скачать книгу бесплатно
Коронная дата Великой Победы. 75-дневная Вахта Памяти в честь 75-летия знаменательной даты
Михаил Александрович Захарчук
75-летний юбилей Великой Победы выпал на пандемийный 2020 год и поэтому не был отмечен столь достойно, как он того заслуживает в силу своей особой значимости. Даже парад пришлось отодвинуть и провести его со всеми предосторожностями. Не случилось и других памятных и заметных событий, приличествующих важнейшей дате. В этом смысле книга «Коронная дата Великой Победы» примечательна тем, что она на века запечатлевает уникальность величайшего победного юбилея. Следующий равновеликий ему будет столетний.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Михаил Александрович Захарчук
Коронная дата Великой Победы
Выражаю искреннюю признательность и глубокую благодарность «Российскому Фонду мира» за активную поддержку в издании книги.
© Захарчук М.А., 2022
© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022
Вместо предисловия
Судьба этой книги немножко отдаёт мистикой, но, видит Бог, именно так оно было. В одну из зимних бессонных ночей 2020 года подумалось: а хорошо бы 75-летие Победы отметить в соцсетях 75-дневной личной Вахтой Памяти. В советские времена подобные трудовые вахты были очень распространены. Миллионы людей в тысячах трудовых коллективов ударным трудом отмечали праздники или исторические даты. Сейчас это благородное движение напрочь забыто, как предано тотальному забвению и социалистическое соревнование. Но ведь всякое новое – это хорошо забытое старое. И начал я в уме подсчитывать, а математик из меня тот ещё, – не получается. Опоздал на пару дней. Уже так, на всякий случай, взял календарь, потыкал в цифры. И, о чудо! Успеваю! Просто я не учёл, что юбилейный победный год был високосным. А уже утром 25 февраля узнал о смерти последнего Маршала Советского Союза, последнего маршала-фронтовика Дмитрия Тимофеевича Язова, с которым мне бок о бок посчастливилось трудиться семь лет. Вопрос о том, с чего начинать личную творческую акцию, отпал. Поминальная молитва по этому крупному военачальнику с трагической судьбой и стала первым материалом 75-дневной Вахты Памяти в честь 75-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов. Публикации я размещал на таких интернет-ресурсах, как: «АП-ПА – Ассоциация просвещённого патриотизма», информационно-познавательный портал «Наша Московия», «Одноклассники», «ВКонтакте», «Фейсбук», «Столетие», «Российский героический календарь». Итоги моей Вахты в честь знаменательного коронного юбилея сейчас перед вами, дорогие мои читатели.
О чём эта книга? Если вкратце, то о самом масштабном и значимом событии не только ушедшего ХХ века, но и всей человеческой цивилизации. Ибо Вторая мировая война – а для нас Великая Отечественная – была такой гигантской, суперпланетарной, в определённом смысле даже мистической, что человечество доселе подобных не знало. Она породила многие феномены, с которыми цивилизация до тех пор тоже не сталкивалась. Простой пример: танковое сражение под Прохоровкой летом 1943 года. С той и другой стороны в нём участвовало столько бронированных машин, что в военной терминологии даже появилось выражение «танковые массы» – сосчитать невозможно. А возьмите партизанское движение 1941–1945 годов. Здесь вы, дорогой читатель, столкнётесь с масштабами, которые потрясут самое дерзкое ваше воображение. Во всяком случае, можно смело утверждать: больше ни при каких условиях на земном шаре не возникнет даже подобия массовости народных мстителей, которая наблюдалась во многих странах, но особенно – в Белоруссии, России, на Украине. Ну а дальше идут такие феномены Великой Отечественной, как особая жертвенность советского народа, подвиг тружеников тыла, участие женщин в боевых действиях, поэзия войны и её песни, фронтовые письма, искусство на службе фронту. И ещё о многих других событиях и явлениях я повествую в меру своих скромных сил и возможностей. Но главный упор сделан всё же на людей. Ибо существует непреложный закон любой войны: побеждают в ней не мечи, не винтовки, не корабли, не танки и не самолёты. А побеждают воины, владеющие мечами и винтовками, управляющие кораблями, танками и самолётами.
Но как невозможно человеку облететь Млечный Путь, так и невозможно даже перечислить все грани Великой Отечественной войны, тем более хоть в малой степени отразить её космическую бездну содержания. Ясно отсюда, что у меня лишь некоторые штрихи Великой войны и Великой Победы. Была поначалу мысль: рассказать о всех военных специалистах, задействованных на фронтах в продолжение 1418 дней и ночей войны. Мой приятель Валентин Михайлов выпустил перекидной календарь в честь Победы, посвящённый знакам солдатской доблести. Их набралось двадцать пять! И это был бы идеальный вариант личной Вахты Памяти – поведать о рядовых пахарях войны: снайперах, пулемётчиках, миномётчиках, артиллеристах, танкистах, подводниках, торпедистах, минёрах, сапёрах, санитарах, железнодорожниках, разведчиках, связистах, понтонёрах, ПВОшниках, шофёрах, дорожниках, поварах, пекарях, трактористах, кавалеристах, пожарниках, стрелках, авиаторах и так далее. Но, во-первых, не все воинские специальности отмечены знаками солдатской доблести. А во-вторых, ни одного фронтового рядового специалиста мне сегодня уже, увы, не разыскать. Их просто уже нет на нашей планете. Нет, к великому сожалению, и большинства тех деятелей культуры – фронтовиков, о которых я повествую в этой книге. Но по счастью, со всеми мне в своё время повезло встречаться. Зиновий Гердт был сапёром, Михаил Шуйдин – танкистом, Алексей Смирнов – разведчиком и так далее.
Другое направление, по которому я двигался в своей Вахте Памяти, – фронтовые подвиги моих героев. У Евгения Весника было три боевых ордена; у Петра Тодоровского – два ордена, ранение, контузия; у Михаила Шуйдина – один орден, тяжелейшее ранение, инвалидность, представлен к званию Героя Советского Союза; у Юрия Никулин – один орден, представлен к ордену Славы III степени; у Николая Дупака – два ордена, тяжелейшее ранение, инвалидность; у Анатолия Папанова – два ордена, тяжелейшее ранение, инвалидность; у Иннокентия Смоктуновского – три ордена, пленение, ссылка; у Владимира Этуша – один орден, тяжелейшее ранение, инвалидность; у Зиновия Гердта – три ордена, тяжелейшая инвалидность. А вот чтобы довольно известный актёр был кавалером двух орденов Славы – такого припомнить я не могу. У Алексея Смирнова были: медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги», орден Славы III степени (1944), орден Славы II степени! Всего же в продолжение Вахты я так или иначе рассказал более чем о полусотне актёров-фронтовиков и участников Великой Отечественной войны. Если быть совсем точным, то лично мне известно о 57 героях-актёрах. Нисколько не сомневаюсь, что их было гораздо больше.
Что же касается писателей, то это, что называется, статья особь. Владимир Карпов – Герой Советского Союза, фронтовой разведчик, полковник. У меня он больше написан именно как разведчик, а не писатель. Иван Стаднюк – полковник, фронтовой газетчик. Но главный свой труд, «Войну», он писал при помощи и под руководством правой руки Сталина – Вячеслава Молотова, с которым дружил. Никому из советских писателей так не подфартило, как моему земляку. У Василя Быкова война описана под углом зрения фронтового комбата. А Вячеслав Кондратьев воссоздал войну глазами рядового солдата. Константин Симонов как человек, писавший минувшую войну, вообще не имеет себе ровни в нашей стране, а пожалуй, что и в целом мире. И по количеству, и по качеству, и по разнообразию написанного. Можно говорить и о другой оценке этого писателя. Капитализм за полтысячи лет существования выпестовал своего лучшего военного соловья Редьярда Киплинга. Социализм за пару десятилетий сделал то же самое, явив нам Симонова. Который по многим позициям и существенно превзошёл Киплинга.
