скачать книгу бесплатно
в которой Выжига наконец приходите себя
Ничего нельзя сказать о глубине лужи пока в неё не попадёшь.
Апофегмы
Очнулся Выжига от собачьего холода, лёжа на спине. Мало того что, как оказалось, ноги по колено плавали в ледяной водице, так ещё и темень стояла – хоть глаз вы коли. Сообразив, что сие означало. Выжига взвыл с досады. Положить столько усилий на алтарь победы, чтоб вырваться вперёд наверняка, и все напрасно! Пёсий хвост!
Он попытался отползти от водицы. Получалось плохо – ни руки, ни ноги почти не слушались – видать, слишком долго пролежал на стылой земле, все тело и занемело… От неосторожного движения поясницу прострелила такая острая боль, что Выжига взвыл ханыгой, есть такой зверь в степи, редкий, но подлый и опасный хищник.
И словно в ответ оглушительно заревел гудок приближающейся Махины.
Миг – и Стальной Зверь загудел, проносясь мимо по рельсам всего шагах в тридцати. Длинное сегменчатое тело, усыпанное в начале, где шли людские вагоны, светящимися окнами, казалось тяжеловесной тушей невиданной глазастой многоножки. Ещё миг – и нет Махины, унеслась вдаль, прощально посвечивая быстро уменьшающимися огнями задней грузовой платформы.
Выжига выругался по-чёрному, сначала про себя, потом вслух. Вслух звучало куда лучше. Он повторил, с подлинным чувством и расстановками, печатая каждое слово, словно чеканщик полновесные монеты. На душе немного полегчало, а боль из поясницы и вовсе ушла. Зато все остальное тело, после того как сошло онемение, ломило так, словно его всю ночь проклятый камил пинал… Постанывая, охая и замирая, когда особенно свербело – то в боку, то в хребте, то в шее, – Выжига попытался сесть, и с третьей попытки, после исключительно героических усилий, ему это удалось…
Так, прикинул Выжита, мрачно уставившись в непроглядную темень перед собой, ежели его даже Махина обогнала то сколько же он здесь провалялся. Поди, утро уже скоро? Голова соображала плохо, но навыки торгаша помогли и здесь, исходных данных хватало – скорость Махины и час отправления со Станции он знал, так что посчитать что и как для него проблемы не составило. Да, чуть не забыл: нужно же ещё учесть время на остановки в пути, на полустанках… Угу. По всему выходило, что он успел отмахать примерно тысячу двести вех, прежде чем проклятый строф споткнулся. То есть ему оставалось всего восемь часов пути максимум, чтобы прибыть в храмовник, а вместо этого он провалялся эти восемь часов здесь.
В том, что Благуши нет в Махине, он был уверен, а строфокамилов на Станции он самолично усыпил. Так что ежели он сейчас найдёт своего бегунка и оседлает повторно, то есть ещё шанс поспеть к Невестину дню в свой домен…
О том, что камил мог запросто свернуть себе шею, Выжига предпочёл не думать. Слишком далеко он ещё находился от любых весей, где можно было бы найти помощь. Местность кругом тянулась абсолютно ровная и безлюдная. Хочешь не хочешь, а надо было вставать и приниматься за поиски камила.
К сожалению, проще оказалось сказать, чем сделать.
Пока сидел и не двигался, боль вроде притерпелась, а как зашевелился, так все по новой и началось… Кряхтя, ругаясь и испуская душераздирающие стоны, Выжига кое-как поднялся на ноги и снова попытался осмотреться. Голова кружилась, перед глазами время от времени все плыло, а в сапогах мерзко хлюпала водица. Целый букет приятных ощущений.
Ага, кое-что с высоты своего роста он уже смог разглядеть. Прямо перед ним, сразу за невысокими прибрежными кустиками, куда он отполз, плескалось, блестело жидким серебром в свете редких звёзд озерцо, в котором он чуть было не утоп. Небольшое – шагов тридцать в поперечнике, густо заросшее по берегу ивняком и испускавшее лёгкий гнилостный запах, характерный для стоячей водицы. Он поёжился при мысли, что, потеряв сознание, мог бы влететь в озерцо с головой. Выходило, что ему ещё и повезло. Странно, нахмурился Выжига от нехороших подозрений, а почему это заросли стоят прямо в водице, словно озерцо разлилось недавно? Рука поспешно цапнула за пояс. Так и есть. Туеска с долгольдом не было. Выпал при падении. Вот откуда проклятое озерцо взялось, сам себя, получается, чуть не утопил. Бормоча вслух нехорошие ругательства, Выжига шагнул к берегу, с трудом наклонился, плеснул жидким холодом в лицо – раз, другой, третий, – пока не почувствовал, что приходит наконец в себя. Затем снова глянул по сторонам. Пёсий хвост, все-таки темновато для поисков… Ну и где этот долбаный камил бродит? Неужели утра ждать придётся? Тут он заметил за кустами какой-то странный свет и, сообразив, что это могло значить, принялся продираться сквозь заросли в этом направлении.
