скачать книгу бесплатно
Таркун немного понимал по-русски.
– Разве мяса нет? – тихо спросил он сидевшего рядом Ивана Масеева по-гиляцки.
– А где же оно? – отозвался тот.
Казак Иван Масеев, живя на посту, быстро выучился понимать по-гиляцки. Поговаривали, что он и прежде бывал тайком в здешних местах с богатыми якутами-торговцами и поэтому язык легко дался ему. Масеев и гость о чем-то поговорили между собой тихо.
– Таркун лося убил, да вывезти не может, – через некоторое время заметил Масеев как бы между прочим.
Все стихли.
– Хорошо, что ты к нам на праздник приехал! – вдруг сказал Беломестнов, наклоняясь к Таркуну и дружески обнимая его. – Ведь завтра праздник, царский день! Эх, и хороший же ты парень.
– Что же сидишь там, иди к столу! – сказал Фомин, теснясь на лавке. Сразу весь ряд подвинулся, давая гиляку место.
– Так где, говоришь, это мясо? – спросил Салов. Таркун молчал, делая вид, что не понимает. Он знал: искайские гиляки уверяют русских, что лоси ушли, как только стали подходить суда и стрелять из пушек.
– Ну, а что же ты мясо не довез? Может, съездить за ним? – спросил боцман Козлов.
Рослый казак Андриан Кузнецов, молодой, с мясистым свежим лицом, с толстыми ногами и огромной спиной, раньше всех управился и со щами и с кашей. Помолился на икону, подошел к кадушке, зачерпнул полный ковш воды и выпил до дна.
– Вот водица хороша, – сказал он, утирая рот и прокуренные пегие усы ладонью. – Спасибо, Кирша!
– Пейте, ребята, на здоровье, – сказал Кир Беломестнов. Он сегодня привез полную бочку пресной воды. – Пока речка Иска поит. А вот, однако, скоро лед накатит с моря, и эту речку до весны не сыщешь.
Пресную воду трудно добывать, как и тепло для людей, как корм для скота. В колодцах вода солоноватая, а часто и совсем соленая.
– Бывает же такая вода вкусная! Прямо совсем несоленая! Хорошо водой обед заглушить! Спасибо, казак! – подтвердил матрос Конев, тоже управившийся с обедом, принимая полный ковш из рук подобревшего Андриана Кузнецова.
Вечером оленья парка Таркуна лежала горой на нарах, а его новые торбаса валялись под столом. Гиляк босой сидел у вновь сложенной печи. Он сходил в тайгу с Коневым, Калашниковым и Беломестновым. На нартах притащили тушу зверя.
– Пусть остается ночевать, – говорили в казарме.
– Надо дозволенье от поручика Воронова.
– Сегодня баня. Пусть помоется.
– Можешь спать тут на нарах, места хватит, – стараясь сгладить свою вину, говорил больной старик Мокринский. – Сходи в баню, хорошо там! Для своего удовольствия!
Подобин пошел к капитану просить от имени команды позволения помыть гиляка и оставить его ночевать в казарме.
…В бане душно. Жар пышет от раскаленных камней.
Подобин плеснул ведро ледяной воды на каленые камни. Зашипело. Пар хлынул белой пеленой. В клубах его Подобин, Фомин, Конев. Таркуна потянули туда же.
– Ты совсем разденься, штаны-то сними, не бойся. Не стыдись.
– А теперь плесни на него горяченьким. Не бойсь, Таркун, смотри, мы уважение завсегда сделаем. Да ты не кричи как резаный.
Таркуна вдруг принялись хлестать вениками.
– Чего дерешься? – заорал гиляк, понимая, однако, что ему стараются угодить.
– Ну и меня вениками, пожалуй! Ну-ка возьми и сам хлещи теперь меня, – сказал Подобин, давая гиляку веник. Гиляка опять окатили из ведра.
– Ты что? – не на шутку разъярился Таркун. Подобин нагнул ему голову и намылил лохматые волосы. Кто-то поливал, потом ветошью терли спину.
«Такое баловство с кипятком! – думал гиляк. – Можно заживо свариться».
– Давай с дресвой, а то не берет…
– Белеет уж, белеет…
– Домой приедешь, баба на тебя не налюбуется, – сказал Иван. – Не признает, скажет: чей такой молоденький?
– А ты, Ванька, волосатый, как медведь, – надевая подаренное новое белье, отшучивался Таркун в предбаннике.
