скачать книгу бесплатно
– Вот это сюжет! Но вы, господа, хоть разговаривали с княжной? – спросил Можайский. – Ты, Николай?
– Да. Она естественно держалась, любезно говорила. Отвечала всегда находчиво.
– Барон их всех рассадил очень удачно, – подхватил юнкер Корнилов.
– Когда концерт закончился, княжна поблагодарила адмирала и поклонилась ему почтительно. Евфимий Васильевич спросил, понравилось ли, как юнкер Лазарев исполнял арию, ответила, что да. Я спросил, хороша ли западная музыка. «Да, очень». – «Верди? Берлиоз? «Турецкий марш» Моцарта? Что больше всего?» Вдруг она мне отвечает по-русски: «Камаринская».
– Ей понравился Григорьев с кларнетом и как прыгал Черный боцман, – сказал Мусин-Пушкин.
– Переводчик сказал, что их восторг трудно выразить. Еще князь хотел посмотреть европейский барабан… А потом спросил, где карусель. Ну мы: домо сумимасэен…[24 - Извинились.]
– Сегодня, когда гости уехали, со свежими сплетнями явился в храм Татноскэ. Сказал, что сначала князь испугался духового оркестра…
– Погодите, барон, – заговорил Зеленой, – уж теперь я доскажу. Это я с ним говорил. «Почему князь уехал? Мог бы еще погостить? Почему поспешил? Он недоволен?» – «Нет, он доволен». Тут барон сказал: «Мы готовились к переговорам, хотели заложить при князе Мидзуно второй стапель». И я спросил, для кого князь спрятал в рукава несколько сладких пирожков. Что, вы думаете, ответил Татноскэ? Ответил по-русски: «Князь оцень спешир домой. У него в замке остарись очень красивые мородые бряди. Князь оцень беспокоится». И тут же входит адмирал. «Вы что это? Разве можно?» Такой хохот был. «Да вот переводчик рассказывает. Невозможно удержаться». – «Что такое?» Татноскэ все и выложил адмиралу. Евфимий Васильевич побагровел. Потом подумал и спрашивает: «Откуда переводчик знает такие слова?» – «От матросов, Евфимий Васильевич!» – «Удивляюсь, что же боцман смотрит!»
– А Татноскэ еще добавил: «Князь очень сожарер на концерте: ему так нравирось. Хотер привезти брядей сюда на концерте». Тут не утерпел Евфимий Васильевич и говорит: «Ваньку-боцмана показать его гарему!» Не стал больше говорить с Татноскэ и ушел в лагерь.
– Вот во что обошлась вам охота!
– Так, господа, значит, этот князь – настоящий светский человек! Эгава не ошибся!
– А что же видели вы, где вы были?
– А мы были внутри Японии!
– Мы были вблизи селения, где находится поместье Эгава.
– Прекрасная долина в горах! Рай земной! Право, не стоит пускать туда иностранцев.
– А Эдо видели?
– Нет. Говорят, что Эдо за горой Фудзи.
– У них все за горой Фудзи. Но с какой стороны?
– Только пыль золотая горит на солнце за Фудзи, – сказал Сибирцев. – Поэтому кажется, что там, за ней, грандиозный, сияющий в золоте столичный город.
После работы Хэйбэй спросил товарища:
– Пойдем в храм?
– Да, – ответил Таракити, хотя ему не хотелось.
– Может, возьмем с собой еще кого-нибудь?
– Надо идти только вдвоем.
Хэйбэй сегодня разговаривал с Путятиным. Адмирал узнал его, когда перед концом дня на стапеле смотрел работы. Спросил, не трудно ли пилить, держа дерево ногами. Хэйбэй сказал: все плотники работают ногами и руками. Раз Хэйбэя спрашивает адмирал, значит, можно отвечать. Путятин сказал, что видит в первый раз. Хэйбэй полагает, что об этом можно сочинить смешную песенку, начать теми же словами, что и первую:
Путятин ни атама о…[25 - Голова у Путятина… (Намек, что болит.)]
У горы, за черной рощей кипарисников, стоят на поляне ворота шинтоистского храма – два столба с выгнутой перекладиной. Забора нет. «Похоже на виселицу», – сказал когда-то матрос Яся. Вся деревня знает матроса Яся. Так японцы зовут Ваську Букреева, про которого ходят легенды. Все в деревне любят морского солдата Яся.
За воротами, в двух десятках шагов, гнутый мостик, как Мост Бубна в Эдо, сделан также в виде отрезка обода шаманского бубна, хотя и меньше Эдоского. Дальше в лесу, почти на опушке, – храм, небольшой деревянный домик из новеньких кедровых досок, чистый как душа. Очень таинственно и в сумерках страшновато. Но почему буддийский монах скрывается в шинтоистском храме, у своих соперников?
