Пыль на ботинках

Зарина Шаухалова

Пыль на ботинках

Глава 1. Трещина

Я никогда не думал, что запах сырости может стать таким родным. В подвале, где мы жили последние полгода, пахло мокрым бетоном и чем-то сладковатым, как будто время гнило вместе с картонными коробками в углу. Мама называла это место «временным убежищем», но я знал, что временное не длится так долго. Временное – это когда ты ночуешь у друга, потому что дома отключили свет. А когда ты каждое утро чистишь зубы над ржавой раковиной, а ночью слышишь, как по трубам ползают крысы, это уже не временное. Это жизнь.

Мне было двадцать три, и я не знал, кем хочу быть. В школе я мечтал стать архитектором – строить мосты, которые соединяют города. Но потом жизнь начала рушиться, как карточный домик, и я оказался здесь, в подвале на окраине города, с матерью, которая перестала улыбаться, и с долгом, который рос быстрее, чем мои надежды.

Все началось с отца. Он был человеком, который умел обещать. «Сын, мы купим дом с садом», – говорил он, когда я был маленьким, и я верил, представляя яблони и качели. Но вместо дома он оставил нам кредиты, а потом исчез. Мама пыталась тянуть нас двоих на зарплату медсестры, но больница сократила штат, и мы потеряли квартиру. Теперь она работала в ночную смену в круглосуточном магазине, а я разгружал коробки на складе за копейки. Мы были как два камня, катящихся с горы, – не могли остановиться, но и не знали, куда падаем.

Той ночью я вернулся домой около полуночи. Подвал был холодным, несмотря на июль. Мама сидела за шатким столом, который мы нашли на свалке, и перебирала какие-то бумаги. Ее пальцы дрожали, хотя она старалась это скрыть.

– Опять счета? – спросил я, бросая рюкзак на пол. Пыль с ботинок осела на бетон, как снег.

Она кивнула, не поднимая глаз. Я заметил, что ее волосы, когда-то черные, как смоль, теперь были пронизаны сединой. Ей было всего сорок пять, но жизнь старит быстрее, чем время.

– Они требуют погасить долг за три месяца, – сказала она тихо. – Иначе… иначе нас выгонят даже отсюда.

Я почувствовал, как в груди что-то сжалось. «Отсюда» – это был подвал без окон, с одной лампочкой, которая мигала, как будто тоже хотела сбежать. Куда дальше? На улицу? В приют? Я представил маму, спящую на картонке под мостом, и мне захотелось ударить стену, чтобы хоть что-то почувствовать, кроме этой беспомощности.

– Я найду работу получше, – соврал я. – Что-нибудь с нормальной зарплатой.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах было что-то, чего я не видел раньше. Не жалость, не усталость, а… пустота. Как будто она уже сдалась, но не хотела, чтобы я это заметил.

– Ты и так делаешь, что можешь, Саша, – сказала она. – Это я виновата. Надо было раньше что-то придумать.

Я хотел возразить, сказать, что это не ее вина, что отец нас подставил, что жизнь – просто дрянная игра, в которой мы проигрываем. Но вместо этого я молчал. Слова застревали в горле, как пыль.

Утром я проснулся от звука капающей воды. Где-то в углу подвала протекала труба, и капли падали в старую миску, которую мы подставили. Тук. Тук. Тук. Этот звук был как метроном нашей жизни – напоминал, что время идет, а мы стоим на месте.

Я встал, натянул джинсы и футболку, пахнущую потом. Зеркала у нас не было, но я знал, что выгляжу паршиво. Щетина, круги под глазами, волосы, которые давно пора стричь. Когда-то я был парнем, который нравился девушкам в школе. Сейчас я был тенью самого себя.

Мама уже ушла на смену. На столе лежала записка: «Купи хлеба, если будут деньги. Я вернусь к восьми». Рядом – десять рублей мелочью. Я сгреб монеты в карман и вышел на улицу.

Город был серым, как всегда. Наш район – сплошь панельки, облупленные стены и лужи, которые никогда не высыхали. Я шел к магазину, и каждый шаг отдавался в голове вопросом: как выбраться? Я пробовал искать другую работу – звонил по объявлениям, рассылал резюме, но везде либо молчали, либо предлагали то же, что у меня уже было: таскать коробки, мыть полы, стоять у конвейера. Университет я бросил на втором курсе, когда начались проблемы с деньгами. Теперь я был никто. Просто Саша, парень из подвала.

