Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

скачать книгу бесплатно


Заслышав шаги, Адульв чуть отступил назад, под не слышимый ему скрип зубов наблюдавшей родственницы, сжав руку обратным хватом на рукояти кривого ровно коготь кинжала. Скрипнув засовом, оттворилась дверь и пред мальчиком оказался дородный, чуть пошатывающийся от хмеля хозяин, освящённый со спины отсветами очага. Олава трудно было не узнать, вечно заляпанная рубаха, да свалявшаяся борода и чуемый аж за версту хмельной дух.

– Адульв! А ты какой Асовой волею посреди ночи здесь оказался, стряслось чего? – изумившись нежданному гостю, спросил пропойца.

– Стряслось, дядька Олав. Стряслось! Мать Бергдис и Эйнара помнишь? Помнишь, как умирала? – детская рука с кинжалом рванула вперёд, метя косым взмахом в шею.

Может Олав и был нелюбим прочими лёствёртцами за дурной нрав да свою дикую страсть к хмелю, ставшую смыслом жизни. Может, тело его давно обрюзгло да ожирело, но он всё же был воином, как и все северяне, и мог за себя постоять, равно как и торгаш Вагни, выглядывающий из-за плеча Сольвейг, не смотря на свой нынешний вид, с детства привыкший к тяжести оружия.

– Очумел, крысёныш, – взвыл Олав, пытаясь сцапать ребёнка за ворот правой рукой. Едва левая, уберёгшая жизнь, вовремя была поднята верх, брызнув кровью рассечённого до кости предплечья.

Сольвейг, увидав, что началось неравное сражение меж её названным племянником, ещё ребёнком, и здоровенной образиной, решительно стала подниматься, дабы вмешаться, но была остановлена Вагни, ошарашено прошептавшим «Смотри».

– А помнишь, как по голове бил маленькую девочку? Образина, мёдом набитая! – Адульв ловко пригнувшись, увернулся от здоровенной пятерни, вторым махом срезая несколько растопыренных пальцев.

Пара обрубков в несколько фаланг упала в снег. Взвыв, Олав попытался было двинуть своего мелкого мучителя сжатой в кулак покалеченной рукой, но маленький ярл, рывком припав на колени, проскользнув меж его широко расставленных ног, оказался у врага за спиной, и, сноровисто обернувшись, молниеносно взмахнул кованым когтём сначала влево, затем вправо,со страшным хлюпающим звуком подрезая сухожилия ног, обрушивая Олава на колени. Взревев ещё громче, пропойца двинул локтем левой руки назад, безуспешно, наградой стал лишь холод острого лезвия, черканувшего под подмышкой, заставивший руку безвольно обвиснуть.

Следом за левой, ценой пары точных взмахов последовала и правая рука. Обездвиженный и искалеченный рассечёнными сухожилиями Олав надсадно кричал, а Адульв неспешно обойдя поверженного врага, раз этак в пять превосходящего его весом, медленно отерев о штанину подарок Бруни, убрал его в ножны на пояснице.

– За что? – крикнул исходящий безвольными слезами Олав.

– За все их горести. – без тени намёка на эмоции бездушным голосом прожженного убивцы ответил мальчик. Припомнив слова, услышанные, как сейчас казалось вечность назад совсем в другой жизни, во время катания на санях от брата Бёргдис.

– Смотри, Эйнар, где бы ты ни был, в Вальхалле под взором Одина, или в Фолькванге в гостях на людском поле Фрейи, да хоть в царстве хлада владычицы Хель. Смотри и знай, твоя мать, как и ваши муки, отомщены. А тебе, Олав, пора отдать ребёнку то, что ты не в праве был забирать, – рука маленького ярла потянулась к отвороту высокого мехового сапога, извлекая на свет звёзд белёсый жертвенный кинжал помощницы смерти, как казалось, целиком вырезанный из кости. Адульв пинком опрокинул обездвиженного пропойцу на спину и, подойдя, склонился над его лицом, озарив ночь новыми неимоверными воплями.

Все происходящее пред её глазами казалось кровавой кройщице дурным сном, как и любимый мальчик, обернувшийся в неведомого человека, что казался выжженным душой ветераном, застрявшим в детском теле. Чей взгляд ныне, после того долгого беспробудного сна, она, к своему ужасу, перестала узнавать. Ответы были лишь у той, кто вручила ему этот жуткий кусок кости, но страх не за себя или его, стопорил воительницу спросить. Страх узнать правду, с коей навряд ли смириться Хортдоттир. Она не могла потерять и его, своего Адульва, что день ото дня всё более становился чуждым, все сильнее подталкивая её к истине, коию не желало знать сердце.

Произошедшее потрясло и Вагни, что читалось по его вытянутому лицу, но вёл себя торгаш тихо, только ошарашено качая время от времени головой, выжидая развязки. Сольвейг уже в серьёз стала прикидывать, а не уложить ли здесь и хорька рядышком с Оловом, не дай предки взболтнет кому об увиденном. Но отвергла этот вариант, за Адульвом стояла она, новая кюна, и ужасная вестница скорби – глас богини Хель. А тот тоже далеко не дурак, разбогатевший своим умом, не станет по доброй воле искать вражды с ними.

