скачать книгу бесплатно
И вдруг оказалось, что перед нами – дверца. Именно ее створки сейчас полетели в разные стороны, предлагая свободу и не прося ничего взамен.
Выход был маленьким, высотой чуть больше ярда и шириной около полутора футов. Я, худая и низкая, преодолела его без особых трудностей, зато мадам Кавелье со всей ее горой одежды пришлось проходить боком. Я подала ей руку, чтобы помочь встать. И только когда мы обе оказались снаружи, я решила оглядеться вокруг.
И обомлела.
Честное слово.
Потому что дом моей семьи располагался не дальше трех минут ходьбы, и даже отсюда я видела бежевые стены и черепичные плитки на крыше. А мы жили в нем, между прочим, уже почти шесть, то есть все мои сознательные годы. И как я за все это время не наткнулась на дверцу во время одного из своих рейдов?..
Мадам Кавелье, проследив за моим взглядом, кивнула (ее лицо вновь почти полностью скрывал шарф, а я даже не заметила, когда мадам Кавелье успела им обмотаться). И произнесла:
– Здесь мы с тобой и расстанемся. Будь осторожна, Эрика Гибсон.
И она с материнской заботой поправила мою съехавшую набок шапку. Ту самую.
– Мадам Кавелье, у вас есть дети? – спросила я, прежде чем уйти.
И она ответила:
– Четверо.
А потом исчезла. Я лишь только моргнула, а от мадам Кавелье уже и следа не осталось, и я на мгновение даже подумала, что она мне привиделась. Но нет. Сама бы я не нашла выход из канализации, и кто бы знал, что тогда было. Может, какой-нибудь случайный прохожий все же заинтересовался бы моим ревом и решил помочь. А, может, и нет – что теперь предполагать?
Я сделала несколько шагов в сторону дома, но вдруг, остановившись, обернулась назад. Захотелось проверить: на месте ли дверца? Ну а вдруг, по неведомым обстоятельствам, ее уже нет?
Дверцы и в самом деле не было видно. Лишь только проглядывалась ручка-кольцо, почти сливающаяся с землей, частично скрытой горами снега. И я радостно улыбнулась. Дурочка, говорю же.
А если быть честными, то факт нового знакомства меня невероятно вдохновил. И я даже не стала чересчур расстраиваться из-за того, что пропустила новую серию “Красноглазых сов”. Ее все равно можно посмотреть в интернете…
Мама была дома.
Она у меня всегда дома, только если не ходит в магазин или не встречается с подругами. В магазин мы обычно ездим всей семьей, в субботу утром, а подруг у мамы всего две, и обе живут в других городах, так что да – моя мама всегда дома. И работает отсюда же. Фриланс. Пишет статьи для разных сайтов на миллион тем, примеряя на себя то одну роль, то другую. Так сама мама говорит. Выращивает кактусы на подоконниках, которые то и дело хотят тебя уколоть. А ещё высаживает всякую зелень в нашем маленьком саду, но это летом, когда снег сойдет полностью.
Я открыла дверь своим ключом, скинула рюкзак, стянула шапку и один ботинок, и только тогда в коридоре появилась мама. Посмотрела на меня и кивнула:
– Как день, Эрика?
– Как обычно, – ответила я, стягивая второй ботинок и принимаясь за куртку. Последний раз мама подкрашивала волосы больше месяца назад, и ее короткий низкий хвост был нежно-розового, пудрового, оттенка. Повесив куртку на крючок, я вдруг подумала, что мама обязательно мне поверит, если я расскажу ей все, что только что случилось. У меня ведь такая не похожая на других мама. – Ну, то есть, не совсем.
– Иди обедать, – все тем же тоном произнесла мама. – Сегодня ты позже… Твои «Совы» начались минут двадцать назад.
О моей безмерной любви к «Красноглазым совам» мама знала. Потому что мы вечно из-за них спросили. Каждый день, когда я возвращалась со школы, мама звала меня обедать. И каждый раз, когда я шла обедать, начиналась серия «Красноглазых сов». Поэтому чаще всего я ела, смотря в телевизор, а мама очень нервничала по этому поводу и задавала тысячу вопросов, желая отвлечь.