В магазине я взял самый дешевый хлеб и пакет молока. Кассирша, пожилая женщина с усталым лицом, посмотрела на меня, как будто знала всю мою историю. Я ненавидел такие взгляды. Они напоминали, что я – невидимка, один из тех, кого никто не замечает, пока не споткнется об него.

На улице я остановился у забора, где висело объявление. «Требуются рабочие на стройку. Оплата ежедневная. Звонить после 18:00». Я записал номер, хотя знал, что это, скорее всего, очередной обман. Но выбора не было. Если нас выгонят из подвала, я не смогу смотреть маме в глаза.

Глава 2.Номер

Вечером я сидел на матрасе, который служил мне кроватью, и крутил в руках клочок бумаги с номером из объявления. Телефон – старый, с треснувшим экраном – лежал рядом. Я медлил. В голове крутились истории, которые рассказывали парни на складе: о стройках, где обещают золотые горы, а потом кидают с оплатой. Или того хуже – загоняют в долги за «жилье» в бараке. Но выбора не было. Десять рублей в кармане и мамина записка на столе напоминали, что мы на краю.

Я набрал номер. Гудки шли долго, как будто телефон на том конце был где-то в другой жизни. Наконец, мужской голос, хриплый, с легким акцентом, ответил:

– Да, кто это?

– Я по объявлению. Насчет работы на стройке, – сказал я, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал.

– Ага. Сколько тебе лет? Опыт есть? – Голос был деловой, но в нем сквозила какая-то усталость, как будто он отвечал на такие звонки сотый раз за день.

– Двадцать три. Опыта нет, но я сильный. Работал на складе, таскал коробки.

Мужчина хмыкнул. Я представил, как он сидит в прокуренной комнате, с сигаретой в зубах, и оценивает меня, даже не видя.

– Ладно, приходи завтра к семи утра. Улица Заводская, 17. Спросишь бригадира Колю. И не опаздывай, парень. У нас с этим строго.

Он повесил трубку, не дав мне спросить, сколько платят или что за работа. Я смотрел на телефон, как будто он мог дать ответы. В груди мешались надежда и страх. Надежда, что это шанс. Страх, что я опять вляпаюсь в дерьмо.

Мама вернулась около девяти. Она выглядела еще более изможденной, чем утром. Под глазами – темные круги, будто кто-то нарисовал их углем. Она поставила на стол пакет с картошкой и пару помидоров – все, что смогла купить на свою зарплату.

– Ты ел? – спросила она, хотя знала, что кроме хлеба и молока в доме ничего нет.

– Да, – соврал я. – Ты сама поешь. Я не голодный.

Она кивнула, но я видел, что она тоже не будет есть. Картошка была для завтра, чтобы растянуть еду на пару дней. Я ненавидел это чувство – когда ты считаешь каждый кусок, как будто он последний.

– Я нашел работу, – сказал я, чтобы сменить тему. – На стройке. Завтра иду.

Мама замерла. Ее глаза, обычно пустые, вдруг загорелись тревогой.

– Стройка? Саша, это опасно. Ты же знаешь, как там… – Она замолчала, подбирая слова. – Там обманывают. Или травмы. Помнишь Серегу, сына соседки? Он упал с лесов, теперь не ходит.

Я стиснул зубы. Конечно, я помнил Серегу. Он был старше меня на пару лет, веселый парень, который мечтал купить машину. Теперь он в инвалидной коляске, а его мать тянет его на пенсию. Но что я мог сделать? Сказать, что мы справимся без денег? Что долг сам исчезнет?

– Я буду осторожен, – сказал я. – Это ненадолго. Просто чтобы выплатить долг.

Мама вздохнула и отвернулась. Я знал, что она хочет спорить, но у нее не было сил. Она просто кивнула и начала чистить картошку, хотя руки у нее дрожали.

Утро было холодным, несмотря на лето. Я надел старую куртку, которая пахла складом и потом, и пошел на Заводскую. Город еще спал, только редкие машины проносились мимо, оставляя за собой шлейф выхлопов. Улица Заводская была на другом конце района – там, где начинались заброшенные заводы и пустыри. Я шел, и каждый шаг отдавался в голове мыслью: «А если это ошибка?»