«Зимой вымылся! Этого еще не бывало, – удивлялся он в душе. – Так терли и мыли, боялся, что сдерут кожу, зато теперь легко».
На другой день после молебна и пальбы из пушек и ружей солдаты и матросы прошагали по расчищенному месту казармы перед капитаном, потом стали и разошлись. Парад окончился.
«Капитан какой молоденький, – думал Таркун, – и ростом небольшой. Если начальник – старик должен быть обязательно, как у маньчжуров. Старый – умный, а молодой – еще дурак!»
Бывая тут и видя издали Невельского, Таркун всегда хотел с ним познакомиться.
Присутствовавших гиляков пригласили в казарму на угощенье. Гиляки садились вперемежку с русскими за большой стол, сложенный во всю длину казармы из досок. Всем подали мутовки с кашей, а детям – леденцы и сухари. Тут же сидел рядом со стариками сам капитан и тоже ел кашу.
– А как пушки, всегда у вас заряжены? – спрашивал Ивана Масеева какой-то гиляк.
– Или как ружье – заряжается, когда надо стрелять? – приставал другой.
– По уставу! – отвечал Масеев.
– Что такое устав?
Устав нашелся у молодого солдата. Боцман Салов на днях велел ему выучить раздел: «Нижние чины и лошади».
Капитан после ужина позвал к себе некоторых гиляков.
Влезгун – патлатый, сутулый искаец лет семидесяти, с соловыми глазами, торговавший в зимнем стойбище водкой, – остался в казарме. Сидя рядом с Таркуном, он вспомнил Джонку-китолова, что придет летом и привезет много рому, тогда будет веселей, и что с Джонкой он кашу не ест. Матросы позвали Таркуна в свою компанию.
– Сыграем в дурака, – тасуя колоду, сказал Подобин.
Таркуну хотелось пойти к капитану. Но он сел играть в карты.
Четверо казаков взяли ружья и оделись в тулупы. Они выстроились перед казармой, и коренастый боцман повел их. У пушек сегодня двое часовых, у склада – один и у флага, где молились и стреляли, – тоже часовой. Часовые время от времени меняются. Все русские выпили по чарочке, но пьяных нет. В казарме у стойки с ружьями тоже стоит часовой и никому не позволяет трогать оружие.
Иван Подобин стал собираться с Таркуном к капитану. По дороге гиляк доказывал, что валенки – дрянь, а не обутки, ноги в них преют и от этого болят; ступню надо заворачивать в траву, и мороз не застудит. Есть такая теплая трава. Тогда обутки можно носить легонькие.
Вошли в сени к Невельским, очистили метелкой ноги. Вышла Дуняша, служанка Невельских. Шея у Таркуна вытянулась, стала тонкой, голова задрожала. За дверью слышны голоса. Сильно пахло табаком. Дуняша позвала капитана.
Быстро вышел Невельской. Распахнул боковую дверь в кухню, где горела свеча и где кто-то маленький, седой и курчавый возился с посудой. Дуняша прошла туда же, пособлять.
– А-а! Милости просим, – сказал капитан, обращаясь к Таркуну. Гиляк получше мог разглядеть теперь красные и белые кресты на груди и на шее капитана.
Подобин вытянулся.
– Подарка, подарка! – ласково приговаривал Таркун, доставая из-за пазухи соболью шкурку и протягивая ее капитану.
– К вам, Геннадий Иванович, приятель мой, – пояснил матрос.
Невельской подарок принял, обнял гиляка и поцеловал в обе щеки. «Верткий и ловкий сам как соболь, – решил Таркун, – лапы цепкие!» Капитан поблагодарил Подобина и отпустил, а гиляка повел в большую комнату.
Стол там сдвинут к стене. На полу, посреди комнаты, поджав ноги, сидели старые гиляки в нерпичьих шкурах. Капитан подвел Таркуна и предложил садиться. Лохматые старики потеснились. Таркун робко опустился. Капитан устроился на низком табурете. Рядом с ним Ездонок, важный старик из стойбища Пуир на устье Амура, неподалеку от деревни, где живет Таркун.
Все с трубками, дым валит клубами. То и дело руки тянутся к коробке с табаком.
Ездонок продолжал рассказывать. Переводил узколобый, горбоносый гиляк Паткен, здешний, из стойбища Иски. Большие верхние зубы у него выдались наружу так, словно он всегда смеется. Он служит у русских в экспедиции. По левую руку капитана – лицом в один цвет с гиляками – Воронин. Таркун знал его немного. К тому же вчера по его приказанию приказчик выдал Таркуну белье.
