скачать книгу бесплатно
Мало того, что наступила ночь, под повязкой была полная чернота. Отрок прикрыл бесполезные сейчас очи, обратившись целиком в слух и чувства. Сердце его гулко колотилось от волнения: сумеет ли он выдержать испытание, и каким оно будет, откуда ждать опасности и как ощутить поддержку рода? Слушать, слушать и ощущать всё вокруг. «Мы никогда не бываем одни, с нами всегда наши предки, нужно только понимать и чувствовать их», – так всегда говорит дед Ведамир. Вокруг жили такие привычные голоса ночного леса: птичьи перещёлки, звериные шорохи, жужжание ночных насекомых. Рарог знал: это голоса его рода, которые говорят с ним, но о чём, пока уразуметь не мог. Сколько он просидел под дубом, не ведал. От старательного «слушанья мира» Рарог стал как бы раздваиваться. Что-то переменилось в нём и вокруг.
Он по-прежнему сидел под раскидистым дубом, но в то же время как бы начал видеть себя со стороны. «Как же я вижу себя и звёздное небо над зелёной кроной?» – удивился отрок. Тем же невидимым зраком Рарог увидел, как прошмыгнула через поляну рыжая лиса, как завозился усердный ёжик в траве, как уселся на древо над его головой большеглазый филин и несколько раз пугающе «ухнул».
Услышав вещую птицу, отрок поднялся. Филин сорвался с ветки, и его «ух-ху» раздалось где-то впереди. Рарог пошёл на зов, раздвигая руками невидимые ветви. Каким-то образом он ощущал коренья под ногами и толстые сучья, от которых нужно уклоняться на ходу. Затем пространство вокруг расширилось, видно, он вышел на поляну или лесную опушку. Филина не было слышно, и Рарог в растерянности остановился.
В этот самый миг что-то больно ударило его по плечу.
– Защищайся! – молвил чей-то глас, и Рарог ощутил, что ему в десницу вложили крепкую палицу. Тут же он почувствовал опасность над головой, и рука сама привычно закрыла голову, подставив палицу, по которой и пришёлся удар. Потом удары посыпались с разных сторон. Он не знал, сколько нападавших, и едва успевал увести тело и защититься палицей, как ощущал новые нападения. Рарог отбивался, не чувствуя боли в разбитых пальцах, саднящих плечах, боках и спине. Каждый новый выпад палицы противника раззадоривал всё больше, заставляя тело предугадывать угрозу и в мгновение ока уходить от неё. Но даже если он пропускал удар, всё одно успевал собраться и сработать, как невидимый щит, о который, он это чувствовал, может без ущерба для тела расщепиться даже крепкая деревина. Наконец удары прекратились. Рарог постоял немного и опустил палицу.
– Брось её, – повелел чей-то голос. Кто-то возложил руки на плечи разгорячённого и оглушённого отрока, повернул несколько раз вокруг себя и, не снимая повязки, велел: – Беги!
Скорее!
Он побежал, не ведая куда, стараясь выше поднимать ступни, чтобы не зацепиться за корягу или камень, не разбиться со всего маху о землю. Мелкие ветки хлестали со всех сторон, пот струился между лопаток и обильно стекал с чела под повязкой. На какой-то миг отроку показалось, что он, как под дубом, начинает видеть тропу как бы в сером мареве, какое бывает светлыми летними ночами. Рарог побежал увереннее и… вдруг ощутил, что земля разом ушла из-под ног. Он полетел в пустоту, тело невольно сжалось в комок в ожидании страшного удара о землю, наверное, последнего в его жизни. Изначальный животный страх накрепко сковал волю, мысли беспорядочно заметались в черепушке, как пойманные в клетку мыши. И только одна, где-то на краю сознания, напомнила: это испытание, и ты должен выдержать его с честью! Миг падения замедлился, Рарог снова как бы отделился от своего тела и… ощутил полёт. Он почувствовал себя соколом, прочерчивающим небо острыми сильными крыльями. Страх ушёл, осталась только удивительная свобода парения, дарящая ни с чем не сравнимый восторг. Ему показалось, что полёт был долгим, а потом мягкое приземление. Отрок ещё некоторое время лежал, не желая расставаться с дивным ощущением вольного полёта, потом сел. Кажется, вокруг никого, хотя, погоди, даже с закрытыми очами он почуял на себе чей-то взгляд.
