожно, что я даже не считала нужным тревожиться о таких вещах. Теперь же его намёки приняли в моём сознании совсем другое значение. Мои грёзы начали таять, Салема всего несколькими словами разрушила их, и оттого я в какой-то момент почувствовала к ней непреодолимую ненависть. Сказалось напряжение всех лет, что мы провели вместе. Оно постепенно накапливалось и теперь разом вырвалось наружу.
Возвращаться домой мне не хотелось и, вволю наплакавшись, я собралась попросить родителей одной из подруг приютить меня на ночь. Однако по дороге к её дому я передумала и пошла прямо к нему – к Хусейну, моему возлюбленному. Я собиралась прямо спросить у него о дальнейших планах на наше будущее – пусть подтвердит или опровергнет слова Салемы.
Он стал всё отрицать, призывал меня не слушать сестру, ведь «её устами говорит шайтан – все это знают» и ещё раз заверил, что любит меня. Я вроде бы даже успокоилась, но только до того момента, как он предложил мне перейти жить к ним в дом, чтобы быть подальше от Салемы. Его семья считалась самой состоятельной в нашей деревне, они жили в доме, где было аж целых четыре комнаты, так что место для меня вполне бы нашлось.
Но меня насторожило это предложение. Наша семья никогда не была слишком религиозна, и мать воспитывала меня лишь на формальных принципах ислама, но, тем не менее, я хорошо усвоила правила, что девушке негоже жить под одной крышей с чужим мужчиной, если они не состоят в браке. Я отказалась. Он стал уговаривать. Сначала мягко, потом настойчивее. Даже обиделся, что я якобы готова променять его на «дочь Иблиса». Хотя я возражала, что не хочу расставаться с мамой, он привёл довод, что в случае нашей свадьбы мне это всё равно пришлось бы сделать.
И всё-таки я отказалась. Время показало, что это было правильное решение, да и Салема была права, но тогда мне было ужасно трудно не пойти с ним. В совершенно расстроенных чувствах я вернулась домой. Мама уже была там, она была встревожена моим долгим отсутствием, но я соврала, что была у подруги. Понимая, что Салема без труда узнает, как именно было дело, я, тем не менее, пошла на эту ложь. Мама как будто поверила и вроде бы успокоилась.
Я с опаской взглянула на сестру, но она больше не пыталась говорить со мной на эту тему, словно вообще забыла про ту нашу перепалку.