Вопли Олава потихоньку стали стихать, Адульв поднявшись и спрятав что-то в кошель, направился прочь, отирая костяной кинжал о кусок рубахи своей жертвы. Еще раз поразив названную родственницу холодным безразличием своего лица, будто и не он вовсе только что орудовал кинжалом над человеком, визжащим аки поросёнок на бойне .

Маленький ярл скрылся и Сольвейг точно знала, куда того понесли ноги, к одинокой избушке на самой границе гор. А она вместе с торгашом, покинув укрытие, подошли к телу былого хозяина детишек трэлов.

– Жив ещё, паскуда, – безучастно сплюнул Вагни, ни сколь не страшась окровавленного лица пропойцы с вырезанными глазами, чьё чело рассеченной кожей украшала странная руна.

И правда, Олав, постанывая, стал шевелиться, вынуждая озабоченную реакцией да словами торгаша кюну потянуть из ножен клинок, дабы завершить начатое племянником. Не довелось, сапог Вагни с хрустом опустился на гортань лежащего, ещё больше подивив кюну.

– Ну что, тело в дом, да запалим? Не думно мне, что лёствёртцы прознают, решат, с пьянки за очагом не углядел, – взглянул на неё хорёк.

– Так и сделаем, – кивнула кровавая кройщица, помогая заволакивать внутрь дома хрипящее, отчаянно борющееся за жалкие остатки жизни, тело, невольно заново в новом свете оглядев своего сообщника. Не так-то ты и прост торгаш.

Первыми свидетелями огненного зарева на дальнем конце городища стали мириады усыпавших ночной небосвод звёзд, делящие бескрайний простор с нарождающейся луной, неотрывно преследуемой голодным Хати – братом Сколля. Следом увидели и люди, уже собиравшиеся отходить ко сну. Со всех концов городища жители бросились к колодцам, таща полные кадки к пылающему подворью. Вот только заливали и засыпали снегом лёствёртцы больше сараи, полные добра, да наскоро отворённые хлева, выпустившие взбесившихся ужасом овец и коров. Мало, очень мало пролито воды было в сторону плюющегося искрами трещащего дома всем знакомого хозяина. А когда, натужно ухнув прогоревшими несущими столбами, завалилась крыша, погребая под собой тайну Адульва, наскоро забросали тухнущие остовы стен снегом, да и разбрелись по домам, кряхтя под весом тяжелых тюков шерсти, ведя в поводу спасённый из пожарища скот.

– Бесславный, но достойный Олава конец, пусть поклонится от меня госпоже Хель, – тихо сказал Вагни, вместе с Сольвейг глядя с высокого крыльца ярлова дома на затухающее вдали пожарище.

– Видать, не угодил тебе чем? Скидку на пряжу не дал? – чуть злобнее, чем следовало, спросила кюна.

– Нет, не в скидке дело, над детишками издевался, – посуровев непривычно лицом, устало сказал торговец и низко поклонившись, направился к своему очагу, бросив на последок. – Как решишь чего на счёт Эгировых рёбер, дай знать.

Позже, зайдя на обширное кузнечное подворье не знающего покоя большого горна, по одному из многих сотен ярловых дел, кюна спросит своего друга Бруни о Вагни хорьке. А тот про всё и про всех всё знающий, по долгу своего дюже востребованного людом ремесла, ответит, что со всех сторон хитрый купец особую страсть имеет к скупке детей, а когда она, обмерев лицом, сожмёт кулаки на волчьих оголовках мечей близнецов, поспешно смирит Сольвейг, поведав длинную историю.

Как оказалось, Вагни, чей род лебединой дорогой переселения оказался в фьордфьёлькском ярловстве, каким-то злым роком, сплетённым обиженной Норной, ещё в детстве и сам оказался в трэловом услужении у жестоких хозяев Сэконунгов, захвативших одну из трёх ладей переселенцев, остальные на силу отбились. Весь его род, обжившийся на новом месте, уже давно простился со сгинувшим родичем, упросив за его дух Асов. Ан нет, ошиблись, вот ведь диво, объявился потерянный сын зим через десять, да как! на собственном пузатом Кноре, да с командой и добром. Зажил, стал торговать, причем, ой как успешно, многие пытались узнать, что за путь прошел обласканный Асами паренёк, да никто не вызнал, мог только гадать.

Странно только то, что никто и никогда не видел Вагни без длинного рукава рубахи. Ходили по первости толки, что мать его, единожды не нарочно увидав следы Вьюрда, пройденного им в детстве, легшего на тело печатью шрамов, чуть дара речи не лишилась, поседев головой. Хорёк никому и ничего не рассказывал, но то, что он повидал и пережил в детстве, хватило для того, чтобы Вагни, так и не оженившись да не обзаведясь наследниками, заимел втихую большущую усадьбу поодаль, где и селил освобождённых его мошной детей, чтоб жили в достатке, не ведая ни страхов, ни поруганий.

