Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

скачать книгу бесплатно

–XVII

si?cles. Paris, 1987. P. 314–318, 325–328, 339; Penelas M. Some Remarks on Conversion to Islam in al-Andalus // Al-Qantara. 2002. Vol. 23. P. 194–198.].

На церемонии крещения ал-Хасана ал-Ваззана присутствовали кастелян замка Святого Ангела, которому теперь предстояло увидеть, как его узник выйдет на свободу, и три крестных отца, выбранных папой за причастность к борьбе против ислама. Одним из них был испанец Бернардино Лопес де Карвахаль, кардинал Санта-Кроче, латинский патриарх Иерусалима и давний сторонник церковной реформы. (В 1511 году он выступал вдохновителем созыва раскольнического реформаторского собора против папы Юлия II, за что разгневанный папа лишил его кардинальского сана, а Лев X впоследствии в нем восстановил.) Уже в 1508 году Карвахаль проповедовал, что близка гибель ислама во всей его ложности и греховности. Началом было отвоевание Гранады, а пророческие знамения сулили обращение мусульман и окончательное торжество церкви. Во время пленения ал-Ваззана его будущий крестный отец входил в состав папской комиссии по вопросам о путях объединения христиан против турок[158 - Minnich N. H. The Role of Prophecy in the Career of the Enigmatic Bernardino Lоpez de Carvajal // Prophetic Rome. P. 111–120; Jungic J. Joachimist Prophecies. P. 323–326; Minnich N. The Catholic Reformation: Council, Churchmen, Controversies. Aldershot, 1993. Vol. 2. P. 364–365; Bernardino Lоpez de Carvajal. La Conquista de Baza / Trad. C. de Miguel Mora. Granada, 1995, особенно: P. 120–121; Marino Sanuto. I Diarii. Vol. 25. P. 76.].

В эту же папскую комиссию входил и второй из крестных отцов ал-Ваззана, Лоренцо Пуччи, кардинал Санти Кватро. Будучи великим пенитенциарием Льва X, Пуччи распоряжался доходами от продажи папских индульгенций и приобрел репутацию нечестного и вороватого человека. Он был из тех церковников, поступки которых подливали масла в огонь нападок Мартина Лютера на богословское обоснование индульгенций («Папские индульгенции не снимают вины», – настаивал немецкий монах в 1517 году), но и добрых католиков они тоже могли возмущать. В сатирическом стихотворении от лица покойного слона Льва X тот завещал свои челюсти «преподобнейшему кардиналу ди Санти Кватро, чтобы он мог проглотить все деньги всего христианского мира». Тем не менее папа питал симпатию к Пуччи – земляку-флорентийцу и способному каноническому юристу. Среди других обязанностей, связанных с реформами, предложенными Пятым Латеранским собором (1512–1517), он возложил на Пуччи надзор за евреями и марранами, которые притворялись истинными новообращенными христианами[159 - Marino Sanuto. I Diarii. Vol. 25. P. 76; Gulik G. van, Eubel C. Hierarchia catholica medii aevi. Regensburg, 1913–1958. 6 vols. Vol. 3. P. 13; Bullard M. M. Filippo Strozzi and the Medici: Favor and Finance in Sixteenth-Century Florence and Rome. Cambridge, 1980. P. 103, 108, n. 61, 116; Bedini S. A. The Pope’s Elephant. P. 159; Minnich N. The Catholic Reformation. Vol. 1. P. 454; Vol. 4. P. 134–136; Bainton R. Here I Stand: A Life of Martin Luther. New York, 1959. P. 61.]. Надо полагать, папа думал, что Пуччи присмотрит и за обращенным в христианство мусульманином.

Из всех крестных отцов ал-Ваззана самую важную роль в его будущем сыграл кардинал Эгидио да Витербо. Давний генерал Августинского ордена, а с 1517 года кардинал Санто-Бартоломео-ин-Изола, Эгидио был знаменитым оратором, выступавшим перед папой, церковным советом, королем, императором и Синьорией. Он проповедовал новый золотой век, о чем шла речь в его сочинении «История двадцати столетий» («Historia XX Saeculorum»), рукопись которого он завершил в 1518 году и посвятил Льву X. Автор предвидел возрождение гуманитарных наук, углубление исследований Библии и объединение мира в христианстве под властью папы римского – турки будут сокрушены, а евреи, мусульмане и индейцы Нового Света обращены в истинную веру. Он провел 1518–1519 годы в Испании в качестве папского легата, побуждая короля Карла Габсбурга к войне с турками[160 - Об Эгидио да Витербо см.: Signorelli G. Il Card. Egidio da Viterbo: Agostiniano, umanista e riformatore, 1464–1532. Florence, 1924; O’Malley J. W. Giles of Viterbo on Church and Reform: A Study in Renaissance Thought. Leiden, 1968; Egidio da Viterbo, O. S. A. e il suo tempo (Atti del V convegno dell’Istituto Storico Agostiniano, Roma-Viterbo, 20–23 ottobre 1982). Roma, 1983; Reeves M. Cardinal Egidio of Viterbo: A Prophetic Interpretation of History // Prophetic Rome. P. 91–109; Martin F. X. Friar, Reformer, and Renaissance Scholar: Life and Work of Giles of Viterbo, 1469–1532. Villanova, 1992.].

Таким образом, все те, кто окружал ал-Хасана ибн Мухаммеда у купели при крещении, страстно желали уничтожить религию, в которой он родился. Ему дали новое имя Иоаннес Лео в честь папы римского, который окропил его водой, так что отныне эти двое были связаны духовным родством, которое каноническое право устанавливает между священником, проводящим обряд крещения, и его крестником. Бывшему мусульманину нужна была также фамилия, и, судя по записи Грасси, папа дал ему фамилию своего собственного рода: «де Медичи». Это ни в коем случае не являлось юридическим усыновлением: официальное усыновление было практически неизвестно среди флорентийских семей за последние три столетия. Скорее, это напоминало принятую как во Флоренции, так и в Венеции практику пожалования обращенным мусульманским рабам фамилии хозяина, который выступал в роли крестного отца при их крещении. Ал-Ваззан был пленником, а не рабом, но фамилия Медичи связала его с великим семейством в зависимом статусе, так же как ливрея, которую носили лакеи и слуги.

Интересно, что в дальнейшем наш новообращенный никогда не использовал «де Медичи» в качестве фамилии, упоминая о себе, а однажды назвал себя просто «servus Medecis [он неправильно написал имя!]», то есть «слуга Медичи». Никто другой тоже не называл его этим именем. Для своих современников-христиан он теперь был просто Иоаннес Лео, Джованни Леоне, из Африки[161 - Paride Grassi. Diarium. Vol. 2 F. 310v: «Jo. Leo de Medicis». Официальный дневник Бьяджио де Мартинелли также подсказывает, что именование «де Медичис» носило неформальный характер: Папа «eum… imposuit nomen Joannes et inde inita missa me instante donavit illi coognomen de domo sua de Medicis» (Vat. Lat. 12276, цит. по документам А. Кодацци: Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 456–457); Biblioteca Estense Universitaria (Modena). MS Orientale 16-alfa.J.6.3. The Epistles of Saint Paul in Arabic. F. 1r-v; Benedicti J. La Somme des Pechez. Paris, 1595, bk. 4, гл. 6, 464–465 – о формах духовного родства, заключаемого между людьми при таинстве крещения; Klapisch-Zuber Ch. L’adoption impossible dans l’Italie de la fin du Moyen-?ge // Adoption et fosterage / Sous la dir. de M. Corbier. Paris, 1999. P. 321–337; Kuehn Th. L’adoption ? Florence ? la fin du Moyen-?ge // Mеdiеvales. 1998. № 35. Autumn. P. 69–81; Bono S. Schiavi musulmani. P. 287; Christiane Klapisch-Zuber, письмо к автору от 5 марта 2003 года; Раухенбергер говорит о Джованни Леоне как об «усыновленном» папой Львом и называет папу его «приемным отцом», а Джованни Леоне «приемным сыном» папы (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 74, 88, 90). Однако этот текст был написан им раньше, чем ему довелось познакомиться с вышеприведенными недавними исследованиями о законном усыновлении и о неформальном принятии на воспитание во флорентийских семьях.]. Что касается меня, то я буду чаще называть его именем, которое он сам дал себе на арабском языке после обращения в христианство: Йуханна ал-Асад – Иоанн Лев. В нем сосредоточено сложное переплетение ценностей, взглядов и масок в его итальянской жизни в ближайшие семь лет[162 - Biblioteca Estense Universitaria (Modena). MS Orientale 16-alfa.J.6.3. The Epistles of Saint Paul in Arabic. F. 68; Real Biblioteca del Escorial. Manuscritos аrabes. MS 598. Al-Hasan al-Wazzan, Jacob Mantino, et al. Arabic-Hebrew-Latin, Spanish dictionary. F. 117b; Biblioteca Apostolica Vaticana. Vat. Ar. 357. F. 1a.].

После крещения Йуханна ал-Асад смог свободно покинуть замок Святого Ангела. Перейдя через Тибр и прогуливаясь по его берегам, он, наверно, сравнивал Рим с другими городами, которые он видел, и особенно с Фесом, так хорошо ему знакомым. Рим по численности населения был почти вполовину меньше Феса, но здесь находился центр соблюдавшей целибат европейской религиозной организации, привлекавшей в Ватикан мужчин из многих стран, так что на римских улицах, площадях, во дворах Йуханна ал-Асад мог слышать множество языков, помимо латыни и итальянского. Он должен был заметить, как далеко находится Ватикан от Капитолийского холма, где размещались в древности учреждения общественного органа власти, Сената римского народа, в отличие от скопления правительственных и дворцовых построек в одной части города в султанском Новом Фесе. Он, конечно, увидел бы памятники, датируемые веками, ушедшими задолго до основания Феса, правда, в плачевном состоянии; из Колизея тачками вывозили камень. В Фесе Ваттасиды, похоже, не начинали больших строительных проектов и не возводили новых мечетей в дополнение к прекрасным постройкам прошлого, а главной градостроительной задачей здесь было найти место для расселения мусульманских и еврейских беженцев из Испании. В ренессансном Риме Йуханна ал-Асад мог наблюдать признаки того процесса, который должен был через несколько десятилетий превратить город в один из великолепнейших в Европе. Юлий II и Лев X проложили новые улицы, в том числе Виа Леонина, проходящую недалеко от монастыря Эгидио да Витербо. Проектировались новые дворцы. Но процесс шел неравномерно: реконструкция собора Святого Петра, к которой приложил руку Рафаэль, в 1520?х годах замедлилась, и волки все еще рыскали по ночам у самых стен Ватикана[163 - Delumeau J. Rome au XVI

si?cle. Paris, 1975. P. 60–81; Partner P. Renaissance Rome. 1500–1559. Berkeley; Los Angeles, 1976, гл. 6.].

Лев X собирался предоставить новоявленному Джованни Леоне какую-нибудь должность или источник дохода, по крайней мере это услышал венецианский посол в Риме после церемонии крещения[164 - Marino Sanuto. I Diarii. Vol. 28. P. 178.]. Но трудно представить себе Йуханну ал-Асада на посту секретаря или писаря в папском доме или в римской курии, где умение писать латиницей и владение европейскими языками были необходимым условием. Скорее, именно его знание арабского языка и рукописей, а также менталитета исламского мира представляли ценность для папы – а также для кардиналов и аристократов. Как следствие, он, вероятно, переводил документы с арабского языка для папской канцелярии, руководимой кардиналом Джулио де Медичи, и для других секретарей папы[165 - О должностях при римском дворе см.: Ferrajoli A. Il ruolo della corte; D’Amico J. F. Renaissance Humanism in Papal Rome: Humanists and Churchmen on the Eve of the Reformation. Baltimore; London, 1983, гл. 2; Partner P. The Pope’s Men: The Papal Civil Service in the Renaissance. Oxford, 1990.]. Возможно, он какое-то время служил советником библиотекаря Ватикана, должность которого ныне занимал ренессансный гуманист Джироламо Алеандро. Алеандро знал древнееврейский и древнегреческий языки и с помощью одного ученого из Греции не замедлил приступить к составлению каталога греческих рукописей в собрании Ватикана. Кроме того, у него появился интерес к арабскому языку. Перед тем как летом 1520 года отбыть с папской миссией, направленной против Лютера, Алеандро мог предложить Джованни Леоне проконсультировать двух подчиненных ему хранителей по поводу арабских рукописных книг: они были лишь частично учтены в описи 1511–1512 годов, а в 1518–1519 годах их просто свалили в одну кучу, внеся в глухой перечень «книг на разных языках»[166 - Джироламо Алеандро стал секретарем Джулио де Медичи в 1517 году и находился в контакте с людьми, которым был знаком Джованни Леоне, в том числе с Эгидио да Витербо. Библиотекарем Ватикана Алеандро был назначен в июле 1519 года, сразу после смерти Зеноби Аччаюоли, и успел подготовить каталог греческих книг к декабрю 1521 года (Pasquier J. Jеr?me Alеandre de sa naissance ? la fin de son sеjour ? Brindes. Paris, 1900. P. 113–124; Odier J. B. La Biblioth?que Vaticane de Sixte IV ? Pie XI. Vatican, 1973. P. 29–30, 42, n. 98; Balagna Coustou J. Arabe et humanisme dans la France des derniers Valois. Paris, 1989. P. 21–24). О каталоге 1511–1512 годов, составленном Фабио Виджиле, а также о перечне 1518–1519 годов, составленном хранителем Лоренцо Парменио, см.: Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 34–47, 111–112. Леви делла Вида указывает, что до середины XVI столетия каждый инвентарный список основывался на осмотре самих книг, а не на предыдущих каталогах, и подчеркивает трудности, возникавшие перед ватиканскими библиотекарями и хранителями, не читавшими на языках описываемых ими рукописных книг. Парменио, оказавшийся столь беспомощным, имея дело с арабскими рукописями, наверняка был бы рад содействию со стороны новообращенного Йуханны ал-Асада. Однако Парменио умер около 1522 года, не пополнив инвентарь новыми описаниями согласно формуляру, а вскоре на его место и на место его сотоварища-хранителя Ромоло Маммачини, он же Бернардо, поставили других сотрудников (Odier J. B. La Biblioth?que Vaticane. P. 112; Vatican, Archivio Segreto Vaticano. Camera Apostolica, Introitus et Exitus, no. 559. F. 214v; no. 560. F. 226r; no. 561, F. 153v, 158r, 174v, 180r, 197v).].

Сам Лев X был глубоко заинтересован в использовании восточных языков для распространения латинского христианства среди восточных церквей и обеспечения их союза с Западом, а также для привлечения мусульман к христианству. Уже в 1514 году он спонсировал публикацию католического требника на арабском языке, который считается первой книгой, напечатанной в Европе полностью по-арабски. В 1516 году генуэзский монах-доминиканец Агостино Джустиниани посвятил ему издание Псалтыри с параллельными текстами на латыни, греческом, иврите, арамейском и арабском языках. Миссионерский посыл этого издания охватывал как Запад, так и Восток: к стиху из Псалма 19[167 - В переводах на церковно-славянский и русский языки это псалом 18 (Прим. пер.).] – «по всей земле проходит звук их и до пределов вселенной слова их» – Джустиниани присовокупил примечание с рассказом о жизни Христофора Колумба, «избранного Богом, чтобы исполнить это пророчество» и добавить еще один мир к сфере христианства. Если бы Лев X своим «высочайшим авторитетом» одобрил это, Джустиниани был готов разработать многоязычное издание всей Библии[168 - Hamilton A. Eastern Churches and Western Scholarship // Rome Reborn: The Vatican Library and Renaissance Culture / Ed. by A. Grafton. Washington; New Haven; Vatican, 1993. P. 233–240. В г. Фано был напечатан Бревиарий 1514 года на арабском языке: Psalterium Hebraeum, Graecum, Arabicum, Chaldeum cum tribus latinis interpretationibus et glossis / A cura di Agostino Giustiniani. Genoa, 1516. F. 2r, 25r–27r; Roper G. Early Arabic Printing in Europe // Middle Eastern Languages and the Print Revolution. A Cross-Cultural Encounter / Ed. by E. Hanebutt-Benz, D. Glass, G. Roper, T. Smets. Westhofen, 2002. P. 131–132.].

Разговоры об этих изданиях вполне могли происходить между папой римским и его факихом из Феса. Любитель тосканской поэзии, Лев мог бы беседовать и о стихах со своим тезкой, который всегда был настроен, как подобало арабскому литератору, вплести поэзию в свою повседневную прозу. Возможно также, что Лев напомнил Йуханне ал-Асаду еще об одном, более раннем, мусульманском госте-пленнике Папского престола: османский принц Джем, который в 1481 году проиграл своему старшему брату Баязиду[169 - Османский султан Баязид II (1481–1512) (Прим. науч. ред.).] борьбу за трон турецкого султана, провел несколько лет в почетном заключении во Франции, а в 1489 году был перевезен в Рим и принят папой Иннокентием VIII. В отличие от простого дипломата ал-Ваззана, принц Джем въехал в город на великолепном коне, подаренном папой, в процессии римских сановников и на шесть лет своего плена был помещен в прекрасные папские покои. Сам Лев видел его в Риме в 1492 году, когда он, юный Джованни де Медичи, прибыл в город в качестве только что назначенного кардинала. Как он наверняка помнил, этот «мусульманин с гордой душой» отказался перейти в христианство, так что Лев, наверно, поздравил Йуханну ал-Асада с тем, что он оказался мудрее[170 - Sultan Djem. Un prince ottoman dans l’Europe du XV

si?cle d’apr?s deux sources contemporaines: «Vaki‘at-I Sultan Cem», «Oeuvres» de Guillaume Caoursin / Sous la dir. de N. Vatin. Ankara, 1997. P. 50, 55–56, 196–210, 342–346, 343, n. 69.].