Наконец, Владимир Высоцкий. Его военные песни и стихи – явление уникальное, не имеющее аналога в нашей, да и в мировой литературе. Ибо когда слушаешь и читаешь их, то трудно представить, что всё это создано человеком, не шагавшим трудными фронтовыми дорогами, не встречавшимся ежедневно со смертью, не ходившим в разведку за линию фронта, не горевшим в танке, не высаживавшимся с морским десантом, не хоронившим боевых друзей, более того – ни дня не прослужившим в армии. Между тем в этих песнях и стихах настолько предельно точно переданы мысли и чувства воинов, победивших в самой страшной войне, которую только знало человечество, что кажется, поэт, не испытавший подобного, никогда бы не смог рассказать о той трагедии столь убедительно. Но Высоцкий это сделал. Феноменально – другое определение трудно найти.
Как бы особняком стоят материалы, повествующие об отдельных, но чрезвычайно знаковых явлениях той Великой войны: фронтовые письма, штрафные подразделения, военные песни, погоны, цензура, фронтовые 100 грамм и так далее. Публикуя свои новеллы в соцсетях, я меньше всего задумывался над временной формой их изложения. Брал ту или иную грань войны или её героя и рассказывал всё, что знал, помнил, о чём прочитал, услышал от фронтовиков. Однако и при этом случались весьма интересные и даже знаковые совпадения – говорю же, не обошлось без мистики. Так, например, на 33-й день моей Вахты выпало 90-летие величайшего русского актёра И.М. Смоктуновского, единственного фронтовика, побывавшего в плену и награждённого двумя медалями «За отвагу». 60-й день Вахты оказался днём рождения Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова. В 64-й день исполнилось 80 лет приказу о «100 наркомовских граммах». А 73-й совпал с днём, когда трижды Герой Советского Союза И.Н. Кожедуб стал маршалом авиации. В такой же последовательности, что в соцсетях, размещены материалы и в этой книге. Правда, в отдельные дни я выставлял по две и даже три новеллы, так что перешагнул сотню. Но оставлены только 75 из них. По числу дней моей Вахты и в честь 75-летия Великой Победы.
День 1-й
Последний Маршал Советского Союза
Чтобы попасть на фронт, сельский паренёк Димка Язов приписал себе год. Сделать это было проще пареной репы: ни метрик, ни паспортов в деревеньке Язово Омской губернии не существовало. Полное среднее образование он получит лишь в 1952 году.
Воевал Язов хорошо. Когда стал заметной в армии фигурой и газетчики начали писать о нём хвалебные материалы, то во многих присутствовала характеристика: «Лейтенант Язов в 483-м стрелковом полку служит в должности заместителя командира роты. С работой справляется. Смелый, отважный и инициативный командир. Командир полка м-р Колчин. НШ капитан Титов».
Казённые слова характеристики в применении к Язову и правдивы, и справедливы. Люди от сохи, тем более сибиряки, в большинстве своём отличались смелостью, отвагой, инициативой. Наверное, не случайно почти все советские военачальники родом из крестьян. Селекция по тем временам вполне закономерна. В армии и на флоте львиную долю составляли сельские парни.
Сам Д. Язов вспоминал: «Выпустили нас из училища 17 июля 1942 года, за десять дней до сурового приказа № 227, который назвали “Ни шагу назад!”. В первый же день по прибытии 35 выпускников на Волховский фронт приказали: “В лес!” И там нам показали, что такое приказ № 227 в действии. Вывели младшего лейтенанта. Зачитали приговор и расстреляли. Тут же закопали. Во время атаки у младшего лейтенанта сдали нервы. Он бросил свой взвод противотанковых ружей и убежал. Взвод атаку отбил».
Язову пришлось повоевать на Волховском и Ленинградском фронтах. Участвовал он и в обороне Ленинграда, и в наступательных операциях советских войск в Прибалтике, в блокаде Курляндской группировки. В 1944 году стал коммунистом. Дважды был ранен. После первого ранения, в ногу, вернулся в строй через два месяца. Второе ранение, в голову и лицо, получил во время прорыва блокады Ленинграда. После излечения назначен командиром взвода фронтовых курсов. Награждён орденом Красной Звезды в 1945 году. Сразу после Победы окончил Курсы усовершенствования офицеров пехоты Красной Армии.
Начальный период службы Язова безоблачным назвать трудно. Он сполна хлебнул тягот и лишений. Дважды его перемещали не по вертикали, а по горизонтали: с роты – на роту и с замкомбата – на замкомбата. Досрочно не получил ни одного офицерского звания, наоборот, часто перехаживал установленные сроки. Тогда старшие начальники могли не присваивать очередные звания просто так, по своей прихоти. Страдал ли от такого положения мой герой? Безусловно. Но терпел, мужественно снося все тяготы и лишения воинской службы. После того как Язов окончил в 1956 году Академию имени Фрунзе, вероятность стать генералом у него появилась очень высокая, хотя столь необходимой в таких случаях «волосатой» руки он не имел. Дмитрий Тимофеевич не был в родстве ни с военными, ни с цивильными представителями высшей номенклатуры. Первая его жена Екатерина Фёдоровна (они поженились в 1943 году на фронте и прожили 33 года) тоже «особой породой» не отличалась. Поэтому отсутствие влиятельного протеже Язов компенсировал ревностной службой. Здоровьем выдался отменным. До полковничьего звания бегал кроссы на «отлично» и стабильно «мучил» железо. Однако и при такой стопроцентной своей надёжности, точном соответствии со стереотипом советского военачальника, Язов мог рассчитывать максимум на звание генерал-лейтенанта и должность командарма. Во всяком случае, если бы Дмитрию Тимофеевичу в 1967 году, когда он после Академии Генштаба получил танковую дивизию, кто-то сказал, что ровно через двадцать лет он станет министром обороны, он рассмеялся бы. Определённым чувством юмора Язов обладал, я на себе это испытывал не единожды. «Дмитрий Тимофеевич, – жалуюсь, – перед каждым полётом вы всегда интересуетесь, есть ли фотокор Гетманенко, а вот обо мне никогда не спросите, и это рождает нехорошее чувство зависти к коллеге». – «Так ты же в любом случае напишешь, что я скажу. А фотику можно приказать, лишь когда он рядом». А ещё он слыл везунцом. Если права армейская мудрость, по которой смысл службы заключается в том, чтобы вовремя попасть в одни списки и не попасть в другие, то Язов всегда попадал в нужные списки. Ничем иным, кроме как везением, нельзя объяснить встречу Язова и его непродолжительную дружбу с «выдающимся человеком современности» Михаилом Горбачёвым.
О том, когда и как это произошло, существует много версий. Наиболее правдивой мне представляется следующая. Во время поездки на Дальний Восток моложавый Генсек услышал на совещании партийно-хозяйственного актива короткое, но энергичное выступление командующего Дальневосточным военным округом. Ровно за десять отведённых ему минут выступающий доложил военную обстановку на вверенном театре боевых действий и отрубил: «Товарищ Генеральный секретарь, генерал Язов доклад закончил!» Это говорливому Горбачёву понравилось. Они побеседовали с Дмитрием Тимофеевичем с глазу на глаз. Спустя какое-то время за серьёзные просчёты был снят с должности начальника Главного управления кадров Министерства обороны СССР генерал армии Н. Шкадов. На его место военная верхушка предлагала генерала Б. Снеткова – человека с редкими качествами личного произвола, вдобавок ещё и находящегося в родстве со Шкадовым. Горбачёву стало об этом известно, и он представил встречную кандидатуру Д. Язова. Ну а после знаменитого перелёта «нахального аэрокурёнка» Руста Генсек назначил Язова и министром обороны. Вот тогда, в конце весны 1987 года, мы и познакомились.