Сон, ставший бесценной редкостью, все никак не шел и оттого кюна, даже не заглянув в свою клеть, уселась в новехонькое, едва вышедшее из-под резца, высокое вычурное кресло, расположенное на почётном возвышении, стоящем аккурат за длинным очагом ярлова зала, погруженного в полумрак глубокой ночи. Раньше здесь восседал Руагор и ему в спину вопросительно глядели две древние колоды, в коих жили духи предков. Ныне их взоры довили на Сольвейг, что стала осознавать всю их тяжесть, не порушит ли она дело, зачинаемое со времён исхода, не пустит ли прахом их труды.

Голубые глаза кюны, почти не мигая, вцепились в едва тлеющие поленья очага, а голова пухла от круживших ровно стая воронов чёрных мыслей. Благо, успокаивающе услаждал слух шорох точильного камня, что носился по кромке и без того идеального клинка. Гномьей тайны нерушимая сталь не нуждалась в правке, но само это действо, привычное с ранних зим, даровало покой.

На завтра Сольвейг предстояло много дел. Ведь поход до Эгировых ребер через весь полуостров не был лёгкой задачей даже летом, чего там говорить о зиме. Да и оставить без должного присмотра городище да ярловство, уведя четверть и без того прорежённого хирда, не выходило возможным, тем паче на полную луну. Именно столько времени придется потратить на рискованную авантюру, грозящую в случае успеха громкой славой и расширением флота. Но это мелочи, посадником, как и ранее при Руагоре, станет Аникен, а воинов, охреневших от скуки затянувшейся зимы и кипящих кровью после Йоля, сыщется в достатке, но вот подготовить и снабдить всем требуемым такую вылазку – это дело другое. Придется тряхнуть мошной да тщательно всё взвесить, созвав совет, благо ослеплённые жаждой мести главы родов пойдут на любые траты, дабы свести счета с конунгом.

Да и кому не любо, если ярловство окрепнет новыми ладьями и справным кораблестроителем. Оставалась стройка, но тут вся надежда была на цверга, Асы хоть бы не подвёл. И ещё Ярл Вивека, должная прибыть вскорости, не осерчает ли правительница Тваитфьелька, если будущая союзница, пренебрежительно махнув рукой на её посольство, умчится воевать каких-то далеких Сэконунгов на другом конце Хальконира. Нет, должна понять, сказывают, мудра тётка, не зря столько зим держит свое ярловство в ежовых рукавицах. При мыслях о Вивеки мысли скользнули к кровавому логову и берсеркам, коими славились предгорные леса Тваитфьелька. Неужто не уважит Агвид кюну правительницу земель, что даровали новый удел братству Скади. Конечно, уважит, самой себе ответила Сольвейг, если сам не примкнёт, развевая скуку, идя на поводу неуёмного звериного духа.

Вот так всегда, как и любое неодолимое, на первый взгляд, препятствие рушиться пред твёрдым натиском, так и проблемы потихоньку утратили свою тяжесть, стоило только тщательно всё взвесить. Но настроение кровавой кройщицы не стало лучше, душу, равно как и сам чертог, обложили тени прочих невесёлых дум, а память, освобожденная от прочих забот, воскресила увиденную расправу, произошедшую руками названного племянника.

Хватит! Решительно сказала самой себе Хортдоттир, стиснув ладонью лезвие меча. Кровь из распоротой ладони потекла на пол, словно печатью ложась на решимость Сольвейг. Хватит! Беззвучно повторила она, преодолевая страхи, порождённые неведеньем. Еще не рассветет, а она вперёд прочих дел возьмёт за бороду Фиральдера, крепко так возьмёт. Цверг хоть и не напрямую, но был как-то замещен в этой темной истории, да и появился он в городище аккурат вместе с Вестницей скорби.

Вызнав все, что сможет от говорящего с духами, кровавая кройщица направится к жрице Хель и там припрёт к стенке обоих, что помощницу смерти, что Адульва. Пора уже раскрыть им свои тайны, какими бы те не были страшенными. Кивнув про себя и облизав кровоточащую ладон, кюна не без удивления заметила, как в зале, словно навья, тихо и не заметно объявился старый трэл Рунольв, завозившийся с разведением вконец погасшего очага. Долгими же были её раздумья, ведь напрочь оказавшийся от предложенной свободы верный слуга начинал разводить пламя ровно за час до рассвета.

– Рунольв, сыщи где тряпицу руку обвязать да на зуб чего кинуть, чёт я засиделась, аж кости занемели, – встав с кресла и потянувшись, Сольвейг убрала меч в пустующие ножны. – Да и баню надобно стопить, – глубокомысленно заметила правительница, пару раз взмахнув руками, разминая затёкшие плечи, ухватив бьющий от стеганки под бронёй конский дух, способный не хуже меча сразить вражину.

– Всё исполню, госпожа, – поклонился трэл, у которого и вольные гости ходили смирно. А уже в следующий миг бегом устремился за своей кюной, рванувшей в сторону клетей, из которых, пробуждая всех домочадцев, донёсся пронзительный визг Бергдис.