Летом 1521 года Лев X, возможно, также обращался к Джованни Леоне за информацией об Эфиопии. От короля Португалии Мануэля пришло письмо с триумфальной вестью, что португальские военачальники нашли в Эфиопии христианское королевство таинственного пресвитера Иоанна, которое европейцы веками искали на Востоке. Мануэль заключил соглашение с правителем королевства, который был готов подчинить свой народ римской церкви и, как предрекали некоторые средневековые сказания, содействовать ей в сокрушении неверных мусульман. Папа Лев отслужил мессу по этому случаю и приказал обнародовать письмо Мануэля, но его кардиналы выражали сомнения по поводу всего этого предприятия. Йуханна ал-Асад тоже должен был питать подобные сомнения, если судить по тому, что он написал несколько лет спустя. Да, в регионе, который европейцы называют «Эфиопией», существует христианское королевство, хотя он там и не бывал. Да, им правит «патриарх», то есть человек, обладающий как религиозной, так и политической властью, но именно европейцы ранее дали ему имя «пресвитер Иоанн». И, продолжал он добросовестно, над значительной частью территории, известной европейцам как Эфиопия, властвует мусульманский правитель[171 - Manuel I. Epistola invictissimi Regis Portugalliae ad Leonem X. P. M. super foedore inito cum Presbytero Joanne Aethiopiae Rege. N. p. [Strasbourg], n. d. [1521]; Paride Grassi. Diarium. Vol. 1. 340r–341r; CGA. F. 3r; Ramusio. P. 21; Еpaulard. P. 6; Silverberg R. The Realm of Prester John. Athens, 1972. P. 210–264.].

Кроме подобных бесед, папа вполне мог привлекать крещеного мусульманина в роли декоративного дополнения к кругу поэтов, прелатов и шутов на многочисленных придворных празднествах. Там для папы римского играл мелодии на лютне другой новообращенный, еврей-ашкенази из Флоренции, крещенный под именем Джован Мария; он был любимым слугой Льва X и тоже получил фамилию «де Медичис»[172 - Bedini S. A. The Pope’s Elephant. P. 89–90; Slim H. C. Gian and Gian Maria, Some Fifteenth- and Sixteenth-Century Namesakes // Musical Quarterly. 1971. Vol. 57 (4). P. 562–574; Vogelstein H., Rieger P. Geschichte der Juden in Rom. 2 bde. Berlin, 1895. Bd. 2. S. 119–120; Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 102–107.].

В декабре 1521 года Лев X скоропостижно скончался. Йуханна ал-Асад, возможно, ожидал, что его призовет к себе крестный отец, Бернардино де Карвахаль. По воле Карвахаля христианин-маронит Элиас бар Абрахам переписывал для него Евангелия на сирийском языке, а параллельно и латинскую Вульгату[173 - BNF. MS Syriaque 44. Liber quatuor Evangelistarum Caldaice Scriptus Anno incar. 1521 – сирийский и латинский текст в параллельных колонках. Колофон, датированный маем 1521 года, стихотворное посвящение и молитвы Элиаса бар Абрахама в честь Бернардино де Карвахаля, патриарха Палестинского, кардинала Санта Кроче, в параллельных колонках на сирийском, латинском и арабском языках (F. 178r–186v). В 1517 году Элиас переписал для Карвахаля Псалтырь на сирийском языке и на латыни (Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 134, n. 2).]. Так не мог ли Карвахаль поручить своему крестнику Джованни Леоне проделать аналогичную благочестивую работу на арабском языке? Испанский кардинал, как всегда, был предан делу уничтожения ислама: летом 1521 года, в поздравительном письме недавно избранному императору Карлу V по случаю осуждения на Вормсском сейме еретика, монаха-августинца Мартина Лютера, он высказал просьбу заняться более важной задачей – положить конец турецкой угрозе. Карвахаль отчаянно пытался добиться своего избрания папой римским, чтобы осуществить обновление церкви и мира, но проиграл Адриану Утрехтскому. Он умер в 1523 году, и ни одно из его пророчеств не исполнилось[174 - Bernardino Lоpez de Carvajal. Epistola ad invictissimum Carolum in Imperio E. super declaratione M. Suae contra Lutherum facta. N. p., n. d. [June 1521]. F. 3r–4v; Minnich N. H. The Role of Prophecy. P. 117–120.].

***

Мы можем с полной уверенностью установить, что кроме папы римского Йуханна ал-Асад состоял на службе у двух других важных особ, своим владением арабским языком способствуя достижению их религиозных и научных целей. Одним из них был Альберто Пио, князь Карпи, дипломат, как некогда сам ал-Ваззан, хотя и более крупного масштаба. Отслужив срок в качестве посла Мантуи и посла французского короля Людовика XII, Пио стал представителем императора Максимилиана при папском дворе. Со смертью Максимилиана в 1519 году и избранием его сына Карла императором Альберто Пио снова переменил позицию и перешел на должность посла Франциска I, нового короля Франции и соперника императора Карла, при папе римском. Если бы когда-нибудь Йуханне ал-Асаду захотелось убедиться, что христианская и европейская политика отмечены теми же перестановками сил и сменами лояльностей, которые он наблюдал в политике мусульманского мира, в Северной Африке и Леванте, он не мог бы найти лучшего примера, чем карьера и дипломатические посты князя Карпи[175 - О дипломатической карьере Альберто Пио, князя Карпи, см.: Marino Sanuto. I Diarii. Vols. 20–46 passim; Setton K. M. The Papacy. Vol. 3. P. 88, 134, 136, 172–173, 226; Bedini S. A. The Pope’s Elephant. P. 46, 57; Rombaldi O. Profilo biografico di Alberto Pio III, Conte di Carpi // Alberto Pio III, Signore di Carpi (1475–1975). Modena, 1977. P. 7–40; Sabattini A. Alberto III Pio: Politica, diplomazia e guerra del conte di Carpi. Carpi, 1994; Minnich N. The «Protestatio» of Alberto Pio (1513) // Societ?, politica e cultura a Carpi ai tempi di Alberto III Pio (Atti del Convegno Internazionale. Carpi, 19–21 Maggio 1978). 2 vols. Padova, 1981. Vol. 1. P. 261–289; Svalduz E. Da Castello a «citt?»: Carpi e Alberto Pio (1472–1530). Roma, 2001. P. 100–144. Дипломатическая корреспонденция Альберто Пио за годы службы послом Максимилиана I: University of Pennsylvania Library. Special Collections. MS Lea 414, no. 1–56.].

Альберто Пио, кроме того, был гуманистом, изучал идеи Аристотеля и собирал религиозные, медицинские и астрономические сочинения на древнееврейском, арабском и сирийском языках. Для него Йуханна ал-Асад переписал арабский перевод Посланий святого апостола Павла, скопировав рукопись, позаимствованную Пио из библиотеки Ватикана. Как написал Йуханна ал-Асад в арабском колофоне в месяце сафаре 927 года хиджры/январе 1521 года, в выражениях, лишь приближающихся к пышным восхвалениям, принятым у мусульман, эта копия была сделана «для библиотеки высочайшего, всемогущего, благороднейшего и величайшего принца, графа Альберто ди Карпи». Князь, возможно, также попросил сделать перевод или составить резюме других арабских сочинений, находящихся в его распоряжении, таких как трактаты Аверроэса, Авиценны и ал-Газали[176 - Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 103–107; Biblioteca Estense Universitaria (Modena). MS Orientale 16-alfa.J.6.3. The Epistles of Saint Paul in Arabic. F. 68; Puliati P. Profilo storico del fondo dei Manoscritti Orientali della Biblioteca Estense // Bernheimer C. Catalogo dei Manoscritti Orientali della Biblioteca Estense. Modena, 1960. P. VII–X: у Альберто Пио был экземпляр того самого труда ал-Газали, который ал-Ваззан брал читать в Ватиканской библиотеке; Vasoli C. Alberto Pio e la cultura del suo tempo // Societ?, politica e cultura a Carpi. P. 3–42; Schmitt Ch. Alberto Pio and the Aristotelian Studies of His Time // Ibid. P. 43–64.].

В римском доме Альберто Пио на Кампо ди Фиори у Йуханны ал-Асада также была возможность познакомиться с другими иностранцами и такими же чужаками в Риме, как он сам. Еврей Авраам бен Меир де Бальмес занимался переводами древнееврейских рукописей князя. Христианин-маронит Элиас бар Абрахам переписывал для Пио, как и ранее для Карвахаля, сирийские тексты, в том числе Евангелия, а теперь он нашел время, чтобы украсить декоративной рамкой титульный лист выполненной Йуханной ал-Асадом транскрипции Посланий апостола Павла. Наш новообращенный христианин и этот маронит могли бы сравнить, сколь разными путями они попали в Италию – Элиас в качестве члена делегации маронитов, приглашенной в Рим Львом X в 1515 году, а Йуханна ал-Асад на пиратском корабле Бовадильи. Может быть, они вспоминали Ливан и Сирию, откуда вышел Элиас, и которые всего несколькими годами ранее, еще мусульманином, объездил Йуханна ал-Асад. А может быть, они размышляли над представлениями о божественном: о вере в Святую Троицу, проповедуемой в Риме; о единой божественной природе Иисуса Христа, как учили Элиаса в Антиохии[177 - «Единая божественная природа Иисуса Христа» – догмат, присущий некоторым восточным церквям, не признавшим Халкидонский собор. Маронитская церковь не принимает этот догмат, так как с XII века состоит в официальной унии с католической церковью. Здесь, видимо, речь идет о том, что Элиас обучался у сиро-яковитов; одним из центров Сиро-яковитской церкви являлась Антиохия. Сиро-яковиты придерживаются догмата о единой божественной природе Иисуса Христа (Прим. науч. ред.).]; о возвышенной пророческой и мессианской роли Иисуса в исламе[178 - Ibid. P. 60–61; Sestan E. Politica, societ?, economia nel principato di Carpi fra quattro e cinquecento // Societ?, politica e cultura a Carpi. P. 685; The Epistles of Saint Paul in Arabic. F. 1r. Молитва Элиаса бар Абрахама за Альберто Пио, «справедливого и христолюбивого человека, любящего чужестранцев, состраждущего бедным»: BNF. MS Syriaque 44. F. 184v; Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 106–107, 133–136, ил. 6, no. 3.].

И если Йуханна ал-Асад в 1522 году все еще был связан с домом Альберто Пио, то он мог встречать там андалузца Хуана де Сепульведа, чьи свежие переводы Аристотеля как раз тогда привлекли к себе внимание и покровительство князя. Несколько лет спустя Сепульведе предстояло использовать свое знакомство с учением Аристотеля в призыве к войне против жестоких и нецивилизованных турок в защиту «свободы и спасения христианского мира»[179 - Schmitt Ch. Alberto Pio. P. 61–63; Losada ?. Juan Ginеs de Sep?lveda a travеs de su «Epistolario» y nuevos documentos. Madrid, 1973. P. 37–46; Pagden A. Lords of All the World: Ideologies of Empire in Spain, Britain and France c. 1500 – c. 1800. New Haven; London, 1995. P. 99–101; Juan Ginеs de Sep?lveda. Ad Carolum V. Imperatorem ut bellum suscipiat in Turcas cohortatio. Bologna, 1529.].

Йуханна ал-Асад трудился над переписыванием Посланий апостола Павла, живя на Кампо Марцио в Риме, при церкви Святого Августина и монастыре августинцев или рядом с ним. Здесь жил его крестный отец Эгидио да Витербо, оказавший на его жизнь более важное и продолжительное влияние, чем Альберто Пио. Кардинал Эгидио, реформатор ордена августинцев, «оратор» и папский легат, был, наряду с этим, поэтом и гуманистом, глубоко погруженным в мир Платона и неоплатоников – философский выбор, совершенно отличный от аристотелизма Альберто Пио. Кроме того, с годами он пришел к убеждению в скрытой мудрости еврейской каббалы, истинное понимание которой, как он верил, перешло от неподатливых израильтян к таким образованным христианам, как он сам. Эгидио обращался за советом и переводами к еврейским ученым. В 1515 году он пригласил талантливого еврейского грамматиста Элию бен Ашера Галеви, как его называли на иврите, или Элию Левиту, как сам он называл себя на латыни, – чтобы переписывать для него каббалистические тексты. Два года спустя он поселил Левиту и его жену-еврейку с детьми в своем собственном доме в Риме. Там Левита оставался до 1527 года, создавая труды о еврейской грамматике и лексикографии, об арамейском языке и о длительной традиции изучения текста Библии на иврите, а также объясняя кардиналу библейские слова и понятия[180 - Об Эгидио да Витербо в дополнение к ссылкам в прим. 2 на с. 100, см.: Secret F. Les Kabbalistes chrеtiens de la Renaissance. Paris, 1964. P. 106–123; O’Malley J. W. Egidio da Viterbo and Renaissance Rome // Egidio da Viterbo, O. S. A. e il suo tempo. P. 67–84; Monfasani J. Sermons of Giles of Viterbo as Bishop // Ibid. P. 137–189; Martin F. X. Giles of Viterbo as Scripture Scholar // Ibid. P. 191–222; Rowland I. The Culture of the High Renaissance, гл. 6. Об Элии Левите см.: Weil G. E. Еlie Lеvita, humaniste et massor?te (1469–1549). Leiden, 1963, особенно гл. 4, 9–10 и о его различных именах: P. 3–8. В числе других евреев, помогавших Эгидио да Витербо в его занятиях, был Барух де Беневент, который перевел для него несколько текстов из каббалистического «Зохара» (Secret F. Les Kabbalistes chrеtiens. P. 109), но Элия Левита был его ближайшим и самым постоянным учителем.].

Что касается ислама, то Эгидио считал, что мусульманские книги, хотя и наполненные нечестием, могут в христианских руках вдохновить на благочестивое изучение и понимание божественных пророчеств. Такие тексты были особенно полезны для священных задач обращения и покорения враждебных турок. В 1518 году, находясь в Испании, он нашел некоего Иоаннеса Габриэля из Теруэля, который переписал для него Коран на арабском языке и сделал латинский перевод. Несколько месяцев спустя он попросил одного монаха нищенствующего ордена, Франческо из Тосканы, составить вводные заметки по арабскому языку и сам начал практиковаться в написании алфавита. Какая же удача, что по возвращении в Рим летом 1519 года он встретился с новообращенным в христианство ал-Хасаном ал-Ваззаном, и как хорошо, что он стал одним из трех крестных отцов марокканца, когда того крестили на Богоявление. Йуханна ал-Асад начал учить Эгидио арабскому языку, о чем вскоре стало известно небольшой группе европейских ученых, заинтересованных, как написал один из них, в распространении «достоинств арабской словесности среди христиан»[181 - O’Malley J. W. Giles of Viterbo. P. 72, n. 1. Martin F. X. Friar, Reformer. P. 173, 178, n. 45; Ibid. Giles of Viterbo. P. 218, n. 79. Коран на арабском языке с латинским переводом и резюме скопирован в 1621 году Дэвидом Колвиллом с рукописной книги в Эскориале, переписанной по заказу Эгидио да Витербо: Biblioteca Ambrosiana (Milan). MS D100 inf. F. 1a–2b; L?fgren O., Traini R. Catalogue of the Arabic Manuscripts in the Biblioteca Ambrosiana. Milan, 1975. 2 vols. Vol. 1. P. 41–43, no. 43; Biblioteca Angelica (Rome). MS SS. 11/4. Rudimenta Linguae Arabicae, excerpta per me Fratrem Franciscum Gambassiensem, anno 1519, sic volente ac iubente Reverendissimo D. Egidio Cardinali meo patrono; Johann Albrecht Widmanstadt. Liber Sacrosancti. F. a***4a–b.].

Отношения между крестным отцом и крестником продолжались в течение следующих лет. В 1525 году, теперь уже в резиденции кардинала в Витербо, Йуханна ал-Асад пересмотрел и прокомментировал арабский текст и латинский перевод Корана, которые Эгидио привез из Испании, разъясняя непонятные фрагменты «[своему] достопочтенному господину» и исправляя ошибки в переводе[182 - Ссылка на «Иоаннеса Лео» из рукописного Корана 1518–1525 годов: Biblioteca Ambrosiana (Milan). MS D100 inf. F. 1a–2b; L?fgren O., Traini R. Catalogue of the Arabic Manuscripts. Vol. 1. P. 43. Работа ал-Ваззана над переводом Корана рассмотрена ниже в главе 8.].

Эгидио да Витербо также был активным членом гуманистических кругов Рима эпохи Возрождения, и по крайней мере три человека в этих кругах сочли бы для себя полезным поговорить с североафриканским наставником кардинала в арабском языке[183 - Об этих кругах см.: Gaisser J. H. The Rise and Fall of Goritz’s Feasts // Renaissance Quarterly. 1995. Vol. 48. P. 41–57; Bedini S. A. The Pope’s Elephant. P. 80, 154, 161, 207; Gouwens K. Remembering the Renaissance: Humanist Narratives of the Sack of Rome. Leiden; Boston; Cologne, 1998. P. 7, 14–19.]. Анджело Колоччи председательствовал в одном из таких кружков, собиравшемся у него на вилле. Эрудит и папский секретарь, Колоччи, вероятно, мог заинтересоваться знакомством с хорошо осведомленным человеком, способным рассказать о применении арабских цифр как для вычисления, так и в качестве символов, а также об арабской системе мер и весов. Надеясь однажды написать солидный том о древних и современных мерах и весах как о ключе к божественному мироустройству, Колоччи жадно слушал бы Джованни Леоне, объясняющего (как впоследствии он сделает в своем труде), каким образом определяют в Африке расстояние между разными пунктами и как используются цифры в арабских оккультных науках. Североафриканец должен был отметить, что унция имеет одинаковый вес в Италии и в странах Магриба, но если в итальянской либре шестнадцать унций, то марокканский ратл составляет восемнадцать унций. На связь между этими двоими любителями метрологии указывает рукопись в библиотеке Колоччи «Жизнеописания арабов» («Vite de arabi») – по всей вероятности, экземпляр биографического словаря Джованни Леоне, о котором мы услышим позже[184 - Ibid. P. 14, 105; CGA. F. 60v (rethl); Ramusio. P. 85–86; Еpaulard. P. 90. Об интересе Анджело Колоччи к счету, нумерологии и метрологии см.: Rowland I. The Culture of the High Renaissance, гл. 5. Я признательна Ингрид Роуланд, показавшей мне раздел «Vite de arabi» в библиотечном собрании Колоччи, публикацию которого она готовит. Хотя единственная имеющаяся в настоящее время рукопись биографического словаря Йуханны ал-Асада озаглавлена «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes», сам он называл ее «Le Vite de li Philosophi arabi» (CGA. F. 418v, немного иначе в: Ramusio. P. 201); таким образом, Колоччи располагал другой копией. Колоччи также составил рукописное сочинение «Заметки об Оттоманской империи», которое могло включать в себя сведения, сообщенные нашим новообращенным христианином (Vat. 4820, цит. по: Latt?s S. Recherches sur la biblioth?que d’Angelo Colocci // Mеlanges d’archеologie et d’histoire de l’Еcole fran?aise de Rome. Vol. 48. Rome, 1931. P. 343).].