Так и есть, через минуту он выбрался на дорогу, с которой его резко вынесло при падении, а свет шёл от вехового олдя. Двуликий истукан, уставившись каждой парой горящих глаз в противоположные стороны вдоль дороги, без устали светил неугомонным путникам все тёмное время суток. И как раз под олдем Выжига обнаружил свой кусок долгольда, сочившийся весёлым ручейком талой водицы. Неожиданно для себя взъярившись, торгаш схватил ни в чем не повинный лёд и швырнул в сторону озера поверх зарослей, уже зная, что тут же пожалеет об этом. Раздался всплеск, свидетельствующий, что долголед угодил в озеро. Все ещё кипя негодованием на свою судьбу, Выжига опять повертел головой, словно надеясь вот так запросто отыскать камила взглядом, и плюнул, ничего не разглядев.
Однако холодновато, ветер так и гуляет…
Выжига зябко поёжился. Ноги мокрые – плохо. Как бы не простыть. Костёр бы разжечь, погреться, обсушиться. Огниво есть, а где дрова взять? Кругом только сырой ивняк, и ничего больше. Впрочем, огнива тоже нет, в котомке осталось, а котомка где-то с камилом гуляет, к седельному мешку притороченная…
Да уж, незадача. Придётся ждать рассвета как есть. Сидеть и мёрзнуть. А время все равно потерял, парой часов больше, парой меньше – уже никакой разницы, полночь миновала, домены снова сместились, так что к обратному старту в эти сутки он уже в любом случае не успел. Теперь придётся строить расчёт только на следующую полночь. Найдёт камила утром – успеет вернуться к исходу третьего дня, а не найдёт…
Поездка на строфе вспоминалась как долгий непреходящий кошмар, причём кошмар зубодробительный, кошмаром же и закончившийся. Вернее, продолжившийся здесь, в ночи: какие-то кусты, какое-то озеро, редкие звезды над головой, пёсий ветер, пронизывающий насквозь, хлюпанье в сапогах и тягомотная, сосущая ломота в избитом дорогой и падением теле. Выжига до такой степени натерпелся мучений на спине камила, что даже вздрогнул при мысли о том, что путешествие ведь придётся продолжить, причём тем же способом… Бодрячка бы сейчас глоточек, да не было у него этого спасительного зелья, не сообразил запастись…
Ладно, не стоит вдобавок к скверному самочувствию ещё и голову паршивыми мыслями забивать. Надо просто отдохнуть, набраться сил. Пёсий хвост, как же все тело ломит – словно Махина переехала пару раз туда и обратно…
Выбрав наугад местечко посуше и помягче, Выжига сел и привалился спиной к кустикам. Затем, стуча зубами от холода, попытался уснуть.
Глава двенадцатая,
в которой Благуша просыпается и натыкается на бандюков
О человеке можно судить не только по тому, что он делает, но и по тому, чего он не делает.
Апофегмы
– Просыпайся, путешественник, – коснулся слуха Благуши ласковый голос.
Благуша приподнялся на лежаке, сел, протёр глаза, глянул в окно. За окном стоял ясный день. Поморщился – из соседней каморы под забористые звуки балабойки доносился басовитый голос певуна. Причём песенка была исключительно похабной:
…Моя Милка – как бутылка,
Я ж, в натуре, – пузырёк,
Наклонись ко мне, поилка, оттяну блатной глоток…
Благуша ожесточённо протёр глаза, прогоняя остатки сна, и глянул на сидевшую напротив попутчицу.
– Сколько же я спал, оторви и выбрось? Часа два?
Минута как-то странно улыбнулась, а в красивых зелёных глазищах, в которых можно было утонуть, как в озере, заплясали весёлые анчутки.