– Отче Ведамир, повязку-то снимать? – спросил малец. Но ему никто не ответил, послышался только негромкий свист. Подождав ещё, Рарог снял повязку и огляделся. Он сидел на толстой подстилке из душистого сена. Подняв голову вверх, прикинул, сколько же он летел с обрыва. Неужто так мало, а почудилось, будто долго-долго продолжался волшебный полёт. Тут вновь справа послышался свист. Ага, вон кто на меня глядит!
– Знаешь, Сварга, а я тоже был соколом и летал, вольно летал, как ты! – поделился своей радостью малец. Божеская птица наклонила гордую голову и на сей раз что-то проклекотала. Рарог вдруг понял её ответ, прозвучавший где-то в голове.
– Я ведаю, ты, в самом деле, Рарог, и мы с тобою отныне родичи.
– Чудно, так я тебя теперь разумею, как и дед Ведамир, так всегда будет?
– От тебя зависит.
– А где отец Ведамир? В избушке? Где ж ему ещё быть, – сам себе ответил отрок. – Тогда пойдём, обрадуем его, я ведь прошёл испытание? – Рарог выбрался из оврага и двинулся в сторону Священной рощи, срывая по пути белые корзинки порезника, слегка прожёвывая его и прикладывая к саднящим ранам на руках и челе. Отрок вновь и вновь переживал волшебный миг полёта. Душа и тело ещё дрожали от испытанного ликования, и волны радости, одна за другой, охватывали всё существо отрока. Вот и тропинка, ведущая к их жилищу. Как остро сегодня ощущаются звуки, запахи, какие яркие цветы и листва, будто омыты чистой студёной водою весеннего ливня.
Рарог вдруг остановился, настороженно поднял голову и глубоко потянул носом воздух. Точно, будто гарью потянуло, как есть гарью, такого запаха здесь не было никогда. Ах да, на днях огнищанин приходил к волхву, просил благословления на новую пашню. Они собирались лес общиной выжигать. Огнищанин и Ведамир поговорили тогда, что ветер как раз подходящий для такого дела.
– Погоди, Сварга, – снова замер юнец, – ветер-то, кажись, сменился, а ежели так, то… аккурат на Священную рощу гонит, беда! – уразумел Рарог, приглядевшись, куда клонятся кусты и деревья. – Тревога охватила мальца. – Надобно поглядеть, что там! – И отрок побежал по тропе. С каждым шагом запах гари крепчал, вот уже потянулся и сизый дымок. Стали доноситься голоса людей и стук топоров. Вскоре он выбежал к огнищанам, которые неровной цепью растянулись справа и слева от поляны и торопливо рубили деревья, рыли землю, с тревогой поглядывая на густеющую впереди дымную завесу.
– А отец Ведамир тут? – спросил запыхавшийся отрок у одного из огнищан.
– Послали за ним! – громко ответил тот, продолжая споро орудовать заступом. Рарог тут же принялся помогать огнищанам валить деревья и оттаскивать их подальше от полоски перекопанной земли. Уже ощущалось приближение пожарища, слышен был дальний гул огня и громкие хлопки лопающихся от неимоверного жара деревьев. Из дымных клубов выбежали ещё несколько закопченных огнищан, они с трудом удерживали исходящую рыданием, вырывавшуюся из их рук молодицу.
– Дитя у неё где-то подле ручья осталось, туда сейчас не пробиться!
– Подле ручья, это там, где гряда каменная и старая сухая липа? – уточнил Рарог, который за время учёбы у волхва исходил всю округу и знал в лесу каждый камень и каждую ложбинку.
– Да, только туда теперь нет дороги, стена огненная, деревья горящей смолой брызжут, не пройти, – сам едва не плача, молвил огнищанин.
Княжич поглядел на молодицу, которая в исступлении заламывала руки и кричала, вцепившись руками в собственные волосы. Потом устремил взор в глубь леса, словно хотел пронзить огонь и дым, и вдруг в какой-то миг ясно узрел то место с высоты, будто летел над ним птицей.
