скачать книгу бесплатно
Перевернувшись на спину и приоткрыв глаза, Кнэф сжал виски:
– А, это ты?
Меч в руке Беры дрогнул, она приставила острие к бледной жилистой шее Кнэфа со следами царапин:
– Расскажешь о том, что тут было – убью.
– А о том, что было в трактире и в переулке за ним – можно? – болезненно поморщился Кнэф.
От злости у Беры заскрипели зубы:
– Ты…
– Что – я? – Кнэф повернулся, и ей пришлось сдвинуть меч, чтобы не вспороть проклятому чародею горло. – Ты бы попить принесла, а? Во рту сушит, сил нет.
– Убирайся, – прорычала Бера.
Остриё прошлось по челюсти Кнэфа, из царапины выступили четыре бисеринки крови. Вытирая их, Кнэф смотрел на Беру с презрением:
– Мне будешь мстить за то, что Ёфур предпочёл Амизи? Глупо.
– Нет. – руки Беры тряслись. Кнэф осторожно отвёл остриё от шеи. Бера не могла унять дрожь от захлестнувшей её ненависти к себе – и к Кнэфу: за то, что видит её в таком состоянии, видел её рыдающей, слабой, разбитой, за то, что утешал и говорил: «Давай, поплачь, как нормальная девушка, и всё пройдёт», за искренность похвалы его мужской силе и повод её произнести. – Ты не должен был… пользоваться моей слабостью.
Отведя взгляд, Кнэф покачал головой. Проскользнув мимо меча, поднялся:
– Я не обязан за тебя думать, леди Бера. Если женщина себя предлагает – это не вина мужчины.
Вытряхнув из волос белые пёрышки, Кнэф почесал живот, ничуть не стесняясь наготы. А Бера с особой остротой ощутила, что стоит перед ним в чём мать родила. К её лицу неожиданно прилила кровь, хотя смущаться было поздно: за ночь Кнэф успел основательно изучить её тело.
Кнэф оглядел пол и вышел. С мечом наготове Бера ринулась за ним.
Дверь её комнаты выходила в коридор, опоясывающий по второму этажу внутренний квадратный холл, стеклянную крышу которого поддерживало шестнадцать колон. В фонтане в середине холла плавало надкушенное яблоко. В углублении сакрария перед урнами предков не горели лампады, отчего озарённое тусклым светом помещение казалось мрачной пещерой.
«Я же должна была долить масло, – запоздало спохватилась Бера. – Только бы родители не узнали».
Она разрывалась между желанием следовать за спускавшимся по лестнице Кнэфом, явно не опасавшимся столкнуться в таком виде с её родными, и мчаться в кладовку за душистым церемониальным маслом.
Почесав ягодицу, Кнэф пересёк холл и шире распахнул двери в средний пиршественный зал с перевёрнутой мебелью: стояло лишь кресло отца Беры. Подобрал с пола чешуйчатый доспех для живота. Накануне Бера успела надрезать несколько завязок, прежде чем Кнэф активно запротестовал. Теперь он с видимым сожалением взглянул на торчащие кожаные ремешки.
«Пожалуется – убью», – подумала Бера.
Кнэф огляделся и, потирая исцарапанное плечо, направился к камину, обходя осколки бутылки и фрукты. Перешагнув через залитую вином шкуру, с полки над камином снял штаны.
– Шевелись быстрее. – Бера коснулась острием меча чёрной линии на плече Кнэфа.
Тот лишь глянул на неё искоса. Вокруг его глаз размазалась чёрная краска, и это придавало ему обиженный вид.
Кнэф натянул штаны и, перекинув броню через руку, снова вышел в холл.
Бера семенила за ним: мимо фонтана, выловив и положив на борт яблоко, в ближний коридор, соединявший внутренний холл с гостевым холлом. Витраж над дверью окрашивал тусклый свет в тревожный красный.
Кнэф отворил резную дверь. Бера, увидев свою и его одежду, разбросанные по холлу между колоннами, шумно вдохнула и выдохнула, решив, что память пожалела её и не показала, что она творила на этом уложенном гранитом полу, на котором когда-то играла в мячик, собирала города из кубиков и гонялась за братом.
«Как быстро пролетело время», – мелькнуло в голове Беры.
Она невольно взглянула на собранное из множества кусочков зеркало. Оно разрезало на квадраты её нагое тело, меч, Кнэфа, надевавшего рубашку.
– Да живее же, – потребовала Бера, не зная, то ли хвататься за свою одежду, то ли продолжать угрожать мечом, хотя это безумно глупо.
Кокетливая, точно у женщины, медлительность Кнэфа начинала порядком раздражать Беру, что не мешало ему столь же медленно, как рубашку, надеть жилетку и сапоги. Подтереть растёкшуюся до скул обводку.