«Значит, говоришь, вместе будем работать?» – «Так точно, товарищ генерал армии. Образно говоря, я обязан каждый ваш чих передавать на ленту ТАСС». – «Да, брат, могу тебе гарантировать: “чихать” нам придётся много. Запиши мои прямые телефоны. Если по неотложному делу – обращайся в любое время суток». Так я и делал. Однажды загрипповал и, сидя дома, случайно узнал о ликвидации ракет под Сарыозеком. Об этом мероприятии в ТАСС никто из Министерства обороны не сообщил. Разгильдяев там хватало. Звоню Язову, жалуюсь на нерасторопность его подчинённых. Министр прислал за мной машину и распорядился насчёт самолёта. И я не просто успел на мероприятие, но опередил всю пишущую зарубежную и отечественную братию. Вообще же я часто следовал за Дмитрием Тимофеевичем, как нитка за иголкой. Но только в пределах страны. За рубеж он меня так ни разу и не взял, хотя и обещал. Язов любил мотаться по округам и дальним гарнизонам. Поначалу только я один его в поездках и сопровождал. И бывал награждаем редкой возможностью слушать, как министр в минуты отдыха читал наизусть «Евгения Онегина», «Маскарад», стихи Маяковского, Есенина или любимой им Юлии Друниной. Часто Дмитрий Тимофеевич вспоминал и про свою войну: «Во время наступления меня снарядом подбросило. Снаряд попал в болото, и на волне жижи меня хорошо подбросило. А приземлялся уже на сухое место. Получил в ногу ранение, контузию и отбил почки. Но болото спасло».
…В конце восьмидесятых и в начале девяностых я не просто симпатизировал Язову – откровенно был в него влюблён. Согласись, читатель, ведь дорого стоило то, что тебя, обыкновенного журналиста, всегда выделяет целый министр обороны, и ты можешь доверительно решать с ним практически любой вопрос. В подтверждение – один пример. Однажды мой коллега и приятель главный редактор «Военно-исторического журнала» генерал-майор Виктор Филатов опубликовал отрывки из «Майн кампф». Этим сильно возмутился «лепший друг» Горбачёва Гельмут Коль. Мы, дескать, за пропаганду гитлеровских трудов в тюрьму сажаем, а у вас его публикует военный журнал. Накрученный тучным канцлером, наш Генсек-комбайнёр распорядился, чтобы его министр обороны покаялся в печати за дерзкий поступок подчинённого. Дмитрий Тимофеевич меня инструктировал: «Надо так написать, чтобы овцы были целы и волки сыты. То есть чтобы Михаил Сергеевич с Колем остались довольны, но чтобы и я не посыпал так уж голову пеплом. Да и Виктора надо прикрыть. Ты меня понял?»
Чего уж тут не понимать. Подготовил я такое выступление. Язов почитал его раз, второй. Какое-то слово поправил, а потом говорит: «Нехорошо получается: Гитлер и тут же – моя фамилия. Давай мы твоей хохлацкой нас разведём. Не возражаешь?» – «Даже почту за честь. Но в такого рода знаковых публикациях фамилию корреспондента ТАСС не принято указывать». – «Ничего, я Спиридонову (тогдашний генеральный директор информагентства) позвоню».
К слову, другой член Политбюро Александр Яковлев с пеной у рта «требовал крови» – немедленного увольнения Филатова с должности главреда. И даже перед Горбачёвым «ножками сучил». Дмитрий Тимофеевич мужественно не дал на съедение Виктора. Его из армии уволил только пришедший на место Язова маршал авиации Шапошников. Но это я уже забежал наперёд. А тогда, в конце восьмидесятых, повторяю, с удовольствием наблюдал, как новый министр почти истово взялся оправдывать высокое доверие Генсека. И Горбачёв был им доволен. Неграмотная штафирка, он всегда боялся армейской силищи. Но убедившись, что силища та в надёжных руках, стал в дальнейшем действовать, практически не обращая внимания на Язова. Никогда не забуду полнейшей растерянности, с которой Дмитрий Тимофеевич встретил известие о том, что Генсек объявил в ООН об одностороннем сокращении наших Вооружённых Сил на полмиллиона человек: «Ну ладно мне ничего не сообщили, так ведь и в Верховном Совете СССР никто ничего не знает!»
После столь вопиющего произвола Генсека министру обороны следовало немедля подать в отставку. Но Дмитрий Тимофеевич промолчал. У него были свои представления о субординации, честности и порядочности, которыми Горбачёв не обладал вовсе. Не возмутился Язов и тогда, когда подписывался советско-американский договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. И ведь понимал, что Вашингтон по всем статьям «надул» Москву. А чего стоит ублюдочно-хамское соглашение о выводе советских войск из Восточной Европы в минимальные сроки. Подобного рода планетарная операция должна была растянуться минимум на четверть века! Нас меж тем европейцы заставили убраться восвояси за восемь месяцев!
Помню, летом 1991 года на совещании в Минобороны тогдашний командующий Приволжско-Уральским военным округом Альберт Макашов потребовал принять заявление о недоверии Горбачёву. Его поддержали большинство других военачальников. Язов в ответ бросил: «Вижу, вы Пиночета из меня хотите сделать? Не выйдет».
Справедливости ради надо сказать: ни один русский министр обороны не сталкивался со столь многочисленными и тяжелейшими испытаниями, которые выпали на долю Язова. Одна чернобыльская авария чего стоит. Никогда не забуду его вдруг ставшее землистого цвета лицо во время землетрясения в Армении. Тбилиси, Вильнюс, Баку – там и в других местах применение армии против народа тоже здоровья и самочувствия министру не укрепляло. То, что по заданию Горбачёва Дмитрию Тимофеевичу приходилось едва ли не обниматься с двумя министрами обороны США, Ф. Карлуччи и Р. Чейни, объективно и сильно роняло авторитет министра в военных кругах. Да и сам он после таких встреч очень долго и очень усердно «отмывался» в профессиональном кругу. Скорее всего, верил, что всё это братание – временное. На закрытых совещаниях фыркал: «Мура вся эта разрядка – порох надо держать сухим. Да и сколько же мы можем в одностороннем порядке сокращаться?» – задавал Дмитрий Тимофеевич свой излюбленный риторический вопрос, общаясь с высшим генералитетом. И, подстёгиваемый полным пониманием аудитории, развивал «местечковый милитаризм». Но затем встречался с Горбачёвым, и на свет появлялась очередная мирная инициатива советского руководства. Сие тоже не вносило в душу министра обороны покоя. Но он продолжал терпеть недалёкую политику Генсека. Даже тогда, когда офицерский корпус уже в открытую роптал от бестолковости Горбачёва, Дмитрий Тимофеевич, аки лев, защищал его. Так было. Из песни слов не выбросишь.
Да, Язов был предан Горбачёву. И как порядочный человек, не поступился этой преданностью даже в дни сопливого, опереточного путча, который и получился таким прежде всего из-за его, Язова, позиции. ГКЧП во главе с бывшим комсомольским работником Г. Янаевым просто удалось убедить министра обороны в том, что они вместе спасут и страну, и президента. И Язов пошёл за ними. Но очень скоро понял свою ошибку. Ходил по зданию Министерства обороны хмурый, злой, приговаривая: «Пьянь несчастная! Как мальчишку меня, старого дурака, провели!»
Ибо! Если бы министр обороны действительно пошёл ва-банк, то, уверяю вас, дорогие читатели, совсем по иному сценарию развернулись бы августовские события 91-го! Вы возразите: армия, мол, была уже не та, время сложное. Не скажите. Помните расстрел младшего лейтенанта в 1942 году, о котором вспоминал Язов? Два-три таких акта, чтобы тут же «закопать», и даже в самой необузданной толпе воцаряются порядок и дисциплина. Что уж об армии толковать. Привести «в чувство» московский гарнизон Дмитрию Тимофеевичу ровным счётом ничего не стоило. И если бы маршал в самом деле, а не «понарошку» послал войска на защитников Белого дома – у меня просто отказывает воображение… Ничего этого не произошло, прежде всего, потому, что Язов, хоть и с «заторможением», но смекнул: не «за» – «против» Горбачёва его толкнули. И остановился. За это ему всё на свете можно и должно простить. И даже поблагодарить за его гуманную выдержку. Человек взял верх над маршалом, и это спасло не только так называемую зарождающуюся демократию, но и предотвратило гражданскую войну в стране. Не больше, но и не меньше…
Ну а что было дальше в жизни маршала Язова, читателю уже известно. А мне бы хотелось закончить свои заметки выдержкой из его интервью после того, как Горбачёву Буш-старший вручил в США медаль Свободы…
«Когда мы начали уничтожать ракеты средней и малой дальности, американцы направили своих представителей в каждый наш дивизион. Мы в США направили своих наблюдателей на два завода, которые производили ракеты, и ещё на два каких-то объекта, а они к нам – на 117 объектов! Вот это и называется – сдать свою страну! И как же Штатам после этого не любить Горби! А южнокорейский президент Ро Дэ У из кармана в карман передал Горбачёву не доллары живые, а чеки. Ведь ему дали Нобелевскую премию более миллиона.