– Я со стороны каменной гряды попробую, – молвил княжич и бегом сорвался с места.
– Куда ты, там тоже не пройти! – крикнул ему вслед кто-то, но Рарог уже бежал меж деревьев, всё больше кашляя и задыхаясь от дыма.
– Отче, – крикнул, увидев спешащего к ним волхва, голый по пояс и мокрый от пота огнищанин с торчащей копной волос, – а мы тебя обыскались, вишь, ветер ни с того ни с сего, в обрат повернул, беда будет, коли на Священную рощу перекинется!
– Вижу. Речёшь, ни с того ни с сего ветер повернул? – переспросил Ведамир. – Ничего в сём мире не происходит супротив воли богов наших.
– Сыне, сыне мой!! – всё голосила несчастная огнищанка.
– Дитя у неё там осталось, – глухо обронил огнищанин, – а твой ученик, отче, за ним в огонь ринулся, и удержать не успели…
Волхв замер от этих слов. Прикрыл очи, провёл дланью по усам и бороде. Потом твёрдо молвил:
– Я сейчас буду со Стрибогом-батюшкой беседу вести, а вы продолжайте, всё верно делаете, коли поспеем, огонь далее не пойдёт. – Волхв отошёл чуть поодаль и, воздев к небу руки, начал что-то говорить быстро и непонятно.
Княжич не видел, как за ним следом пустился отец оставшегося в огненной западне мальца. Только слышал сзади чей-то топот и возгласы, но вскоре перестал их различать, бежавший, видно, взял левее. Остановившись у небольшой мочажины, Рарог быстро сунул в воду руки по локти, а потом побежал дальше, прикрывая рот и нос полусогнутой рукой, стараясь дышать через мокрый рукав. Пересекая ручей, княжич намеренно упал в его прохладное ложе, перевернулся в воде несколько раз и снова побежал. Здесь тоже горел лес, но он был тут небольшой и чахлый, потому что из земли выпирала каменная гряда. Несколько раз отрок срывался с горячих округлых камней, но, на счастье, не покалечился, лишь добавил себе синяков и ссадин. Даже когда прямо на него упало горящее дерево, княжич в последний миг успел ящерицей юркнуть за большой валун, который и принял на себя всю силу удара, обдав Рарога целой охапкой горячих искр. Те, что попали на мокрую рубаху, зашипели, а те, что на голову и, особенно, за шиворот, больно прижгли, впиваясь раскалёнными иглами в кожу.
Он пробежал ещё немного и был вынужден остановиться. Тело обдало таким жаром, что княжич невольно попятился, мокрая одежда запарила, обжигая кожу. Неужели дальше не пробиться? Ведь вон уже она, старая высохшая липа, вернее, оставшаяся от неё часть ствола, а ветви и крона уже давно обломаны ветрами и временем. Туда огонь, кажется, не добрался, кругом камни и лужайка зелёной травы, потому что из чрева земли пробивается холодный родник. Дым застилает островок, и не видно, есть ли там дитя. Но пройти туда невозможно от уже сгоревших деревьев, превратившихся в обугленные столбы, готовые в любой миг упасть. От горящих стволов пышет таким жаром, что впору жарить мясо на вертеле. Назад тоже не уйти: там, где он только что прошёл, встала сплошная стена огня. Рарог снова закашлялся, одежда почти высохла, и рукава рубахи теперь мало помогали. Сейчас бы в ручей окунуться, но до него шагов десять сплошных пылающих углей. Совсем рядом одно дерево угрожающе наклонилось в его сторону, а другое упало, взметнув россыпи блестящих искр. Точно такие завихрения оставались на огненной дорожке, которую разравнивал отец Ведамир перед хождением по ней босиком в праздник Купалы…. «Я же не раз ходил по углям, – вспомнил Рарог, – пройду и сейчас!» И княжич побежал, вздымая босыми ногами столбы искр и пепла. Деревья падали, а Рарог бежал. То ли ночное сидение под дубом с завязанными очами и нынешнее испытание, то ли запах гари и вид пламени пробудили до необычайной ясности далёкие воспоминания детства. Рарогу казалось, что его снова несёт на руках по пылающему Гам-граду сильный воин, а вокруг горят не деревья и кусты, а терема и конюшни. Огонь вокруг, огонь под ногами, кажется, даже внутри, главное – не споткнуться и не упасть. Он всё-таки упал, но уже в воду ручья, прохлады которой даже не почувствовал, а только горячечную боль в обожжённом теле. Добрался почти ползком по ручью, скользя на обросших зеленью камнях до зелёного островка, но не сразу нашёл малыша. Маленький, испуганный, он забился под вымытые дождями корни высохшей липы и уже не плакал, а только всхлипывал, но был жив. Рарог прижал маленькое тельце к себе. Он не замечал саднящих ожогов и порезов, а только ощущал, как бьётся в нём испуганное сердечко дитяти. Княжич долго сидел, держа дитятко на руках, поливая водой и защищая его своим телом, и не сразу заметил, что ветер поменялся. Он дул теперь снова от Священной рощи к морю.