Снова перекинув броню через предплечье, Кнэф остановился у двери на улицу.
– Ну что ещё? – У Беры от напряжения заныла рука.
Он обернулся:
– Винить во всём меня – это так по-женски, леди Бера.
«И он туда же!» – Бере хотелось его убить, самое меньшее – сломать его тонкий нос.
– Неумение сдержать свою похоть – это очень по-мужски, – процедила она.
– Да, ты права, – беззаботно улыбнулся Кнэф и открыл дверь. – До встречи.
Он шагнул на крыльцо. Бера метнулась следом и зашипела в раскрытую дверь:
– Расскажешь кому – убью.
Кнэф только усмехнулся и поспешил к высоким воротам. Беру он взбесил до дрожи, до слёз.
«Он в тысячу раз хуже Ёфура и Амизи вместе взятых! – Бера не думала, что может кого-то ненавидеть больше, чем ту чародейку, но Кнэф… – Мерзавец! Подлая скотина!»
Захлопнув дверь, Бера оглядела разбросанную по холлу одежду, вспомнила бардак в пиршественном зале: осколки, посуду, огрызки. Её захотелось схватиться за голову, но мешал стиснутый в руке меч.
«Хорошо Кнэфу: натворил дел и помчался отсыпаться», – гневно подумала Бера и подняла с гранитных плит чулок.
Но Кнэф вовсе не ради целебного сна торопился уйти из её дома, у него было куда более важное и опасное дело.
Глава 3. Чародей и неприятности
От дома Беры – двухсотлетней массивной постройки, доставшейся её семье с патентом на торговлю – Кнэф отходил неспешно: в квартале садов бегать не принято, особенно если ты королевской крови. Даже если служишь простым стражем.
У неспешности движений Кнэфа была и более прозаичная причина: исцарапанные спина и плечи горели огнём. С поистине царской осанкой и медлительностью он шёл по широкому, вымощенному тёмными камнями проспекту.
В садах за высокими разноцветными оградами и чеканными медными воротами надрывались птицы. В это пасмурное утро окна, даже украшенные витражами, казались потухшими глазами мертвецов.
«Убьёт она меня, как же», – ворчливо думал Кнэф. Пустые угрозы раздражали его, даже если исходили от Беры. Он потёр оцарапанную челюсть и разозлился на её глупость: будь он злопамятнее, ей бы эта вспыльчивость дорого обошлась, вплоть до временного отстранения от службы.
«Ей сказочно повезло, что я понимаю причины этой вспыльчивости… Или она хотела, чтобы её отстранили насильно? – задумался Кнэф, но тут же решил: – Нет, если бы Бера хотела уйти, она сделала бы это сама». Этот вывод снова привёл его к тому, что угрозы Беры были пустыми: она бы не убила в доме родителей, не навлекла бы на семью такой позор.
«Могла бы просто попросить молчать», – продолжал раздражаться Кнэф, прибавляя шаг. Мягкие подошвы его сапог беззвучно ложились на каменную мостовую. В эту минуту он делал ровно то же, что и Бера: изливал гнев на ближайшего «виноватого». Кнэф снисходительнее отнёсся бы к всплеску её эмоций, если бы из-за Беры не опоздал на важную встречу.
Вино и страсть выветривались из головы Кнэфа, и он всё яснее осознавал, что ему не следовало уступать Бере, пусть и невыносимо хотелось.
«Зря я поддался соблазну, – складывая броню чешуйками внутрь, Кнэф повернул в проулок между низкими домами, – теперь она злится на меня». Он и сам злился на себя за несдержанность, но сожалеть было поздно, и Кнэф сосредоточился на деле.
Гатарх – город-крепость на границе Пустоши – он знал довольно хорошо, но не квартал садов, в эту минуту раздражавший даже стойким запахом цветов. Кнэфу потребовалось время, чтобы сориентироваться между особняками и выбрать правильный путь.
Семейные дома с садами и широкие улицы сменялись на многоквартирные всё более высокие дома с разросшимися мансардами над узкими кривыми улочками. Сладкий запах выпечки, ароматы мяса и тушёных овощей вместе со смрадом отходов создавал здесь неповторимую смесь запахов.
В средней части города Кнэф чувствовал себя увереннее, и его шаг сменился на бег, благо среди трудового люда мчащийся куда-то человек со свёртком в руке казался обычным посыльным.
Кнэф морщился от боли, царапины на спине будто раскалились, трескались, а выступавший пот только усиливал боль. Рыжие завитки волос метались по плечам, Кнэф то бледнел, то краснел от страха и раздражения, но ловко скользил в уплотнявшемся потоке людей. Скрипели телеги, отовсюду доносились слова всех языков и наречий мира, из храмов и домов звенели и ревели молитвы.