Ещё не миновав дверей, Сольвейг, успевшая полюбить обиженного асами ребёнка, ещё ни разу не подавшей громкого голоса, не то что бы крика, столкнулась с толком не отошедшей ото сна Аникен и уже вместе они, ни дать ни взять, штурмуя ввалились в клеть, залитую предрассветным мраком. Следом показался и Рунольв с факелом в руке, освещая нехитрое убранство вотчины маленького ярла, в коем и жила вместе со своим хозяином Бергдис.

Пару лисьих да зайчих шкур на стенах, добыча самого хозяина, большой окованный ларь, несколько щитов и учебных мечей в одном из углов, вечно разбросанная по полу одёжка да большое ложе, застеленное мехами. А напротив него в своей небольшой кроватке, словно сбивая наваждение, мотала головой, вздымая длинную копну непослушных светлых волос, сидела Бергдис, заливаясь слезами.

– Что стряслось? сон дурной? – расслабленно выдохнула кровавая кройщица на ровне с матерью Адульва.

– Нет, не сон, – рассеянно посмотрела на них слепая девочка. Не обернула голову на их голос, а именно посмотрела широко распахнутыми аки блюдца пронзительными зелёными глазищами.

Кольчужно-кожаный доспех, став не в меру тесным, сдавил грудь, лишая кровавую кройщицу воздуха. Рыжеволосая воительница тяжело опёрлась рукой о ближайшую стену.

– А тебе, Олав, пора отдать ребёнку то, что ты не в праве был забирать, – повторили посечённые губы слова, услышанные ею в самом начале сегодняшней ночи.

Первым, что достигло слуха Сольвейг, так это был звон стали, где-то впереди. Ни с чем не сравнимый звук боя, вынудивший воительницу, бредущую по хорошо вычищенной тропе, прорезающий предгорный лес, ускорить шаг. Несмотря на все свои ухищрения, кровавая кройщица так и не смогла выжать из гнома Фиральдера хоть пары слов касательно Адульва и вестницы скорби. Гном, задери его ётуны да наплюй предки в бороду, упрямо держал рот на замке, оставив Хортдоттир с носом, только сильнее обозлив, сама, мол, у них и выспрашивай. Как она и поступила, спешно, пока не иссякла решимость, покинув городище. И вот кровавая кройщица приближалась к одинокой избушке ныне излюбленного места её беспутного родича.

По мере приближения звон становился отчетливее, добротно сдобренный, будто от ударов хлыста посвистом соблазняя сердце припустить бегом. Благо чем-чем, а малодушием она не славилась и смогла, сдержав порыв, хоть чуть и быстрее, но все же пройти, а не пробежать эти проклятущие сотню шагов до заветной полянки. Пройти, чтобы встать в ступор от увиденного. Ведь пред косонькой, врытой в землю избушкой, больше походящей на сугроб, предавались учебной потехе, носясь аки угорелые, её Адульв и вестница скорби.

На белоокой жрице не было привычной меховой одежды, её сменили кожаные штаны с высокими меховыми сапогами да подбитая мехом безрукавка на голое тело. Белоснежные волосы и те были убраны в высокий хвост, неизменным оставался только рунический обруч с чёрным камнем посреди чела. Помощница смерти плавно, словно и не ступая, грациозно перемещалась, вращая в жилистых бледных руках свой необычный клинок когтистой гарды, что, не зная промедлений, мелькал в череде молниеносных уколов и размашистых выпадов, едва не задевающих маленького ярла.

Вместе с ней в этом завораживающим танце слился и Адульв. Обнаженный по пояс, лоснящийся потом мальчик, чье тело начинало вперёд возраста крепнуть мышцами. Вертелся ужом, принимая удары на чудное оружие, виденное Сольвейг впервые, «ох и схватит она за бороду Бруни, когда вернется!» в виде двух кованых когтей, идущих словно продолжение руки по обе стороны ладони на рукояти как у тычкового ножа, зажатой в левой руке.

Когти, перехватив очередной выпад жрицы, отвадили сталь тонкого меча в сторону, и мальчуган едва не распорол противнице живот длинным размашистым выпадом кривым кинжалом Бруни, зажатым в правой руке. Но был отброшен даже со стороны чувствительным пинком под рёбра. Упав, Адульв без промедления вскочил обратно на ноги, да, но как! Просто сжавшись и оттолкнувшись от снега спиной. Кровавая кройщица, смотревшая на происходящее, стоя чуть поодаль, только что и смогла рот раскрыть, запоминая про себя уж больно приглянувшееся движение. Но это, как оказалась, были только цветочки.

Не раз и не два Сольвейг поминала странную насечку, виденную на клинке вестницы скорби, и вот сейчас ей довелось лицезреть, что клинок, вышедший из-под молота цвергов, ровно как и её близнецы, тайно от прочих заимевшие имена Фенрир и Гарм, был куда как смертоноснее подарка Фиральдера и Бруни.