Пьерио Валериано, поэт и мифограф, с удовольствием обсудил бы с Джованни Леоне символику животных, поскольку составлял в то время свой латинский труд «Hieroglyphica» со множеством отсылок к древнеегипетским традиционным знаниям и верованиям. У этих людей было много общего: Валериано тоже являлся «слугой» семьи Медичи, так как состоял секретарем кардинала Джулио де Медичи, нотариусом у Льва X, а в дальнейшем наставником папских племянников Ипполито и Алессандро де Медичи. Он также получил открытую поддержку от Эгидио да Витербо за свои первые исследования. В благодарность за такое покровительство Валериано посвятил главу об аисте кардиналу Эгидио. Отвечая Валериано в письме от апреля 1525 года, Эгидио противопоставил осуществленную мифографом реконструкцию древней мудрости и священных таинств египтян недавнему «демоническому» разрушению памятников и древних зданий Египта Селимом, «принцем турок»[185 - Gouwens K. Remembering the Renaissance, гл. 5; Pierio Valeriano. Hieroglyphica seu De sacris Aegyptiorum aliarumque genium literis commentarii. Lyon, 1602. Lib. 17. P. 167–168; Idem. Les Hieroglyphiques / Trad. par J. de Montlyart. Lyon, 1615. Lib. 17. P. 209–211. Рукопись «Hieroglyphica» была впервые напечатана в Базеле в 1556 году: Idem. Amorum Libri V. Venice, 1549. F. 81r–82v: «Ad Aegidium Viterbien. Hermitarum Antistitem De Vero Amore». Издание: Hexametri, Odae et Epigrammata. Venice, 1550, содержит множество стихов, посвященных Льву X, а также стихотворение в честь Альберто Пио, князя Карпи (F. 21v–23r).]. При этом Эгидио вполне мог представлять себе картины этих событий со слов их очевидца Джованни Леоне.

Валериано прежде всего искал значения аллегорий, связанные с животными, и часто цитировал Плиния Старшего в поддержку своих толкований. Североафриканский факих в большинстве своих работ, скорее, описывал поведение животных, способы их ловли, вкус их мяса и находил, что у Плиния, известного в арабской традиции, много мелких ошибок, когда речь идет об Африке. Несмотря на все различия, отголоски бесед между этими двоими людьми обнаруживают себя. Так, размышляя о бесстыдстве, Валериано сравнил обезьян-самцов, демонстрирующих свои срамные части, с мужчинами, которые делают то же самое «сегодня, среди египтян, поблизости от Нила, и среди мавров и турок, где… их очень почитают, верят, что они наделены исключительной невинностью и простотой, и где считается благочестивым делом собирать для них деньги». Его источником здесь, несомненно, был Джованни Леоне, писавший в своих трудах, что он видел на улицах Феса, Туниса и Каира «мошенников», которые ходят обнаженными, «демонстрируя свой срам», и даже публично занимаются сексом с женщинами, но оболваненные зрители все равно считают их святыми[186 - Pierio Valeriano. Hieroglyphica. Lib. 6. P. 62; Idem. Les Hieroglyphiques. Lib. 6. P. 77; CGA. F. 183r–v, 441v–442r; Ramusio. P. 198–199, 439; Еpaulard. P. 223–224, 554.В данном случае речь вновь идет о марабутах, магрибинских «святых», которых население считало носителями бараки (божественной благодати). По мнению большинства жителей Магриба, барака была физической субстанцией и могла передаваться от человека к человеку, в том числе и при сексуальном контакте. Как образованный факих ал-Хасан ал-Ваззан осуждает подобные практики «народного» магрибинского ислама (Прим. науч. ред.).].

У историка Паоло Джовио тоже были разные животрепещущие вопросы к Джованни Леоне. В то время врач Джулио де Медичи, Джовио остался в числе его приближенных и после того, как в 1523 году кардинал стал папой Климентом VII и уже начал составлять «Истории его времени». Подобно написанным Джовио «Комментариям к делам турок», «Жизни Льва X» и «Панегирикам» – биографиям знаменитых людей, «Истории» появились в печати только много лет спустя. Но Джовио усердно собирал свидетельства, в том числе о недавней войне султана Селима I против персидского шаха Исмаила I Сефеви и о его завоевании мамлюкского Египта. Турки – враги христиан, и тем важнее, чтобы историк, пишущий о них, был хорошо осведомлен. Джовио расспрашивал купцов и путешественников, вытянул все, что мог, из Альвизи Мочениго – венецианского посла, ездившего с миссией «дружбы и мира» к Селиму, когда тот находился в Каире в 1517 году[187 - Zimmerman T. C. P. Paolo Giovio: The Historian and the Crisis of Sixteenth-Century Italy. Princeton, 1995. P. 14–59. О подходе Джовио к работе над историческими и биографическими сочинениями и о датировке создания и публикации его трудов см.: Ibid. P. 24–227, 221–222, 268–274, 287–290; Paolo Giovio. Commentario de le cose de’ Turchi. Roma, 1532. F. 25v–26r; Turcarum rerum commentarius Pauli Iouii / Trad. par Francesco Negri. Paris, 1539. P. 60–61; Marino Sanuto. I Diarii. Vol. 24. P. 290–291 (инструкции для Альвизи Мочениго и Бартоломео Контарини: «monstrando la vera amicitia e paxe ? tra soa excelentia et nui»); Vol. 25. P. 142–158, 626–632 (на с. 142: письмо султана Селима венецианскому дожу об успехе посольства, 24 шаабана 923 года хиджры/10 сентября 1517 года).].

Когда бывший дипломат из Феса появился на римской сцене как слуга Эгидио да Витербо, Джовио, должно быть, ухватился за возможность расспросить его. Можно представить себе, как он засыпал североафриканца вопросами о людях: о побежденном султане Кансухе ал-Гаури, о торжествующем Селиме, о корсаре Арудже Барбаросса, и это лишь некоторые из будущих героев исторического сочинения Джовио, с кем Йуханна ал-Асад имел прямой контакт[188 - Например, Джовио писал о войнах Селима против шаха Исмаила и мамлюка Кансуха ал-Гаури в: Turcarum rerum commentarius. P. 41–61, а также в: La Prima Parte delle Historie del suo tempo / Trad. di Lodovico Domenichi. Venezia, 1555) lib. 17–18. F. 477r–540r (страницы, написанные к 1524 году: Zimmerman T. C. P. Paolo Giovio. P. 287). В свои панегирики знаменитым военным и политическим деятелям Джовио включил портреты Кансуха ал-Гаури, Селима, Сулеймана, Аруджа Барбароссы и его брата Хайраддина, а также еще нескольких мамлюкских и османских султанов, одного недавно правившего султана Туниса и саадитского шерифа Марокко (Elogia virorum bellica virtute illustrium veris imaginibus supposita. Firenze, 1551; Gli elogi, vite brevemente scritti d’huomini illustri de guerra, antichi et moderni / Transl. Lodovico Domenichi. Firenze, 1554).].

В таком разговоре с Джовио крещеному мусульманину, наверно, приходилось осторожнее выбирать слова, чем в беседе с мифографом Валериано. Султан Селим I умер от чумы в сентябре 1520 году, и ему наследовал его сын Сулейман I Великолепный. Христианские правители на мгновение обрадовались, полагая, как выразился Джовио, что «свирепый лев оставил преемником кроткого ягненка». Но взятие Белграда турецкой армией в 1521 году и захват Родоса турецким флотом и сухопутными войсками в 1522 году быстро вывели их из заблуждения. Йуханна ал-Асад, вероятно, встретил эту новость с несколько иными чувствами, чем Джовио. Помимо всего прочего, будучи пленником пиратов, он был доставлен на Родос во время плавания, приведшего его в Рим, и, должно быть, уклончиво отвечал на его вопросы. Написанные впоследствии Джовио портреты Селима подчеркивали его свирепость и жестокость: «за восемь лет правления он пролил больше крови, чем Сулейман за тридцать», – но он учитывал также сообщения о его величии, искусстве военачальника, стараниях править справедливо. Что касается мамлюкских султанов, то Джовио интересовался гаремными интригами, связанными с престолонаследием. Система избрания преемника, по его мнению, напоминала выборы папы римского коллегией кардиналов. Он хотел услышать не только о Кансухе ал-Гаури, но и о его предшественнике и бывшем хозяине, великом Каит-бее. Знал ли Джованни Леоне, что Каит-бей подарил жирафа Лоренцо де Медичи и свирепого тигра – Джангалеаццо Сфорца? Он мог видеть прекрасное изображение этого тигра в миланском замке[189 - Setton K. M. The Papacy. Vol. 3, гл. 6; Paolo Giovio. Commentario de le cose de’ Turchi. F. 18r–26r; Turcarum rerum commentarius. P. 41–61; Idem. Elogia virorum bellica virtute. P. 153–156, 218–219, 325–326; Idem. Gli elogi, vite brevemente scritti d’huomini. P. 197–201, 272–279, 419–421.].

Если такие разговоры имели место – а я полагаю, что так и было, – мы тем не менее должны отметить, что ни Валериано, ни Джовио прямо не упоминали «Джованни Леоне» в своих стихах, письмах или произведениях. В статье о слоне Валериано рассказал о папском слоне Ганноне, однако в письме-посвящении кардиналу Эгидио он не упомянул его североафриканского крестника. Джовио же приписал часть своей информации о султане Селиме венецианскому послу к «Великому турку», но не бывшему послу из Феса[190 - Pierio Valeriano. Hieroglyphica. Lib. 2. P. 20, lib. 17, 167–168; Idem. Les Hieroglyphiques. Lib. 2. P. 24–25, lib. 17. P. 209–211; Paolo Giovio. Commentario de le cose de’ Turchi Giovio. F. 25v–26r; Turcarum rerum commentarius. P. 60–61.].

Что же означает такое молчание? Оно означает, что Йуханна ал-Асад находился на обочине элитарных гуманистических кругов. Он располагал полезными сведениями и мог рассказывать интересные истории, но не был достаточно важной персоной ни для того, чтобы его приняли в сердцевину этих сообществ, ни для того, чтобы уже в то время, то есть гораздо раньше, чем он стал самостоятельным автором, его публично упоминали бы за что-либо другое, кроме захвата в плен и обращения в христианство. Его владение итальянской и латинской речью все еще оставалось несовершенным; каково же было слушать его этим людям с утонченным литературным вкусом! (Они выступили даже против одного фламандского гуманиста, пытавшегося пробиться в папскую курию, за то, что он оказался слишком большим «варваром».) Крещение североафриканца – это победа христианства, но насколько надежен любой новообращенный? Йуханна ал-Асад не вызывал полного доверия[191 - Rowland I. The Culture of the High Renaissance. P. 250–253 (Гуманистом, о котором идет речь, был Христофорус Лонголиус (Christophe de Longueil, ок. 1490 – 1522). – Прим. пер.). По предположению Дитриха Раухенбергера (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 79–80), Иоаннес Лео изображен на написанном около 1519-1520 года портрете венецианского художника Себастьяно дель Пьомбо («Портрет гуманиста», Национальная галерея искусств, Вашингтон; Samuel H. Kress Collection, 1961.9.38). Это весьма маловероятно. Во-первых, Майкл Херст, специалист по живописи Себастиано, убедительно доказал, что изображенная фигура – это ученый-гуманист и поэт Маркантонио Фламинио. Фламинио многое связывало с Себастьяно. В это время он находился в Риме и, родившийся в 1498 году, был как раз в таком же молодом возрасте, как человек на картине. Лицо, волосы и борода человека на портрете в Национальной галерее сильно напоминают черты на медальоне с доказанным изображением Фламинио, см.: Hirst M. Sebastiano del Piombo. Oxford, 1981. P. 101–102. Во-вторых, ничего в облике этого человека, в его черной мантии ученого, в перчатках или в книге, глобусе и письменных принадлежностях на полке рядом с ним не напоминает о факихе из Северной Африки или о бывшем после фесского султана ко двору Великого Турка. Книга, лежащая возле руки ученого, не на арабском языке. Глобус, подобно карте, – частый атрибут на итальянском портрете ученого, и на нем, как кажется, Африка не видна. Здесь нет ни одного из традиционных указаний, обнаруживающихся на итальянских картинах начала XVI века и говорящих о том, что изображенный человек – не европейского, а мусульманского происхождения: ни характерного головного убора, ни мантии, ни усов. Нет даже турецкого ковра, покрывающего стол, на который опирается локтем ученый – этот мотив Себастьяно ранее ввел в итальянскую портретную живопись; нет и принадлежностей посла из мусульманского мира. О таких картинах см.: Jardine L., Brotton J. Global Interests: Renaissance Art between East and West. Ithaca, 2000. P. 40–44.].

***

Как и в доме Альберто Пио, Йуханна ал-Асад чувствовал себя вполне уверенно среди других иностранцев и чужаков в составе свиты и слуг кардинала Эгидио. Маронит Элиас бар Абрахам тоже был здесь и переписывал сирийские тексты для Эгидио, а также для Альберто Пио и Карвахаля. Однако его последний подписанный текст датирован 1521 годом, и он, может быть, вернулся в свой монастырь в Антиохии[192 - Martin F. X. Giles of Viterbo. P. 216–217: «Жиль из Витербо был одним из покровителей [христианина-маронита Элиаса бар Абрахама], как показывает Инсбрукская рукопись [Сирийская Псалтырь], и, вероятно, был также одним из его учеников». О его неизвестном местопребывании после 1521 года: Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 134, n. 1.]. Но главное, в окружении Эгидио находился и его учитель иврита Элия Левита. В разговорах на общем для них итальянском языке Элия мог делиться с Йуханной ал-Асадом воспоминаниями о своем детстве в Германии, о годах с 1496?го по 1515?й, прожитых с женой и детьми в Падуе и Венеции, где он преподавал, писал и издавал свои труды. А Йуханна ал-Асад, может быть, рассказывал о своем собственном детстве в Гранаде и Фесе и о многих евреях, которых он видел и с которыми разговаривал в Северной Африке. Они могли обсуждать, как идет у Элии копирование переведенного на древнееврейский язык трактата ал-Газали по аристотелевой логике, «Мийар ал-илм» («Стандартная мера знания»). Йуханна ал-Асад, несомненно, был знаком с этим произведением великого мусульманского богослова и философа; так разве не было ему любопытно узнать, что средневековый переводчик этого сочинения, Якоб бен Махир, происходил из семьи гранадских евреев? А что думает Йуханна ал-Асад об арабской рукописи суфия и мистика ал-Буни «Шарх ал-асма ал-хусна» – исследовании пророческих и магических свойств Девяноста девяти имен Аллаха? Позднее Йуханна ал-Асад написал, что эту рукопись показывал ему в Риме «еврей из Венеции», которым, надо полагать, и был сам Элия Левита[193 - Weil G. E. Еlie Lеvita. P. 37–38; Schwarz A. Z. Die hebr?ischen Handschriften der Nationalbibliothek in Wien. Vienna, 1925. № 152 (C8). P. 162–163; Jeruselem: Encyclopaedia Judaica, 1972. Vol. 15. P. 1323. Переводчиком был Якоб Бен Махир, врач из Монпелье и потомок ученого и переводчика Иуды ибн Тиббона из Гранады; Biblioteca Medicea Laurenziana (Florence). MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 42v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. Zurich, 1664. P. 263; CGA. F. 184v; Ramusio. P. 199; Еpaulard. P. 225. Об ал-Буни (ум. 622/1225), его написании имен Аллаха и о других тайных науках см.: Fahd T. La divination arabe. Еtudes religieuses, sociologiques et folkloriques sur le milieu natif de l’Islam. Paris, 1987. P. 230–238.].

Говоря о литературе, Левита мог бы рассказывать про свою эпическую поэму на идише, адаптированную с итальянского и повествующую о рыцарских и романтических подвигах герцога Буово. (В ней среди прочих событий мусульманская принцесса спасает Буово от казни, которой хочет его предать ее отец, султан Вавилона.) Он мог объяснять свое исследование тонкостей еврейской грамматики, лексикографии и стихосложения. Все это были темы, дорогие сердцу Йуханны ал-Асада, который мог бы отвечать рассказами о своих собственных стихах, об арабской рифмованной прозе и о стихотворных размерах.