Ездонок на куске бересты рисовал ножом какие-то горы и берег моря с заливами, потом тропы.
Таркун, глядя на его большую круглую коричневую лысину, подумал, что не будет ничего хорошего, если придется просидеть вот так весь вечер среди стариков, где считаешься глупей всех, рта не раскроешь при таких злых медведях. Он решил при удобном случае убраться отсюда потихоньку в казарму к Ваньке Подобину, где можно опять сыграть в дурака.
Вошла та самая маленькая русская в шелестящих одеждах с цветами и с седыми волосами, которая возилась за дверью у плиты с девкой. Таркун испугался, но заметил руки молодые и нежные, держащие поднос с чашками. Он сообразил, что это, видно, жена капитана. «Зима, а на ней цветы, еще совсем молоденькая, а волосы как седые. Такие волосы у русских бывают даже у детей».
– Знакомься с гостем, Катя, – обратился к ней капитан. «Так, правильно, это Катя! – подумал гиляк. – Я угадал!»
– Я слышала, как вы в коридоре беседовали, – ответила Екатерина Ивановна, расставляя чашки. Одну она поставила перед Таркуном и, подвинув себе низкий табурет, присела подле мужа, желая слушать Ездонока.
Она прекрасно знала, что открыто экспедицией и что еще следует открыть, куда направлены поиски. Она знала карту края и представляла, что означают ее необъятные белые пятна. Она радовалась за мужа, он сегодня полон впечатлений. У него необыкновенная способность представлять себе широкую картину по отрывочным сведениям. Муж не раз говорил: «Главное, что должны непременно занять мы в этом краю и без чего на берегах океана у России не будет великого будущего, это гавани на юге. Пока они недоступны для нас. Эти бухты находятся южнее Де-Кастри и тянутся одна за другой до корейской границы».
Когда муж найдет средство разорвать путы, наложенные Петербургом на его руки, он откроет их. Он говорит, что со временем там будут белые цветущие города и отличные порты, там теплей и людям удобно жить. Туда явятся к нам все флаги со всего мира по океану. Именно о тех далеких бухтах, которые почти не замерзают, рассказывает сейчас Ездонок. Поэтому так светел сейчас взгляд мужа и он так бережно берет куски бересты из рук старика.
Да, у экспедиции есть цели дальние, только достигнув которых муж сможет считать свое дело исполненным. Он говорит: в будущем Сибирь – не ледяной мешок, не каторга, не проклятая страна, а преобразованный трудом и наукой цветущий край, преисполненный благами жизни, заселенный сотнями миллионов людей. Во льдах и снегах, в самом гнилом и туманном месте Охотского моря, где его держали петербургские трусы и чиновники, он мечтает и трудится для этого прекрасного будущего. Одновременно экспедиция достигает целей ближних, не менее важных и кладущих основу для достижения целей дальних.
В то время как на посту все силы собраны, чтобы сберечь людей и установить доброе соседство с гиляками, лучшие офицеры и служащие экспедиции – ее цвет и надежда – стремятся к этим целям. В чудовищные морозы они бредут среди лесов и снегов, по горам и замерзшим рекам, чтобы совершить необходимые открытия. С ними лучшие и самые смелые проводники – казаки, уроженцы Охотского побережья и безгранично преданные туземцы. Каждая экспедиция из двух-трех человек. Описываются реки. Ищутся пути по краю, идет торговля.
Ездонок поманил Катю, показал на свою трубку и на опустевшую коробку табаку. Катя принесла другую коробку, раскрыла и набила старику трубку. Ездонок в знак благодарности потрепал своей тяжелой рукой маленькое плечо хозяйки.
Вошла Дуняша с блюдом горячих лепешек. Это любимое кушанье гиляков. Берестяные карты убрали. Появился горячий чай. Разговор переменился.
– Я очень рад, что ты зашел, – обратился капитан к Таркуну. – Я слыхал, что ты дружен с Подобиным и бываешь у него. Откуда ты, из какой деревни?
Молодой гиляк широко улыбнулся и подсел поближе. Оказавшись рядом с Катей, он покосился на цветы, украшавшие ее платье, почувствовал запах цветов. Но не может быть сейчас цветов. Это все так сделано, и даже запах русские подделали.