Адульв, увидев расстояние, разделявшее теперь его и противницу, тихо, но мощно выругался. Сделав ещё один маленький шажок назад, помощница смерти расцвела полнившимся темного торжества оскалом. Пару раз, словно примеряясь, широко крутанула она пред собой клинком. Два обычных замаха, а на третий, не иначе заговорённый меч, разбившись на множество отдельных лезвий, связанных меж собой не толще детского мизинца цепью, ровно кнут стеганул по месту, где еще мгновение назад, подобравшись, стоял маленький ярл. Адульв совался влево, растянувшись в длинном кувырке, затем вправо в замысловатом пируэте. Следом, избегая ужасно свистящего кнута, он подпрыгнул, сильно поджав ноги пропустив под собой чудное лезвие. Вестница, хлеща своим мечом из стороны в сторону, гоняла мальчишку, словно потешного бельчонка, покуда меж неё и маленьким ярлом, бесцеремонно прервав неравный учебный бой, не вонзился, глубоко засев в мерзлой покрытой снегом земле, клинок, метко запущенный рукою Сольвейг.

– Охолонитесь, поединщики, разговор есть, пришло время ответов, – Хортдоттир пробуравила обоих твёрдым взором, для себя воинской привычкой запомнив все виденные странности боя, не ровен час придется скрестить клинки с помощницей смерти.

– А, созрела наконец, – глубокомысленно заметила вестница, чей меч, звякнув, в долю мгновения собрался воедино, сызнова становясь обычным клинком.

– Ага, ещё как! Покуда за тобой, родич, концы подчищала, – гневно сведённые брови превратили задетый шрамом глаз Хортдоттир в узкую щелочку, что пригвоздила Адульва к земле. – Коли взялся руки чужой кровью обагрять, то доводи дело до конца, не оставляя следов, а уж тем паче свидетелей.

– Какой такой кровью? Не слышал про такое, я весь вчерашний день, ровно как и ночь, здесь провёл, – попытался придать себе невозмутимый вид маленький ярл. Но чтобы не произошло с этим чудным ребёнком во время его странного сна, как бы сильно он не изменился, одно оставалось неизменным, не умел он лгать. Тем более под пристальным взором названной тётки.

– Значит не ты ночью, как тать, чужую курицу уволочивший, по Лёствёртским закоулкам хоронился? И уж точно не ты кинжалом подружки своей, – Сольвейг кивнула в сторону помощницы смерти, – приметным таким глазёнки Олаву выколупывал. Уж не знаю, каким сейдом вы вернули девчонке зрение, но я рада за неё! Вот только почему не добил, а? Тебя, крысёныш, спрашиваю, не озаботься этим я, доживи клятый пропойца до утра, ославил бы род наш, язык-то у него на месте был! – выпалила чуть не криком кровавая кройщица, чей суровый вид переняла и жрица Хель, тоже уставившись на мальчика, многозначительно подняв бровь.

– Хватит с меня тайн и недомолвок, все поведаете!

– Долгим рассказ выйдет, – чуть не в унисон ответила вестница скорби вместе с маленьким родичем Сольвейг, двинувшись к избушке.

Семьдесят воинов и дев щита, оружных и облаченных в брони, прибиваемые тяжестью ломящихся припасом дорожных мешков, жавших меж лопаток разношерстные плащи, довольно скалились улыбками. Одна четвертая фьордфьелькского хирда за компанию с десятком берсерков, возглавляемых манбьёрном Агвидом и восемью бывалыми охотниками, набранными лично кюной, выступили в путь, покидая родное городище третьего дня после судьбоносного разговора Сольвейг и ныне советника Вагни. Под громкие напутственные крики остальных жителей отряженный правительницей отряд проходил через врата, устремляясь навстречу славе, добычи и пению дочерей Одина дев битв., полнясь ожиданием небывалого приключения, замышленного неистовой правительницей.

Впереди легко и непринужденно, словно избавившись от невиданной ноши, возглавив длинную лыжную колонну, волочившую пару добротных груженых саней, бежала, торя новую лыжню, Сольвейг. Цепкий взор голубых глаз, взирающих из-под костяной личины клёпанного шелома, углядел Адульва и вестницу скорби, со своей зверюгой вышедших из подлеска на развилку дорог, ныне санных путей начинающуюся чуть поодаль врат городища. Названый племянник приветственно поднял руку, а помощница смерти чуть одобрительно кивнула, более меж ними не было тайн, что не могло не радовать сердце Хортдоттир, ровно отбивающее ритм под кольчужно-кожаной бранёй, покрытой плащом волчьего меха.

Переведя взгляд, кровавая кройщица оглядела высившиеся вдали заснеженные предгорья, местами поросшие лесами, вдоль которых и пройдёт большая часть пути. Давно пора опробовать в настоящем деле справные клинки-близнецы с волчьими оголовками, чья тяжесть оттягивала с обоих боков пояс. Истинное её правление зародилось именно сегодня, когда все до единого фьордфьёлькцы поддержали казавшийся сумасшествием план.