Корреспондент: Как всё-таки понять, если Нобелевская премия для всего мира 100 тысяч долларов, для Горбачёва больше миллиона, значит, это…
Язов: Правильно: взятка! Взятка, конечно же. Я был с ним вместе в Риме, когда ему вручалась премия Фьюджи. Там премия примерно тоже 100 тысяч, но ему вручили гораздо больше. Премия какая-то испанская, премия Отто Ханса немецкая. Все эти средства Горбачёв получил в течение полутора лет. Конечно, взятка».
День 2-й
Дипломатия Георгия Байдукова
«Героический экипаж самолёта АНТ-25 в составе Героев Советского Союза тт. Чкалова, Байдукова и Белякова, вылетев 18-го июня с. г. в 4 часа 05 минут по московскому времени со Щёлковского аэродрома – близ Москвы, пролетел по следующему маршруту: Москва – Северный полюс – Ледовитый океан – Полюс неприступности – остров Патрика – северное побережье Канады – аэродром Баракс, близ Портленда – штат Вашингтон. Самолёт был в воздухе 63 часа 25 минут. За это время пройдено свыше 10 тыс. километров земного пути и 12 тыс. километров воздушного пути».
83 года прошло с тех пор, как было обнародовано это сообщение правительственной комиссии, – срок достаточный для того, чтобы оценить беспримерный перелёт во всём его историческом величии. Хотя справедливости ради надо сказать, что и в далёком 1937 году человечество восприняло совершённый советскими лётчиками подвиг как исключительный. Мир отлично понимал, что Страна Советов послала своих лучших сынов не просто за очередным рекордом, а с великой политической миссией. То был напряжённый период, когда вовсю полыхала война в героической Испании, когда с конвейеров многочисленных заводов фашистской Германии сходили новые модели «хейнкелей», «юнкерсов» и «мессершмиттов», танки, пушки и бомбы, а в Европе уже запахло гарью Второй мировой войны. И в это время Советский Союз словно протянул руку дружбы Соединённым Штатам. Столь красноречивый государственный жест был исполнен глубокого смысла и стал едва ли не первым кирпичом в фундамент здания дружественных отношений двух великих народов, которое, к великому сожалению, и отнюдь не по нашей вине, до сих пор остаётся незавершённым долгостроем.
Да, очень сложно развивались отношения между СССР, затем Россией и США за истекшее время. Но никогда, даже в самые смутные годы холодной войны, Америка не забывала трёх крепких русских парней, прилетавших с миссией дружбы, хотя очень мощные силы с маниакальным постоянством принуждали её к разрушению этой дружбы. Они и сейчас не дремлют, эти зловещие силы, лелеющие мечту о мировом господстве. Ох, как хотели бы разные маккейны, ромни и пелоси вытравить из памяти своего народа историческую встречу советских и американских солдат на Эльбе, совместный Нюрнбергский процесс, космическую программу «Аполлон – Союз» и, конечно же, тот великий чкаловский перелёт. Не получается. Такие события история выжигает на своих вечных скрижалях, и вычеркнуть их никому не дано. Да и можно ли предать забвению то всеобщее ликование американцев, тот восторг и воодушевление.
«Лётчиков атаковали целые тучи корреспондентов, – это я цитирую выдержки из американских газет 1937 года. – Со времени перелёта Линдберга никогда никакой другой перелёт не вызывал в США такого, буквально всенародного восхищения и возбуждения. Всюду сегодня только об этом и говорят. Газеты заполнены отчётами о ходе перелёта. Америка салютует героям пушками, цветами, стихийными митингами, бесконечными толпами на улицах. Для трёх советских лётчиков выстраиваются почётные караулы. Чкалов, Байдуков и Беляков встречались со своими американскими коллегами, с путешественниками и учёными, с газетчиками и радиокомментаторами, сенаторами, министрами, президентом Рузвельтом в Белом доме. Героев приветствовали Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк, Вашингтон. Но, разумеется, первое место в перечислении городов, восторженно принимавших советских лётчиков, по праву принадлежит Ванкуверу и Портленду. Именно тут Чкалова, Байдукова и Белякова обняли, приютили и обласкали после изнурительного трудного полёта».
Тут, наверное, не грех заметить, что щедрая жизнь подарила мне очень добрые, почти что дружеские отношения с одним из прославленных лётчиков – Байдуковым. Мы оба служили в Войсках ПВО. В разное время на служебной машине нас возил один и тот же шофёр Виктор Иванович Волков, до сих пор, к слову, здравствующий. С Георгием Филипповичем мне всегда было интересно общаться. Он любил вспоминать о своих отроческих и юношеских университетах с подробностями и откровенностью потрясающими. А иначе бы откуда я узнал, что в интернате он не просто виртуозно мухлевал в карточной игре, но и был признанным мастаком по карманным кражам. «В Бога я, конечно, не верю, – говорил генерал при наших долгих беседах, – но какая-то определённая сила вела меня по судьбе своей уверенной рукой. Ведь я же мог запросто остаться в блатном, воровском мире со своими, прямо скажем, недурственными способностями и закончить жизнь в тюрьме. Но вот вырвался и взлетел. Для беспризорника, а потом детдомовца очень даже высоко взлетел».
Ну а теперь самое время рассказать об уникальной и беспримерной дипломатии, которую проявил Байдуков в самом начале войны. Ещё весной 1935 года его, слушателя Военно-воздушной академии, откомандировывают для подготовки к трансарктическому перелёту самолёта АНТ-25. Полёт задумывался по политическим, однако не удался по техническим причинам. Но уже следующий полёт прогремел на весь цивилизованный мир. Все три сталинских сокола по его итогам стали Героями Советского Союза (у Байдукова Золотая Звезда была под № 10. – М. З.). А дальше последовал тот самый, на века, легендарный перелёт: Москва – Северный полюс – Ванкувер. Георгий Филиппович всегда подчёркивал: «Этот полёт – главное событие не только в жизни моей, в жизни Чкалова и Байдукова. Он и для всей страны, для всей армии сослужил великую службу. Ты думаешь, зря Сталин столько времени и сил своих положил на то, чтобы мы успешно наладили воздушный мост между СССР и США? Вождь, как никто другой, знал прекрасно, что война вот-вот начнётся. Понимал он и то, что без мощной международной поддержки нам придётся очень туго. Поэтому и отправил нас в Америку. Если бы он думал только о лётных рекордах, то над нашей бескрайней страной их можно было устанавливать до плюс бесконечности. Нет же, Иосиф Виссарионович придумал бросок через Северный Ледовитый океан. Чувствуешь великий символ? Отношения между СССР и США находятся на точке замерзания, покрыты толстым арктическим льдом. А советские лётчики как бы растапливают тот лёд, призывают к дружбе и сотрудничеству двух великих народов. Нет, брат, такое мог придумать только могучий разум вождя, видевшего дальше всех нас. А как ты полагаешь, он случайно послал именно меня на второй день после начала войны в Америку для ведения переговоров по авиационным поставкам? Меня, ничего не смыслящего в дипломатии, примитивно знающего английский язык. А в том-то и расчёт вождя состоял, что скуповатые американцы хрен откажут мне, одному из героев перелёта, который они прекрасно помнили, в моих законных просьбах. Ведь это же потрясающий факт, что президент США Франклин Рузвельт сказал: “Три героя из России: Чкалов, Байдуков и Беляков сделали то, чего десятилетиями не могли добиться советские дипломаты, – они сблизили русский и американский народы”. Вот поэтому мы более 22 тысяч летательных аппаратов и обеспечили нашей воюющей армии. Уже не говорю о разных там вспомогательных материалах, типа алюминия».