Но, решила я, сегодня все будет по-другому.
Точнее, с сегодняшнего дня.
– Потом посмотрю, – отозвалась я. – А ты знаешь, что там Ива напала на детектива Берда?..
Мама чуть приподняла брови – темно-коричневые, цвета настоящих маминых волос. И что-то мне подсказывает, что удивлялась мама не нападению. Моя мама в принципе далека от всей нашей современной культуры: она не смотрит сериалы и не читает книги, все только работает или сидит в соцсетях. А я не люблю соцсети. Там, конечно, много классных фанатских сообществ, но мне никто не пишет и на мои действия никак не реагирует, поэтому я чувствую себя неуютно.
– Так вот, – провозгласила я, вымыв руки и сев за наш круглый стол. В микроволновке подогревался обед – кажется, спагетти с фрикадельками, как знак уважения нашей итальянской родне. – Пока я шла домой, я успела упасть в канализацию.
Микроволновка пропищала, но мама не поспешила накормить меня обедом. Она переспросила:
– Упасть в канализацию?
Ее лицо побледнело, а мама у меня и без того бледная, даже белоснежная, несмотря на шоколадные (изначально) волосы и темно-карие глаза.
– Да, – ответила я, – но ты, пожалуйста, не переживай. Как видишь, все закончилось хорошо. А дело в том, что меня спасла мадам Кавелье. Конечно, я знаю, ты против того, чтобы я общалась с незнакомцами… Но мадам Кавелье – она очень милая. У нее есть муж – он, между прочим, из Франции, – и четверо детей. Но они живут в канализации.
Мама заметно расслабилась, и уже через несколько секунд тарелка с обедом стояла передо мной. Но я продолжала вещать, не обращая на спагетти внимания:
– Понимаешь, мама, они вынуждены жить в канализации. Ну, у них свои особенности. То есть, я не могу говорить за всех, но мадам Кавелье… у нее кожа такого оттенка… свежей зелени, как первые листья. И рожки. Да, звучит странно, но они у нее очень правдоподобные, эти рожки, и они так качаются – туда-сюда…
Мама села за стол напротив меня – как итог, нас разделяло больше полутора метров, потому что стол был большим, как и все в доме – и положила голову на ладони.
Взгляд у мамы всегда уставший.
Я не одна это замечаю, но, кажется, только я не знаю причин.
И вот свой уставший взгляд мама обратила на меня. Протянула:
– Эрика… – Мое имя в мамином исполнении всегда напоминает изящно изогнутую ветку кустарника. Э-ри-ка. И каждый слог – как шип. – Ты ведь понимаешь, что с таким глупо шутить.
– Но я не шучу! – возразила я горячо. – Я правда встретилась с мадам Кавелье. И она помогла мне найти выход из канализации. Тут дверца, совсем недалеко, лишь через несколько домов – понимаешь? И она ведет в канализацию. И из нее. Именно благодаря мадам Кавелье я здесь и оказалась.
– Я никогда не слышала ни о какой мадам Кавелье…
– Но она есть!
– И ни о каком ходе, который мог бы провести в канализацию, тоже. Только вдумайся. Элементарно, это же опасно.
– Но я ведь там была, – отозвалась я, уже не скрывая огорчения.
– Соглашусь, ты всегда отличалась богатой фантазией…
И на этом моменте я не выдержала. Подскочила из-за стола, так и не притронувшись к обеду. И ушла, не оглядываясь – глаза предательски защипало. У меня бывает такое. Могу месяц держаться без слез – а потом, стоит поплакать один раз, как я срываюсь и начинаю рыдать из-за каждой мелочи. Хотя не знаю, можно ли считать недоверие мелочью.
Вслед мне понеслось мамино колючее – Э-ри-ка, – но я не обернулась. Потому что никаких шипов у настоящей эрики нет.
Так и просидела до вечера в своей комнате.
