скачать книгу бесплатно
Второй шанс Роберта Уоррена
Гвидо Згардоли
Лёд живой. Там, внутри вековой глыбы, замурован мальчишка лет десяти – и его сердце бьётся.
Снежная пустыня безжалостна к людям. Этого ли не знать профессору Роберту Уоррену, уставшему от тяжёлой работы, замерзающему на краю земли? Время здесь замерло, и 1946 год – лишь очередная дата на календаре. Судьба даёт Уоррену, потерявшему сына, второй шанс… Но спасти «ледяного мальчика», кажется, невозможно. Хотя бы и потому, что, только вырвавшись из плена столетнего сна, ребёнок, говорящий на никому непонятном языке, начинает стремительно стареть.
Это знакомство перевернёт жизнь обоих: и мальчика, который должен был погибнуть ещё сто лет назад, и профессора, медленно угасающего от отчаяния.
Гвидо Згардоли (родился в 1965 году) – итальянский писатель, лауреат многочисленных конкурсов, среди которых премия Андерсена и премия Strega. Его книга «Второй шанс Роберта Уоррена» вошла в Почетный список Международного совета по детской книге (IBBY) и – так же, как и изданная «КомпасГидом» ранее удивительной силы семейная сага «Остров Немого», – в список выдающихся детских книг мира «Белые вороны», составляемый Мюнхенской международной юношеской библиотекой. Во «Втором шансе Роберта Уоррена» писатель мастерски сочетает фантастический сюжет и удивительную психологическую достоверность. Эта удивительной силы повесть – о надежде, тонкой взаимосвязи людей и о том, как важно чувствовать себя живым.
Гвидо Згардоли
Второй шанс Роберта Уоррена
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения ООО «ИД «Тинбук».
Originally published as THE FROZEN BOY by Guido Sgardoli
© 2011 Edizioni San Paolo s.r.l.
Piazza Soncino 5 – 20092 Cinisello Balsamo (Milano) – ITALIA www.edizionisanpaolo.it
This agreement was arranged by FIND OUT Team Srl, Novara, Italy.
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2022
* * *
Тысячами плывут
За западный океан,
Туда, где открыты пути,
Хоть не все смогут ими пройти.
Вслед за удачей
За западный океан:
Воспрянув духом,
Набивши брюхо,
Они порвут цепи бедности.
The Pogues. Тысячами плывут…
Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет…
И. С. Тургенев. Отцы и дети
Пролог
Атлантический океан, май 1846 года
На бегин-рее сидит чайка. она зябко хохлится на ветру, который ерошит ей перья. Снизу за ней наблюдает мальчишка.
Должно быть, где-то рядом земля, думает он, глядя на чайку. Чуть-чуть осталось. Жестокая качка заставляет его шире расставлять ноги и раскидывать руки, словно крылья. На измученном лице блуждает улыбка.
– Все в трюм! – внезапно кричит матрос. Голос твёрд, но бегающий взгляд выдаёт беспокойство. За его спиной тонет в мрачных кипящих тучах закат, а океан одну за другой вздымает пёстрые от пены волны.
Немногие выбравшиеся на воздух пассажиры устремляются вниз: их спотыкающиеся фигуры напоминают пьянчужек, покидающих паб. Все они – батраки или разорившиеся фермеры, народ, не привычный к волнам и кораблям, и их лица, обычно румяные, кажутся теперь восковыми.
Мальчишка бросает последний взгляд на чайку. Та расправляет крылья и, не сделав даже взмаха, уносится по ветру.
– Мама, в море лёд! – удивляется какая-то девочка.
Мальчишка смотрит за борт. В потемневшей дали тут и там возникают белёсые крапинки; они блестят, словно звёзды в ночном небе.
– Уходите, кому сказал! – снова, уже гораздо злее кричит матрос. – Быстрее!
Мальчишка сползает по узкому трапу в трюм, заставленный нарами и множеством самодельных лежанок.
– Что у них стряслось? – спрашивает кто-то.
– Шторм надвигается, – отвечает мальчишка и забирается на своё место, нащупывая в кармане штанов свой талисман – чёрно-белый камешек, обкатанный волнами до идеальной гладкости. Присутствие талисмана успокаивает.
Команды капитана мешаются с глухим грохотом волн, бьющихся о борт корабля, и скрипучими стонами натянутого такелажа.
– Марсели долой! Грот на гитовы!
Корабль кренится, заваливается набок. Волны катят протяжно и широко, словно вздохи.
А в трюме не продохнуть от зловония тел, напрочь лишённых уединения, вынужденно прижатых друг к другу, четыре недели вместе принимавших и извергавших пищу.
Ветер усиливается. Он проникает в щели, выискивает малейшие трещинки, хочет прорваться внутрь. Толща океана вздрагивает под днищем, словно желая скорее избавиться от корабля со всеми его обитателями, и при каждом шквале тот зачерпывает воды.
Сидящие в трюме переглядываются. На лицах расцветают слабые, бесцветные, словно старая холстина, вымученные улыбки – лишь бы только успокоить детей.