– Чудно, – вымолвил потрескавшимися от жары устами княжич. И вдруг явственно ощутил на себе пристальный взгляд, и голос отца Ведамира спросил: «Отчего нынче переменился ветер?»
Рарог стоял под Священным дубом. Весь ещё в синяках, ссадинах, с обгоревшими бровями и волосами на голове, но в чистой расшитой рубахе, перехваченной поясом, и портах. Рядом с ним стояли отец Ведамир и дядька Добромысл. Они творили благодарственную молитву богу Прави и Огнебогу-Сварожичу за чудесное спасение княжича и сохранение жизни маленького сына огнищан. Потом взрослые повернулись к нему, и волхв, положив длань на плечо княжича, весомо произнёс:
– Ты сотворил сей огненный переход не от каменной гряды к ручью, через пылающий лес, а от своего детства, через огонь и смерть, к взрослой жизни. Ибо принять решение спасти другую жизнь, жертвуя своим животом, надлежало только тебе самому. И тот, кто не задумываясь ни на миг, проходит огненный путь, тот становится настоящим воином по сути своей, а не по возрасту или званию. Нынче ты доказал, что крепок не токмо телом, но и духом, а огнебожьи отметины Сварожича – то особый знак, от угольев пылающих добрая сталь только крепчает! – улыбнулся Ведамир.
– Тебе ещё нет пятнадцати, – отозвался дядька Добромысл, – однако клятвой воинской ты Перуну уже присягнул. Пришла пора воинского пострига!
Дядька Добромысл остро отточенным ножом живо обрил княжичу голову, оставив посредине только чуб.
– Ну вот, – молвил он, любуясь своей работой, – теперь все будут видеть, что ты Рарожич. Посему я рад нынче вручить тебе отцовский меч. Прими, Рарог, клинок Годослава, носи его с честью, как отец носил! – И князь протянул племяннику меч в ножнах. Подрагивающими от волнения руками княжич принял драгоценный клинок, обнажил полированное лезвие, которое заиграло на солнце огненными бликами, и приложился к нему устами у рукояти там, где красовался сокол и руна рода «R»
– Клянусь Перуну, богу Прави, стоять за справедливость! – взволнованно воскликнул княжич.
– Отныне ты воин, – весомо и торжественно молвил отец Ведамир. – Крепко держи клятву, данную Перуну. Неси имя своё по жизни с честью, не предавай, не злобствуй, не юли, не лги и не завидуй! Всегда гляди прямо в лик опасности, и бог Род-Сварожич в образе сокола непременно придёт на помощь тебе! Ибо сокол – священная птица, он живёт и сражается только по Прави, он не ястреб какой, что может закогтить добычу хитростью и коварством, главное оружие сокола в быстроте и мощи удара!
А когда они уже шли по тропе обратно и Рарог, опоясанный мечом, с гордостью придерживал рукоять у левого бока, дядька, вздохнув, сказал:
– Что ж, Рарог, коль стал мужем, знать, пришла пора исполнять обещание, данное немецкому королю: жениться на принцессе франков. Так-то, брат! Дочь мне поведала, – повернулся Добромысл к волхву, – что Людовик сызнова армию собирает, вроде глинян с некоторыми племенами ободритскими за то, что они Гам-град опять порушили, наказать хочет. Будет ли когда-нибудь мир на этой земле?