– Опасно, но пойдем смелей, – сказал Таракити.
Плотники минули ворота и мост, подошли к домику. Там никого не было. В лесу лаяла лисица. Где-то далеко выли шакалы. Но это все ничего. Хуже, что нет монаха.
– Монах исчез? – спросил Хэйбэй. Значит, он вынужден был так поступить. Он скрылся.
– Да, его нет.
Таракити и Хэйбэй пошли к ближайшему буддийскому храму, который стоял пониже, у горы. Вокруг полей пришлось пройти порядочное расстояние. Стемнело. Этот храм обнесен крепким забором. Ворота еще не закрыты. Таракити и Хэйбэй вошли в помещение, низко поклонились вышедшему на скрип половиц хозяину-бонзе. Но и тут больше никого нет, никаких гостей.
Таракити положил на алтарь угощение, приготовленное для беглого монаха, а Хэйбэй осторожно поставил кувшинчик с саке. Теперь у плотников есть оправданней доказательства. На случай, если с монахом что-то случится, можно все объяснить.
Вечер был такой тихий, что на пути в деревню, у храма Фукусенди, услыхали происходящий там разговор. В храме сборище. Разговаривают бонзы. С ними какой-то русский. Отец Ва-си-ре[26 - Так японцы называли священника Василия Махова.]. Он служит в лагере по-христиански? Так в нашей деревне Хэда теперь есть все три цивилизации: буддийская, шинтоистская и христианская! Этого нигде не бывало! А бонза в храме остался очень доволен. Наверно, сейчас напьется. Хотя думать так – грех. Жертвы идут не ему, но, конечно, бонзе разрешается съесть. Это единство понимания, объединение идеального и материального начал. Идея высока, и ей все преданы, а все съедают бонзы. И это, конечно, хорошо. Ну, что же еще? Где же он? Да, дело темное! Может быть, хорошо, что так получилось. Не надо путаться с монахом. Что-то почуял и исчез? Или понял, что с плотниками ничего не получится? Толку ему от нас не будет. Или хотел уговорить креститься, а потом выдать, чтобы начали казнить плотников – мастеров западного судостроения? Известно, что есть дети, которые всегда стараются сломать домик или игрушки, сделанные с трудом соседним ребенком. Разбить в пух и прах, воображая себя при этом самураями, сражающимися за святое дело правды. Конечно, такие же есть и взрослые! Наверно, многие завидуют нам, хотели бы стереть с лица земли наши труды. Но, может быть, он желал познакомиться через нас с эбису? Страшные мысли! Говорят, когда срубят голову и она упадет, то ей еще очень больно, особенно от ударов о камни, очень обидно… Лучше, однако, не думать…
А громко говорят! Вдруг послышался знакомый голос. Плотники переглянулись. Это он? Наш монах? Вот он где! Надо поскорее убираться.
Ведь он учил: «Терпеть можно и нужно. Но не двести пятьдесят лет и не без смысла! Восемнадцать эр! В чем выход?»
«В шпангоуте!» – хотел тогда ответить Таракити.
Отец говорит, что на свете много негодяев и они сразу появляются там, где важные дела. Бродяга из тайной секты попал в храм Фукусенди, в очень богатый, хороший храм. Там князь Мидзуно всегда останавливается. А в Эдо монах жил в храме Сиба, так сам сказал.
– Мне кажется, что он не монах, – молвил Хэйбэй.
– Кто же он? – испуганно спросил Таракити.
Хэйбэй шел, подняв голову, о чем-то размышляя, словно глядел в ветви сосен на фоне ночного неба.
– Новое учение – открыть границы Японии? Он говорит, что ум человеческий еще не в силах этого понять.
– А если он напишет донос?
– Пусть только попробует. Тогда я наговорю на него столько, что он не рад будет.
Да, Хэйбэй умеет ответить! У поэта язык привешен. Еще песенку сочинит и слова возьмет из слоговой азбуки, да так, что про монаха прямо не будет упомянуто, но по знакам понять намек можно!
Прошли мимо канцелярии бакуфу. Дом Ябадоо похож на несколько лачуг под одной крышей. В правом крыле дома – в «Правом дворце», как теперь называют, – слышались голоса. Что за странный вечер – люди говорят внизу у моря, а на горе слышно. Говорят в домах – слышно на улице. Имеется ли описание таких вечеров в трудах по подслушиванию для мецке? «Левый дворец», как известно из описаний столиц и княжеских городов, почетнее правого. Левая сторона всегда важнее правой не только у шогуна в Эдо, но и в деревушке Хэда у старого самурая, внедряющего по приказу бакуфу прогресс.