– Лечь в дрейф! – едва слышен сквозь завывания ветра крик капитана. Волны бьют по кораблю, как пушечные ядра, разбиваясь о фальшборт. – Право руля!..
Океан ярится пеной. Очередной удар выворачивает шканцы, а отхлынувшая вода уносит с собой всю обшивку. Палуба залита водой, крышки люков сорваны. Фок-мачта переламывается пополам, как тростинка в акульей пасти.
– Человек за бортом! – вопят моряки. – Люди, люди за бортом!
Отчаянно сражаясь с океаном, они бросают концы, чтобы спасти утопающих.
А на горизонте тем временем поднимается чёрная, словно ночь, стена воды.
Руки моряков безвольно опускаются, обветренные лица разом бледнеют.
– Носом к ветру! – из последних сил командует капитан. – Держитесь! – И, промокший насквозь, бормочет, цепенея от ужаса: – Да поможет нам Бог.
Шторм, будто верный слуга, чуть отступает, давая дорогу огромной грохочущей волне.
Корабль покорно вскидывает бушприт к небесам, умоляя о пощаде.
В удушливой темноте трюма дрожат пассажиры. Но невыносимое давление сжимает грудь сильнее страха. Мальчишка смотрит, как к его ногам подступает вода, и крепче сжимает в руке камешек. Кто-то напевает «Кэррикфергюс»[1 - Ирландская народная баллада, посвящённая одноимённому городу. – Здесь и далее примеч. пер.].
Достигнув гребня чудовищной волны, корабль, будто пушинка, бесшумно взмывает вверх. В такие кажущиеся невероятно долгими моменты душа каждого человека со всеми его надеждами и мечтами, стремлениями и промахами словно замирает, ожидая своей участи. Это чудесные мгновения абсолютного спокойствия – последние перед падением в бездонную чёрную пропасть.
На борту «Данброди» 16 мая 1846 года было 313 человек: 292 пассажира и 21 член команды.
Никто не выжил.
Часть первая
Белый
Остров Местерсвиг в двадцати милях от мыса Амелии, Гренландия, апрель 1946 года
Разглядывая сквозь смотровое окошко лаборатории бесконечную ледяную равнину, Роберт Уоррен тщетно пытался определить, где же кончается земля и начинается небо: словно бы крошечную группку жмущихся друг к другу строений, вместе составлявших метеостанцию, окружал только лёд. Или только небо.
Уоррену всегда казалось, что лёд – штука тихая, мёртвая, что лёд примет и похоронит его мысли, а может, и мучительные воспоминания. Должно быть, эти, из Манхэттенского проекта, тоже так считали. Опасаясь его раскаяния, которое с возрастом могло перерасти в весьма неудобные откровения, они отправили Уоррена из раскалённой пустыни Лос-Аламос на промёрзшую до основания станцию, затерявшуюся где-то в Гренландии.
Но, несмотря на всю их уверенность, лёд был живым, изменчивым. Его пустота жаждала наполнения, а тишина оказалась резонатором, который только усиливал звуки, мысли и чувства.
Роберт Уоррен надеялся, что лёд спасёт его, – но лёд, похоже, изо дня в день старался его убить.
Дверь распахнулась, и пол мигом замело.
– Доброе утро, профессор! Сегодня за тридцать, – сообщил вошедший. Не снимая капюшона, он принялся громко топать, пытаясь стряхнуть налипший снег.
– Доброе утро, – ответил Уоррен, не отрываясь от смотрового окошка.
Его ассистент наконец закрыл дверь и стянул куртку.
– Кофе есть? – спросил он, растирая руки.
Уоррен рассеянно махнул в сторону штуковины на печке, от жара пощёлкивавшей, будто старые часы.
– Сами не хотите чашечку?
Профессор покачал головой.
– А мне вот до смерти нужно, – заявил Алекс. – Совсем я расклеился. Это всё свет. Ненавижу его. Изо всех щелей лезет, проклятый, – пожаловался он, потирая глаза с видом заспанного ребёнка.
– Здесь к этому быстро привыкаешь.
– Вот уж никогда не подумал бы, что скажу такое, но, поверьте, предпочёл бы зимнюю темень. Говорят, она навевает тоску и всё такое, да только мы-то по ночам спим, не находите? Но сейчас уже и ночь не ночь, а… Как это назвать? Сумерки? Полумрак? В Бостоне, в Центре геофизики, я, представьте себе, спал в комнате без единого окна. Иначе не…
– Знаешь, что происходит с телом при гипотермии?
Уоррен неподвижно стоял у крохотного окошка, глядя в пустоту. Одну половину его тела заливал холодный и белый свет, другая оставалась в тени. Профессор коснулся стекла, и оно тотчас же слегка затуманилось.
– Что вы сказали? – отозвался Алекс.
– Гипотермия, – повторил Уоррен. – Знаешь, что это за штука?