А разве не было пересечений между их языками? В позднейшей работе о необычных словах в иврите и арамейском языке Левита привел несколько примеров, похожих на арабские: по поводу происхождения ивритского слова для обозначения скорописи, транскрибированного им как машкет, он заметил: «Много лет назад мне указали, что это арабское слово, и означает оно тонкий, вытянутый». По всей вероятности, именно Йуханна ал-Асад назвал ему арабские прилагательные мамшук, машик с подобными значениями[194 - Weil G. E. Еlie Lеvita. P. 39–43, 95–104, 175–183, 254–285; Elijah Levita. Sefer ha-Bahur и его же «Sefer ha-Harkabah» были напечатаны в Риме в 1518 году Джовании Джакомо Фаччотти и Исааком, Йом-товом и Якобом, сыновьями Абигдора Леви; Levita. Sefer Ha-Buohur… Liber Electus complectens in Grammatica quatuor orationes. Basel, 1525; Levita. Opusculum Recens Hebraicum… cui titulum fecit… Thisbites, in quo 712 vocum quae sunt partim Hebraicae, Chaldaicae, Arabicae, Grecae et Latinae, quaeque in Dictionariis non facil? inveniuntur / Trad. di Paul Fagius. Isny, 1541. P. 2–4, 63–64, 131–132, 105–108 [sic для 205–208]; Wehr H. A Dictionary of Modern Written Arabic. P. 1068. Употребляемое Левитой слово на иврите XVI века, обозначающее курсивное письмо ?????, слегка отличается от современного ???? (Alcaly R. The Complete English Hebrew Dictionary. 3 vols. Massada, 1990. Vol. 1. P. 1527).].

В феврале 1524 года к дверям кардинала Эгидио явился еще один иностранец, одетый в шелковые одежды как араб, верхом на белом коне, в сопровождении толпы евреев: «маленький смуглый человек», называющий себя Давидом, сыном Соломона, братом царя Иосифа, который правит двумя с половиной потерянными коленами Израилевыми в библейской пустыне Хабор в Аравии[195 - Eliav-Feldon M. Invented Identities: Credulity in the Age of Prophecy and Exploration // Journal of Early Modern History. Vol. 3. 1999. P. 203–232; Secret F. Les Kabbalistes chrеtiens. P. 115–118.]. (Позднее в еврейских хрониках к его имени добавят «Рувени» – Рувимлянин.) В качестве посланца своего брата Давид обещал, что большая армия еврейских воинов будет содействовать христианским войскам в последней битве против турок. Эсхатологические отзвуки этого проекта покорили кардинала Эгидио, который представил еврейского принца папе Клименту VII. Принц Давид предложил свои услуги в качестве примирителя императора Карла V с французским королем и попросил корабли и оружие. Папа благоразумно ответил, что этим делом лучше всего заняться королю Жуану III, новому правителю Португалии.

Несколько месяцев дожидаясь письма папы римского к португальскому монарху, Давид часто виделся с кардиналом Эгидио, и поскольку он утверждал, что говорит только на иврите и немного по-арабски, Элия Левита и Йуханна ал-Асад, должно быть, нередко служили переводчиками во время этих его бесед с их хозяином. Если Давид повторял Эгидио что-нибудь из того, что он написал в своем дневнике, то у Йуханны ал-Асада наверняка возникало множество вопросов о нем. Например, Давид писал, что переправился через Красное море из Аравии в «землю Куш» где-то на востоке Африки. Даже если бы он не бывал в «земле Куш», то Йуханна ал-Асад все равно удивился бы описанию этим евреем супруги и наложниц мусульманского короля «Амары» (Умара?) – ходивших обнаженными, за исключением золотых браслетов на запястьях, предплечьях и лодыжках и золотой цепи вокруг чресел. Или его рассказам о двух львятах, подаренных ему юношами из потерянных колен Израилевых, живущих в земле Куш. Он отвез львят вниз по Нилу в Каир в 1523 году и передал их в качестве «даров» таможенным чиновникам, которые затем отправили их султану Сулейману Великолепному в Стамбул[196 - Hillelson S. David Reubeni, an Early Visitor to Sennar // Sudan Notes and Records. 1933. Vol. 16 (1). P. 56–65; Eliav-Feldon M. Invented Identities. P. 213, 216. Ж. Вейль также считает, что Элия Левита, познакомившись с Давидом Рувени, мог заподозрить в нем самозванца (Weil G. E. Еlie Lеvita. P. 210).].

Между тем в ряду прочих своих махинаций Давид в 1525–1526 годах вступил в переписку с султаном Феса и молодым эмиром династии Саадитов, шерифом Ахмадом ал-Араджем, чьего покойного отца, шерифа Мухаммада ал-Каима, ал-Ваззан хорошо знал в бытность свою дипломатом. Беседы с бывшим послом из Феса, возможно, питали грандиозные надежды Давида на установление контактов с евреями из Мекнеса, Феса и Страны черных[197 - David Reuveni. The Story of David Hareuveni (in Hebrew) / Ed. by A. Z. Aescoly. Jerusalem, 1993. P. 74–79: Давид рассказывает о письме, которое он получил, находясь при португальском дворе (то есть в период октября 1525 – июня 1526 года), от «короля Магриба, дальше чем Фес… мусульманина, потомка их пророка, а титул его Шериф» и о своем ответе на это письмо, см.: Eliav-Feldon M. Invented Identities. P. 210, 216; Abun-Nasr J. M. A History of the Maghrib. P. 211.].

Принц Хаборский был, наконец, разоблачен в 1530 году, когда его поймали в Мантуе на подделке писем от «его брата, царя Иосифа»[198 - Eliav-Feldon M. Invented Identities. P. 227.]. Но Йуханне ал-Асаду в 1524 году он, наверно, показался одним из целой череды североафриканских святых и политических авантюристов, чьи сомнительные заслуги он постоянно критически оценивал во время своих путешествий.

Таковы круги в Риме, присутствие в которых Йуханны ал-Асада мы можем документально подтвердить. Можно также порассуждать о некоторых других возможностях. Может быть, Франсиско де Кабрера-и-Бовадилья, епископ Саламанки, задавался вопросом, что стало с человеком, которого захватил его брат, пиратствовавший в Средиземном море. Сначала пленник содержался во дворце епископа в Риме, а затем был заключен в замок Святого Ангела; теперь же, как Джованни Леоне, его могли снова призвать в епископский дворец. Если так, то Йуханна ал-Асад, возможно, слышал про энергичного молодого ювелира Бенвенуто Челлини или даже встречался с ним. Бовадилья любил работы Челлини, хоть и ссорился с ним по поводу оплаты, и заказал ему в 1523–1525 годах подсвечники и серебряную чашу, которыми так восхищались папа, кардиналы и приезжие испанцы[199 - Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 60; Cellini B. La vita, кн. 1, гл. 19, 22–25; Idem. Autobiography. P. 32–33, 35–38. Епископ постепенно создавал также большое книжное собрание, которое намеревался подарить университету Саламанки по возвращении в свою епархию в Испании в 1529 году. Но Климент VII велел конфисковать эти книги в порту Неаполя и поместил их в библиотеку Ватикана (Estatutos de la Universidad de Salamanca. P. 48–49). Йуханне ал-Асаду, наверно, было бы интересно посетить это собрание.].

Более захватывающим и опасным предприятием для Йуханны ал-Асада было установление связи с другими мусульманами или крещеными мусульманами, которые жили в Риме или оказались там проездом. О некоторых из них он мог услышать довольно рано, например о чернокожем рабе-мусульманине, которому приказали задушить кардинала Петруччи в камере замка Святого Ангела в 1517 году. Большие домохозяйства в Риме были полны рабов и слуг, причем все рабы и часть прислуги происходили из нехристианских стран: «Это настоящий сераль, – писал Паоло Джовио о доме недавно назначенного кардинала Ипполито де Медичи, – нумидийцы, татары, эфиопы, индийцы, турки, которые в общей сложности говорят более чем на двадцати языках». Владельцы распоряжались рабами, как хотели, и детей, рожденных от рабынь, иногда признавали высокородными отпрысками. Йуханна ал-Асад наверняка слышал сплетни о родственнике кардинала Ипполито, Алессандро де Медичи, чья мать была schiava mora – черная рабыня в доме Медичи и чье лицо и волосы говорили об африканском происхождении. Отцом же Алессандро, как все говорили, на самом деле был не Лоренцо II де Медичи, а сам папа Климент VII[200 - Bono S. Schiavi musulmani. P. 305–306, 334–339; Cellini B. La vita, кн. 1, гл. 88; Idem. Autobiography. P. 158.].

В отличие от галерных рабов, принадлежащих государству, домашних рабов в Италии владельцы часто понуждали перейти в христианство. Однако крещение не приносило автоматического освобождения. Вопрос о том, законно ли держать новообращенного христианина в рабстве, только начинали поднимать в 1520?х годах – и то лишь в отношении побежденных коренных американцев в Новом Свете, а не захваченных мусульман в Италии. Хозяева, приводившие рабов к купели для крещения в Риме, не были обязаны отказываться от свой собственности[201 - Bono S. Schiavi musulmani. P. 252–295.]. (Размышляя над этим вопросом, Йуханна ал-Асад мог бы вспомнить, что обращение в ислам ни в коем случае не приносило освобождения рабу мусульманина. Вера имела решающее значение исключительно в момент порабощения: только человек, который был немусульманином, когда его или ее взяли в плен или захватили, мог законно стать собственностью мусульманина. Йуханна ал-Асад, наверно, вспоминал, как североафриканский фанатик ал-Магили расширил это право для сонгайского императора, включив в него захват и порабощение «неистинных» мусульман.)[202 - Hunwick J. Islamic Law and Polemics over Race and Slavery in North and West Africa (16

–19

Century) // Slavery in the Islamic Middle East / Ed. by S. Marmon. Princeton, 1999. P. 46–50; Hunwick J. O. Shari‘a in Songhay. P. 77–79: ал-Магили – Аскиа Мухаммаду: «Что касается людей, которых вы описали, [мужчин и женщин, произнесших мусульманское исповедание веры, но продолжающих иметь идолов, приносить жертвы деревьям и так далее], то они, без сомнения, многобожники… так что ведите джихад против них, убивая их мужчин и порабощая женщин и детей… Каждого из них, кого вы отпустите, так как он уверяет, что он свободный мусульманин, а потом выяснится, что он неверный, обращайте снова в рабство и захватывайте его имущество, пока он не раскается и не станет хорошим мусульманином».]

Церемонии крещения рабов в Италии обычно были гораздо скромнее, чем из ряда вон выходящее крещение Джованни Леоне в соборе Святого Петра. (Точно так же рядовые рабы-христиане, принявшие ислам в Северной Африке, обычно просто произносили шахаду, исповедание веры, и поднимали указательный палец перед свидетелями в доме хозяина. Затем, разумеется, следовало обрезание мужчин.) Жившие в Риме в 1520?х годах домашние рабы, а также крещеные вольноотпущенники, редко обладали ученостью Йуханны ал-Асада или его прежним статусом. Вряд ли они читали эзотерические тексты ал-Газали. В районе Кампо Марцио, где некоторое время жил Йуханна ал-Асад, пять из 939 домашних хозяйств возглавляли цветные христианки, которые, вероятно, когда-то были рабынями. Интригующим исключением в другой части города была «Fillia del Gran Turcho», дочь Великого турка[203 - Bennassar B., Bennassar L. Les Chrеtiens d’Allah. P. 309–314; Descriptio urbis o censimento della popolazione di Roma avanti il Sacco Borbonica / A cura di D. Gnoli // Archivio della R. Societ? Romana di Storia Patria. 1894. Vol. 17. P. 395, 420–422, 425.]. Возможно, Йуханна ал-Асад и не приближался к таким женщинам вскоре после своего освобождения из тюрьмы, но, по крайней мере, знал, что они существуют.

Во время короткого правления сурового голландца папы Адриана VI Йуханна ал-Асад, как и другие клиенты Медичи, предположительно, имел мало общего с папским двором. Но как только в конце 1523 года состоялось (весьма спорное) избрание кардинала Джулио де Медичи папой римским, услугами Йуханны ал-Асада, возможно, снова воспользовались. Папа Климент VII немедленно учредил две кардинальские комиссии, одна из которых должна была найти способы обуздать последователей Лютера, а другая – объединить христианских властителей против турок. Последнее оказалось еще труднее, чем во времена правления двоюродного брата Климента, папы Льва X. Конфликт между Францией и Священной Римской империей снова превращал Италию в поле битвы (Франциск I даже тайно уведомил султана Сулеймана о том, когда ему лучше напасть на их нынешнего общего врага, Карла V). Великий турок одерживал впечатляющие победы в Венгрии, а тунисские и другие мусульманские корсары захватывали папские галеоны прямо в устье Тибра. Знакомство Йуханны ал-Асада с политической ареной Магриба могло быть использовано, скажем, в связи с ожидаемыми нападениями принца-пирата[204 - Османский корсар Хайраддин Барборосса в 1523 году носил титул султана Алжира и признавал себя вассалом османского султана. С точки зрения европейцев, было бы более правильно назвать его «вице-король», а не принц (Прим. науч. ред.).] Хайраддина Барбароссы на Сицилию[205 - Setton K. M. The Papacy. Vol. 3. P. 221–255.]. Может быть, он опять переводил арабские письма для папской канцелярии. По крайней мере, один из новых хранителей библиотеки Ватикана интересовался мусульманской доктриной и, возможно, обращался за советом к Йуханне ал-Асаду, правда, новая инвентаризация рукописей была начата только несколько лет спустя[206 - Новыми хранителями были Фаусто Сабео и Николо Маджорани. Сабео прочел рукопись сочинения «Doctrina Machumet» («Богословие Мухаммада») – переработанный христианский средневековый перевод некоего арабского текста (Bobzin H. Der Koran im Zeitalter der Reformation. Beirut; Stuttgart, 1995. S. 50, 217, 326, 332). Сабео и Маджорани начали составлять каталог ватиканских рукописей через некоторое время после разграбления Рима в 1527 году, а значит, после отъезда ал-Ваззана из Италии. Завершенный в 1533 году, этот каталог включал в себя арабские рукописи, но без того дополнительного вклада компетентного специалиста, который мог бы внести Йуханна ал-Асад. См.: Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 113–119.].

Однако библиотекарь Ватикана Джироламо Алеандро, вернувшийся в Рим в 1525–1526 годах, был связан с Йуханной ал-Асадом в пересказе одного разговора, ходившего среди ученых-ориенталистов. По одной из версий, беседа шла между Эгидио да Витербо и неким еврейским каббалистом из Африки[207 - Эту историю впервые рассказал в печати в 1543 году Иоганн Альбрехт Видманштадт в своих латинских аннотациях к «Doctrina Machumet», или «Theologia Mahometis», как он назвал этот труд (см. выше прим. 3 на с. 125). В комментарии по поводу гигантской рыбы (голова на востоке, хвост на западе), которую подадут по прибытии в мусульманский рай, Видманштадт заметил, что талмудисты и каббалисты могут многое сказать о такой рыбе, а далее привел беседу между Эгидио да Витербо и «его учителем М. Земато». Последнего в других источниках называют «ученым евреем родом из Африки». Mahometis Abdallae Filii Theologia Dialogo explicata, Hermanno Nellingaunense interprete. Alcorani Epitome Roberto Ketense Anglo interprete… Iohannis Alberti Vuidmestadij… N. p. [Nuremberg], 1543. P. n4v–o1r; Secret F. Les Kabbalistes chrеtiens. P. 109; Perles J. Beitr?ge zur Geschichte der hebr?ischen und aram?ischen Studien. Munich, 1884. S. 186, n. 1; Bobzin H. Der Koran im Zeitalter. S. 298, n. 139, 331–332, 360, n. 444.]. Согласно другой версии, беседовали Джироламо Алеандро и обращенный в христианство арабский факих, похожий на Йуханну ал-Асада. Последняя версия происходит из солидного источника: от двоюродного брата Джироламо по имени Пьетро Алеандро, молодого церковника, который жил тогда в Риме и выступал там как представитель Джироламо. Речь зашла о рыбе, обещанной праведникам на пиршестве в раю, и ученый араб спросил Алеандро, почему Христос отдавал такое предпочтение этой пище. Алеандро отвечал пространно, очевидно, имея в виду ту рыбу, которую Христос дал своим апостолам после воскресения (Ин. 21: 9–13). На это араб сказал «в шутку»: «Я вижу, что Мессия не хотел разочаровать своих учеников, ожидавших этого пира». Даже если Йуханна ал-Асад никогда не произносил таких слов, эта история показывает, какого рода разговоры современники находили для него уместными[208 - Такая версия этой истории появилась в печатном виде в 1547 году в итальянском переводе «Theologia Mahometis», который, наряду с другими сочинениями об исламе, был присоединен к изданию первого перевода Корана на итальянский язык, опубликованного Андреа Арривабене в Венеции. Переводчик включил сделанные Видманштадтом пояснения на полях к «La Dottrina di Macometto», но изменил те, что относились к рассказу о рыбе, написав, что беседа происходила между кардиналом Алеандро (Джироламо стал кардиналом в 1538 году) и «М. Zematto Rabi Arabo preso in Africa», «М. Зематто, ученым арабом, захваченным в Африке». Далее он сообщил подробности о Зематто, рассказанные «моим собственным дядей Пьетро Алеандро»: этот араб был подарен папе Клименту VII, крещен, прожил три года в Риме, а затем при разграблении Рима бежал и «снова сделался турком». Как предполагает также Франсуа Секрэ, это несомненная версия истории ал-Хасана ал-Ваззана, в которую вплелось имя еврея Зематуса и произошла путаница по поводу причастного к ней папы римского. Никаких сообщений об ученом арабе, захваченном в Африке и крещенном Климентом VII, не существует. См.: L’Alcorano di Macometto, nel qual si contiene la dottrina, la vita, i costumi, et le leggi sue. Tradotto nuovamente dall’arabo in lingua italiana. N. p. [Venezia], 1547. F. 22v–23r; Bobzin H. Der Koran im Zeitalter. S. 263–264; Secret F. Les Kabbalistes chrеtiens. P. 126, n. 89; Frede C. de. La prima traduzione italiana del Corano. Napoli, 1967. P. 31–48, 63–73. Пьетро Алеандро, каноник церкви в Аквилее и сын кузена Джироламо, Луиджи, выполнял различные поручения Джироламо в Риме (Pasquier J. Jеr?me Alеandre. P. 10, n. 2, 225, n. 7, 352, n. 5; Mazzuchelli G. Gli Scrittori d’Italia. 3 vols. Brescia, 1753. P. 425, 431). Таким образом, возможно, что один из племянников Пьетро Алеандро и есть неизвестный редактор/переводчик этого издания.].