Но, как и любое храбро затеянное людскими умами дело, вершиться оно в первую очередь волею Асов, да трёх норн, что ткут свои полотнища у корней Игдрасиля, плюя на замыслы смертных. Отряд, возглавляемый Сольвейг, не прошел и половину намеченного за день пути, палаточным лагерям встав в одном из ущелий, крепкими скальными стенами хоронясь от непогоды. Зима, хоть и теряющая хватку, сумела всё же в очередной раз порадовать своим неугомонным злым нравом, и уже ближе к полудню погожий денёк обратился в сущий кошмар, навеянный сильной метелью с сырым снегом, начисто лишив отряд способности перемещаться. Но это была лишь первая спица, вставленная пряхой Верданди, второй оказалась бурая шкура шатуна, что порвал одного из разведчиков.

Охотник, умчавшийся далеко вперёд волею Сольвейг, дабы разведать дорогу, даже и не заметил из-за бьющего в глаза снега с порывистым ветром, как на его пути оказался истощавший и объятый бешенством медведь, неведомо кем пробуждённый от спячки, моментом заломавший растерявшегося охотника. Зверя подняли на копья подоспевшие на крик лествертцы, но парню это уже не помогло, бурый почти в труху переломал тому рёбра с плечами, да сорвал кожу с большей части головы и лица.

– Дальше сегодня не пойдем, ищите место для лагеря. – перекрикивая бурю, повелела своему отряду Сольвейг, вкладывая в руку охотника оброненное в самом начале неравной схватки копьё и делая остальное потребное, дабы не тянуть его мук. Позже в своей палатке, поставленной в одном из ущелий, выбранных отрядом, под тусклым светом небольшого костра вслушиваясь в бешеный рёв метели, негодовавшей снаружи, она тщательно вычистит шкуру, дабы положить вместе с воином в небольшом вырытом за ночь кургане. Мясо пополнит их запас, а бурая шуба послужит хорошей накидкой её, Сольвейг, хирдману в чертоге Одина.

Зима ярилась пораженческим гневом до самого утра, до первых лучей солнца. А насилу выбравшиеся из занесённых снегом палаток люди, щуря глаза от слепившего под лаской ока богов белоснежного покрывала, собрались у тяжким трудом вырытой полости средь скал.

Кровавая кройщица, обагрив своей же кровью оружие разведчика под одобрительные кивки лёствёртских хирдманов и дев щита, накрыла павшего шкурой медведя, поверх которой, шепча напутствие, положила первый валун. Справив свою заботу вождя, Хортдоттир, уступив место прочим, молча со стороны наблюдала, как над могилой силами фьордфьёлькцев быстро возникает камениста насыпь.

Её поход ещё толком не успел начаться, а уже первые потери, чем интересно прогневила Асов. Требы ведь знатные принесла на славище, боги охотно приняли кровь девяти бычков. Или случайность? Нет, не случайность, её промах, надобно было при первых дуновениях зарождающейся непогодицы вставать лагерем, а она, не послушав совета охотников, решила урвать ещё пару лиг. Урвала! Впредь наукой будет, как отец говаривал, не спеши ни на бабе, ни в чужом доме! Себя осрамишь да Локи потешишь.

Всю горечь правды его слов она ощутила именно сейчас. Мудр не только тот, кто умеет складно говорить да храбро действовать, но и тот, кто умеет слушать чужого совет.

– Есть разговор, кюна, – нарушил её задумчивость Агвид. – Отойдём, – кивнул сокрытой медвежьей мордой головой берсерк чуть в сторону.

– Стряслось чего? – спросила кюна, когда оказалась чуть поодаль от общей толчеи отряда, готовящего завтрак да потихоньку сворачивающего лагерь.

– И, да, и нет, – Агвид как-то неуверенно начал теребить свою длинную проплетённую бороду, предстоящий разговор явно не вдохновлял честного манбьёрна. – Тут вот ведь какое дело, тебе ведь Льёт не рассказывал про наши порядки, не вводил в таинства братства?

– Да как-то не успел, – злобно ощетинилась рыжеволосая воительница, чьё настроение опосля глупой потери было подстать вчерашней погоде.

– Сейчас, конечно, не время и не место приобщать тебя, Сольвейг, к традициям братства, но скажу главное. У избранников Скади издревле принято как? Что трофеи – это святое право, кое зиждится на победе. А Льёт, которому ты так сноровисто головёнку открутила, был вожаком ульфхендаров. Победа над ним даёт тебе право на главенство среди волчьей стаи, но главенство это может оспорить любой ульфхендар.

– Сразу тебя осажу, – подняла руку кровавая кройщица. – Мне и даром не нужны никакие права, что дают власть над берсерками, ярловских забот до края пенных полей! Меня обманом втянули в ваше братство, прокляли, почитай. Не гневись, Агвид, – чуть сбавила Сольвейг тон, видя, как хмуро сошлись брови под медвежьей мордой. – Я служу Одину, а не Скади, и если кто-то попытается бросить мне вызов или порушить планы, развалю на полы и вся недолга, – последние её слова были сказаны чуть громче, чем следовало и донеслись до остального отряда.