– Больше. Намного больше. Видимо, здорово устал, а я беспокоить тебя не стала. Ну спит человек и спит…
– Больше? – Благуша на миг прислонил нос к окну, глянув сквозь стекло в небо, – Но, судя по Зерцалу, сейчас все ещё день, а не вечер.
– Конечно, день, – легко согласилась Минута. И уточнила, снисходительно пояснив: – Только следующий. Ты проспал почти сутки. Я и не думала, что бывают такие лежебоки! Ежели б я тебе не разбудила, ты бы и дальше смотрел свои сны.
Открыв рот, Благуша ошеломлённо смотрел на соседку. Сутки? Не может быть! Снова глянул за окно. Там стоял полдень. Ничего себе… И голод просто зверский. Точно, сутки проспал. Даже шишка на голове, полученная при посадке на грузовоз, уменьшилась и почти не болела, что тоже свидетельствовало в пользу заявления Минуты.
– Это все проклятый сонник, оторви и выбрось! – вырвалось у Благуши. – Хорош подарочек оказался!
– Тс-с-с. – Минута поднесла палец к губам, понизив голос до шёпота. – Я вот почему тебя разбудила. Мне твоя помощь понадобится. Слышишь певуна, что на балабойке наяривает? Глянь-ка в коридор, в сторону соседней каморы, что справа, только осторожно.
– А что там? – также шёпотом спросил Благуша, проникнувшись моментом.
– Да ты сам посмотри.
Весьма заинтригованный, Благуша привстал и чуть высунулся в коридор.
В соседней каморе он увидел ражего и рыжего детину в сером армяке, с весьма запоминающейся внешностью – нахальный взгляд, насмешливо кривящийся усатый рот, левая щека от виска до подбородка перетянута жутковато белеющим шрамом. Он-то и пел паскудную песенку про Милку под одобрительный смех собравшихся слушателей из седунов, и хотя в дюжих руках детины балабойка казалась просто игрушечной, получалось у него, надо отдать должное, совсем неплохо. Конечно, не про его именно, Благуши, суженую сложена была песня, но все равно мысли возникали весьма неприятные. Подойти да по рогам треснуть, чтоб воздух не засорял… Да народу вокруг певуна собралось изрядно, могут и заступиться, самому по рогам надавать…
Неожиданно в голове Благуши словно что-то щёлкнуло, и перед глазами словно наяву всплыли рукописные строки: «Ухмыл – “усы узлом”, коренастый, широкоплечий, на левой щеке шрам от виска до подбородка, прилично играет на балабойке…»
– Да это же… – Благуша отпрянул и плюхнулся обратно на лежак, чуть не задохнувшись от неожиданного открытия. Спохватившись, понизил голос до едва слышного шёпота: – Да это же бандюк, оторви и выбрось! Я же его рожу на вантедной доске видал, на Станции. Точно бандюк, ухо на отсечение даю! Среди бела дня уже шастать начали, оторвы этакие…
Минута протянула над столиком руку, и её изящный указательный пальчик, оказавшись на губах Благуши, заставил его умолкнуть. Честно говоря, от подобного прикосновения ему даже стало приятно.
– Значит, так, – сразу посерьёзнев, деловито сказала Минута. – Ты сейчас пройдёшь к вагонному смотрителю и сообщишь ему о бандюках, ежели он ещё не знает…
Благуша дёрнулся, пытаясь что-то сказать, но Минута прижала пальчик крепче и укоризненно покачала головой.
– Не перебивай, вчера ты показался мне человеком воспитанным. Слушай внимательно и запоминай. Тут вся ватага Рыжих с той самой вантедной доски, которую ты видел на Станции, влезли на последнем полустанке. До храмовника осталось всего четыре часа, и Махина будет идти без остановок – полное раздолье для грабежа и бесчинства. Должен же смотритель что-нибудь придумать, например сторожей с грузовозов собрать да повязать этих ватажников. Плохо всем придётся, ежели их не остановить… Как пойдёшь, постарайся не привлекать лишнего внимания, просто иди, как будто за кипятком. Ежели смотрителя не окажется на месте – может, повязали уже, – пройди в следующий вагон… Нет, не то. – Минута досадливо поджала губки, нахмурилась. Затем убрала палец и задумчиво подпёрла обеими руками подбородок, уставив локти в стол. – Вот что – двигай-ка ты сразу к махинисту, предупреди его и оставайся с ним. А я чуть позже приду к вам, вдвоём идти – слишком заметно. Я постучусь так. – И она пробарабанила своим пальчиком по ладони слава условный стук.