***

В середине 1520?х годов Йуханна ал-Асад мог совмещать преподавание арабского языка, работу над переписыванием рукописей, переводами и сочинительством с путешествиями за пределы Рима и его окрестностей. Выезжая из Рима, он видел акведуки, которые наводили его на мысли о тех, что были построены за триста лет до этого великим альмохадским халифом ал-Мансуром для доставки пресной воды в Рабат. На севере он добрался до Венеции, водные пути которой напомнили ему Каир во время разлива Нила («в такие дни Каир становится Венецией»). Черные камни мостовой во Флоренции походили на те, что он видел в Гафсе, в Тунисском королевстве. В Неаполе Йуханна, хоть и чужеземец, разговорился с людьми, которые в 1520 году были свидетелями отвоевания мусульманами у испанцев острова Пеньон-де-Велес у берегов Рифа: христианского командира убил один из его собственных солдат, жену которого тот соблазнил, а затем армия, посланная султаном Феса, сделала остальное. Все это время Йуханна ал-Асад чутко улавливал своим ухом иностранца множество местных слов – те, что обозначали разные ткани, инструменты, сорта рыбы, виды продуктов сельского хозяйства[209 - CGA. F. 123r, 146v, 152r–v, 231r, 353v, 369v, 414r; Ramusio. P. 146, 168, 173, 241, 352, 366, 411; Еpaulard. P. 165, 190, 196, 275–276, 424, 444, 513; Brignon J., Amine A., Boutaleb B. et al. Histoire du Maroc. P. 174. Он также отмечает сходство между черепицей, которую видел в Ассизи и Фабриано, и тонкими черными плитками, какие можно видеть в горных деревнях Атласа (CGA. F. 115r; Ramusio. P. 137; Еpaulard. P. 153). Он сравнивает изразцы на медресе в Марракеше с теми, что в ходу в Испании (CGA. F. 71r–v; Ramusio. P. 97; Еpaulard. P. 105). Вероятно, это детское воспоминание о Гранаде, подкрепленное пояснениями его родителей, так как нет никаких свидетельств того, что ал-Хасан ал-Ваззан когда-либо возвращался в Испанию.].

Самые значительные поездки за пределы Рима он совершил в Витербо и Болонью. Витербо, расположенный недалеко от Рима, был родным городом кардинала Эгидио, где тот вступил в орден августинцев и начал учиться. Эгидио часто возвращался туда на протяжении многих лет, но особенно важные обязанности приводили его туда, начиная с декабря 1523 года, когда папа Климент VII назначил его епископом[210 - Martin F. X. Friar, Reformer. P. 13–28, 183.]. Во время одного такого визита крестник сопровождал его – именно в Витербо в 1525 году Йуханна ал-Асад закончил править перевод Корана на латынь, выполненный Иоаннесом Габриэлем.

В том же году Эгидио выступал с проповедями по всей своей епархии. Если Йуханна ал-Асад слышал, как его крестный отец произносил их, или читал его наброски, то его, должно быть, с одной стороны, ослепило мощное и притом доступное ораторское искусство Эгидио, очевидное даже для ушей и глаз иностранца, а с другой, встревожило отношение епископа к исламу. Так, прихожанам в Баньяйе кардинал говорил, что Исмаил и его мусульманские потомки были ужасным орудием возмездия евреям и христианам за грех Авраама, изгнавшего Агарь, мать Исмаила[211 - Monfasani J. Sermons of Giles of Viterbo. P. 184–185 (латинский текст проповеди Эгидио да Витербо: Vat. Lat. 6320); A Sermon Delivered by The Most Revered Giles of Viterbo, O. S. A. at Bagnaia (Balnearia) on 15 October of the Year of Salvation 1525 / Transl. by J. C. Schnaubelt // Martin F. X. Friar, Reformer. P. 331–332.]. Йуханне ал-Асаду была известна совсем иная, исламская традиция, гласившая, что Исмаил был, скорее всего, тем сыном, которого Авраам собирался принести в жертву, что поэтому Исаак стал наградой Аврааму за покорность Богу и что позднее Авраам посетил Исмаила в земле, которой предстояло стать Меккой, где они вместе построили Каабу. («Дом», – надписал Йуханна ал-Асад над этим стихом в принадлежавшем Эгидио экземпляре Корана, исправив написанное Иоаннесом Габриэлем слово «храм» на правильный мусульманский термин для обозначения Каабы.[212 - Glassе C. The Concise Encyclopaedia of Islam. P. 193: большинство мусульманских комментаторов отождествляет Исмаила с сыном, предназначенным в жертву, хотя в Коране не названо имя сына в соответствующем стихе (37: 102–103). Йуханна ал-Асад не добавил имени, просматривая эти стихи в латинском переводе Иоаннеса Габриэля, а только переправил написанное переводчиком «О, мой сын» на «O, мой сынок» (Biblioteca Ambrosiana. MS D100 inf. Al-Qur’an in Arabic and Latin. F. 444b, Sura «De Ordinibus», verses 93–94; Qur’an 2: 122–133; MS D100 inf. Al-Qur’an in Arabic and Latin. F. 18b, 21a–21b, Sura «Vacca», verses 120–134).])

Коран объединяет Исмаила и его брата Исаака (2: 136):

Скажите: «Мы уверовали в Аллаха и в то, что ниспослано нам и что ниспослано Ибрахиму, Исмаилу, Исхаку и Йакубу и коленам, и что было даровано Мусе и Исе, и что было даровано пророкам от Господа их. Мы не различаем между кем-либо из них, и Ему мы предаемся»[213 - The Koran Interpreted / Transl. by A. J. Arberry. 2 vols. New York, 1955. Vol. 1. P. 45.].

Эгидио, напротив, подчеркивал различие, вопрошая своих слушателей в Баньяйе: «Кто владеет Азией? Мусульмане! Кто занимает Африку? Мусульмане! Кто завоевал прекрасную и значительную часть Европы? Мусульмане!.. Долго же Агарь и Исмаил царствуют повсюду»[214 - Monfasani J. Sermons of Giles of Viterbo. P. 185; Egidio da Viterbo. Sermon // Martin F. X. Friar, Reformer. P. 332.]. Йуханна ал-Асад, наверно, покачал головой при этих возмущенных словах. Могло ли его понимание Корана когда-нибудь изменить взгляд Эгидио на наследие Исмаила?[215 - Вполне возможно, беседы с ал-Хасаном ал-Ваззаном повлияли на взгляды Эгидио в том отношении, что заставили его усилить критику в отношении Исмаила, сына Ибрагима. Дело в том, что Ибрагим и Исмаил – весьма важные персонажи в мусульманской доктрине. Коран объявляет их не только строителями Каабы, но и первыми мусульманами. В айате 2: 131 в отношении Ибрагима употребляется глагол «покорился [Аллаху]» (аслама), а в айате 2: 132 употребляется слово «покорившиеся [Аллаху]» (муслимун) в отношении его сыновей. Таким образом, ислам объявляется более древней религией по отношению к иудаизму и христианству, поскольку Ибрахим и Исмаил жили намного раньше Моисея и Иисуса (Муса и Иса в мусульманской традиции) (Прим. науч. ред.).]

Визит Йуханны ал-Асада в Болонью полутора годами раньше, пожалуй, был приятнее. В 1523 году Болонья, входившая тогда в состав Папского государства, процветала. Возможно, он заглянул в ее шелкоткацкие мастерские – это ремесло особенно интересовало его еще в Марокко, где его ввели в обиход беженцы из Гранады. Еще большее впечатление на него, наверно, произвел университет с его знаменитыми факультетами медицины и права. Он ходил посмотреть коллегию для учащихся из Испании, среди которых, возможно, были студенты из его родной Гранады, а может быть, прослушал несколько лекций[216 - CGA. F. 146v («el collegio di spagna che e in Bologna»); Ramusio. P. 168; Еpaulard. P. 190; Malagola C. Monografie storiche sullo studio bolognese. Bologna, 1888. P. 182, 184, 190, 191: перечислено несколько испанских ректоров университета, причем все они были студентами Коллегии Испании в первые три десятилетия XVI века.]. Философию в Болонье преподавал до своей смерти в 1524 году последователь Аристотеля Пьетро Помпонацци, который в 1516 году потряс ученый мир, заявив, что с помощью естественного разума невозможно доказать бессмертие души. В ходе возникшей полемики Помпонацци опубликовал еще два трактата, решительно отстаивая свою точку зрения аргументами разума и одновременно подтверждая свою искреннюю веру в учение церкви о воскресении и благодати, делающих бессмертие возможным. За много лет до этого Помпонацци преподавал философию Аристотеля Альберто Пио и с тех пор пользовался его покровительством и вниманием. Йуханна ал-Асад вполне мог узнать о Помпонацци, работая над рукописями Альберто Пио в Риме. В то же время он, возможно, слышал, как кардинал Эдигио критиковал нечестивые утверждения Помпонацци по поводу души и его «дерзкие» заявления, что человек не может установить при помощи разума, что Бог карает за грехи и вознаграждает добродетель в мире ином[217 - Pietro Pomponazzi. On the Immortality of the Soul / Transl. by W. H. Hay II // Cassirer E., Kristeller P. O., Randall J. H. Jr. The Renaissance Philosophy of Man. Chicago, 1948. P. 257–381, см. там же: Randall J. H. Jr. Introduction; Schmitt Ch. Alberto Pio. P. 47–52, 59; O’Malley J. W. Giles of Viterbo. P. 41–48; Ruderman D. The World of a Renaissance Jew: The Life and Thought of Abraham ben Mordecai Farissol. Cincinnati, 1981, гл. 9. Якоб Мантино восхвалял Помпонацци в посвящении к своему латинскому переводу комментария Аверроэса в 1523 году и мог бы послужить еще одним источником, из которого Йуханна ал-Асад узнал об этом философе (Kaufmann D. Jacob Mantino. Une page de l’histoire de la Renaissance // Revue des еtudes juives. 1893. Vol. 27. P. 223).]. Если Помпонацци произвел на Йуханну ал-Асада сколько-нибудь положительное впечатление, то последнему надлежало хранить это в тайне от своего крестного отца.

Самым важным из знакомств, завязанных в Болонье, оказалось знакомство с еврейским врачом и ученым переводчиком Якобом Мантино. Семья Якоба бен Самуэля бежала из Каталонии в Италию примерно тогда же, когда семья ал-Ваззана уехала из Гранады в Фес. После обучения медицине в Падуе (евреям разрешалось посещать лекции по медицине в итальянских университетах), Мантино открыл практику в Болонье, где имелась крупная еврейская община: банкиры, торговцы, ученые, мастера шелкоткацкого производства, врачи и их семьи. Кроме того, он начал переводить на латынь комментарии к Аристотелю, извлеченные из еврейских текстов, в особенности из переводов на иврит трудов знаменитого мусульманского философа и юриста Аверроэса (Ибн Рушда) из Кордовы. Как отметил Мантино в 1521 году в посвящении папе Льву X, многие труды Аристотеля сохранились только в переводах на иврит и в невнятных и «варварских» латинских переводах с арабского. А без хороших переводов Аверроэса на латынь невозможно постигать «божественный гений» Аристотеля[218 - O евреях Болоньи см.: Ruderman D. Introduction // Essential Papers on Jewish Culture in Renaissance and Baroque Italy / Ed. by D. Ruderman. New York; London, 1992. P. 7, 8, 30; Banchi ebraici a Bologna nel XV secolo / A cura di M. G. Muzzarelli. Bologna, 1994; Kaufmann D. Jacob Mantino. P. 30–60, 207–238; на с. 220–223 см. посвящения Мантино к первым изданиям его латинских переводов Аверроэса с иврита, то есть к комментарию Аверроэса на труд Аристотеля «De Partibus et generatione animalium», посвященному Льву X (Рим, 1521), и к комментарию с резюме Аверроэса на «Метафизику» Аристотеля, посвященному Эрколе Гонзага, епископу Мантуи (Болонья, 1523). В целом о заслугах еврейских ученых в увековечении мысли Аверроэса см.: Ivry A. L. Remnants of Jewish Averroism in the Renaissance // Jewish Thought in the Sixteenth Century / Ed. by B. D. Cooperman. Cambridge, 1983. P. 243–265; о роли Мантино см.: Burnett Ch. The Second Revelation of Arabic Philosophy and Science: 1492–1562 // Islam and the Italian Renaissance / Ed. by Ch. Burnett, A. Contadini. London, 1999. P. 192–198. О происхождении Мантино из Каталонии см.: Stow K. The Jews in Rome. 2 vols. Leiden, 1997. Vol. 1. P. 161, n. 415; Vol. 1. P. 162, n. 417.]. Йуханна ал-Асад, вероятно, согласился бы с этим, так как и сам считал комментарии Аверроэса к Аристотелю «превосходнейшими, выдающимися» (praestantissimus, notissimus) и взволнованно рассказывал Якобу бен Самуэлю, что посетил место первого захоронения Аверроэса (595/1198) в Марракеше[219 - Biblioteca Medicea Laurenziana (Florence). MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 52v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 279. O погребении Ибн Рушда в Марракеше и последующем перезахоронении в Кордове см.: Hernаndez M. C. Abu-l-Walid ibn Rushd (Averroes): vida, obra, pensamiento, influencia. Cоrdoba, 1986. P. 37.].

Вероятно, именно по инициативе еврейского ученого установилась связь между ним и нашим факихом в Риме. Мантино уже давно мечтал научиться читать по-арабски, что проявилось в начале 1520?х годов в необычном проекте арабско-еврейско-латинского словаря, а также много лет спустя, во время путешествия в Дамаск. Его путь к знакомству с Йуханной ал-Асадом был краток: не только Лев X знал их обоих – а Матино побывал в Риме в связи с изданием и представлением своей книги папе в 1521 году, – но и Альберто Пио довелось использовать один из переводов Мантино, а Эгидио да Витербо, хоть и не был согласен с еврейским ученым насчет ценности Аверроэса, считал его одним из «самых сведущих в древнееврейском языке» людей в Италии[220 - Kaufmann D. Jacob Mantino. P. 32–33, 56–57; O’Malley J. W. Giles of Viterbo 46–47; Schmitt Ch. Alberto Pio. P. 62, n. 66.].

Йуханна ал-Асад, по-видимому, обрадовался приглашению составить арабско-еврейско-латинский словарь вместе с Якобом бен Самуэлем. Переводческая практика долгое время была одним из его занятий в качестве дипломата, а также частью его повседневной жизни в Италии. Словарь должен был приобщить его к традициям научного перевода на арабский язык: они существовали во времена Аббасидского халифата в Багдаде IX века, когда переводили с греческого, о чем он писал с одобрением, а также, как он утверждал, с латыни в Кордовском халифате в X веке. Он вспоминал «с восхищением, какое множество сочинений видел переведенными с латыни [на арабский язык], сочинений, которых уже не найти нигде [в Европе] на латыни»[221 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 31r–33r; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 246–249; CGA. F. 36v; Ramusio. P. 59; Еpaulard. P. 57. О переводах в арабском мире см.: Hitti Ph. K. History of the Arabs from the Earliest Times to the Present. 10

ed. New York, 1996. P. 310–315; Gutas D. Greek Thought, Arabic Culture: The Graeco-Arabic Translation Movement in Baghdad and Early Abbasid Society (2

–4

/8

–10

Centuries). London, 1998. Переводы с латыни на арабский изучены гораздо слабее, но ученые обнаруживают все больше данных об этом в период Кордовского халифата и позднее: переводы римских хроник, сочинений Орозия и Исидора Севильского, древнеримских сочинений по сельскому хозяйству (Колумелла, Варрон), а также Библии и текстов по каноническому праву (последние в переводе мосарабов, арабизированных жителей Пиренейского полуострова, не перешедших в ислам). См.: Safran J. M. The Second Umayyad Caliphate. The Articulation of Caliphal Legitimacy in al-Andalus. Cambridge, 2000. P. 164–166; Bermejo J. V. Fuentes latinas de los geоgrafos аrabes // Al-Andalus. 1967. Vol. 32. P. 241–260; Bolens L. Agronomes andalous du Moyen-?ge. Gen?ve, 1981. P. 34, 44–49; Kassis H. E. The Mozarabs // The Literature of al-Andalus / Ed. by M. R. Menocal, R. P. Scheindlin, M. Sells. Cambridge, 2000. P. 423–425. Йуханна ал-Асад рассказывает, что читал сочинение по сельскому хозяйству, «Сокровища земледельцев», переведенное с латинского языка на арабский в конце X в. (CGA. F. 36v).].