Стройка оказалась огромной. Огороженный забором участок, заваленный грудами кирпичей и арматуры. В центре – недостроенное здание, серое, как все в этом городе. Несколько мужиков в оранжевых жилетах курили у входа. Я подошел, чувствуя, как сердце колотится.

– Где бригадир Коля? – спросил я у одного из них, худого парня с татуировкой на шее.

Он кивнул в сторону вагончика, стоявшего в углу участка. Я постучал в дверь. Открыл мужик лет сорока, с лицом, будто вырезанным из камня. Глаза холодные, как у человека, который видел слишком много.

– Ты по объявлению? – спросил он, оглядывая меня с ног до головы.

– Да. Саша.

– Паспорт есть?

Я достал паспорт, который уже начал разваливаться на сгибах. Коля пролистал его, хмыкнул и вернул.

– Работа простая, но тяжелая. Носишь кирпичи, мешаешь раствор, убираешь мусор. Платим сто рублей в день, если не ленишься. Но если облажаешься или опоздаешь – выгоню. Понял?

Сто рублей в день. Это было больше, чем на складе, но все равно не хватило бы, чтобы быстро закрыть долг. Я кивнул, хотя в горле пересохло.

– Когда начинаю?

– Прямо сейчас, – сказал Коля и ткнул пальцем в сторону кучи кирпичей. – Бери тачку и тащи вон туда, к третьему этажу. И не спи, парень. У нас тут не курорт.

Я пошел к тачке, чувствуя, как взгляды других рабочих буравят мне спину. Они знали, что я новичок. Знали, что я не продержусь долго. И, может, они были правы. Но я думал о маме, о подвале, о долге. И начал грузить кирпичи.

Глава 3. Кириичи

К концу первого дня на стройке я чувствовал себя так, будто меня пропустили через мясорубку. Руки горели, спина ныла, а пыль, въевшаяся в кожу, казалось, стала частью меня. Я таскал кирпичи пять часов без перерыва, пока Коля не махнул рукой и не сказал: «Хватит, новичок. Завтра продолжишь». Другие рабочие – загорелые, с мозолистыми руками и пустыми глазами – даже не посмотрели в мою сторону. Я был для них чужаком, временным, как мусор, который я убирал.

Коля сунул мне сто рублей – мятые, будто их жевали. Я сжал купюру в кулаке, как будто это могло удержать ее от исчезновения. Сто рублей. За пять часов, когда я чуть не уронил арматуру себе на ногу и кашлял от цементной пыли. Это было больше, чем на складе, но меньше, чем нужно, чтобы вытащить нас из ямы.

Домой я шел медленно, экономя силы. В голове крутилась мысль: сколько таких дней я выдержу? Неделю? Месяц? Тело уже кричало, что не хочет обратно, но я думал о маме, о ее дрожащих руках, о долге, который висел над нами, как топор. Я не мог остановиться.

В подвале было тихо. Мама еще не вернулась. Я поставил чайник – старую жестяную штуку, которая свистела, как больной старик, – и сел на матрас. На столе лежала та же записка: «Купи хлеба, если будут деньги». Я достал сто рублей и положил рядом. Хлеб стоил пятнадцать. Молоко – двадцать. Если купить и то, и другое, останется шестьдесят пять. Этого не хватит даже на один день долга.

Я закрыл глаза и попытался вспомнить, когда все было иначе. Детство. Лето. Мы с отцом на даче у его друга. Я был, наверное, лет семи. Отец учил меня забивать гвозди в доску, смеялся, когда я промахивался и попадал себе по пальцу. «Терпи, Сашка, – говорил он. – Мужик должен быть крепким». Тогда я верил, что он крепкий. Что он всегда будет рядом. Но потом он начал пить, пропадать ночами, а потом и вовсе ушел, оставив только долги и мамины слезы. Я ненавидел его за это. Но иногда, в такие моменты, как сейчас, я скучал по тому смеху.

Дверь скрипнула. Мама вошла, неся пакет с чем-то тяжелым. Она поставила его на пол и посмотрела на меня. Я знал этот взгляд – она проверяла, все ли со мной в порядке.