Благуша аж залюбовался ею. Строгая Минута выглядела сейчас старше своих лет и в то же время казалась ещё более привлекательной, даже желанной: А глаза… прямо беда зелёная… Спохватившись, он мысленно выругался, снова напомнив себе про Милку и испытывая неловкость, словно только что чуть не изменил своей суженой.
– Так, может, сначала ты и пойдёшь? – озаботился Благуша. – А то не ровен час начнётся грабёж, а я уйду…
– Нет, сначала ты. – Минута улыбнулась прежней ласковой улыбкой, от которой у слава против воли потеплело на душе и появилось желание расшибиться в лепёшку, но просьбу её выполнить, даже если это будет стоить ему жизни. – А я за ними пока присмотрю здесь. Да и задержать сумею, ежели за тобой увяжутся, у девиц есть много разных способов, чтобы привлечь внимание мужчин… Да, вот ещё что, – украдкой глянув в сторону соседней каморы напротив, где по-прежнему, укрывшись одеялами с головой, дрыхли манги (рыбий мусор со столика был уже убран, а бутыль аккуратно поставлена на пол – в отличие от слава манги уже просыпались), она расстегнула свой шерстяной плащик и достала оттуда плотный квадратный свёрток величиной с ладонь. Затем низко пригнулась, нажала на какую-то планку понизу лежака, и удивлённый слав увидел, как там открылось потайное отверстие размером чуть шире свёртка. Минута ловко опустила пакет в тайник и тут же его закрыла. Снова скамья стала обычной – если бы Благуша не видел собственными глазами, в жизни бы о тайнике не догадался. Чудеса, да и только!
– Так вот, ежели вдруг со мной что-то случится, – выпрямившись, продолжала как ни в чем не бывало Минута, – найди Бову Конструктора в Храме Света и передай ему, что здесь, в тайнике, я спрятала пакет. Это очень важно, запомни. А уж Бова тебя вознаградит щедро.
– Да что может случиться? – запальчивым шёпотом возразил Благуша. – Ну бандюки, ну и что – не душегубы же…
Но Минута сурово покачала головой, отметая его возражения, и повторила:
– Все может случиться, но этот пакет не должен попасть в руки бандюков. А теперь иди, время дорого.
Благуша нерешительно поднялся. Как-то неправильно казалось ему оставлять эту милую девицу здесь, в такой опасности.
– Не беспокойся обо мне. – Минута ободряюще улыбнулась. – Я сумею о себе позаботиться.
Слав безотчётно потянулся за котомкой, но, спохватившись, отдёрнул руку. Если он будет разгуливать по вагону с вещами, то точно вызовет подозрения. Да и не было в котомке ничего ценного, о чем стоило бы жалеть, – так, чуток снеди и туесок с долгольдом. Поколебавшись, туесок он все же забрал и сунул за пазуху, невольно чуть покраснев под внимательным и понимающим взглядом попутчицы, хотя ничего предосудительного не совершил. Затем, громко зевнув и уже не таясь, произнёс обычным голосом фразу, рассчитанную на окружающих:
– Ну схожу узнаю насчёт кипяточку. Приготовь пока бокалы, я скоро.
Несмотря на мандраж, охвативший слава от очередного нежданного приключения, принятую роль он постарался сыграть добросовестно. Двинувшись по проходу в сторону каморы смотрителя, он шагал неторопливо, с деланно скучающим видом, не особо глазея по сторонам, но в то же время стараясь увидеть как можно больше. Так и прошёл мимо веселящейся компании с Ухмылом во главе, кого-то задев, кого-то потеснив и бросив в ответ на недовольные взгляды пару раз «извини, браток» – и небрежно, и одновременно достаточно учтиво. Добравшись до служебной каморы, слав постучал в дверцу. Немного постоял, дожидаясь ответа, но по ту сторону было тихо. После попытки открыть выяснилось, что дверца заперта. Пожав плечами, он с прежним равнодушным видом толкнул другую дверцу, торцевую, намереваясь проследовать в следующий вагон, но здесь его поджидал неприятный сюрприз. По просторному помещению тамбура гулял буйный ветер, а возле распахнутой против всяких правил боковой дверцы вагона, на наружном крылечке, прямо над стремительно летевшим под колёса рельсом, стоял, ухватившись за боковые поручни, второй бандюк из Рыжих. Стоял и старательно делал вид, что вышел подышать свежим воздухом, а буйный ветер, вдрызг растрепавший ему усы и шевелюру, для него вроде лечебных процедур.