Безупречно выполнив поручение вождя на переговорах в США, Георгий Филиппович, между нами говоря, мог бы всю войну заниматься авиационными поставками по ленд-лизу. Самое интересное, что Иосиф Виссарионович это ему и предлагал! Однако Байдуков оставался непреклонен: только на фронт! «Я ему так и сказал: “Товарищ Сталин, как я потом буду смотреть вам в глаза, если всю войну проведу в тылу. У вас много гражданских специалистов, пусть они и занимаются поставками, а моё место должно быть на фронте”».
И уже с конца 1941 года Байдуков находится в действующей армии. Вот его послужной список: заместитель командира 31-й смешанной авиационной дивизии (САД), командир 31-й САД, командующий ВВС 4-й ударной армии, командир 211-й САД, командир 4-го штурмового авиационного корпуса. Георгий Филиппович принимал участие, начиная с Ржевско-Сычёвской и заканчивая Берлинской, – в 19 наступательных операциях!
…На 85-летие Байдукова я, в то время специальный корреспондент ТАСС, подготовил с генералом обстоятельное интервью. Был там большой абзац, в котором Чкалов, Байдуков и Беляков сравнивались с тремя богатырями, изображёнными на знаменитой картине В. Васнецова. Только я их называл воздушными витязями. Георгию Филипповичу (он был наречён Алёшей Поповичем, как самый младший из троицы) поначалу очень понравилась столь необычная аллегория. Но на следующий день генерал позвонил мне и категорически запретил о ней даже упоминать. Оказалось, он всю ночь «просидел над букварями» и уяснил, что былинный Алёша Попович мало того, что действительно сын попа, так ещё и хитрован большой. «В крайнем случае можешь сравнить меня с Добрыней Никитичем, а Чапая (такое прозвище Белякову, служившему в дивизии легендарного комдива, дал Чкалов) назови Поповичем». Тогда уже мне пришлось отказаться от действительно хорошей журналистской находки, поскольку Добрыня Никитич и Александр Беляков – оба рязанцы. Как бы там ни было, но нашу беседу опубликовали все республиканские, краевые и областные газеты. Буквально. Ни одна не прошла мимо юбилея прославленного покорителя воздушных просторов. Привёз я Георгию Филипповичу ровно 85 газет по числу прожитых им лет. Прославленный лётчик на радостях налил мне коньяку, чего никогда раньше не делал.
«А вам – слабо со мной выпить в честь такой славной даты?» – грешен, съязвил я. Но Байдуков не обиделся: «Когда я был таким же молодым, как ты, – выпивал, и довольно изрядно. Мы вообще втроём, Чкалов, Беляков и я, могли элементарно осушить литр спирта и не закусывать. Но вот уже лет сорок я не пью и не курю. И ты прекрасно знаешь: никогда не даю себе возможности расслабляться. Живу по железному распорядку. Всегда встаю в шесть утра. Даже в революционные праздники. Полтора часа занимаюсь зарядкой и особенно дыхательными упражнениями. Дважды в неделю плаваю в бассейне. Питаюсь очень простой пищей. И проживу ровно сто лет. За себя и за своих побратимов – Чкалова и Белякова».
Обычно хвастающие люди хоть немножечко, но привирают. Меж тем Байдуков действительно до педантизма тщательно следил за своим здоровьем, что приводило некоторых людей в изумление. Однако умер на 87-м году. Его жена, Евгения Сергеевна, снисходительно относившаяся к возрастным причудам мужа, пережила его почти на восемь лет. Покоятся они на Новодевичьем кладбище рядом. И обоих я хоронил…
День 3-й
Три славы актёра Смирнова
Сегодня, 28 февраля 2020 года, исполняется 100 лет со дня рождения большого советского актёра, героя-фронтовика Алексея Смирнова. Того самого механика Макарыча из выдающегося фильма о бессмертной эскадрилье «В бой идут одни “старики”».
Перед деятелями культуры – фронтовиками, орденоносцами я всю жизнь испытываю чувство благоговейного восхищения. Со многими щедрая жизнь подарила мне знакомство. О некоторых я писал в различных изданиях, о других ещё непременно напишу, если Бог даст век и здоровье. Нынче мой рассказ об удивительном актёре-фронтовике – кавалере двух орденов Славы. Такого факта я припомнить не могу. Это серьёзное и очень знаковое солдатское (редко награждали младших лейтенантов. – М. З.) боевое отличие – те же Георгиевские кресты. Достаточно сказать, что за годы Великой Отечественной войны Славой III степени были награждены около миллиона человек. Второй степени – 46 тысяч. А первой – всего лишь 2562 бойца. А ещё А. Смирнов имел медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги», орден Славы III степени, орден Славы II степени. Все награды исключительно военного времени!
Член КПСС с 1944 года гвардии старший сержант Алексей Макарович Смирнов сыграл за 22 года актёрской работы 85 киноролей. Это очень много, с учётом того, что прожил он всего-то 59 лет. И за всё это время снялся лишь в одной главной. То был потрясающий фильм Л. Быкова «В бой идут одни “старики”». Там Смирнов – механик самолёта, олицетворяющий собой как бы отца-хранителя традиций эскадрильи. Все остальные работы эпизодические.
В 1978 году я познакомился с Леонидом Быковым. Режиссёр привёз к нам, ещё в старый Дом актёра, свой премьерный фильм «Аты-баты, шли солдаты». Разговорились. И я впервые узнал совершенно потрясающие вещи об Алексее Макаровиче, с которым Леонид Фёдорович дружил с начала шестидесятых. Когда началась война, Смирнов мог элементарно остаться при театре, но ушёл на фронт добровольцем уже 25 июня. Воевал командиром огневого взвода 3-й артиллерийской батареи 169-го Краснознамённого миномётного полка 3-й артиллерийской Житомирской Краснознамённой ордена Ленина дивизии прорыва РГК. В разное время это соединение действовало на Брянском, 1-м Украинском и 2-м Белорусском фронтах. Будучи гвардии старшим сержантам, Смирнов часто ходил в разведку.
Выписки из его наградных листов: «Тов. Смирново лично уничтожил трёх фашистов. Заменил вышедшего из строя командира миномёта. Рассеял до двух взводов пехоты противника. В районе деревни Онацковцы Смирнов со своим взводом уничтожили миномётную батарею, станковый пулемёт и до 30 бойцов противника. В следующем бою старший сержант Смирнов со взводом уничтожили 2 станковых пулемёта, 75-мм орудие и 35 пехотинцев противника. Награждён орденом Красной Звезды».
«20 июля 1944-го года в районе высоты 283.0 Смирнов личным примером воодушевлял товарищей. Взял в плен семь гитлеровцев.
Через неделю, в районе деревни Журавка Смирнов с подчинёнными ему солдатами столкнулись с группой противника из 16 человек. Было уничтожено 9 и взято в плен пять немцев. За особое личное мужество Смирнов удостоен ордена Славы III степени».
«17 января 1945-го года батарея Смирнова попала в засаду в районе деревни Посташевице. Смирнов лично уничтожил троих и взял в плен двоих солдат противника. Во время форсирования реки Одер Смирнов вплавь переправил на себе миномёт. Закрепившись на левом берегу, он уничтожил две пулемётные точки и до 20 солдат противника. Награждён орденом Славы II степени».
Дойти до Берлина Алексею Макаровичу не было суждено. В одном из боёв на территории Германии он получил ранение и сильнейшую контузию, о чём в дальнейшем мы ещё с прискорбием вспомним. Медаль «За боевые заслуги» вручили сержанту в госпитале. Вместе с документами о комиссовании и присвоении лейтенантского звания. Вернулся в Театр музыкальной комедии. И здесь начались его жизненные невзгоды. Жил с мамой в коммунальной квартире. Материально жутко бедствовал. Вдобавок мать, властная, капризная женщина, после смерти на войне младшего сына Аркадия стала страдать тяжёлой формой психического расстройства. Алексей Макарович в маме души не чаял и мужественно переносил её болезненные выходки. Из-за этого даже вынужден был покинуть театр. Хотя однажды признался другу артисту Владимиру Пашкову, что причина-то куда существеннее. Дело в том, что, обладая от природы чудным и редким голосом – грудным басом, – Смирнов совершенно не имел слуха. Такое редко, но бывает. В одном из фильмов его, артиста музыкальной комедии, вынужденно дублировал Эдуард Хиль.