– Как стройка? – спросила она, снимая куртку.

– Нормально, – соврал я. – Платят сто рублей в день. Если буду работать без выходных, за месяц наберется три тысячи. Может, хватит на часть долга.

Она кивнула, но я видел, что она не верит. Она знала, что долг – это не три тысячи, а гораздо больше. И что стройка – это не выход, а ловушка.

– Ты поел? – спросила она, хотя сама выглядела так, будто не ела весь день.

– Да, – снова соврал я. – Там картошка осталась. Свари.

Она не спорила. Просто пошла к плите, где стояла кастрюля с облупленной эмалью. Я смотрел на нее и чувствовал, как внутри что-то ломается. Она была моим якорем, но я не знал, как быть ее якорем.

На следующий день на стройке я заметил его. Высокий парень, лет тридцати, с короткими светлыми волосами и шрамом над бровью. Он работал молча, быстрее всех, но не хвастался, как некоторые. Его звали Дима, и он был из тех, кого Коля уважал. Я понял это по тому, как бригадир хлопал его по плечу и давал меньше ругани.

Я таскал кирпичи, стараясь не отставать, но спина уже не слушалась. На третьем заходе я споткнулся, и тачка чуть не перевернулась. Кирпичи загремели, и несколько рабочих заржали.

– Эй, студент, ты что, вчера родился? – крикнул один, с бородой и прокуренными зубами.

Я стиснул зубы и начал собирать кирпичи. Лицо горело от стыда. И тут Дима подошел. Молча поднял пару кирпичей и бросил их в тачку.

– Не слушай их, – сказал он тихо. – Они все так начинают. Главное – не сломайся.

Я кивнул, не зная, что ответить. Его голос был спокойным, но в нем чувствовалась какая-то тяжесть, как будто он знал больше, чем говорил.

В обеденный перерыв я сидел на бетонной плите, жуя хлеб, который принес из дома. Дима сел рядом, открыл банку тушенки и протянул мне ложку.

– Бери, – сказал он. – Ты сегодня весь день таскаешь, а выглядишь, как привидение.

Я хотел отказаться, но желудок предал меня, заурчав так громко, что Дима усмехнулся. Я взял ложку и съел пару кусков. Мясо было соленым, но вкуснее всего, что я пробовал за последние месяцы.

– Ты давно здесь? – спросил я, чтобы заполнить тишину.

– Год, – ответил он, глядя куда-то вдаль. – Приехал из Луганска. Там… не осталось ничего.

Я замер. Луганск. Я знал, что там война, но она казалась далекой, как новости по телевизору. А теперь она сидела рядом со мной, в лице этого парня со шрамом.

– А семья? – спросил я, хотя сразу пожалел.

Дима пожал плечами.

– Была. Теперь нет.

Он сказал это так просто, что я не знал, как реагировать. Хотел спросить, что случилось, но что-то в его глазах остановило меня. Вместо этого я спросил:

– Почему стройка? Ты же… не похож на остальных.

Он усмехнулся, но без злобы.

– А ты похож? Все мы тут по одной причине, Саша. Жизнь прижала. Ты либо ломаешься, либо учишься держать удар.

Я кивнул. Он был прав. Но я не знал, сколько ударов еще смогу выдержать.

Глава 4. Треск

К концу недели я уже не чувствовал рук. Кирпичи, раствор, арматура – все слилось в бесконечный ритм: поднять, нести, бросить, повторить. Коля следил за мной, как ястреб, и каждый раз, когда я замедлялся, орал: «Шевелись, студент, или выгоню!» Я ненавидел это прозвище. Оно напоминало мне о том, кем я мог бы быть, если бы не бросил университет. Но я молчал и работал. Семьсот рублей за неделю лежали в кармане – мятые, пропахшие пылью, но мои. Это было больше, чем я зарабатывал за месяц на складе, но все равно капля в море нашего долга.

Дима был единственным, кто делал стройку терпимой. Он не говорил много, но его присутствие успокаивало. Иногда он подменял меня у тачки, когда я задыхался от пыли, или приносил воду, когда солнце пекло так, что казалось, кожа вот-вот треснет. Я не знал, почему он это делает. Может, видел в мне себя – того, кем он был, когда только приехал сюда. А может, ему просто было скучно.