Дружинники солнца – просто солнца, ибо никто не осмелился бы назвать их по имени своего народного бога-солнца – лениво обходили оставленную лунными дружинниками на светлое время суток территорию.
От бега оставшаяся без пуговиц жилетка Кнэфа распахнулась, рубашка, обнажив грудь в ритуальных знаках, трепетала в потоках воздуха. На Кнэфа, не надевшего значок чародея-стража мира, стражи порядка глядели с некоторым подозрением. Но когда он приблизился к нижнему городу, этим трущобам, жавшимся к пятиметровым городским стенам, этому мясу на случай прорыва кошмаров, интерес дружинников исчез: в нижнем городе были свои порядки, и чаще их поддерживали вовсе не официальные власти.
Нижний город начинался плавно, но днём его границу легко было определить по скоплению тележек и лавок старьёвщиков, по шуму и запаху Вонючих овощных рынков – это вполне официальное название, отразившееся даже на планах города, где эти рынки отмечались квадратами на пересечениях улиц.
Во вчерашней драке Кнэф потерял свой нищенский плащ и теперь выглядывал на лавках что-нибудь подходящее по размеру и не слишком грязное. Запахнув рубашку с жилеткой, зажав под мышкой свёрток с бронёй, он, углубляясь в нижний город, бегло оглядывал шаткие прилавки. Среди накидок и плащей он приметил знакомый изумрудный плащ с серебряной нитью по вороту, заглянул под полу и узнал вензель «ТС», одного из новобранцев, накануне жаловавшегося на то, что его дорожные сумки пропали при переезде из казармы в съёмную комнату.
Купив за медяки плащ попроще, Кнэф шёл дальше, пропитываясь смрадом перегара, застарелых вещей, прокисших овощей. Бедность смотрела на него из трещин в домах, из окон без стёкол.
Окружным путём Кнэф двигался к таверне, в которой ночью на счастье или на беду встретил Беру. Он остыл после несправедливых обвинений, которые выслушал, стиснув зубы, чтобы не огрызнуться и не уязвить Беру ещё больнее. Свыкся Кнэф и с болью в спине, напоминавшей о бурной страсти.
Без особой надежды Кнэф толкнул дверь искомой таверны, и та не поддалась.
По улице пронеслась стайка чумазой детворы. В одном из многоквартирных домов затянули поминальную песню.
Кнэф спустился с крыльца в одну ступеньку и, ссутулившись, пошёл вдоль фасада.
«Где его теперь искать?» – гадал Кнэф, кутаясь в затхлый плащ. Свернув в переулок между таверной и трёхэтажным домом с мелкими пустыми окошками, прикрыл лицо рукавом – так тут воняло тухлятиной.
Поколебавшись, прошёл вглубь переулка. Стена вокруг внутреннего двора трактира выгибалась лёгкой дугой, близко подходя к заплесневелой стене дома. Глиняная обмазка во многих местах отвалилась, открыв переплетения прутьев – ивовые щиты, из которых собирали самые дешёвые дома.
Стайка детворы, галдя на немыслимой смеси наречий, пронеслась в обратную сторону. Одна малышка споткнулась и, поднимаясь, заметила Кнэфа. Опустив руку от лица, он улыбнулся ей, и девочка испуганно понеслась прочь.
«Может, он оставил мне послание?» – Кнэф осторожно вдохнул смрадный воздух и, поняв, что продержится несколько минут, положил свёрток на землю. Упёрся ладонями в стену вокруг таверны и в дом. Выбив носиком сапога место в переплетении веток, подскочил, перехватился руками выше, действуя ими как распорками. Хилая стена дома трещала и хрустела, Кнэф впихнул сапог в выемку повыше, снова оттолкнулся и, неудобно развернувшись, ухватился за край стены вокруг таверны. Та была из камня, что выдавало богатое прошлое постройки – когда-то она была домом купца, ещё до того, как торговцы стали селиться в квартале садов.
Переваливаясь через стену, Кнэф неожиданно для себя мысленно заметил воображаемой Бере: «Не такие уж мы, чародеи, хилые». По-кошачьи бесшумно он приземлился на вытоптанную землю, давно похоронившую под собой каменные плиты, и оглядел отдельные домики туалетов. Ночью к ждавшему встречи Кнэфу привязалась пьяная компания, а когда он наконец разобрался с ними, в дело вступила Бера.
Разрываясь между радостью от того наслаждения, что испытал с ней, и злостью из-за пропущенной встречи, Кнэф пошёл по просторному двору в поисках хоть какого-нибудь знака от контрабандиста, за которым так долго охотился.
Возле туалетов бешено жужжали мухи.
«Он наверняка слышал о драке и появлении здесь Беры, должен был понять, что я откладываю встречу не по своей воле», – утешал себя Кнэф, но сколько ни ходил по двору, никаких отметок не видел.