Алексей Макарович никогда не был женат. При том, что пользовался фантастическим успехом у женщин. Поговаривали, что причиной холостяцкой его жизни были те самые ранение и контузия, после которых Смирнов не мог иметь детей. Отношения с матерью для Смирнова были крестом тяжким, в определённом смысле даже унизительным. Старушка терроризировала сына, не понимая того, что лишает его многих радостей жизни и любой семейной перспективы. Несмотря на это, Алексей Макарович терпеливо, стоически ухаживал за мамой, как за маленьким ребёнком. Буквально. Менял её пелёнки, убирал, готовил, бегал в магазины. Даже пел ей колыбельные перед сном. Словом, удовлетворял все её капризы. На этой почве артист очень близко сошёлся с Леонидом Быковым, у которого жена тоже страдала тяжелейшим психическим расстройством. Леонид Фёдорович взял Смирнова в свой первый фильм «Зайчик» на эпизодическую роль шумовика в театре. А через пару лет они вдвоём сыграли советских разведчиков в одноимённом фильме И. Самборского и А. Швачко «Разведчики». Главным рекламным проспектом той картины стали рядовые бойцы Быков и Смирнов. С тех пор друзья не разлучались до самой смерти.
Стыдливо-робким Смирнов был на удивление. Тот же Пашков вспоминал, что долгое время никто ни в театре, ни в дальнейшем в труппе Ансамбля оперетты даже не подозревал о значительных фронтовых заслугах коллеги. Открылось всё случайно в секретном городе Капустин Яр. Там находился громадный военный полигон, где испытывались ракеты. Охрана стояла на каждом шагу. Но Алексею очень хотелось побродить по окрестностям, поискать редкий экземпляр для своей коллекции. (Всю жизнь Смирнов собирал разных рептилий, букашек, паучков и других насекомых. Одних спиртовал, других засушивал по известной только ему методике. А ещё умело вырезал всякие поделки из корней и веток. – М. З.) «Ходили мы с ним, ходили, пока не перелезли через колючую проволоку. Откуда ни возьмись возникли бойцы с автоматами. И повели нас под белы ручки вдоль речки Капустинки. Смотрим, сидят какие-то люди в трусах. Загорают, уху варят. И вдруг мой Лёша бодрым строевым шагом направился к одному из них: “Товарищ Маршал Советского Союза, разрешите доложить: взводный 169-го Краснознамённого миномётного полка гвардии лейтенант Алексей Смирнов, служивший под вашим началом на 1-м Украинском фронте!” Присмотрелся я – ба! Да это же сам Жуков! До этого я его видел только в газетах, в кинохронике – в кителе, при орденах и медалях. А тут – невысокий пожилой мужчина в полосатых трусах, с животиком. “Что вы здесь делаете?” – спросил он Лёшу. “Выступаем, Георгий Константинович, в местном Доме офицеров”. – “Хорошо, вечером приду, посмотрю”. И пришёл. И рассказал нашему театральному руководству о том, какой герой служит в коллективе. А потом ещё и устроил банкет для всех артистов – с икрой, с несколькими сортами колбасы, с овощами и фруктами. Правда, сам за столом не присутствовал. Вот тут мы у Лёши и стали выпытывать про его боевые заслуги. Прямо клещами из него тянули сведения. Стеснялся, отнекивался. Я даже не знаю почему, но он никогда не рассказывал о своих военных приключениях. В это даже трудно поверить, однако он не ходил на встречи боевых побратимов. И вообще, если бы кто другой имел такие фронтовые заслуги, то по меньшей мере улучшил бы свои жилищные условия. Ведь стоило ему только предъявить в Ленгорсовет документы о своих заслугах и о маминой болезни – никуда бы начальство не делось, дало новую квартиру. Не пришёл, не потребовал».
Убедившись окончательно, что жену ему никогда не найти, Алексей Смирнов решил усыновить ребёнка. А надо сказать, что дети, как и животные, очень его любили. Артист Виктор Косых (в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён» исполнил главную роль пионера Кости Иночкина) как-то рассказывал, что ребята во время съёмок днями напролёт висели на дяде Лёше (по фильму – завхоз пионерлагеря). И для всех он находил доброе слово, хоть маленький, но гостинец. Это святая правда насчёт детской любви. Актёр часто посещал дом-интернат для детей-инвалидов. Приносил туда собственноручно изготовленные деревянные игрушки, от которых малыши были в восторге, конфеты, пряники, ситро. Там он обратил внимание на Ваню – замкнутого, тихого мальчика с врождённым пороком сердца. Алексей Макарович предпринял энергичные усилия, чтобы усыновить ребёнка, но ему это не удалось. Органы опеки, прознав, что на руках артиста – психически больная мать, категорически выступили против.
Смирнова та досадная неудача вышибла из седла капитально. Он и раньше, случалось, грешил относительно «зелёного змия», но тогда впервые в жизни ушёл в длительный запой. И как раз в это время – так Высшим Силам было угодно – спасательный круг старшему товарищу кинул Леонид Быков, пригласив его в свой великий фильм «В бой идут одни “старики”». И это при том, что чиновники от кино резко выступали против того, чтобы на роль авиамеханика Макарыча утверждался Смирнов. «Не бывать этому никогда! У него же тупое лицо!» Быков парировал: «Позвольте, но этот человек, как вы утверждаете, с “тупым лицом”, – фронтовик, кавалер ордена Красной Звезды и двух орденов Славы!» – «Это ещё ни о чём не говорит». – «Это говорит лишь о том, что без Смирнова я фильм ставить не буду!»
Вот после этой картины к Алексею Макаровичу пришла настоящая слава. С учётом двух предыдущих фронтовых мы можем полагать, что наконец-то артист Смирнов стал полным кавалером Славы. Конечно, и без него состоялась бы столь замечательная картина. Кто бы что ни говорил, но в искусстве, как и в жизни, незаменимых людей не бывает. И всё-таки мы должны благодарить Бога за то, что два великих актёра сошлись в двух фильмах о Великой Отечественной войне. Причём «В бой идут одни “старики”» – безусловно, лучшее, что снято о той войне. Есть в фильме какая-то созидательная энергетика, идущая от трагикомических отношений комэска Титаренко и его механика Макарыча. Кроме всего прочего, они ещё удивительно точно олицетворяют собой бессмертное фронтовое братство русского и украинца, которое не может, не должно быть предано забвению, несмотря ни на какие катаклизмы нынешнего шизанутого бытия на моей родной нэнькэ Украине.
В последние годы жизни здоровье Смирнова значительно ухудшилось. Так аукалась его бесшабашная фронтовая удаль. Да одна переправа на плечах с миномётом вплавь через январский Одер чего стоит. А ведь боевых приключений Смирнова на той войне с лихвой на взвод хватит. Кроме того, во всех своих 85 фильмах артист ни разу не прибег к помощи дублёра. Полагал это ниже своего профессионального достоинства. Ну и само собой разумеется, что частые обращения к алкоголю здоровья фронтовика тоже не укрепляли. Дошло до того, что из-за своих болячек Смирнов даже не смог сняться в картине Леонида Быкова «Аты-баты, шли солдаты», куда тот его настойчиво приглашал. Последней крупной работой Алексея Макаровича оказалась комедия чехословацкого режиссёра Олдриха Липского «Соло для слона с оркестром». Там он сыграл роль клоуна по фамилии… Смирнов. Затем снялся ещё в трёх картинах. Однако его появление в них ограничилось короткими эпизодами. В фильме «Ваша профессия» его фамилия даже не указана в титрах. Окончательно сломила волю к жизни Смирнова настоятельная необходимость отдать мать в дом для престарелых. Из-за прогрессирующей болезни она перестала его узнавать. Медсестра Алла Кононова рассказывала, что Алексей Макарович тогда ушёл в запой страшный. Он даже выпил всё содержимое из банок, в которых находились заспиртованные скорпионы, змеи и другие пресмыкающиеся.