Участие в составлении межъязыкового словаря было бы для него увлекательным предприятием. В средневековой Испании христиане создали несколько арабско-латинских и арабско-испанских словарей, как, предположительно, и жившие там евреи составляли арабско-ивритские словари, но Мантино должен был бы сказать своему арабоязычному коллеге, какой редкостью были тогда такие рукописи в Италии[222 - Haywood J. A. Arabic Lexicography. Its History, and its Place in the General History of Lexicography. Leiden, 1960. P. 128–129. Латинско-арабский глоссарий, составленный мосарабами в Испании в конце XII или начале XIII века, приобрел в XVI веке французский ориенталист Гийом Постель. См.: Koningsveld P. van. The Latin-Arabic Glossary of the Leiden University Library. Leiden, 1977. P. 1–6. Единственный арабско-латинский словарь, который встретился мне в итальянском собрании, – это рукопись рубежа XII–XIII веков из библиотеки Доминиканского монастыря во Флоренции. Две трети ее составляет латинско-арабский словарь и одну треть арабско-латинский (Vocabulista in Arabico / A cura di C. Schiaparelli. Firenze, 1871. P. XII–XXI). Очевидно, что ни одного такого словаря не было в библиотеке Ватикана во времена Мантино.]. Йуханна ал-Асад хорошо знал о существовании в странах ислама многовековой традиция создания трудов по арабской лексикографии – в сущности, он как раз тогда знакомил Мантино с ал-Халилем ибн Ахмадом ал-Фарахиди, основавшим этот жанр в VIII веке. За то время, что он читал и странствовал, ему на глаза мог попасться также и арабско-персидский или арабско-турецкий словарь или список слов. Но вряд ли он когда-либо видел рукопись арабско-латинского или арабско-ивритско-латинского словаря[223 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35: Al-Hasan al-Wazzan. De Arte Metrica Liber. F. 54r–55v: «El Chalil filius Hacmede el Farahidi»; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 185–186. Об ал-Халиле см.: Haywood J. A. Arabic Lexicography, гл. 3–4; об арабско-персидских и арабско-турецких словарях см.: Ibid. P. 107, 118–119. Самым известным был арабско-персидский словарь аз-Замахшари (ум. 538/1144).].

Получившаяся в результате рукопись представляет большой интерес, невзирая на то, что она не завершена. Йуханна ал-Асад написал все арабские колонки полностью: около 5500 слов – небольшое количество по сравнению с 60 тысячами слов в «Камусе», часто копируемом арабском словаре столетней давности, – но и оно требовало от неопытного составителя многих размышлений о том, что следует включить в словарь. Семантический охват значителен: предметы повседневности, институты, виды деятельности, глаголы действия, понятия, термины родства, названия животных и многое другое. Буквы были тщательно выписаны для удобства распознавания, арабские слова расположены в алфавитном порядке по начальной букве (не всегда по корню), а затем по порядку последующих букв. Это была не единственная система, принятая в арабских словарях, – например, в «Камусе» слова располагались по рифме, то есть по конечному звуку, – но Йуханна ал-Асад выбрал систему, лучше всего знакомую европейцам, следуя при этом особому порядку алфавита, который применялся в его время в Магрибе[224 - Haywood J. A. Arabic Lexicography, гл. 6–8. Аз-Замахшари составил свой арабский словарь в алфавитном порядке, но арабско-персидский словарь построил по тематическому принципу (Ibid. P. 105–106, 118–119). Словарь Йуханны ал-Асада начинается с буквы «алиф» и кончается буквой «йа», но между буквами «зай» и «ха» соблюдается порядок, принятый в Магрибе до XX века и отличный от существующего в восточной части исламского мира (я благодарю Хуари Туати за разъяснение по этому вопросу).].

Йуханна ал-Асад завершает рукопись арабским колофоном, подписанным обоими его именами, христианским и арабо-мусульманским. А вот колонки на иврите и на латыни обрываются рано: в словаре всего 170 словарных статей на иврите, написанных Мантино, и 438 записей на латыни, примерно половина из которых сделана Мантино, а остальные позднее другой рукой[225 - Словарные статьи на иврите заканчиваются на л. 6а. Латинские статьи написаны двумя разными почерками начала XVI века и кончаются на л. 13а. На листах, начиная с 12b до последнего листа 117b, встречается много записей на испанском языке несколькими более поздними почерками, вероятно, XVII века. О судьбе рукописи в 1540?х годах и в дальнейшем см. ниже в главе 9.]. Я предполагаю, что Йуханну ал-Асада внезапно отозвали обратно в Рим – он подписал колофон в конце января 1524 года, – а принц Давид Рувимлянин прибыл в Рим в феврале, – и тогда у Мантино опустились руки, или он недостаточно знал арабский, чтобы продолжать. Тем не менее учтиво составленный колофон свидетельствует о хорошем настроении, с которым Йуханна ал-Асад выполнял свою часть работы для «учителя и умелого врача Якуба ибн Шамуна [так передано имя Самуил], достойного доверия израильтянина, да сохранит его Бог в своей милости». Их словарь резко отличается от печатного испанско-арабского словаря, полностью набранного латиницей, составленного Педро де Алькала в 1505 году и посвященного первому архиепископу Гранады. Словарь Педро, вместе с его учебником арабской грамматики, призван был способствовать обращению тех, кто верил в «дьявольские заблуждения и ереси проклятых „Магома“»[226 - Real Biblioteca del Escorial. Manuscritos аrabes. MS 598. Al-Hasan al-Wazzan, Jacob Mantino et al. Arabic-Hebrew-Latin, Spanish dictionary. F. 117b–118a; Pedro de Alcalа. Arte para ligeramente saber la lengua araviga and Vocabulista aravigo en letra castellana. Granada, 1505. F. a 2r: «Prologo dirigido al reverendissimo senor don fray Hernando de Talavera primero arcobispo de Granada». Оценка этого текста лингвистом Ф. Коррьенте такова: «основной материал диалектный, хотя искажен многочисленными опечатками и плохим знанием языка у автора» (Corriente F. A Dictionary of Andalusi Arabic. Leiden, 1997. P. XIII).]. А «заслуживающий доверия израильтянин» использовал бы словарь Йуханны ал-Асада для других целей – скажем, чтобы попытаться прочитать арабскую рукопись, если она попадет к нему в руки.

Есть и другие признаки обмена мыслями между этими двоими людьми. Оба интересовались великим персидским врачом и философом Авиценной или Ибн Синой. Йуханна ал-Асад писал о нем как о раисе – «главе», или «предводителе», всех врачей и жаловался на латинских переводчиков, которые, «не зная грамматики арабского языка, не понимали его имен нарицательных». Мантино через несколько лет будет говорить об Авиценне точно так же – как о «первом по известности среди арабов в искусстве медицины» – и отмечать его «склонность к идиоматическим арабским выражениям, которые не так легко понимать людям латинского происхождения». Переводы трудов Авиценны на латынь были полны ошибок, и Мантино поспособствует их исправлению, переведя часть медицинского «Канона» Авиценны с иврита[227 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 37v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 256–257; Avicennae Arabis Medicorum… principis. Quarta fen, primi. De universali ratione medendi nunc primum M. Iacob. Mantini, medici hebraei, latinitate donate. Ettlingen, 1531 (первое изд.: Venezia, 1530). F. A 1r. Мантино одобрил исправленный перевод Андреа Альпаго, изданный в 1527 году, но отметил, что ошибки все же есть.].

В это время Мантино уже работал над латинским переводом «Восьми глав по этике» Моисея Бен Маймона (Маймонида) – этического трактата, опирающегося на Аристотеля и арабских философов, таких как ал-Фараби, а также на учения раввинов[228 - Kaufmann D. Jacob Mantino. P. 39, 223: Praefatio Rabi Moysis Maimonidis Cordubensis Hebraeorum doctissimi in aeditionem moralem seniorum massecheth Avot apud Hebraeos nuncupatam octoque amplectens capita eximio artium et medicinae doctore M. Jakob Mantino medico hebraeo interprete (1526); Ethical Writings of Maimonides / Ed. by R. L. Weiss, C. Butterworth. New York, 1975. P. 11–16, 59–104.]. Йуханне ал-Асаду вскоре предстояло показать Моисея бен Маймона как великого еврейского врача, философа и богослова и составить рассказ – или, что более вероятно, почерпнуть его из какой-то смеси арабских и еврейских преданий – о Маймониде как ученике, а затем друге Аверроэса. Обвиненный в ереси в конце своей карьеры, как писал Йуханна ал-Асад, Аверроэс получил приказ альмохадского халифа ал-Мансура удалиться и жить с евреями Кордовы. После того как кордовские мальчишки забросали его камнями, когда он читал проповедь в мечети, Аверроэс бежал в Фес, где тогда укрывался его ученик Маймонид. Тот, опасаясь, что его станут допрашивать (поскольку они связаны друг с другом) и заставят открыть местопребывание Аверроэса, предпочел бежать со своей семьей и в конце концов добрался до Египта[229 - Эта история составлена из написанного Йуханной ал-Асадом портрета Аверроэса (Ибн Рушда) (Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 50r–51r и De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 276–277) и его же портрета Маймонида (MS Plut. 36.35. F. 66v–67r; De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos per Joannem Leonem Africanum // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 288). Он называет два источника своей биографии Ибн Рушда: Абд ал-Вахида ал-Марракаши из Марракеша и Ибн ал-Аббара (XIII век) из Валенсии, но не указывает, где именно он почерпнул эти неточные сведения о связи между Ибн Рушдом и Маймонидом.].

Современные нам ученые не обнаружили никакой личной связи между Маймонидом и Аверроэсом. Маймонид впервые упоминает Аверроэса только в 586/1190 году в письме из Каира. Он пишет, что недавно получил все книги Аверроэса об Аристотеле и нашел их «чрезвычайно правильными». Оба они страдали от преследований со стороны Альмохадов, но отец Маймонида перевез семью в Фес, а сам Маймонид уехал из этого города в Каир за несколько десятков лет до 590/1194 года, когда Аверроэс был на время отлучен от милости халифа ал-Мансура[230 - Йакуб ал-Мансур (1184–1199) – халиф из династии Альмохадов, при котором их государство достигло вершины своего могущества (Прим. науч. ред.).]. Тем не менее в мыслях этих двух философов, родившихся в Кордове с разницей в тридцать лет, так много параллелей и общих источников, что неудивительно, если средневековые читатели воображали, будто еврей учился непосредственно у мусульманина. Более того, дом в Фесе, в котором Маймонид прожил несколько лет в юности и написал свой первый труд, стал чем-то вроде святилища. Вокруг такого места легко могла возникнуть легенда, в которой пересекались жизни разных людей – особенно если кто-то имел смутное представление о хронологии[231 - Letter to Joseph // Ethical Writings of Maimonides. P. 123, 127, n. 71; Munk S. Mеlanges de philosophie juive et arabe. Paris, 1927. P. 425, 487; Hernаndez M. C. Abu-l-Walid ibn Rushd. P. 251; Fakhry M. Averro?s (Ibn Rushd). His Life, Works and Influence. Oxford, 2001. P. 132; Mezzine M. Journеe d’un Juif ? Fes // Le Maroc andalou. P. 136–137.]. В непринужденной атмосфере дома Мантино, где не замышлялись никакие обращения и крестовые походы, Йуханна ал-Асад мог охотно представить хозяину эту связь между мусульманином и евреем.

Мантино предстояло также выполнить перевод комментария Аверроэса к «Поэтике» Аристотеля – текста, все сильнее интересовавшего итальянских риторов. И здесь Йуханне ал-Асаду было что ему предложить. В юности Аверроэс написал много стихотворений, некоторые из них были наполнены нравственными примерами, другие были о любви, но затем в старости он приказал их сжечь. К счастью, два стихотворения были спасены, и он, Йуханна ал-Асад, мог прочитать наизусть несколько строк: «Ибо юношей я не владел собой, а когда время наградило меня лысиной и старостью, я владел собой. О, если бы я родился старым!»[232 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 51v–52r; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 278–279; Averois Cordubensis Paraphrasis in Librum Poeticae Aristotelis, Iacob Mantino Hispano Hebraeo, Medico interprete // Aristotle. Omnia quae extant Opera. 11 vols. Venice, 1550–1552. Vol. 2. F. 89r–94r. О новом интересе к «Поэтике» среди итальянских ученых см.: Cochrane E. Italy 1530–1630 / Ed. by J. Kirshner. London; New York, 1988. P. 210–211.]

Хотя в современной науке Аверроэс известен тем, что писал о стихах, а не сочинял их, рассказ Йуханны ал-Асада правдоподобен, особенно если вспомнить, с какой готовностью носители арабского языка в те столетия переходили от прозы к поэзии. В любом случае такая история, наверно, развлекла Мантино, когда он исследовал, как Аверроэс оценивал разнообразные жанры арабской поэзии: молодежь следует предостерегать от любовных стихов, склоняющих людей к греховным и запретным действиям, а слушать ей следует те стихи, которые примерами призывают к мужеству и славе[233 - Averois Cordubensis Paraphrasis in Librum Poeticae, гл. 2. F. 89v. В 1539 году Мантино опубликует свой латинский перевод изложения и комментария Аристотеля к «Государству» Платона, сделанный, как всегда, с хорошего перевода на еврейский. Здесь Аверроэс также говорит о ценности поэзии для воспитания юношества, но предостерегает от «выражений, возбуждающих сладострастие… которые часты в арабских стихах» (Averrois Paraphrasis Super libros de Republica Platonis, nunc primum latinitate donata, Iacob Mantino Medico Hebraeo Interprete. Rome, 1539. F. B5r, B8v).].

Подобные беседы вдохновили на создание книги и Йуханну ал-Асада – речь идет о трактате по арабской грамматике и арабской поэтической метрике. Уезжая из Болоньи в Рим, он либо отдал экземпляр этой рукописи Якобу Мантино, либо пообещал однажды прислать ее, что, несомненно, пригодилось бы для всех дальнейших ученых занятий «достойного доверия израильтянина»[234 - Йуханна ал-Асад упоминает текст по арабскому искусству метрики как часть своего труда по арабской грамматике («la Arte metrica arabica», «la grammatica arabica») в: CGA. F. 178r (Ramusio. P. 194; Еpaulard. P. 219). Рамузио говорит в своем посвящении к итальянскому изданию, что рукопись находилась во владении Мантино: Primo volume et Seconda editione delle Navigationi et Viaggi… nella quale si contengono La Descrittione dell’Africa / A cura di G. B. Ramusio. Venezia, 1554. F. *iiir; Ramusio. P. 6; Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 311, 313, 321. О том, насколько «заслуживают доверия» некоторые евреи и христиане, см.: Коран 3: 75.]. Эта книга к тому же представляла собой нечто новое в жизни Йуханны ал-Асада, некогда известного как ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан. Пребывание в доме у еврейского врача утвердило североафриканского факиха в тяге к творчеству, проявившейся в его итальянские годы: стать не только переписчиком, не только комментатором, не только переводчиком, но и самостоятельным автором.

Глава 3

Сочинительство в Италии

Через два года после того, как Йуханна ал-Асад пообещал Якобу Мантино копию своего трактата по арабской грамматике и просодии, он мог назвать себя автором еще четырех произведений. Он заканчивал большую книгу по географии и космографии Африки и на ее страницах часто находил повод, чтобы отослать читателей к другим своим сочинениям. Уже была написана его книга по истории, «Сокращение мусульманских хроник». Существовал также труд «Вера и закон Мухаммада в соответствии с маликитской школой права». И еще был готов сборник биографий – жизнеописания арабских ученых[235 - «La brevita de le croniche mucamettani», цит. по: CGA. F. 49r, 54v, 62v, 70v, 74v, 335r (Ramusio. P. 73, 80, 87, 96, 100, 333; Еpaulard. P. 76, 82, 92, 103, 108, 396). «Operino in la fede et lege di Mucametto secondo la Religion di Malichi», цит. по: CGA. F. 27v, 418v (Ramusio. P. 50, 415; Еpaulard. P. 47, 518). «Le Vite de li Philosophi arabi», цит. по: CGA. F. 186r (Ramusio. P. 201; Еpaulard. P. 226). Кроме того, Йуханна ал-Асад, кажется, думал присоединить трактаты по грамматике и метрике, краткое изложение мусульманских хроник и жизнеописания выдающихся людей к своей рукописи об Африке, но в имеющейся рукописи MS V. E. 953 (Biblioteca Nazionale Centrale, Rome) это не было сделано.].

В каждом из этих произведений отразилась жизнь Йуханны ал-Асада по обе стороны Средиземного моря. С одной стороны, каждое из них представляло один из традиционных, твердо установившихся жанров арабской литературы, включая сокращенное изложение (мухтасар) более ранних исторических сочинений[236 - Robinson C. F. Islamic Historiography. Cambridge, 2003. P. XII, 7, 178.], и когда корсары схватили ал-Хасана ал-Ваззана, в его дорожных сумках, возможно, лежали заметки по некоторым из сюжетов будущих работ. Куда бы он ни направился, он всюду оставался поэтом и разборчивым слушателем стихов; так почему бы ему не набрасывать по пути заметки о стихосложении? Во время путешествий его дважды упросили выступить в роли кади; отчего бы ему не возить с собой для памяти какие-нибудь выписки по маликитскому законоведению?

С другой стороны, эти книги должны были служить европейским читателям первым знакомством с миром ислама. Взглянем на трактат об арабской метрике, который дошел до нас в копии «с оригинала», сделанной в 1527 году переписчиком с характерным почерком итальянского гуманиста[237 - Четырнадцать страниц, составляющих сочинение «De Arte Metrica Liber», вплетены в рукопись MS. Plut. 36.35 (Biblioteca Medicea Laurenziana), где они внезапно вклиниваются в сочинение «De Viris quibusdam Illustribus». Колофон с датой 1527 год помещен в конце текста сочинения «De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos», но так как оно написано одной рукой с «De Arte Metrica Liber» и «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes», то корректно предположить, что они переписаны в одно время.]. Она написана на латыни, хотя и с некоторыми ошибками, показывающими, что ее автор еще не полностью овладел этим языком. (Переписчики копировали тексты буквально, вместе с ошибками и тому подобным.) Книга начинается с представления читателю «богобоязненного и набожного» ал-Халила ал-Фарахиди, разработчика искусства арабского метрического стихосложения, а также основоположника арабской лексикографии. Йуханна ал-Асад рассказывает известное предание об ал-Халиле, гласящее, что однажды брат застал его у них дома бормочущим бессмысленные слоги и бросился на улицу, крича, что ал-Халил сошел с ума. На самом деле это были ритмические слова, с помощью которых ал-Халил кодировал свои модели стихотворных размеров, и Йуханна ал-Асад использует их далее на протяжении всего своего текста[238 - De Arte Metrica Liber. F. 54r–v; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 185–186. Йуханна ал-Асад вспоминал страницы, посвященные ал-Халилу в хорошо известном биографическом словаре грамматистов аз-Зубайди (ум. 378–79/989). Аз-Зубайди и другие источники говорят, что ал-Халиля застал декламирующим бессмысленные, но размеренные слоги его сын, хотя Йуханне ал-Асаду запомнилось, что это был его брат (Haywood J. A. Arabic Lexicography. P. 21; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 186, n. 1).].