«Может, он нацарапал послание внутри кабинки?» – Кнэф отворил первую дверцу и поморщился от ударившего в нос запаха. Перешёл ко второй.
Отворил третью: на грязном коробе с отверстием сидел старик с опущенной вниз, скрытой капюшоном головой, только седые патлы свисали. Мухи ползали по его животу и морщинистым рукам, гудели.
Внутри у Кнэфа всё сжалось от дурного предчувствия. Он надавил кончиками пальцев на лоб старика, запрокидывая безвольную голову. Бледное лицо с татуированными птицами на лбу уставилось на Кнэфа кровавыми глазницами только что вырванных глаз. Рот приоткрылся, выпуская мух, сгустки крови и обрубок языка.
Кнэф отшатнулся и, закрыв дверцу, огляделся по сторонам, с особенным беспокойством – городскую стену, по которой регулярно ходил патруль. Пощупал капюшон, скрывавший его рыжие приметные волосы.
Снова оглядывая двор, Кнэф понял, что допустил ошибку: здесь не было ничего, на что он мог бы встать, чтобы перебраться через высокую стену.
***
Первым делом Бера устремилась в кладовку. Платье надевала на ходу, на все лады костеря Кнэфа и устроенный с его помощью бардак. Пытаясь вытащить из-за выреза платья коловшее между лопаток перо, Бера чуть не навернулась с крутой лестницы в погреб. В последний миг ухватилась за перила и снова прокляла Кнэфа.
Бере не казалось странным, что в это утро, когда её разбитое сердце должно было кровоточить мыслями о Ёфуре, её разумом почти полностью завладел Кнэф. А если бы случилось иначе, Бера сама попыталась бы злиться на чародея, а не тосковать о подлом возлюбленном.
Обняв амфору с душистым церемониальным маслом, Бера помчалась во внутренний холл, распаляя неприязнь к Кнэфу. Неприязнь эта началась с первой встречи.
Когда Беру спрашивали, почему она выбрала неженский путь в этом бренном мире, она отвечала: «Я просто хочу защищать людей от кошмаров. Не можем же мы всегда полагаться на мужчин», – и многозначительно улыбалась. И хотя это было чистой правдой, лукавством было бы утверждать, что причина только в этом.
Бере нравилось драться, она любила особую красоту оружия и пользоваться им, её до животной страсти возбуждала возможность сражаться в усиленном теле и зачарованной броне. И она дико завидовала мужчинам, любой из которых свободно мог явиться в Стражериум и, если не совсем ущербный, записаться в рекруты.
Её в рекруты не взяли, хотя знали, что она занималась с мастером меча с восьми лет. Не согласились записать даже за взятку. Она три недели ночевала перед Стражериумом под сенью каменных статуй и вызывала на бой проходивших мимо стражей.
Над ней смеялись.
Её прогоняли.
Ей говорили, что она не станет стражем.
Отец умолял её не позорить семью, а мать пригрозила запретить слугам носить Бере еду. Но Бера знай сидела возле своей старенькой палатки, заглядываясь на каменные лица легендарных стражей.
Как-то утром один из рекрутов, – сын пустыни Ластрэф, – проходя мимо Беры и поправляя чалму на смолянисто-чёрных волосах, многозначительно произнёс:
– Теперь ты не одна будешь такая исключительная.
– Что? – сонная Бера проводила чесавшего густую щетину Ластрэфа недоуменным взглядом.
Размышляя над странной фразой, она размечталась о соратнице, о девушке, с которой сможет вот так же пробиваться в Стражериум, вдвоём с которой они отстоят право стать воинами.
«Как хорошо было бы советоваться с кем-нибудь, вместе заниматься, делиться переживаниями, которые не поймёт никто из моих друзей и родных», – впервые за долгое время Бера улыбнулась.
Она оглядывала улицу, надеясь увидеть ту, что тоже дерзнула покуситься на исключительно мужской состав Стражериума. Но если перед Стражериумом и появлялись девушки и женщины, то родственницы с передачками и торговки всякими вкусностями.
Это был первый день, когда взгляд Беры почти не касался вожделенных ворот и высокого здания среди тренировочных площадок. Слыша звон оружия и возгласы стражей, Бера воображала не расправу с менее подготовленными рекрутами, а дружеский бой с этой неизвестной воительницей, которая не будет подначивать её и относиться свысока, которой ничего не надо будет доказывать, а лишь оттачивать боевое мастерство.
Предвкушающая встречу Бера готова была поделиться местом в своей палатке или одолжить из закромов отца ещё одну, уже продумала, о каких местах – общественных уборных, бане, таверне – стоит рассказать в первую очередь, а какие можно расписать потом.
Целый день Бера провела в сладких мечтах о подруге – настоящей, а не как те девчонки, что высмеивали её увлечения и грезили о свадьбах.