Услыхав краем уха про вызов, к кюне и манбьёрну подошла Баребра, могучая воительница смерила Агвида пронзительным взором, покрепче перехватив рукоять молота, закинутого на сокрытое кольчугой и меховой накидкой плечо. Следом за молотобойщицей, забросив дымящие костры, бьющие по ноздрям запахами завтраков, подошли и остальные, с шумным ворчанием беря в кольцо обоих предводителей, что лёствёртских хирдманов да дев щита, что берсерков.

– Что за разлад, брякни вам Тюр по голове для прозрения. Такое дело умыслили, а уже изначально склочничать вознамерились. Негоже было берсерков с собой брать, вот разлад и вышел, сами управились бы, валькирий потешив без всяких там звериных сейдов. Вечно от них морока, не про тебя будет сказано, кройщица, ты справная рубака и кюна, даже хоть и Скади обласканная, – влез Фридмунд, оседевший уже к сороковой зиме ветеран чуть-ли не с целым футархом рун посреди рассечённого лба.

Воина этого в длинном кожаном хоуберке со множеством проклёпанных металлических пластин, да пробующем остроту своей секиры большим пальцем, любили и уважали в хирде, а к словам прислушивались, причем даже отец Сольвейг Хорт, ещё при жизни своей не раз ходивший с ним в налёты на западные берега, не гнушался совета Фридмунда, справного воя и отличного кормщика. Поползли толки, благо поднятая рука предводительницы оборвала начинающий возрастать ком подозрений и готовящихся вырваться хульных слов.

– Чего раскудахтались, будто куры, нового петуха углядевшие. Я чай вам не девочка, сама разберусь, невместно лезть, не поняв, что стряслось, есть общий враг Игван, секонунги, к коим в гости идти вознамерились, неча грызню меж своих устраивать.

Слова ветерана камнем упали на сердце манбьёрна, опять то же самое, всюду и везде. Агвид глянул сквозь ряды на одного ульфхендара Торольва, причину нынешнего волнения. Вечно серо-шкурым неймётся, будто свербит в их пёсьем заду. Но он не собирался упускать такую возможность для братства Скади. И портить отношения с фьордфьелькцам, лишаясь новых угодий. Тем более по прихоти одного волка, жаждущего подняться среди прочих.

– Торольв, иди и скажи кюне всё, что думаешь, – на выкрик Агвида из кучки берсерков вышел хорошо сложенный парень, чье, словно плетённое канатами мышц и жил, тело, едва покрытое серого волчьего меха шкурой, пестрило витиеватыми татуировками.

– Я Торольв и по закону нашего братства и Асиньи собираюсь вызвать тебя на бой за главенство в стае, – под негодующее шипение лёствёртцев берсерк откинул назад капюшон – волчью морду, знак ульфхендара, открывая худоё посечённое лицо и длинные соломенного цвета волосы на ровно наполовину выбритой голове. – Но кто же в походе будет чинить препятствия общему делу. Вот справим налёт на Эгировы ребра, тогда и усластим взор Скади славной грызнёй, – его взор был тверд в уверенности своей победы, но и законы чести парень чтил, а это всегда достойно для человека, будь он другом или врагом,решила про себя Сольвейг.

– Я приму твой вызов хоть на когтях, хоть на клинках, едва воротимся, пусть даже и не принимая обет вашего братства.

– Ты приняла его, когда давала клятву великой Асиньи, – гневно бросил удаляющийся ульфхендар через плечо. – Будь ныне любезна уважать наши законы, традиции и обряды.

– А ты, пёс, смерь свой тон, пока не содрала шкуру.

Кровавая кройщица в очередной раз чуть поддалась зависти. Пред ней, будь она хоть трижды кюной! так толчея ни в раз не расступится,как раздался в стороны отряд, запруживающий сослужившее приютом от непогоды ущелье, пропуская вестницу скорби верхом на своём чёрном волке с белым узором на боку. На жрице Хель была чёрной дубленой кожи кираса под меховой накидкой и кожаные штаны. Посреди груди наискось бежал ремень со множеством метательных кинжалов, служивший попутно ножнами дивного клинка когтистой гарды, что выглядывал из-за правого плеча.

– Я вот тоже решила развеяться да поддержать твоё начинание, сильномогучая кюна. Пустишь в отряд свой? – все видели, как судорожно взглотнул ульфхендар Торольв под взором помощницы смерти и как выдохнул, едва она перевела белёсые свои очи на кюну.

Вот только одной ли Сольвейг показалось тем мигом, что это была не просьба, а скорее приказ, ведали одни лишь Асы. Но как не странно, присутствие вестницы скорби многократно укрепило веру кюны в успех затеваемого дела.

2 Глава

Эгира рёбра

Лучший запас на дорогу для странника.

Смысла запас и ума.

Всюду дороже он всяких сокровищ.

И надёжно поддержит в беде.

Какая же вонь! Невольно морщила нос Вивека, всецело соглашаясь с возмущённо фыркающим конём низкорослой, но крепкой северной породы. Ярл Твайтфьёлька неспешно ехала средь ущелья Хородрин, теряясь в догадках, чем вызван отвратно бьющий по ноздрям смог.