Ичиро сидел за столиком и пил чай.
– Где был? – спросил у вошедшего сына.
– Ходил помолиться.
– Монаха остерегайся! – сказал отец.
Он-то что слыхал? Догадывается, но, наверно, ничего не знает. Конечно, нехорошо скрывать от отца, но приходится.
– Как сегодня работал? Что нового сделали? Такой вопрос старый плотник задавал ежедневно. Сам Ичиро опять ходил в лес за сучьями и дудками, много думал про западное судостроение. Ноги устали, но еще не болят, и голова ясная.
– Опять слышал, что иностранцы плохо работают.
– Почему?
– По обработке брусьев и досок. Отделка хуже принятой в Хэда. Они все делают начерно.
Таракити не согласен. «Начерно!» Отец еще недавно говорил, что вся Хэда недовольна: построили плаз и стапель, столько леса ушло зря. Все новое не нравилось.
Известно, что семь поколений этой семьи были плотниками. Может быть, еще раньше предки плотничали, но про это не говорится, это неприлично. Почему-то считается, что со времени начала управления страной шогунами рода Токугава в народе, как и в чиновничестве, сменилось семь поколений. Как в роду Эгава! Нашего дайкана! С воцарением рода Токугава началась настоящая счастливая история, и поэтому никто не смеет сказать, что знает что-то про жизнь своего рода в дотокугавские времена. В детстве бонзы так учат, как будто до шогунов Токугава история не существовала. Семь поколений нам разрешено знать. А у самих Токугава за это время сменилось, кажется, восемнадцать шогунов! Конечно, до них жизнь была христианская, нечистая. Хотя древние ткани ценятся до сих пор. Разные изделия тоже. И стихи.
У отца за домом стоит сарайчик с козлами, с пилами, с камнями для точки инструментов. Раньше, бывало, приходил рыбак, кланялся. Пил с отцом чай. Саке тогда редко угощали. Заказывал новое судно… «Какое вы хотели бы? – спрашивал отец. – Судно или лодку? Большое фунэ[27 - Лодка, судно.] или маленькое?» Или просили: «Почините наш корабль». – «Что такое?» Отец, как искусный мастер, мог лечить суда. «Пожалуйста, господин плотник! Мы идем из Осака… открылась течь… Мы по рекомендации Ота-сан». «Мы по рекомендации Ясобэ-сан». В этом случае неприлично назвать старого самурая Ябадоо. Суда строились обычно на лужайке у жилья и подпирались жердями. Чем выше cтановились борта, тем больше жердей вокруг упиралось в его бока. В сумерках казалось: корабль с веслами. Спускалось судно – отца угощали саке.
Или явится приказчик от Ота-сан, приглашает к хозяину. Ота-сан нанимает плотников строить большое судно. Это всегда выгодная работа. Так работали семьей или артелями, нанимались помочь другим плотникам или нанимали их в помощь себе. По праздникам десятские собирали всех крестьян своего десятка домов, читали им законы государства и рассказывали о величии дайри и шогуна.
Все плотники имели огороды, а на маленьких полях сеяли рис. У семьи старого Ичиро рисовое поле было в вершине долины, почти в горах, поэтому дом прозван «Верхнее поле». Это единственная легенда про нашу семью. Все остальные легенды про государство, про властителей и про святых.
Но вот отец стал болеть. Ичиро некоторое время скрывал, что плохо видит, но люди узнали. Заказов больше нет. Братья отца немного помогали, потом стали забывать Ичиро, хотя и не совсем, но у всех у них свои дела и заботы. Таракити хотел наняться в чужие люди, за работу, как известно, свои всегда мало платят, особенно племянникам. Помог Кикути. Взял в свою артель. Потом – просто счастье – в деревне началось западное судостроение. Отец больше не жалуется на братьев. Первые дни Таракити работал с Кикути и подчинялся ему. Но сейчас они равны – оба артельные старосты.
– Я тебя учил. Смотри не поверх носа, не на высоту западного сооружения, а на доску. Отделывай, как я тебя учил. А как же ты пилу развел? – говорил Ичиро.
– Да, отец, я все сделал…
Таракити знал, о чем думает отец. Не о своем глазе и не о своей нужде.
Таракити рассказал, что сделал первый футоко.
Таракити желал знать, почему все части западного корабля из наборного дерева, а не из цельного? Если сравнить части корабля с членами человеческого тела, например с ногой? Разве, если сломать ногу, а потом срастить ее, она будет крепче, чем несломанная? Отец обычно говорил, что надо меньше говорить, ему кажется, что такие сравнения неудачны. Он все свое: «Говорит тот, кто не знает, кто знает, тот молчит». Конфуцианские заветы? А похоже, что все части западного корабля сращиваются из нескольких кусков. Колокольцов тоже не стал объяснять, а сказал, что Таракити должен сам понять и что ни в одной стране он не видел таких плотников старательных, как в Хэда. Таракити все же спросил у отца. Ичиро ответил, что и раньше кое-что знал. Японцы тоже умели делать части корабля набором.