Посмотрела пропущенную серию «Красноглазых сов», а потом две предыдущих – за детективом Бердом я могу следить вечно. Немного посидела над домашним заданием, решив сделать все безупречно, но быстро сдалась и наляпала что попало. Учеба всегда давалась мне туго – не в пример моей кузине Розе или той же противной Джил. Да и голодные мозги отказывались думать. Благо, в шкафу у меня была запасена пачка печенья – иначе пришлось бы совсем тяжело.
Мама пришла, когда за окном уже стемнело. Осторожно открыла дверь, не стучась, и застала меня в тот момент, когда я взялась за выданную на дом книгу, «Дыхание севера», пересказ которого у меня однозначно спросят – я надеялась только, что дышать, изображая ветер, все же не придется. Мама заглянула внутрь и произнесла мягко, но непреклонно:
– Обещай мне, что больше не будешь искать встречи с той твоей мадам Кавелье.
И пока я думала, что бы такое ответить, чтобы не обидеть маму, но при этом сохранить хотя бы призрачный шанс стать гостью мадам Кавелье, в коридоре прозвучал звонок.
Это вернулся мой папа.
Он всегда возвращается поздно, не раньше восьми вечера, потому что работает в больнице. И обязательно оповещает нас о своем возвращении дверным звонком. Как будто каждое папино возвращение – праздник. И, наверное, я даже ему радуюсь.
Как несложно догадаться, никакое обещание маме я так и не дала.
Мы пошли ужинать, и повторить историю своего сегодняшнего путешествия я не решилась.
2
Конечно, все не могло закончиться так просто. Иначе встреча с мадам Кавелье была бы не началом величайшего приключения, уготовленного мне жизнью, а так, пустяком.
О моем посещении канализации мы с мамой больше не разговаривали. А с папой тем более – он, кажется, так ничего и не узнал. По крайней мере, сама я ничего ему не рассказывала – у меня очень трудноуловимый папа, поэтому мне редко везет с ним поговорить. А мама в принципе посчитала всю мою историю пустяком.
Но никакой это был не пустяк.
Я давно заметила за взрослыми такую особенность: они гонятся за чем-то эфемерным, оставляя без внимания самое важное. Деньги, улыбки. Но любовь ведь за деньги не купишь, а фальшивая улыбка не сможет согреть сердце.
Зато мадам Кавелье улыбалась определенно искренне.
Тем временем, спустя три дня, наступили выходные. Все эти три дня я старалась вести себя, как ни в чем не бывало. Пыталась делать домашку, проваливала тесты, изредка разговаривала с одноклассниками, но, признаться честно, почти все мои одноклассники – «скверные люди», как пишет Себастиан Норманн, автор того самого «Дыхания ветра». Классная, кстати, оказалась книга, она теперь одна из моих любимых. Там про собак, и они, в отличие от людей, ничуть не скверные.
Так вот.
К выходным мое терпение закончилось напрочь, и я уже просто не могла сидеть на месте, зная тайну и ничего с ней не делая. Тайны ведь существуют не просто так! И раз уж меня посвятили в одну из них, разве я не должна воспользоваться таким преимуществом?
Вот с такой мыслью я проснулась в субботу утром, ровно в восемь до полудня – если моя кузина Роза может до обеда лежать в кровати, то я не позволяю себе тратить время на какое-то простое валяние. Я вскочила с кровати, полная решимости, и вспомнила, что сегодня мы едем в магазин.
Семейная традиция, одна из немногих.
Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.
Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.
На самом деле, впервые решиться на что-то легко – гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.
Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.
Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться – нет уж, спасибо.
А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он – тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи – настолько непривычным было это чувство.
Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?
Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она – Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин – это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного – главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.
На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.
У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков – едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.
Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно – года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.
Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом – он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…
О сестре мисс Джонсон я слышала мало, только то, что она есть и воспитывает сына в гордом одиночестве – и, по словам Моники, самой ей такое не надо. Помню, они с мамой долго обсуждали это на нашей кухне, думая, что я сплю. Правда, я не услышала ни слова, произнесенного моей мамой – или не хотела?..