Йуханна ал-Асад перевел для читателей несколько стихов ал-Халила на латынь. «Я доволен своим небольшим наследством», – написал ученый, отказываясь покинуть родную Басру, чтобы поступить на службу к некоему важному правителю в Аравии. «Если вы гонитесь за удачей, вы не приблизитесь к ней; если вы повернетесь к ней спиной, удача погонится за вами»[239 - De Arte Metrica Liber. F. 55r; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 187.]. Возможно, Йуханна ал-Асад, вспоминая эти слова ал-Халила, думал о своих собственных, столь различных, вариантах жизненного выбора.

Далее Йуханна ал-Асад объясняет девять видов арабских метрических стоп, сравнивая их, когда это удобно, с латинскими спондеями и дактилями, и указывает на различие долгих и кратких слогов. Очевидно, что он добился больших успехов в изучении европейских форм стихосложения. Затем следуют семь метрических моделей, присущих разным видам стихотворений, начиная с одного из его любимых, длинного стихотворного размера ат-тавил. Он приводит примеры арабских метров в транскрипции латинскими буквами и цитирует стих Кааба ибн Зухайра. Он «наш арабский поэт» – объясняет Йуханна ал-Асад, умолчав, что Кааб был доисламским поэтом, который писал стихи, направленные против Пророка, а потом объявил, что склоняется перед ним, в знаменитой оде, из которой приведена одна строка – «лишь как сито держится на воде». Переписчик оставлял в рукописи место для вставки отдельных слов на арабском языке, но в этой копии Йуханна ал-Асад заполнил только два из них[240 - De Arte Metrica Liber. P. 58r, 60r; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 191, 195; Ka‘b ibn Zuhayr. The Mantle Ode // Selections from Akhbar Majnun Banu ‘Amr and Ka‘b ibn Zuhair / Transl. by A. Wormhoudt. Oskaloosa, 1975. Li. 10. Пророк был так тронут стихами Ибн Зухайра, что набросил свой плащ на плечи поэта; отсюда название оды – «Касыда плаща». Йуханна ал-Асад цитирует также доисламского поэта ан-Набига ад-Дубайни, но эти строки также фактически принадлежат Ибн Зухайру. De Arte Metrica Liber. P. 60r; Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 195, n. 1.].

Его сочинение, безусловно, могло дать европейскому читателю начальное представление о принципах арабской просодии – об этом предмете средневековым ученым была доступна лишь скудная информация. Но изложен он более сжато, чем автор написал бы для арабских читателей, которым он мог бы предложить рассмотрение альтернативных (и нередко весьма важных) подходов к просодии, отличных от взглядов ал-Халила. И он мог бы привести гораздо больше примеров, расширить рассмотрение вопросов метрики и затронуть ее связи с метафорой и жанром, как в арабском трактате Таалаба о поэзии (IX век), который Йуханна ал-Асад брал в Ватиканской библиотеке через некоторое время после своего крещения[241 - О знакомстве европейцев с арабской поэзией и просодией в позднем Средневековье см.: Burnett Ch. Learned Knowledge of Arabic Poetry, Rhymed Prose and Didactic Verse, from Petrus Alfonsi to Petrarch // In the Middle Ages: A Festschrift for Peter Dronke / Ed. by J. Marenbon. Leiden, 2001. P. 29–62; Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 102; Trabulsi A. La critique poеtique, гл. 3–4, особенно: P. 171–177, о просодии. Текст рукописи «De Arte Metrica Liber» неполон, но, судя по нему, Йуханна ал-Асад, видимо, ограничился вопросами метрики, не переходя к рассмотрению жанров.].

***

Рассмотрим также его биографии выдающихся ученых. Перед нами вновь рукопись на латыни, скопированная переписчиком «с оригинала» в 1527 года, под названием «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes» («О мужах, считавшихся знаменитыми среди арабов»), с дополнительным разделом «De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos» («О мужах, считавшихся знаменитыми среди евреев»). Судя по названию, автор перевел с арабского языка свое собственное сочинение («ex mea lingua maternam traductis»), которое относится к жанру табакат, биографических сборников, любимых арабскими и исламскими учеными на протяжении веков. В этих сборниках группировали их героев по какому-либо критерию – скажем, по роду занятий или месту происхождения – и оценивали, надежны ли они и достойны ли доверия как передатчики знаний из прошлого и как авторы, пополнившие эти знания своим вкладом. Поэтому каждая статья по возможности должна была содержать полное имя субъекта со всеми вытекающими из него данными о его предках и месте происхождения; имена тех, у кого он учился или приобретал достойные навыки; информацию о его путешествиях, контактах и степени известности его трудов, а также об источниках, на которых основаны данные, приведенные биографом. (В некоторые сборники также включались женщины, известные святостью или ученостью[242 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 31r; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 246; MS Plut. 36.35. De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos. F. 65v; De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos per Joannem Leonem Africanum // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 291. О жанре сборников биографий, или табакат, см.: Al-Qadi W. Biographical Dictionaries: Inner Structures and Cultural Significance // The Book in the Islamic World: The Written Word and Communication in the Middle East / Ed. by G. N. Atiyeh. Albany, 1995. P. 93–122; Robinson C. F. Islamic Historiography. P. 66–74; Interpreting the Self: Autobiography in the Arabic Literary Tradition / Ed. by D. F. Reynolds. Berkeley; Los Angeles, 2001. P. 40–43, 64–66. О включении жизнеописаний женщин в некоторые сборники биографий: Interpreting the Self. P. 40; Women in Islam and the Middle East. A Reader / Ed. by R. Roded. London; New York, 1999. P. 132–133.].)

«Знаменитые мужи» Йуханны ал-Асада обладают несколькими из характерных особенностей жанра табакат. Это собрание биографий невелико по сравнению со словарями сотен и даже тысяч имен, составлявшимися в мире ислама: в него попали только двадцать восемь человек из числа арабов, включая троих христиан – несториан и яковитов, а также пятеро из числа евреев[243 - Я пишу о двадцати восьми мужах среди арабов, хотя в рукописи присутствует всего двадцать пять биографических статей. Это потому, что конец одного жизнеописания и начало другого были вырезаны на том месте, где сочинение «De Arte Metrica Liber» вставили в «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes» (F. 53v, 62r), а потом листы с этими двумя жизнеописаниями и вовсе потерялись, пока рукопись переплетали. На л. 53r Йуханна ал-Асад начинает биографию «Ibnu El Chathib Rasi», то есть исламского философа-вольнодумца Фахр ад-Дина ар-Рази, известного также как Ибн ал-Хатиб и Хатиб ар-Раййи (544/1149–606/1210). После разрыва в рукописи текст продолжается на л. 62r, где идет речь про последние годы и труды Лисан ад-Дина ибн ал-Хатиба (ум. 776/1374), выдающегося андалусского и магрибского эрудита и политика. Мы узнаём, кому принадлежат две недостающие биографии, из перечня в конце рукописи (л. 69r–v): это Ибн ал-Банна, математик XIII века, рожденный в Марракеше, и Ибн Худайл, придворный Насридских султанов Гранады XIV века, автор трактатов о военном деле, джихаде и верховой езде (Ariе R. L’Espagne musulmane. P. 229, 245–252, 430, 437).]. При этом жизнеописания, расположенные в хронологическом порядке, охватывают некоторые традиционные аспекты: географическое и семейное происхождение, род занятий, труды, истории из жизни и цитаты; кроме того, в них часто приводятся имена и мнения предыдущих биографов. Большинство этих людей – врачи и философы, некоторые занимались богословием, астрономией, географией или юриспруденцией, и многие из них писали стихи, как и следует ожидать от людей с утонченным владением арабским языком. Так, из наследия философа ал-Фараби Йуханна ал-Асад вспоминает две стихотворные строки, которые написаны в рукописи по-арабски его собственной рукой, а также даны в латинском переводе:

Простой хлеб, колодезная вода и шерстяная одежда в спокойствии
Лучше чрезмерных удовольствий, кончающихся раскаянием[244 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 35v (есть вставка на арабском языке); De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 253 (арабский текст пропущен). См.: Abu Nasr al-Farabi. Aphorismes choisis / Trad. par S. Mestiri, G. Dye. Paris, 2003. P. 53–54. Арабский почерк, которым написаны эти стихи, очень напоминает руку Йуханны ал-Асада в арабско-еврейско-латинском словаре.].

Повествуя о христианине-якобите Масавайхе ал-Маридини, враче, практиковавшем в Каире в XI веке, и авторе книг о лекарствах и целебных сиропах, он рассказывает историю про крестьянина, который пришел к нему с жалобой на боль в пенисе. Крестьянин признался, что применял свой мужской член нешаблонным образом, вставляя в задний проход осла. Ал-Маридини грубо ударил мужчину по пенису, заставив извергнуть какую-то странную жидкость, и отправил его домой, облегчив ему боль и предупредив: «Не суй свой член в отверстие собственного зада»[245 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 40v–41v. Йуханна ал-Асад называет его именем, принятым в латинском варианте, – Месуа; Масавайх ал-Маридини был известен как Месуа Младший. Йуханна правильно вспомнил, что он практиковал при дворе фатимидского халифа ал-Хакима, но указал в качестве даты смерти 496/1102–1103 год вместо 406/1015 года (Hitti Ph. K. History of the Arabs. P. 311, n. 7). В издании: De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 262 опущена история про пенис.].

Появление столь нескромной истории в биографическом сборнике не было чем-то исключительным. Знаменитый биограф XIII века Ибн Халликан записал шутливый обмен стихами между багдадским врачом – ученым переводчиком и вазиром, состоявшийся ночью, когда последнему пришлось принять слабительное[246 - Ibn Khallikan. Biographical Dictionary / Transl. by Mac Guckin de Slane. 4 vols. 1842–1872; repr., New York; London, 1961. Vol. 1. P. 187–189: Исхак ибн Хунайн (IX век). В записи об Ибн Сине (Авиценне) Ибн Халликан откровенно высказывается о его «крайней приверженности к сексуальным наслаждениям», которым тот предавался, даже тяжело болея дизентерией (Ibid. Vol. 1. P. 440–446).].

В то же время сочинение «De Viris Illustribus» отмечено следами лет, прожитых Йуханной ал-Асадом в Италии, и показывает, что он рассчитывает на европейскую аудиторию. Так, учителя или ученики его арабских светил упоминаются лишь в нескольких случаях, а полный список приводится только для Ибн Рушда (Аверроэса). Дело в том, что у мусульман такая информация считалась необходимой для подтверждения надежности человека, передающего богословскую, юридическую или философскую традицию. В Северной Африке автор сделал бы все возможное, чтобы узнать или вспомнить иснад ученого, то есть поместить его, по возможности, в цепь передатчиков. В Европе он едва ли давал себе труд составить такую цепь: европейским читателям он мог просто объявить, что ученый был «maximus Philosophus» – великий философ, или «singularissimus» – редчайший – из медиков, или философов, или богословов, а то и «doctus» – сведущий во всех науках[247 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 33r–33v, 35v, 41v, 47r, 48r–v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 249, 251, 254, 262, 271–273. Об иснаде см.: Interpreting the Self. P. 3–4, 37–38, 41–43; Robinson C. F. Islamic Historiography. P. 15–16; более пространное рассмотрение ниже в главе 8.]. Далее, среди множества ценных и надежных данных о героях Йуханны ал-Асада встречаются ошибки в датах (всегда приводимых в мусульманской форме), местах, событиях и титулах, или, лучше сказать, это неточности, отступления от тех данных, которые он, вероятно, почерпнул из текстов и устной передачи в Северной Африке. Отчасти такие упущения объяснимы: что-то могло ускользнуть из памяти, а навести справки было негде, ведь арабские биографические словари, в которые он заглянул бы в библиотеке медресе, не удалось бы найти ни в библиотеке Ватикана, ни в собраниях Альберто Пио или Эгидио да Витербо[248 - В числе многих тому примеров у Йуханны ал-Асада географ ал-Идриси оказался при дворе Рожера I Сицилийского, то есть попал туда на пятьдесят с лишним лет раньше, чем в действительности, когда Рожер II поручил ему составить описание местностей и свойств известного тогда мира (548/1154). Ал-Идриси указал даты в прологе своего географического сочинения – книги, которой Йуханна ал-Асад восхищался и которую тщательно описал. См.: Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 45r–v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 267–268; Al-Idrisi. La Premi?re gеographie. P. 14–19, 62. В библиотеке Ватикана числится только один биографический словарь на арабском языке. Он посвящен тунисским суфиям и попал в ватиканское собрание лишь после 1569 года (Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 279). Бернхаймер не отмечает наличия какого-либо арабского биографического словаря в каталоге собрания Альберто Пио, а судя по тому, что нам известно о библиотеке Эгидио да Витербо, в ней тоже не было ничего подобного.].

Однако отчасти эти отклонения от истины возникали в результате некоего хранимого в секрете изобретения, к которому не раз прибегал наш странник между мирами. Возьмем, к примеру, то, что он пишет о великом враче и философе Абу Бакре ар-Рази. Некоторые труды ар-Рази по медицине и алхимии стали к тому времени уже доступными в Европе в латинских переводах, но о его жизни было известно очень мало. Йуханна ал-Асад начинает с сообщения о том, что ар-Рази родился в Персии в IX веке, а учился и практиковал в Багдаде, как написано в общепризнанных биографиях Ибн Халликана и других авторов. Но из Багдада Йуханна ал-Асад отправляет ар-Рази в Каир, где внезапно, благодаря своей славе, тот получает приглашение от ал-Мансура, хаджиба (главы государственного аппарата) и фактического правителя Кордовского халифата Омейядов[249 - Н. Земон Дэвис переводит должность Мухаммада ибн Абдаллаха ибн Аби Амир, позже получившего титул ал-Мансура, как «камергер» (chamberlain). В Омейядском и Аббасидском халифате хаджибы действительно были в первую очередь придворными чинами, заведовавшими церемониалом. Первый министр, глава государственного аппарата, назывался вазир. Однако в Кордовском халифате хаджибы фактически стали первыми министрами, оттеснив на второй план вазиров (Прим. науч. ред.).]. Ар-Рази переезжает на запад, чтобы занять видное и выгодное положение в центре мусульманского ал-Андалуса. Там он пишет свой обширный медицинский трактат «Китаб ал-Мансури» («Книга ал-Мансура») и проводит остаток жизни. Ссылаясь на хрониста XI века Ибн Хаййана, Йуханна ал-Асад сообщает об интересном разговоре между ал-Мансуром и ар-Рази: первый считает, будто этот врач воскресил из мертвых одного человека, а ар-Рази объясняет, что совершить такое может только Аллах, а его исцеления происходят благодаря опыту в медицине[250 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 35v–36v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 253–255.].

Ученый из исламского мира был бы удивлен, прочитав это жизнеописание, ибо, согласно существующим биографиям ар-Рази, он никогда не бывал намного западнее Багдада, свою знаменитую книгу посвятил персидскому шаху Мансуру ас-Самани, а умер в своем родном городе Рей. К тому же, когда настоящий ал-Мансур Кордовский находился у власти, ученый врач ар-Рази уже лет пятьдесят лежал в могиле. Зато был еще «западный» ар-Рази – локальный историк, некий Иса ар-Рази, чьей работой было прославлять в своих сочинениях правителя Кордовы; в связи с этим упоминал его Ибн Хаййан. Безусловно, Ибн Халликан задавался вопросом, какому Мансуру посвящена «Книга ал-Мансура», но он выбирал из двоих персидских властителей (Имя ал-Мансур, что означает «победоносный [по милости Божьей]», было принято довольно многими правителями). В итоге Ибн Халликан закончил стандартной исламской формулой, применяемой, когда доказательства сомнительны: «А Аллах лучше знает, какое из этих утверждений истинно»[251 - Ibn Khallikan. Biographical Dictionary. Vol. 3. P. 311–314; Al-Nadim. The Fihrist of al-Nadim: A Tenth-Century Survey of Muslim Culture / Transl. by B. Dodge. 2 vols. New York; London, 1970. P. 701–709, 704, n. 169; Robinson C. F. Islamic Historiography. P. 144. О Мухаммаде ибн Аби Амире ал-Мансуре (ум. 392/1002), хаджибе Кордовы, правившем халифатом Омейядов, и о кордовских историках Исе ибн Ахмаде ар-Рази (ум. 379/989) и Ибн Хаййане (ум. 469/1076) см.: Safran J. M. The Second Umayyad Caliphate, гл. 3, 5. Ибн Хаййан почерпнул многое для своего сочинения из хроники Исы ар-Рази, и эта связь двух имен, наверно, стала причиной фантастического соединения людей у Йуханны ал-Асада.].

Йуханна ал-Асад никогда не использует такую формулу в своих жизнеописаниях, которые представляет европейским читателям без колебаний по поводу их правильности. В случае с ар-Рази он или многое перезабыл, или изначально обладал скудной информацией, а потому просто свел жизни двух людей в одну интересную биографию и приписал ее настоящему историку. А может быть, если Якоб Мантино рассказывал ему о многочисленных изданиях «Liber Almansoris» – «Книги ал-Мансура», недавно вышедших в Венеции, Болонье и Павии, то Йуханна ал-Асад мог захотеть перенести часть медицинской славы ар-Рази в мусульманский ал-Андалус своих предков[252 - В Каталоге коротких названий Британской библиотеки значатся девять полных или частичных изданий «Liber Almansoris», напечатанных в Венеции с 1476 по 1508 год. Каталог Национальной медицинской библиотеки содержит еще двенадцать изданий либо отдельными книгами, либо в составе сборников медицинских трактатов, выходивших в Италии с 1508 по 1524 год – девять в Венеции, два в Павии и один в Болонье времен Якоба Мантино (A Catalogue of Sixteenth Century Printed Books in the National Library of Medicine / Ed. by R. Durling. Bethesda, 1967. P. 422–430).].