Невельской спросил Таркуна, откуда он. Гиляк ответил, что живет на острове Лангр, неподалеку, объяснил, что от материка идет эта длинная песчаная коса, где стоит пост, потом узкий пролив и очень длинный узкий остров Удд, как продолжение косы, потом опять пролив и остров Лангр, это уж в лимане великой реки, Невельской это и сам знал. Таркун снова посмотрел на цветы на платье.
Екатерина Ивановна заметила его любопытство и спросила:
– У тебя есть жена?
Паткен перевел.
– Да, есть жена, – ответил Таркун.
– А ты любишь свою жену? Она красивая? – чуть клонясь к Таркуну, вдруг спросила Катя на чистом гиляцком языке.
Гиляки остолбенели. Старый Ездонок закашлялся, как бы поперхнувшись. Таркун был поражен и вытаращил глаза, морща лоб. Катя смотрела ожидающе, а глаза ее цвета морской воды становились все нежней и мягче, но, кажется, это притворство, она подсмеивалась над мужчиной.
– Красивая! – гордо ответил Таркун. Его открытое и смелое лицо вспыхнуло; оно понравилось Кате выражением достоинства.
– Но почему не скажешь, любишь ли ее? – Еще нежней стали ее глаза.
– Конечно, люблю! – вдруг побледнев, решительно ответил гиляк, зная, что позорит себя перед стариками.
– Тогда возьми для нее вот это. – Маленькие руки Кати быстро откололи одну из веток искусственной сирени, что присланы были фирмой «Герлен» в Иркутск из Парижа еще к прошлому осеннему сезону вместе с платьями, тафтой и выкройками.
Таркун взял цветы на обе полураскрытые ладони, посмотрел не на цветы, а на Катю.
– Почему ты не привез свою жену? Разве вы не берете с собой жен, когда едете в гости? – продолжала Катя, с трудом подбирая слова и обегая взглядом стариков, как бы принуждая их участвовать в разговоре. Но это был солидный народ, что-то вроде отставных генералов, уволенных с мундиром и пенсией.
– Берем! – неохотно ответил Ездонок.
– Конечно, берем! – выручая мрачных деловых людей, сказал Таркун.
– Ведь ей скучно без тебя. Она красивая и тебя любит, – кокетливо продолжала Катя по-гиляцки. – Не правда ли? В следующий раз, прошу тебя, привези ее с собой, – добавила она по-русски, и Паткен снова все перевел.
«Слушают с таким видом, будто им по шее наклали», – подумал Невельской про своих поникших гостей.
…Было поздно, когда гиляки дружески простились, обнимая и целуя хозяина и хозяйку.
За окнами выл ветер. Стужа на дворе все сильней. Дуняша только что закрыла печи, и от них пышет жаром. Девушка укладывалась на кухне, на кровати за пологом. Под окнами ходил часовой.
– А в Петербурге сегодня парад, балы, торжество! – сказал Невельской, проверяя на ночь свои пистолеты. – А ты, мой друг, подавала чай моим приятелям и набивала гиляцкие трубки!
Но Екатерина Ивановна счастлива и не скучает о далеких балах.
Жизнь гиляков ужасна! Она уже рассказывала мужу, что у гилячек бывают странные обычаи. Оказывается, женщины в казарме давно знают об этом. Второго мужа гилячек они называют «половинщиком». Говорят, что этот же обычай знаком им прежде, он существует у народов Охотского побережья и на Аляске.
У жены гиляка Паткена половинщик – брат мужа. К одному из гиляков напрашивался в половинщики казак Андриан Кузнецов, обещая построить избу.
Геннадий Иванович тоже слыхал что-то подобное от миссионера Иннокентия, когда встречал его в Аяне.
«В самом деле, – думает он, – честь России не только в том, чтобы поднять тут флаг, устраивать парады и праздновать царские дни! Жена права! Но кто из нас сможет оказывать влияние на гиляков? Пока что мы должны лишь не благодетельствовать их насильственными благодеяниями».
А из казармы доносится пение хора. Там женщины одеты празднично, в белоснежных платочках, красавица Алена, верно, выплясывает… Прибежала худая веселая Матрена Парфентьева в платке. Она в сарафане с расшитыми белыми рукавами и нарумянена. Стала рассказывать, что гиляки пришли от капитана очень довольные и гуляют, а Иван Подобин учит Ездонока танцевать камаринского, и вся казарма помирает со смеху.
– Идем, Катя, посмотрим! Да и сама спляшешь.