– От этого корабль крепче?
– Конечно, крепче. Дерево деформируется со временем. Корабль не должен подвергаться опасности, если деформируются его большие части. Еще хуже, если что-то треснет, или сгниет, или сломается. А три составные части одинакового значения, все три слоя не могут одновременно измениться или сломаться. Даже ваш киль, что-то мощное, единое, основа судна и его фундамент, как ты сам объяснял мне, и тот сделан из многих частей.
– Да, в европейском судостроении ничто не делается из сплошных деревьев.
– Это все ради крепости, чтобы корабль не ломался весь сразу. Мы это знали всегда. Умели сращивать части. Но за это не хвалят. Могли спросить: «Зачем ты так хорошо делаешь? У нас не принято плавать в чужие страны. У нас проще все делается. А-а, может, ты хочешь построить корабль дальнего плавания? Кто тебя подкупил? Зачем хочешь быть лучше других?» И сразу мы хорошую старинную работу забываем и все делаем похуже, как и все наше общество судостроения. Иностранцы теперь делают части корабля набором для себя, чтобы идти за море. Но из плохого леса.
– Они торопятся, работают очень аккуратно. Деревья даны хорошие.
Ичиро сказал, что построил за свою жизнь много кораблей. Таракити показалось, что отец знает все. «Неужели ему известно и то, что мы теперь изучаем? Как честный человек, он подчинялся властям всю жизнь и еще теперь не смеет проговориться! Самому не полагается знать или изобретать что-то важное». Когда Таракити учился, бонза читал детям китайскую книгу о том, как всем надо подчиняться старшим, их слушаться, им обо всем докладывать и ждать позволения. Приводился пример, что в Китае казнили одного ученого за то, что он частным образом у себя дома написал историю государства. А, говорят, хорошо написал!
…Отец проворчал, что Таракити, наверно, хочет походить на иностранного морского солдата, поэтому работает небрежно, пила не в порядке!
Таракити жаль, что отец не видит постройки шхуны, как там все делается красиво, смело и как совершенно разные части, которые делаются отдельно друг от друга по чертежам, вдруг сливаются в одно целое, а этих частей – масса.
– А ты знаешь, что в деревнях есть мастера, которые так приготовляют материалы, что из них построенное судно не может никогда утонуть, даже получив пробоину? Делается, как пробка. Эти суда не горят.
– Где такие мастера?
Ичиро мог ответить: «Это я!» Но не сказал. Кто знает – тот молчит. Говорит тот, кто не знает.
– А куда исчез монах? – спросил отец, выслушав признание Таракити о таинственных встречах.
– Не знаю. Кажется, его голос мы слыхали, проходя мимо Фукусенди.
– Я про этого монаха слыхал. Он не только к вам приставал. Он ко всем вяжется. Говорят, шлялся по Токайдо, много пил. Играл в азартные игры… Но… говорят, недавно он… – Ичиро заговорил шепотом: – На тракте в одном из храмов… Сидел в очень приличной и богатой одежде…
– Где ты это слыхал?
– Люди говорят.
– Люди что не выдумают!
– Я сам его видел один раз в лесу, когда собирал дудки, он читал какие-то записки, доставая из рукава, и меня не заметил. Если хочешь узнать что-нибудь, то спроси у таких нищих, как я. Но… Кто знает – тот молчит. А как Оаке-сан?
– Про Оаке-сан говорят: лысый и старый, но все понимает.
– И я бы пошел на работу – понял.
– И что же? Иди.
– Куда и к кому?
– Ко мне в артель…
На другой день Таракити привел на работу отца. Ичиро положил зазвеневший мешок с железом на траву.
Старик и старший начальник мецке посмотрели друг на друга у трапа, ведущего на стапель. Ичиро поклонился, посчитав встречного за мастера, но потом разглядел и ужаснулся. Мало кланялся!
– Сам Танака-сан!
Ичиро стал нижайше кланяться и, подымая голову, в оправдание открывал пошире больной глаз.
Таракити задал дело – строгать доску. «Сын над отцом командует!»
Матросы посмотрели с любопытством. Первый японский старик на работе. До сих пор присылали молодых. Как они стараются, молодых не хватает – подняли старика.
Васька Букреев засмеялся и показал на шхуну:
– Скоро поставим шпангоуты.
Старик достал из ящичка и сунул Букрееву кусок редьки.
– Кусай! – сказал он.