– А как дочь твоя, Добромысл, ладно ли живут они с принцем франкским? – спросил волхв.
– Живут, – неопределённо махнув рукой, нерадостно ответил князь. – Недавно приезжала погостить и внуков показать, – голос его чуть дрогнул. – Лопочут по-немецки, муж не дозволяет словенской речи учить. Одно слово – чужие! Дочери по их закону веру латинскую пришлось принять. Не могу зреть, – с болью вымолвил князь, – как кровь родная онемечивается, а поделать-то ничего не могу! В самое сердце, супостаты, ранили! Душу наизнанку выворотили!
– Дядя, как это муж не велит детям по-словенски речь? – вмешался в разговор Рарог. – Тогда и я своей жене не дозволю на немецком со мной говорить, пусть нашей речи обучается!
Старый волхв и князь с улыбкой переглянулись. Дядька одобрительно похлопал Рарога по плечу.
– Слышу слова не отрока, но мужа ободритского!
Прошло несколько лет
Князь Рарог в полном воинском облачении с болотным мечом на боку стоял перед своей храброй дружиной под княжеским штандартом: белым соколом на красном поле. С непокрытой бритой головы Рарога ниспадала длинная прядь волос, – признак знатности рода у всех варягов-руси. Справа от князя, чуть ниже, стояли его младшие братья, также в кольчугах, со щитами и мечами.
– Мужи ободритские, рарожичи! Нурманы напали на наших купцов. Давно такого не случалось, видать, решили, что коль князь молодой, так и опасаться возмездия нечего. Потому следует нам пойти и напомнить, что мы всё те же сыны Сокола.
Слава Перуну, богу-защитнику Прави!
– Слава, слава, слава!!! – троекратно громогласными криками ответили дружинники.
– По лодьям, братья! – зычно повелел молодой князь и глядел, как воины сноровисто занимают места в своих кораблях. – Трувор, ты за старшего во второй лодии, а ты, Синеус, замыкающим в охране.
– Опять в охране, – недовольно буркнул про себя младший рарожич с ещё юношеским пушком вместо усов, но противоречить брату не стал и побежал в конец каравана.
– Ререх! – услышал князь девичий возглас за спиной. Обернувшись, он узрел пламенеющие на ветру рыжие волосы своей жены, которая бежала к нему и махала рукой, а второй придерживала длинное платье. Подбежав, она обняла Рарога и быстро заговорила по франкски:
– Майн либер манн! Ихь верде ауф дихь вартен!
– Нет, Ружена, скажи по-русски: «Я буду тебя ждать!»
– Йа буду тьебя шдать, – с сильным франкским выговором медленно вымолвила регина.
– Ну вот и славно, пока вернусь, постарайся научиться, гляди, как у твоего охоронца Вольфганга ладно выходит, борзо речь славянскую ухватил.
– Корошо, мой король, я будеть старайтся, – утирая выступившие слёзы, ответила девица.
Глава II
Ольг из Приладожья
Юноша лет шестнадцати поглядел ещё раз на своё отражение в бочке с водой, поправил льняную рубаху с вышивкой по вороту. Новая рубаха немного топорщилась, расширяя его уже достаточно крепкие плечи и грудь. Зато поясок с обережными кельтскими рунами, что недавно для него соткала сестра, ладно охватывал стан. Порты не совсем новые, но и не старые, правда, из шерсти для зимы, но летние, которые всё время носил, для такого случая вовсе не годились.
– Ольг! – вышла на крыльцо девица лет тринадцати с зеленоватыми очами и белыми, заплетёнными в косу волосами. На ней была длинная – на вырост – рубаха из выбеленного полотна с вышивкой по вороту и на предплечьях. На шее – старинный кельтский оберег с разомкнутыми концами. – Куда ты вырядился, а порты отчего зимние надел? Опять к ней собрался? – глаза младшей сестрёнки заискрились от любопытства.
– Отчего обязательно к ней, так пройтись, да и только, – стараясь говорить беззаботно, молвил юноша. Он немного подумал и надел на голову берестяное очелье, которым обычно прихватывал свои длинные белесые, как у сестры, волосы во время работы.