Благуша вздрогнул и моментально взопрел, лихорадочно пытаясь сообразить, кого увидел на этот раз. И быстро опустил взгляд, когда мужик, нехотя обернувшись, вскользь глянул в его сторону. На стрёме стоит, сообразил Благуша и, засуетившись чуть больше, чем следовало, толкнул следующую дверцу с вполне понятным желанием скрыться от глаз бандюка как можно быстрее – от греха подальше.
Пронесло. Бандюк, а кажется, это был Буян («пся крев», рост средний, телосложение среднее, обладает бешеным нравом), ничего не заподозрил.
Оказавшись в вагоне, Благуша обнаружил, что здесь камора смотрителя распахнута настежь и из неё слышится шум нескольких голосов. Слав осторожно заглянул. Среди стоявшего коромыслом махорочного дыма, рассевшись вокруг пристеночного столика, четверо увлечённо резались в картинки. На самом столике громоздилась изрядная куча бабок, в коей намётанный глаз торгаша определил ни много ни мало сумму аж в два бочонка – отчего слав изумлённо раскрыл рот. Причём двое из игравших оказались в форме смотрителей (в одном он узнал манга, что впускал его в людской вагон вчера, второй же оказался чернокожим, приземястым и блондинистым егром), а двое других, в серых армяках, – бандюками. Благуша прямо обомлел. Один из представших перед глазами явно был ватаманом Рыжих – Хитруном («кровь из носу», огромный рост, жуткая сила, владеет всеми видами холодного оружия) – и вправду исключительно здоровенный мосластый дядька, с усищами, как на вантедном рисунке, шире широченных плеч. Своей необъятной тушей ватаман занимал места гораздо больше, чем остальные трое. Второй же бандюк, по всей видимости, был Жила («усохни корень», худощавый, виртуозно управляется с арканом). А может, и Пивень («плисовые щтанцы», худой, жилистый, голос необычайно басистый). Приметы обоих бандюков подходили к гибкому худому типу, резавшемуся в картинки в паре с ватаманом, постреливая на смотрителей ехидными чёрными глазками.
Худой его первым и заметил. Задержав в руке картинку, уже готовую было упасть на кучу «битых», бандюк окинул его недовольным взглядом и неприветливо спросил:
– Чего тебе, усохни корень?
«Жила!» – мгновенно определил Благуша, потея от испуга как хрюндель на зерцалопеке.
Тут и остальные повернули к нему лица. Смотрители нахмурились (как же, прервал игру, как всегда, на самом интересном месте), ватаман же глянул пристально, изучающе, шевельнув гигантскими усищами, как невиданно огромный таракан.
– Да вот, кипяточку хотел, – не совладав с собой, проблеял Благуша дрожащим голосом, уже сообразив, что смотрители с бандюками крепко забратались, раз двигают без страха такими ставками.
– Позже, песок в колёса, – ответил смотритель-манг, явно его узнав. – Любишь ты коняг гнать, слав, все куда-то торопишься. Водица в котле ещё не закипела, обожди с полчасика.
– Нет проблем. – Благуша с готовностью кивнул головой и отступил, желая немедленно сгинуть с этого места, пока ватаман не провертел своими злыми глазками в нем Дырку. – Зайду позже, оторви и выбрось!
И обмирая сердцем, двинулся прочь.
– Эй, куда ты? – донёсся голос смотрителя. – Тебе же в другую сторону, песок в колёса!
– Да я это… приятель тут у меня должен ехать, пойду проведаю. А после и за чайком, на обратном пути…
– А-а…
Фу-ух, выкрутился!
«Молодец, слав», – похвалил себя Благуша, нервно стискивая зубы и ускоряя шаг. А то открутили бы башку, как пить дать, особенно этот, ватаман, оторви и выбрось… Как усищами-то шевелил своими рыжими да глазом чёрным зыркал, словно тараканище перед завтраком… А смотрители ну мерзавцы. В картинки ведь как со своими старыми приятелями режутся… Да ежели он из-за бандюков своих бабок лишится, без которых добраться домой попросту невозможно, тем более добраться вовремя, то можно сразу головой под Махину. Без Милки ему и жизнь не мила. Впрочем, грабить все едино всех будут.