Актёра госпитализировали в Мариинскую больницу. Доктор Анна Крапивина диагностировала у него ишемическую болезнь сердца, атеросклероз, недостаток кровообращения, жидкость в лёгких, выраженную одышку и отёк ног. За две недели пребывания Смирнова в больнице его никто не навестил. Зато он пользовался большой популярностью у персонала. Ему всячески пытались угодить, в том числе бегая по его просьбе за алкоголем. 7 мая 1979 года, в день выписки, Алексей Макарович Смирнов вообще купил ящик коньяку. И тогда же совершенно случайно узнал о трагической гибели Леонида Быкова, которая произошла ещё 12 апреля. Говорят, что он молча вернулся уже одетый в свою палату, выпил бутылку коньяку, лёг на кровать и умер.
Мать его пережила на два года. Её захоронили в могилу сына. (Южное кладбище Санкт-Петербурга, 3-й Рябиновый участок, 21-й ряд, 9-я могила.) Не могу гарантировать точности дальнейших сведений. Однако говорят, что Ваня из дома-интерната, став совершеннолетним, устроился вахтёром на машинный завод. Жил одиноко. 7 мая 1992 года – ровно через 13 лет после смерти Алексея Смирнова – он ввёл себе в вену большую дозу усыпляющего вещества. Оставил пакет. В нём была деревянная игрушка, подаренная когда-то Алексеем Смирновым, несколько фотографий того, кого он считал своим отцом, и записка: «Папа, прости, что я не пришёл на твои похороны. Узнал об этом слишком поздно». Похоронили Ивана Алексеевича под фамилией Смирнов. При получении паспорта Ваня взял фамилию и отчество дяди Лёши…
День 4-й
Юлия Друнина: «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне»
Накануне весеннего женского праздника я расскажу вам, друзья, об уникальной советской и русской поэтессе, героическом бойце Великой Отечественной войны, старшине медицинской службы – Юлии Владимировне Друниной. Она была секретарём Союза писателей СССР, народным депутатом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, кавалером двух боевых орденов, орденов Трудового Красного Знамени и «Знак почёта», медали «За отвагу». Это единственная в стране и в мире известная поэтесса, которая практически всю войну провела на фронтах. Тяжело ранена, стала инвалидом. Её удивительная судьба – олицетворение высшего духовного и героического взлёта славных дочерей Отчизны в годину тяжких испытаний.
Юля родилась в Москве. Отец – историк, педагог, поэт. Мать – библиотекарь, учительница музыки. В одиннадцать лет девочка написала первое стихотворение. Его напечатала «Учительская газета» и прочитали по Всесоюзному радио. С тех пор Юля уверовала в своё поэтическое призвание. И никогда ему не изменяла.
23 июня 1941 года семнадцатилетняя Друнина записалась в добровольную санитарную дружину. Окончила на «отлично» курсы медсестёр. Летом того же года строила оборонительные сооружения под Можайском. Во время авианалёта отстала от своего отряда. Её подобрали пехотинцы, которым позарез была нужна санитарка. Вместе с ними Юлия попала в окружение. 13 суток пробирались к своим по тылам противника. В том пехотном батальоне впервые влюбилась. В стихах и воспоминаниях называла его Комбат – с большой буквы. Но нигде не упомянула его имени. А любовь свою к нему воспела пронзительно и возвышенно. Перед самой линией фронта командир батальона подорвался на мине. К своим добрались лишь девять бойцов и с ними – контуженая Друнина.
Вернулась в Москву и тут же, против своей воли, была эвакуирована в Заводоуковск, Тюменской области, чтобы ухаживать за отцом, перенёсшим инфаркт. Зимой 1942 года Юлия его схоронила. Уехала в Хабаровск, где стала курсантом Школы младших авиационных специалистов (ШМАС).
«Я ушла из детства в грязную теплушку, / В эшелон пехоты, в санитарный взвод. / Дальние разрывы слушал и не слушал / Ко всему привыкший сорок первый год. / Я пришла из школы в блиндажи сырые, / От Прекрасной Дамы в “мать” и “перемать”, / Потому что имя ближе, чем “Россия”, / Не могла сыскать».
Учёба в школе вдали от фронта и ненавистная техническая наука стали для Друниной тяжким испытанием. Поэтому, узнав, что девушек-медиков, в порядке исключения, могут направить в действующую армию, она спешно нашла своё свидетельство об окончании курсов медсестёр. Спустя полмесяца получила назначение в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии на должность санинструктора. Подружилась там с коллегой Зинаидой Самсоновой. (В январе 1944 года девушка погибнет и будет посмертно удостоена звания Героя Советского Союза.) Спустя годы ей поэтесса посвятила строки: «В окруженье попал под Оршей / Наш потрёпанный батальон. / Зинка нас повела в атаку, / Мы пробились по чёрной ржи, / По воронкам и буеракам, / Через смертные рубежи. / Мы не ждали посмертной славы, / Мы хотели со славой жить».
А в конце 1943 года Друнину тяжело ранило. Осколок снаряда вошёл в шею и застрял в паре миллиметров от сонной артерии. Не подозревая о серьёзности ранения, санинструктор просто замотала шею бинтами и продолжала работать – спасать других. Скрывала собственную боль, пока не стало совсем плохо. Очнулась в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти. Тогда и появилось вот это великое стихотворение о войне, которое как бриллиант в короне всей военной русской поэзии: «Я только раз видала рукопашный, / Раз наяву. И тысячу – во сне. / Кто говорит, что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне».
После лечения приехала в Москву. Хотела поступить в Литинститут. Только стихи её признали незрелыми. Тогда, приложив немало упорства и много хитрости, Друнина вновь вернулась на фронт! «Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» – искренне сокрушалась Юлия Владимировна даже через сорок лет. Она радовалась, что попала на фронт. Была искренне счастлива тем, что в лихую для Отчизны годину сумела ей помочь. А каким тяжёлым для «тургеневской девушки» было то испытание, нам уже никогда не узнать. Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу. Если удавалось переночевать в землянке – это уже удача, но всё равно никогда не получалось как следует выспаться. Едва приляжет сестричка – и опять обстрел, и опять – в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда буквально падаешь от усталости, а надо было всё равно идти. Просто потому, что надо. А ещё вселенская грязь и как следствие – чирьи. А ежедневные артобстрелы и ежечасные свидания со смертью. И то дикое отчаяние, которое периодически охватывало её от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у неё на руках. Могла бы спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но донести, доползти она не всегда успевала. Сверх всего ещё и чисто женские проблемы, о которых почти не вспоминают писатели и кинематографисты послевоенной поры. Просто потому что не ведают о тех нечеловеческих страданиях советских бойцов.
«И сколько раз случалось, – писала Друнина много лет спустя, – нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силёнок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку – всё-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою “трёхлинейку образца 1891” года мёртвой хваткой. Сам почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь – никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать ещё и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны. Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!»
21 ноября 1944 года саму Юлию настигло очередное ранение и контузия. После чего она была списана подчистую.
«До сих пор не совсем понимаю, / Как же я, и худа, и мала, / Сквозь пожары к победному Маю / В кирзачах стопудовых дошла. / И откуда взялось столько силы / Даже в самых слабейших из нас? / Что гадать! – Был и есть у России / Вечной прочности вечный запас».