– Это чтоб волосы не мешали, коли целоваться придётся? – ехидно прыснула сестрёнка и тут же шмыгнула обратно в дверь, потому что брат обрызгал её зачерпнутой из бочки пригоршней воды.
Проходя по улице, Ольг поздоровался с кузнецом, который отдыхал после нелёгкой работы на широкой колоде. Прошлым летом юноша у него был в подмастерьях.
– А что, Ольг, не решил ещё ко мне в ученики пойти, гляди, ведь так, как я, тебя никто не научит, – окликнул его закопченный мастеровой. – Вот уйду на покой, так ты первым кузнецом на всём Приладожье будешь, точно тебе реку!
– Дяька Кряж, разве мало у нас ребят крепких, вон Окунь, Валуй, Шульга…
– Ах ты ж, зелена медь! Да при чём тут крепкий не крепкий, – раздосадовался Кряж, – молотом махать любой здоровый дурень может, а вот кузнецом мало кто способен быть! А ты из кельтов будешь, ваш род завсегда железо разумел. Это ж, брат Ольг, волшба, а не ремесло. Вот как пришёл я когда-то к своему учителю, гляжу – маленький, сухонький, что твой гриб-сморчок, мыслю, какой же это кузнец? Мне-то виделся настоящий повелитель железа, чтоб косая сажень в плечах, грудь, что бочонок твой, и кулаки с голову младенца. Да после оказалось, что нету равных моему учителю в сём труде ковальском. Он мне всегда повторял: не тот кузнец, кто молотом стучит, а тот, кто душу железа зрит. – Очи Кряжа засияли, как всегда, когда он начинал речь о любимом деле, забывал тогда обо всём и мог долго и складно сказывать о своём промысле. Ольг хотел поскорее уйти, но понимал, что тем может обидеть словоохотливого кузнеца, которого все в Приладожье уважали за его мастерство и добродушный нрав.
– Помню, первый раз закладывал я руду в домницу, а учитель мой только глядел молча. Вдруг он мне, так же молча, подзатыльник отвесил. За что, говорю, я ведь всё сделал в точности, как ты в прошлый раз. А за это самое, речёт. В прошлый раз, когда мы домницу заряжали, сыро было и холодно, да и руда из другого места была, иная руда, понял? Запомни, речёт, всякий раз всё делается в нашем деле впервой, потому как руда, погода, уголь древесный, всегда иные. Да и крица одна для клинка гожа, а другая только для крюка или подковы. Волшебство работа наша, а не слепое повторение. Ведь в домницу не заглянешь, как в котёл, где кашу варят, и ложкой на вкус не попробуешь, а передержать или недодержать нельзя, не будет доброго железа! То-то, зелена медь! – Кузнец с досадой махнул рукой и пошёл обратно в свою кузницу, а Ольг заспешил своим путём.
Юноша осторожно подошёл к дому Велины, ему очень не хотелось встретиться со строгим родителем возлюбленной. Пёс за изгородью начал было лаять, но Ольг окликнул его и швырнул загодя припасённую кость. Услышав знакомый голос, да ещё и получив «подарок», страж тут же замолчал и принялся за подношение.
– Велина, – тихо позвал юноша, стараясь унять вдруг разволновавшееся в груди сердце. – Велина! – уже громче окликнул он и пару раз стукнул железным кольцом по калитке.
Тихо хлопнула дверь, и знакомые лёгкие шаги прошелестели по дорожке. Калитка, скрипнув, отворилась. Пред юношей предстала ладная черноглазая девица с туго заплетённой косой, перевитой лентами, в расшитой белой сорочке тонкого полотна и красной понёве, облегающей стан. На шее в три ряда красовались цветные бусы, а на голове был тонкий серебряный венец с височными кольцами и подвесками в виде лунниц.
– Ты чего, Ольг, – стала выговаривать она, – упреждала же, отец вчера вернулся, сердит на всех, что-то у него не сложилось с торговлей в Ладоге…
– Я тебя увидеть очень хотел, Велинушка! Мы с отцом живицу на днях заготавливать поедем, долго не свидимся…
– Я вот сейчас дубину-то возьму и хотение твоё сразу поубавлю, узнаешь, как девкам голову кружить, – грозно прокричал, выходя из-за угла дома, отец девушки.