Как ни странно, эта мысль Благушу почему-то немного успокоила.
Все, смотрителей можно в расчёт не брать, они с бандюками заодно. Одна надежда – на махиниста, в честность коего Благуша верил слепо и свято, а почему – и сам толком сказать бы не смог. Может, просто уважал человека, разговаривающего с этаким чудом, как Махина, на «ты»?
Отгоняя неприятные мысли и не забывая внимательно посматривать по сторонам (где же пятый бандюк, Пивень? – грызло беспокойство), Благуша быстро прошёл в конец вагона, снова миновал тамбур, уже без приключений, а затем вступил в последний вагон перед Махиной – каморный, предназначенный для самых богатеньких.
Глава тринадцатая,
отсутствующая по причине несчастливой нумерации
Благами намерениями вымощена дорога в ад?
Апофегмы
Глава четырнадцатая,
где на Выжигу продолжают сваливаться непрошеные беды
Не бывает так плохо, чтобы не могло быть ещё хуже.
Апофегмы
– Цып-цып-цып… Иди сюда, хороший, зёрна дам… А, паскуда! Поймаю, ноги твои голенастые повыдёргиваю!
Выжига в сердцах плюнул в строфокамила. Естественно, не попал. Хитрая бестия отбежала ещё дальше. Подвернулся бы какой камень под руку – запустил бы, честное слово. Да где тут камням быть, степь кругом гольная да перекатная, не считая этой рощицы приозёрной…
Он пытался поймать строфокамила уже битый час или около того – наручная клепсидра при падении разбилась вдребезги, и проклятая ящерица попросту сбежала в озеро, ещё бы, там ей куда вольготнее будет, чем в стеклянной тюрьме. Уж и утренний туман успел сойти-растаять, и Небесное Зерцало засветило ясно, по-дневному, согрев озябшее за ночь тело, а бегунок все не давался ему в руки. Выжига уже устал ругаться, от злости все свои усы поиздергал. И строфа, и строфника по сто раз проклял… А как заливал, перхун старый! Что камил приучен не убегать от наездника ни при каких обстоятельствах, что всегда будет рядом, и ежели он, Выжига, захочет размяться в пути, то может слезть с него без опаски… Оно и видно, пёсий хвост, что не убегает. Конечно, не убегает. Просто кругами бегает. Издевается, куриц недоклеванный. Видок его, Выжиги, что ли, не нравится? Понятно, при таком падении весь потрёпанный и взъерошенный, в нескольких местах одежда клочьями висит, ну и что с того?
– Какое тебе дело, птица, до моего вида – устало пробормотал Выжига. – Твоё дело меня везти!
– Кря? – Камил остановился шагах в десяти и, повернув голову боком, вопросительно уставился на человека тёмным блестящим глазом.
– Я тебе сейчас дам «кря», – пообещал Выжига угрюмо. – Я тебе сейчас такое «кря» дам, что всем «крякам кря» будет, на всю жизнь запомнишь, пёсий хвост!
– Кря? – переспросил камил и на всякий случай отбежал ещё на несколько шагов.
Нет, ну точно издевается.
Выжига медленно пошёл следом, стараясь не делать резких движений, чтобы лишний раз не пугать бестолковую птицу. Маршрут уже был изучен до мелочей, все кочки, кусты и ямки ноги знали наизусть. Строфокамил упрямо бегал кругами вокруг опоясавших озеро зарослей ивняка, словно ему мёдом тут было намазано. Впрочем, пусть лучше так бегает, чем по степи. Здесь хоть водица рядом…
– Цып-цып-цып, иди сюда, птичка. – Незадачливый торгаш снова попытался взять птицу лаской и пошёл вперёд, вытянув руку щепотью, словно перебирал зерно. Но поневоле начал повышать голос, и ласка перешла в злость. – Иди, иди ко мне, дура, я тебя накормлю, к седлу мешок с зерном приторочен, пока не подойдёшь, голодной будешь ходить, паскуда длинноногая!
Камил снова отбежал, не спуская с него подозрительного взгляда.
– И я тоже буду голодным, – остановившись, пробормотал Выжига себе под нос, мрачно глядя на белоперого мучителя. – Вся жратва в котомке. Цып-цып-цып-цып…
Строф почесал клювом спину, помахал недоразвитыми крылышками, разминаясь, поискал что-то в траве, демонстративно делая вид, что кроме него тут на всю степь более никого нет.