На этот раз старшине медицинской службы, инвалиду в Литинституте не посмели отказать. На студенческой скамье сидела в той же старшинской форме. И – в кирзачах. В них же и на танцы бегала. В те времена худоба считалась ужасно немодной и некрасивой. Юля надевала по две пары чулок под рейтузы. Под кофточку засовывала шёлковое платье, чтобы казаться попухлее. Думалось, что, когда мама вернётся из эвакуации, жизнь как-то образуется. Но отношения их, испортившиеся во время, когда Юля сразу после похорон отца ушла на фронт, так потом и не наладились. Мать и дочь совершенно не понимали друг друга. Будто с разных планет. В это время она и познакомилась с начинающим поэтом, младшим по званию (сержантом), одногодком Николаем Старшиновым. Поженились на первом курсе. А через год у них родилась красавица, как мать, Леночка. И оба, молодые, писали стихи, засыпая над детской коляской…
Жизнь, которую до гробовой доски буду благодарить за несказанную щедрость, даровала мне очень добрые, почти дружеские отношения с большим русским поэтом Старшиновым. Любил и люблю я его поэзию. Но ещё больше всегда восторгался невиданной, почти патологической добротой Николая Константиновича. Казалось порой, что он никогда никому и ни в чём не отказывал. Память имел фантастическую. Ему можно было в полночь – за полночь (спал по три-четыре часа в сутки) позвонить и уточнить, кому принадлежит та или иная поэтическая строка. Как современный «Пентиум 2020М», «дядя Коля» – так я его, на два года младше моего отца, называл – никогда не ошибался! Много раз я приглашал его на посиделки в «Красную звезду», где служил с конца семидесятых. У нас было одинаковое хобби. Николай Константинович собирал по городам и весям, как бы помягче выразиться, «заветные», нецензурные частушки. А я с техникумовских времён коллекционирую всё, что касается народного юмора. Особенно анекдоты. Скажу не без гордости, у меня самая большая в стране подборка народных баек. В пуританские советские времена наше увлечение полагалось чудачеством и обнародованию не подлежало. Но в «лихие девяностые» Старшинов выпустил три сборника из своего собрания: «Частушки с картинками», «Разрешите вас потешить», «Ой, Семёновна!». А я вот так и не спроворился загрузить печатный станок своей коллекцией. Зато в перечисленных книгах много и моих подношений старшему товарищу. Только это уже «забегание наперёд». А в те годы решили мы как-то с приятелями из телепередачи «Служу Советскому Союзу!» сделать цикл, посвящённый курсантской странице «Азимут». Как раз её в «Красной звезде» я и вёл. Подобрали героев. Режиссёр Александр Тимонин и говорит заведующему Михаилу Лещинскому: всё, дескать, хорошо. Но у Захарчука одни мужики. Пусть пригласит для разнообразия Юлию Друнину. Он же знает её бывшего мужа. Хотя, конечно, вряд ли это получится. Поэтесса не любит мелькать на экране и вообще избегает всяких тусовок…
– Тимонина я знаю, – сказал Старшинов, – он меня как-то снимал. И Саша прав. Юля стесняется и даже бежит от популярности. Такой была смолоду. Мы, оба инвалиды, жили с ней сверхбедно и регулярно впроголодь. Ютились в крохотной коммунальной комнатке. В быту она, как сама утверждает – косорукая. Хозяйством заниматься не любит. По редакциям не ходит. Как-то призналась, что выделила меня лишь потому, что я не на тело её позарился, а в глаза её засматривался. Она и сейчас хороша, а в молодости была просто великолепной. От мужчин отбоя не знала. Но и по рождению, и по воспитанию обладала высочайшей нравственной строгостью. Это особенно явственно проявилось, когда на неё «запал» очень влиятельный на ту пору поэт Павел Антокольский. Он натурально преследовал Юлю. Однажды мы были в гостях у нашей подруги Тушновой. Вероника Михайловна обмывала свой первый поэтический сборник. И там шестидесятилетний Антокольский стал нагло тащить мою жену в ванную комнату. Пришлось мне вступиться. Павел Григорьевич, вытирая кровь и сопли, пригрозил нас обоих с Юлей «стереть в порошок». Вот тогда она и резко выступила против ловеласа на собрании Союза писателей. То, что её бескомпромиссный поступок совпал по времени с разгромом так называемых космополитов, – чистейшая случайность. Хотя ей впоследствии всю жизнь инкриминировали антисемитизм. И Юля это лишний раз доказала спустя несколько лет, выйдя замуж за еврея Каплера.
Как-то ей позвонил Степан Щипачёв, бывший заместителем главного редактора журнала «Красноармеец» и одновременно являвшийся членом редколлегии журнала «Октябрь». Приглашал принести стихи, пообещав опубликовать их в обоих журналах. Я ждал Юлю на улице. Не прошло и четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущённая: «Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: “Мы непременно напещатаем ваши стихи и в “Красноармейсе” и в “Октябре” (говорил он именно так, произнося вместо “ч” – “щ” а вместо “ц” – “с”). А сам сел со мной рядом на диване. Я немного отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда он произнёс идиотскую речь: “Ну, щего вы боитесь нашей близости? Ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совесским поэтом!..”»
Разумеется, стихи моей жены не появились ни в «Красноармейце», ни в «Октябре». Зато «большой совесский поэт» потом написал: «Любовью дорожить умейте, / С годами дорожить вдвойне: / Любовь не вздохи на скамейке / И не прогулки при луне».
А к тебе на передачу Юля пойдёт обязательно. Только скажи ей, что будет генерал армии Белобородов. Она в нём души не чает.
…После длительных и муторных съёмок, на которых хозяин телеплощадки Тимонин нас всех, прости Господи, «доставал по самое некуда», поэтесса пригласила «потерпевших» к себе на ужин. Белобородов, Тимонин и я поехали на квартиру Друниной, что располагалась по улице Красноармейской. Квартира та ещё «жила Каплером». О хозяйке и говорить было нечего. Подвыпившая Друнина практически весь вечер рассказывала о своём безвременно ушедшем муже Алексее Яковлевиче Каплере.
…Мы в тот памятный вечер крепко все выпили, кроме, разумеется, генерала Белобородова, которому это было противопоказано по медицинским показаниям. Друнина, положив голову на плечо легендарному командарму, говорила сквозь безразличные слёзы:
– Без него, Афанасий Павлантьевич, мне и жизнь не в радость…
Из воспоминаний Николая Старшинова: «Меня и нашу дочь Лену часто спрашивают о причине, вызвавшей добровольный уход из жизни нашего любимого человека. Односложного ответа на этот вопрос нет. Причин много. Она никак не хотела расстаться с юностью. Наивно, но она была категорически против, чтобы в печати появлялись поздравления с её юбилеями, поскольку там указывался возраст. Она хоть на год, но старалась отодвинуть время своего рождения. Мало того, ей не хотелось, чтобы внучка называла её бабушкой. И уйти из жизни она хотела не старой и беспомощной, но ещё здоровой, сильной и по-молодому красивой. Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для её натуры и сильнее её. И смириться с ними она не могла. Она как кровную обиду переживала постоянные нападки на нашу армию. И немедленно вступала в яростные споры, защищая “непобедимую и легендарную”. Хорошо зная её нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлён, когда она согласилась, чтобы её кандидатуру выдвинули на выборах депутатов Верховного Совета СССР. Я даже спросил её: зачем это тебе, Юля?
– Единственное, что меня побудило это сделать, – желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны.
Когда же она поняла, что ничего существенного для этого сделать невозможно, перестала ходить на заседания Верховного Совета, а потом и вышла из депутатского корпуса. О её душевном состоянии лучше всего говорит письмо, написанное перед уходом из жизни: “Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл”.
Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно. Он заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Но после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности. А у неё было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж. За всем этим надо было следить, поддерживать в порядке. А этого делать она катастрофически не умела, не привыкла. Ну и переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее – невозможно. Вообще она не вписывалась в наступавшее прагматическое время. Она стала старомодной со своим романтическим характером – лишней на этом “празднике жизни”».
…Когда мы расставались, поэтесса подарила мне свой последний сборник «Бабье лето», сказав грустно: «Может быть, когда-нибудь вспомните меня, как у вас на Украине говорят: нэ злым тыхым словом». И очень тепло подписала мне собственную книжку, которую я храню с тех пор, как дорогую реликвию.
…Некоторое время спустя Друнина зашла в гараж, тщательно его закрыла, села в свою не первой свежести «Волгу» и включила зажигание. На входной двери оставила записку, обращённую к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж».
Был я на её похоронах…
«Покрывается сердце инеем – / Очень холодно в судный час… / А у вас глаза как у инока – / Я таких не встречала глаз. Ухожу, нету сил. / Лишь издали / (Всё ж крещёная!) / Помолюсь / За таких вот, как вы, – / За избранных / Удержать над обрывом Русь. / Но боюсь, что и вы бессильны. / Потому выбираю смерть. / Как летит под откос Россия, / Не могу, не хочу смотреть!