– Так я же не просто так, дядька Бажан, – растерянно проговорил юноша, – я ж сватов засылать по осени хочу…
– Сватов засылать? – ещё более взъярился Бажан, хватая первую попавшую под руку палку. – Да ты сначала добро накопи, хозяйство заведи, а потом про женитьбу мысли! – Купец проворно ринулся в сторону Ольга, который поспешно скрылся за калиткой и был таков.
Ефанда нашла брата сидящим на камне у воды. Он сидел неподвижно, обхватив голову руками.
– Ольг! – осторожно тронула она за плечо. Юноша не отзывался. – Что, опять прогнал? – спросила она и уселась рядом. – Может, оно и к лучшему, – по-взрослому проговорила девчонка, – не нравится мне твоя Велина… Красна, знамо дело, да вся из себя такая важная, одевается, как боярыня…
– Много ты понимаешь! – утирая глаза от невольных слёз, сердито обронил юноша. – Всё равно моя будет! – с вызовом произнёс он и стал с силой бросать в воду камни.
– Чего зазря-то водяника с русалками тревожишь? – спросила сестра. И вдруг насторожилась. – Слышишь, кричит кто-то?
– Где? – навострил уши Ольг.
– На улице, пойдём скорей! – И брат с сестрой побежали в посёлок.
Ещё издали они узрели босоногого мальца, который размахивал руками и кричал:
– Нурманы! Нурманы идут!
На улицу стал выбегать всякий люд: кузнецы, скорняки, женщины, дети. Некоторые мужчины с вилами и рогатинами, иные с пиками, а то и мечами.
– Неужто опять грабёж? – вопрошали друг друга люди.
– Нет, купцы! – отвечал на бегу малец.
– Знаем мы этих купцов. Я прошлый раз двоих на вилы поднял, когда они мой двор грабить пришли… – мрачно молвил могучий словен.
– Говорят, на них мор напал, хоронить своих будут…
– А чего орёшь-то, коли они не грабить, а хоронить пришли? – спросил кузнец Кряж.
– Да не ору, я к старосте бегу, вы ж сами первые меня спрашивать начали! – с обидой в голосе отвечал малец и, решительно махнув рукой, быстро побежал по улице в сторону дома старосты – отца Ольга и Ефанды.
– Так речёшь, ярл, от неведомой болезни воины твои померли? – прищурив правое око, молвил коренастый староста Приладожья с белыми, чуть «позолотившимися» от работы на солнце волосами.
– Да, хёвдинг, именно от болезни, – закивал своей большой головой, похожей на медвежью, ярл по имени Лодинбьёрн – Косматый Медведь. – Выдели нам место для погребения усопших, чтоб мы по нашему обычаю их достойно проводить смогли… – Его слова переводил сухощавый невысокий воин с водянисто-невыразительными очами и обязательной для всех викингов бородой, которого именовали Ас-скальд, – что по-нурмански означало «божественный певец».
В полной мере значение его имени раскрылось только тогда, когда мёртвых викингов сложили в доспехах и вместе с оружием на погребальный костёр из брёвен и оградили камнями в виде лодии. И тут скальд, выйдя вперёд, запел. Он пел красивым и мощным голосом о славных родах, из которых вышли погибшие викинги. О великих богах, которым они служили, о подвигах, которыми прославились воины Одина, Тора и Тюра. О прекрасной Вальгалле, в которой боги ожидают павших героев, чтобы взять их в своё небесное войско и вместе с ними вступить в Конце Всех Времён в последнюю битву с силами Тьмы.
«Боги любят только воинов!
Боги ждут в Вальгалле тех героев, кто умирает в битвах!
Вы будете пить там божественный эль из чаши, которая никогда не иссякнет! Вы будете охотиться на оленей, медведей и кабанов, счёта которым, кроме богов, никто не знает! Вы будете гибнуть в бесчисленных схватках и каждый раз воскресать снова, чтобы бесконечно наслаждаться звоном оружия и шумом битвы!