Чуть грубоватое, местами посеченное на зависть любому хирдману волевое лицо Вивеки, как и пристало вождю, было гордо приподнято, высясь точёным подбородком. Светлые едва тронутые сединой волосы, хитро переплетенные на манер гребня, десятками кос ниспадали на спину,на дорогой соболиных шкурок плащ, схваченный замысловатыми золотыми фибулами в марку весом каждая. Плащ покрывал дубленую кожу кирасы, а широкий пояс множества ремней был сдобрен парой петлей, в коих чуть непоседливо болтались парочка малых боевых топоров.

Хоть правительницу лесной округи, именно так величали Твайтфьельк, и окружало около трёх десятков конных хирдманов, отборных хольдов, ражих заправских рубак, лучших из её дружины, снаряженных, будто в сечу, а не на посольство. Все как один с мечами и щитами, выкрашенными в чёрно-синие цвета ярловства, в чешуе ламеляров с заброшенными за спины луками, при длинных окованных копьях, притороченных к седлам. Но сама Вивека всегда была на стороже и готова к любым выходкам норн, не их ли замыслом награжденная от рождения именем звучащим не иначе как война. Позади растянувшейся узостью ущелья конной процессии, пересекающей единственный наземный путь в Фьёрдфьёльк, запряженная тройкой лошадей скрипела полозьями о тут и там торчащие из-под снега валуны большая санная упряжь с богатыми дарами новому союзнику.

Много зим Вивека хотела заключить этот союз, вынашивая планы объединения с могучим соседним ярловством, да не находилось случая. Лёствёрту огороженному от прочих стеною Саркнара и мощью Хирда, с малых усов ратившего по фьордам частых морских находчиков, не нужны были союзники, он сам был силой, способной надломать хребет многим. В отличие от её ярловства, со всех сторон окруженного завистливыми соседушками, коим плюнь да долетит до вожделенной новой землицы. Спасали извечная грызня ярлов меж собой, все глядевших как бы другому больше не перепало. Да Торст под боком, мало кто наберется храбрости, влезь отрытой войною в леса, над коими простёрла длань Асинья Скади, чей волею резвятся берсерки в своём кровавом логове у самых предгорий.

Да, вот уже как двадцать зим минуло с той поры, когда, будучи еще совсем молодой, Вивека закрепила за собой право на власть, взяв её силой. Да, она, не чураясь крови, держала свои угодья в ежовых рукавицах нерушимых законов, взятых от мудрости щуров, оберегая себя и своих людей от нападок прочих. Но её позиции были слабы, все видели в ней женщину, славную достойную, кто оспорит, даже грозную, но женщину. И потому не проходило ни одной зимы, дабы не появлялись сваты или того лучше, дальние родичи её первого и последнего муженька. Много кто хотел потереться задом о твайтфьёлькское высокое ярловское кресло. Всех отваживала, когда добром, когда кровью.

Но северные земли суровы, как и ветра, несущиеся с Ньёрда вотчины, окружившей неугомонные острова, прибежище некогда бежавшего народа, одному не устоять. Маленькая сосенка, хоть и выросшая на прибрежных камнях своей волею, не устоит одна, только прочие деревья, сплетаясь меж собой корнями, смогут удержать её. И прошлый Тинг, не далее трёх лун назад, в очередной раз это доказал. Хоть и величалась она Ярлом, но её слов не слышали, как и не смотрели в её сторону прочие властители. Будущий конунг Скёльд и тот побрезговал советом женщины, предложившей на нападки Игвана конунга ударить первыми всеми силами, покуда не запылало их конунгство да округи. За его глупость дорого расплатился фьордфьёльк, большой кровью расплатился.

Но Асы, меж которых добрая половина женщин не смотрит предвзято, как сейчас думала хозяйка Твайтфьёлька. Именно волею богов она, следуя наитию, подошла тогда к ярлу Руагору, предложив свою помощь фьордфьёльку в случае войны. Редко, очень редко она уважала кого, особливо прочих ярлов, но Руагор оказался достоин такой чести в её глазах. Старый вождь принял её предложение, плюя на прочие предрассудки. Мудр оказался старый ветеран, один из самых влиятельных в конунгстве, даже не побрезговав, уважил поклоном на глазах у всех, еще прежде клятвы над очагом под взорами предков, закрепляя союз, которого она так долго и страстно желала.

Была, правда, ещё одна причина, по которой Вивека так страстно желала этого союза. Сущий кошмар длинных светлых волос и серо-стальных глаз одиннадцати зим отроду, под не менее грозным, чем у матери, именем Вигдис, дерущий в ужасе всех слуг Вивекенного ярлова подворья. Дочка, что своим нравом переплёвывала любого мальчишку, уже с ранних зим начала радовать материнское сердце несокрушимой волей, идущей под руку с медвежьим упрямством. А её тяга к воинской сноровке, следы которой мог показать любой хирдман или дева щита, что души не чаяли в взбалмошном ребёнке, воодушевила даже её форинга «Копьё рока» – воеводу Ансгара Эрикссана, что самолично стал уделять обучению наследнице ярла львиную долю своего времени.