– Думаю, да…
– Сначала чувствуешь себя усталым, вымотанным, но, говорят, в этот момент ещё не осознаёшь, как всё плохо. Пульс падает примерно до шестидесяти в минуту, давление снижается, замедляется дыхание. Хочется сесть или лечь, отдохнуть. Когда температура тела опускается до двадцати восьми градусов, движения становятся неуклюжими, раскоординированными, нечёткими. Начинаются галлюцинации. Кто-то слышит музыку, кто-то видит несуществующих спасателей. К двадцати шести градусам сердце сокращается всё реже, ударов до сорока в минуту, – Уоррен вздохнул, словно без передышки не мог закончить. – К двадцати четырём тело охватывает онемение, непреодолимая сонливость, за которой следует потеря сознания. В двадцать два – кома. Двадцать – останавливается сердце.
Алекс глотнул кофе, но ничего не сказал – рассуждения профессора обычно не требовали ответа.
– При ветре в восемнадцать узлов в этих местах даже часа хватит, чтобы замёрзнуть насмерть, – заключил Уоррен.
Повисла долгая пауза.
– Похоже, не худший способ окочуриться, – фыркнул наконец Алекс.
Профессор отвёл глаза от окна и только теперь взглянул на своего ассистента. После невыносимой белизны снаружи Алекс показался ему тёмным силуэтом, плоской, вырезанной из картона фигурой, которая вдруг, смущённо улыбнувшись, добавила:
– В смысле, если уж действительно хочешь помереть…
Роберту Уоррену недавно исполнилось шестьдесят четыре.
День рождения профессор отпраздновал на станции, в компании Алекса Тайна и нескольких других учёных. Они чокались пивом, которое Алекс тайком привёз с собой.
«Чтоб ещё сто лет так же!» – кричали все, напрочь забыв о страданиях Роберта. Едва похоронив сына, последнее, чего хочешь, – сто лет плакать над могилой.
Вот тогда-то, пока профессор выслушивал отпускаемые коллегами банальности и разглядывал в оконном стекле своё отражение с бутылкой пива в руке, ему и пришла в голову мысль – безумная, пугающая, но с каждым днём, словно болезнь, всё сильнее подтачивавшая его волю. Мысль эта была смелой и одновременно трусливой: не «сто лет», а «ни днём больше». Ни единым днём.
– Если уж действительно хочешь помереть, – эхом повторил Уоррен без тени усмешки. И снова отвернулся к окну.
Алекс поставил чашку, надел халат и принялся проверять оборудование.
Это был крепкий парень с наивными, широко распахнутыми глазами, полный надежд на светлое будущее, ожидающее его где-то впереди. С первых дней осознав мрачный настрой профессора, он не стал придавать значения внезапной резкости, а, напротив, проявил полнейшую открытость, граничащую чуть ли не с подобострастием. Но всё оказалось впустую: как ни старался юный ассистент, профессор по-прежнему вёл себя с ним отстранённо. Порой Алекс убеждал себя, что просто не нравится Уоррену, но не находил причин для такой неприязни. Чтобы сблизиться с профессором, он стал заполнять разделявшую их мёрзлую пустоту бестолковыми разговорами, что привело к прямо противоположному результату.
– Я пошёл, – бросил Уоррен.
Алекс даже закусил губу, лишь бы не надоедать вопросами, но, увидев, что профессор уже стоит в дверях, готовый нырнуть в ледяной ад в одном шерстяном свитере с воротником под горло, не смог удержаться:
– Без куртки?
Уоррен улыбнулся, однако улыбка тотчас же скрылась в густой бороде – беззащитная, совсем как у ребёнка. Или у человека, который устал бороться.
– И правда, куртка… – пробормотал он, снял её с вешалки – простой деревянной доски с металлическими крючками – и нехотя натянул, даже не расправив завернувшийся внутрь край воротника.
Оставив весь мир позади, Уоррен вышел за дверь, вмиг растворившись в ослепительной морозной белизне.
Порыв ветра бросил в лицо горсть ледяной крупы, блестящей и твёрдой, как гравий, заставив Уоррена пошатнуться. Он слышал, как хлопает флаг на шесте, как лают собаки – без повода, просто от скуки. Снег под его ногами, испещрённый грязными дорожками следов, больше не похрустывал. Низкое небо разлеглось на серых полукруглых крышах бараков. Профессор огляделся.
Конкретного плана у него не было: выйти прогуляться – вот и весь план. Но, увидев замерший возле лаборатории снегоход, который он, впрочем, раньше никогда не водил, Уоррен вдруг подумал, что вполне может им воспользоваться. Чем дальше он заберётся, тем больше шансов осуществить свою задумку.
Внешне снегоход напоминал небольшой автомобиль-кабриолет с металлическим корпусом и четырьмя лыжами вместо колёс. Мощный, как на грузовиках, восьмицилиндровый двигатель вращал большой пропеллер, тоже металлический. Выглядела машина странновато, но, по словам военных, была лёгкой в управлении и буквально незаменимой для поездок в Арктике. Водить автомобиль профессор не умел, зато в юности катался на мотоцикле – по сравнению с ним снегоход казался куда более устойчивым.