Йуханна ал-Асад создавал яркие портреты ученых людей, иногда хорошо обоснованные сведениями, сохраненными в памяти, и теми заметками, которые он привез с собой в Италию, а иногда импровизированные, приблизительные или просто выдуманные. Но хотя в жизнеописаниях смешивались сведения, в которые он верил как в факт, со сведениями, заведомо вымышленными, они открывали европейцам целый мир арабской гуманитарной науки, пополняя их скудные знания, скажем, о философе-богослове ал-Газали и знакомя с неизвестными учеными. Они могли теперь узнать об ат-Туграи, описанном в «Знаменитых мужах» как алхимик, поэт и историк Персии (ум. ок. 515/1121). Они могли прочитать о выдающемся Лисан ад-Дине ибн ал-Хатибе (ум. 776/1374), представленном здесь как историк, поэт, врач, философ и высокопоставленный политический деятель Гранадского эмирата. Письма Ибн ал-Хатиба, написанные рифмованной прозой, славились совершенным стилем и хранились во многих юридических библиотеках в Фесе и других местах[253 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 43v–44v, 62r–63v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 265–267, 281–284. Ибн ал-Хатиб провел два года в Фесе и в городе Сале на берегу Атлантики, изгнанный от двора Насридов в Гранаде. В конце жизни он нашел убежище в Фесе, так как был обвинен в ереси и приобрел множество врагов в Гранаде. В 776/1375 году он был задушен убийцами в фесской тюрьме (Knysh A. Ibn al-Khatib // The Literature of al-Andalus. P. 358–371). При всех связях и контактах Ибн ал-Хатиба в Марокко неудивительно, что ал-Ваззан сообщает о его письмах, хранящихся в библиотеках Феса. Ибн Халдун тоже был поклонником рифмованной прозы и поэзии Ибн ал-Хатиба (Ibn Khaldun. Le voyage. P. 87, 90–97, 104–111, 120–131), а для позднейшего историка мусульманской Испании Ахмада ал-Маккари Ибн ал-Хатиб был «князем поэтов и историков своего времени и эталоном вазиров» (Al-Maqqari. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain / Transl. by P. de Gayangos. 2 vols. London, 1840–1843. Vol. 2. P. 367).].

Далее, благодаря тому что «Знаменитые мужи» представляли европейским читателям незнакомый им исламский и арабский жанр табакат, вместе с некоторыми, если не со всеми его литературными традициями, они могли видеть, как мусульманские ученые использовали цитаты и знакомились с именами биографов: «Ибн Джулджул, летописец, рассказывал в „Жизнеописаниях философов“, что многие принцы Азии посылали за [ал-Фараби], приглашая его приехать к их дворам, обещая деньги и стипендии»; «Ибн ал-Аббар… историк Испании… говорил, что Аверроэса спросили, как он чувствовал себя в период его преследований. Он ответил, что чувствовал себя вместе и довольным, и презираемым». Конечно, некоторые ссылки у Йуханны ал-Асада являются поддельными. Так, приписанного им Ибн Халликану предания об Авиценне (Ибн Сина), который якобы оправдывался в том, что у его мула серебряная упряжь, а не железная, нет на страницах Ибн Халликана[254 - Biblioteca Medicea Laurenziana. MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 35r, 39v, 48r, 51v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 253, 259–260, 272, 278. В рукописи содержатся упоминания по меньшей мере двенадцати различных авторитетных источников. Ср.: Ibn Khallikan. Biographical Dictionary. Vol. 1. P. 440–446. Йуханна ал-Асад ссылается на «Книгу врачей и философов» Ибн Джулджула (ум. ок. 384/994) как на источник информации о лицах, живших гораздо позже кончины Ибн Джулджула (MS Plut. 36.35. Al-Hasan al-Wazzan. De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes. F. 38r, 39r, 46v; De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes, per Johannem Leonem Affricanum [sic] // Johann Heinrich Hottinger. Bibliothecarius Quadripartitus. P. 257–259, 270).]. Но формы табакат соблюдаются, и европейские читатели могут узнать, как мусульманские ученые записывали разговоры и остроумные высказывания. И, подобно арабско-еврейско-латинскому словарю, жизнеописания были составлены без учета религиозных разногласий, так что мусульмане разных богословских школ, христиане и евреи сосуществовали здесь в единых научных рамках. Экземпляр рукописи, по-видимому, побывал в руках Эгидио да Витербо, и интересно, что думал о ней кардинал[255 - Рукописи «De Arte Metrica Liber» (MS Plut. 36.35), «De Viris quibusdam Illustribus apud Arabes» (Ibid.) и «De quibusdam Viris Illustribus apud Hebraeos» (Ibid.) со временем оказались в собственности ученого и библиофила Антонио Петреи (1498–1570). Петреи был близок к кардиналу Никколо Ридольфи, который купил то, что оставалось от библиотеки Эгидио да Витербо после смерти последнего в 1532 году. Следовательно, можно предполагать, что эти рукописи перешли от Эгидио к Ридольфи, а от него к Петреи (Codazzi A. Il Trattato dell’Arte Metrica. P. 181–182).].

***

Какую бы радость или разочарование ни испытывал Йуханна ал-Асад при написании этих небольших произведений, они меркнут по сравнению с тем, что он, должно быть, чувствовал, когда писал великую книгу своих итальянских лет: «Libro de la Cosmographia et Geographia de Affrica». Он дописал ее последние строки 10 марта 1526 года. Мы знаем эту книгу лучше и точнее всего по единственному сохранившемуся списку: 936-страничной рукописи, написанной итальянским почерком начала XVI века, которая сейчас находится в Центральной национальной библиотеке в Риме[256 - Название приведено в: CGA. F. 465r; слово «космография» здесь написано как Cosmogrophia. Рукопись, обнаруженная Анджелой Кодацци примерно семьдесят пять лет назад, скоро может стать доступной в печатном виде: Умэльбанин Жири собирается публиковать ее текст в буквальной транскрипции, а Дитрих Раухенбергер готовит критическое издание. (См. также: Giovanni Leone Africano. Cosmographia de l’Affrica (Ms. V. E. 953 – Biblioteca nazionale centrale di Roma – 1526) / A cura di G. Amadori. Roma, 2014. Прим. пер.)]. Она написана ясным и довольно выразительным итальянским языком, но синтаксис упрощен, а словоупотреблению иногда недостает точности и оттенков. Ее стиль отличается от тех оборотов речи, обширного словаря и богатой аллитерации, которые наш «оратор» и поэт, наверно, использовал бы на арабском языке.

Правописание в рукописи также несет некоторую информацию. В начале XVI века итальянская орфография была далека от единообразия, но варианты написания в этой рукописи, хотя и не выходящие за рамки принятого, указывают скорее не на носителя какого-то регионального диалекта, а на человека, привычного к гласным звукам арабского языка, для которого, кроме того, границы между итальянским, испанским и латынью не всегда были четкими. Именно таким и был Йуханна ал-Асад. Например, он пишет «el Re» вместо «il Re», «el patre» вместо «il padre», «el populo» вместо «il popolo», «el templo» вместо «il tempio», «el thesaurero» вместо «il thesoriere» и «la abundantia» вместо «l’abbondanza». Упоминая о финиках в городах-оазисах, он всегда называет их «dattoli», как именовали эти плоды в Венеции, но это слово ближе к испанскому «dаtiles» или к латинскому «dactyli», чем к обычному итальянскому «datteri». Время от времени попадаются выражения, похожие на латинские – «dicto», «prefato» (имеется в виду «вышесказанное»)[257 - CGA. F. 44r: «el prefato compositore»; DAR. F. 11v (Ramusio. P. 67): фраза опущена; CGA. F. 44r: «ecco el Re de li Pesci»; DAR. F. 11v (Ramusio. P. 67): «In capo del quale il re de’ pesci»; CGA. F. 74r: «tal che fu causa che intro el Populo di Marin… et levosi el populo di Abduluad»; DAR. F. 18v (Ramusio. P. 100): «che appresso il popolo di Marin entrasse… si solleva etiando il popolo di Habduluad»; CGA. F. 140r: «uno se chiama el templo del Carauiien el quale e un templo grandissimo»; DAR. F. 32v (Ramusio. P. 162): «il quale ? chiamato il tempio del Caruven, il qual ? un grandissimo tempio»; CGA. F. 173r: «alhora el Patre e obligato de dare al Maestro… alhora el Patre fami convito a tutti le scolari»; DAR. F. 39r (Ramusio. P. 191): «? tenuto il padre di fargli… allora fa il suo padre a tutti gli scolari un molto solenne convito»; CGA. F. 212r: «per la abundantia del Paese»; DAR. F. 46v (Ramusio. P. 224): «per la molta abbondanza del paese»; CGA. F. 282r: «El terzio officale e el thesaurero»; DAR. F. 60r (Ramusio. P. 287): «il terzo ? il thesoriere»; CGA. F. 417r: «como ipso compositore dice havere visto»; DAR. F. 86r (Ramusio. P. 413): «Et io viddi». Хотя «el» могло означать определенный артикль в итальянском языке начала XVI века и, конечно, употреблялось некоторыми писателями, Рамузио к нему прибегал редко. Согласно книге Альберто Аккаризио о правописании, вышедшей в 1543 году и отражавшей тосканский стиль, который считали предпочтительным, артикль «el» следовало применять только для замены слов «et il» («& il»), например «il duca el sacretario» (Vocabolario, grammatica et orthographia de la lingua volgare. Cento, 1543. Vol. 1). Йуханна ал-Асад, напротив, часто использует «el», причем в таких случаях, когда оно не заменяет «et il». См.: CGA. F. 354r, 361r–362r, многократно использовано слово «dattoli»; DAR. F. 73r, 74v (Ramusio. P. 352, 359): во всех случаях заменено на «datteri». См.: Boerio G. Dizionario del dialetto veneziano. Venezia, 1867. P. 220; Battisti C., Alessio G. Dizionario Etimologico italiano. Firenze, 1968. P. 1215–1216. O разнобое в правописании и о «смешении языков» в портовых городах и в других местах Италии см.: Trovato P. Storia della lingua italiana. P. 32–35, 61–64.]. Все это пришлось изменить, наряду со многими другими поправками, венецианцу Джованни Баттиста Рамузио, когда он впервые опубликовал книгу под названием «La Descrittione dell’Africa» в Венеции в 1550 году: синтаксис стал сложнее, словарь разнообразнее, стиль цветистее и возвышеннее, а правописание ближе к требованиям реформаторов-гуманистов.

Как Йуханна ал-Асад готовил свою рукопись? Заключительная фраза, непосредственно перед колофоном, напоминает о древней традиции устного рассказа: «автор не может вспомнить больше из?за слабости своей памяти… поэтому он умолкает и прекращает свои речи». Фигуральное упоминание о «речах» восходит к важной литературной традиции, как и использование Йуханной ал-Асадом глагола «dicere» («говорить») всякий раз, когда он цитирует какого-нибудь автора в своих «Знаменитых мужах»: это напоминает о прямой устной передаче, хотя приводимое сообщение почерпнуто из солидной книги, написанной на бумаге[258 - CGA. F. 464v: «ipso compositore per non recordarse piu per la label sua memoria… pero dunque pone silentio et fine al suo Parlare». Опущено в: Ramusio. P. 460; Еpaulard. P. 579; Robinson C. F. Islamic Historiography. P. 174.].

На протяжении веков в исламских обществах авторы не только прибегали к диктовке текста писцам, но и писали свои рукописи сами, а затем самостоятельно копировали их или поручали это переписчикам, ученикам или другим людям из своего окружения. Случалось, что устное изложение сочеталось с письменным, когда автор диктовал не только по памяти, но и по черновику. Можно не сомневаться, что в 757/1356 году в Фесе Ибн Баттута продиктовал свой длинный рассказ о путешествии талантливому писателю и юристу Ибн Джузайи, который отредактировал его и добавил некоторые собственные наблюдения. Султаны диктовали свои письма секретарям, а студенческие конспекты лекций ложились в основу некоторых книг. Но авторы во времена ал-Ваззана чаще всего сами готовили собственные рукописи для переписчиков. Ранний набросок книги ал-Макризи по топографии Каира, написанный в XV веке, показывает, как много он зачеркивал и правил, готовя свою книгу к копированию. Учитель ал-Ваззана, ал-Ваншариси, поручил одному ученику составить книгу, скопировав заметки, которые он написал на полях одного юридического сочинения[259 - Ibid. 174–85; Pedersen J. The Arabic Book / Transl. by G. French. Princeton, 1984. P. 26–31; Al-Qasim al-Hariri. Le livre des Malins: sеances d’un vagabond de gеnie / Trad. par R. R. Khawam. Paris, 1992. P. 477: «Я записал, а затем продиктовал эти слова»; Ibn Battuta. Voyages. Vol. 1. P. 65–75; Dunn R. The Adventures of Ibn Battuta. P. 310–315; Fu’ad Sayyid A. Early Methods of Book Composition: al-Maqrizi’s Draft of the «Kitab al-Khitat» // The Codicology of Islamic Manuscripts / Ed. by Y. Dutton. London, 1995. P. 98–101; Hajji M. L’activitе intellectuelle. P. 145, 160; Schacht J. On Some Manuscripts in the Libraries of Morocco // Hespеris Tamuda. 1968. Vol. 9. P. 45. Утверждение Раухенбергера, что в это время устная диктовка была «обычной практикой» авторов при сочинении книг, не подкрепляется данными источников (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 128).].

Именно так и действовал бы ал-Хасан ал-Ваззан, сам в молодости работавший нотариусом, если бы создавал свои труды в Северной Африке. Такому выбору способствовали и его итальянские впечатления, ведь здесь такие авторы, как Боккаччо и Петрарка, собственной рукой писали свои произведения. Конечно, столь важные фигуры, как Альберто Пио, диктовали свои дипломатические послания. Занятый делами кардинал Эгидио диктовал некоторые из своих сочинений и проповедей секретарю, но и он сначала набрасывал некоторые основные мысли, исписывая многие страницы изящным почерком[260 - University of Pennsylvania Library. Special Collections. Letters of Alberto Pio. Lea MS 414, no. 1–56. Экземпляр рукописи, приписываемый руке Эгидио да Витербо: Biblioteca Angelica (Roma). MS Lat. 1253. Liber de Anima; Monfasani J. Sermons of Giles of Viterbo. P. 142–145; Martin F. X. Giles of Viterbo. P. 219.]. Менее высокопоставленные ученые мужи сами писали труды в часы, свободные от преподавания, от подготовки церковной корреспонденции или от лечения пациентов, а затем отдавали рукописи переписчикам для дальнейшего копирования, если они не шли прямо в типографию[261 - О возникновении «авторской книги» или рукописи-автографа в конце Средневековья см.: Petrucci A. Writers and Readers in Medieval Italy. Studies in the History of Written Culture / Ed. by C. M. Radding. New Haven; London, 1995, гл. 8–9.].

Поскольку характер итальянского языка рукописи «Космографии и географии» так близко совпадает с лингвистическим опытом Йуханны ал-Асада, очевидно, что он сам писал окончательный вариант сочинения, потратив столько времени, сколько было ему необходимо, чтобы вывести все это латиницей слева направо. Затем он отдал рукопись переписчику, который скопировал ее курсивным почерком, сохранив все особенности орфографии и украсив некоторые буквы декоративными росчерками[262 - Раухенбергер допускает, что переписчиком рукописи Йуханны ал-Асада был маронит Элиас бар Абрахам (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 132–133). Однако сравнение латинского почерка Элиаса – который я видела непосредственно в рукописи: BNF. MS Syriaque 44 и образцы которого воспроизведены в: Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione, plate 9, 1b (Biblioteca ApostolicaVaticana.Vat. Sir. 9) и приводит сам Раухенбергер (P. 113, Vat. Sir. 15) с итальянским почерком в CGA, – ясно показывает, что это невозможно. Сходные слова и буквы пишутся совершенно по-разному.]. В первой четверти рукописи обнаружено 27 мелких исправлений, большинство из которых сделаны рукой переписчика, а остальные, возможно (но не безусловно), рукой автора[263 - Например, исправления на полях в: CGA. F. 47r, 130v, 147r явно принадлежат переписчику, а исправления на л. 3r, 145r, 149r написаны другой рукой. Латинский почерк Йуханны ал-Асада известен лишь по четырем словам – «Jo. Leo servus medecis», в переписанных им в 1521 году Посланиях апостола Павла, и он не имеет сходства с почерком исправлений на указанных л. 3r, 145r и 149r. Впрочем, с 1521 по 1526 год латинский почерк Йуханны ал-Асада мог измениться.]. Однако Йуханна ал-Асад не потрудился внимательно просмотреть копию до конца. Если бы он это сделал, то заметил бы две впечатляющие ошибки переписчика ближе к концу рукописи (каждая из них находится в середине страницы, а значит, дело не в оплошности переплетчика): рассказ о конце пребывания ал-Ваззана в алжирском город Медеа, где он некоторое время служил кади, неуместным образом приставлен к описанию другого маленького городка неподалеку; а через несколько страниц, когда описываются события в Алжире, изложение внезапно переходит к двум другим городам, а затем снова возвращается к Алжиру посреди фразы[264 - CGA F. 294r–295v.]. Автор никогда не оставил бы этого неисправленным.