На второй день после приезда мисс Джонсон мы с мамой отправились в гости – нас любезно пригласили (и мама почему-то не посмела отказаться от приглашения).
День стоял солнечный, очень жаркий, и в глазах плясали черные точки при одном взгляде на небо. Я сидела на летних каникулах, а папа – на работе, поэтому мама меня с собой взяла, а папу нет. С трудом, но до квартиры, расположившейся в самом центре, мы добрались. Открывать нам пошла старшая сестра мисс Джонсон – как потом оказалось, ее зовут Холли. А вместе с ней – тот самый ее сын, которого мама с Моникой так рьяно обсуждали.
Он первым заговорил со мной, едва завидев. Протянул руку и произнес:
– Бреннан.
Вот уж у кого имя было, как у принца.
И это его «Бреннан» пронеслось во мне чем-то радостным, предвкушающим, и я ответила на рукопожатие:
– Эрика.
А Бреннан уточнил:
– Как цветок?
Вот тогда я и пропала окончательно.
Помимо сказочного имени и чудесных манер, у Бреннана были кудри, почти как у обеих мисс Джонсон, но намного короче, и благородные голубые-голубые глаза. Он превосходил меня по росту на целую голову (что с моим ростом, в общем-то, явление вполне нормальное), а кожа его, в отличие от моей белой, загорела на солнце и приобрела золотистый оттенок.
Он показался мне таким непохожим на остальных. И взрослым – хотя, как он сам признался вскоре, день рождения у Бреннана был осенью, за полгода до моего.
Да, я определенно точно пропала, уже намного позже осознав, что за таким красивым мальчиком, как Бреннан, обязательно должна бегать толпа не менее красивых девочек.
Пока мама и обе мисс Джонсон вели свои взрослые разговоры, Бреннан не давал мне заскучать ни на минуту, развлекая беседами и рассказами. За одну встречу я узнала, в какой школе он учится и какие учителя несправедливо занижают ему оценки, на каких морях он побывал и на каком чуть не утонул (на Черном), и как он однажды приволок домой котенка, найденного в какой-то неведомой глуши. Рассказав о последнем эпизоде, он выглянул в коридор и произнес:
– Пуси-пуси, Теодор, иди же сюда…
И Теодор пришел. Он был полосатый: белый-белый, как блики на воде, и черный, как перезревший на солнце виноград (а я, как на четверть итальянка, разбираюсь в винограде). А ещё огромный – как только я не заметила его прежде? И тяжелый настолько, что я еле умудрилась его поднять. А мурчал так, что было слышно, кажется, в соседней квартире.
Оставшуюся часть вечера мы просидели втроем.
Бреннан был превосходным рассказчиком, а я, без лишней скромности, неплохим слушателем, и тот жаркий летний вечер до сих пор, пожалуй, один из лучших вечеров в моей жизни. Несмотря ни на что. Он ведь случился тогда, когда в Бреннане я ещё не разочаровалась, так зачем теперь пытаться окрасить в черные краски событие, которое действительно делало меня счастливой?
Вернулись мы домой уже поздно, к ночи. Мама сразу отправилась к себе в кабинет, заканчивать статью, по которой горели сроки – что-то из астрологии. А я пришла к себе и, вместо того чтобы лечь спать или включить какой-нибудь сериал, открыла тот самый свой личный дневник.
И принялась рисовать сердечки. Если бы умела писать стихи, ещё и стих бы написала – «в честь твою», как говорили в какой-то книжке. Но у меня с поэзией вполне определенные трудности. Меня литературным талантом распределительная машина обделила.
Ходила я после той поездки, как дурочка, целых двое суток. А потом мама спросила, поеду ли я вместе с ней к Джонсонам ещё раз («Кажется, ты неплохо общалась с сыном Холли»). Я согласилась, едва дослушав. Может быть, даже слишком активно. Мама наверняка что-то заподозрила. А когда я надела летнее платье, голубое и нежное, которое так нравилось маме, но не нравилось мне (сидело оно и в самом деле неплохо, но делало меня совсем девчонкой), мама так вообще начала на меня коситься. Но ничего не сказала.
