скачать книгу бесплатно
Хронология жизни в профессии
Анатолий Дмитриевич Заболоцкий
Известный оператор-постановщик Анатолий Заболоцкий рассказывает о линии своей судьбы. Каким путем божественная воля ввела человека, появившегося на свет в дремучем углу Сибири на берегу Енисея, увлечься «мотыльковым искусством» кино, пробиться в профессии, и снять 15 художественных фильмов на самых престижных киностудиях страны – «Беларусьфильм», «Мосфильм», Студия им. Горького, «Ленфильм», «Таллинфильм» и др. Автор освещает процесс рождения фильма: от выбора натуры и актерских проб, съемок отдельных эпизодов – на каждой картине они специфичны и непохожи – до записи музыки и монтажа. «Последний хлеб», «Через кладбище», «Альпийская баллада», «Христос приземлился в Гродно», «Безумие», «Печки-лавочки», «Калина красная», «Обрыв» – эти фильмы раскроются перед читателем с новой стороны через профессиональные и житейские подробности.
В «Дневниковых записях» много впечатлений о времени и людях – В. Короткевиче, В. Белове, В. Голованове, Г. Шпаликове, Т. Гавриловой, А. Локтеве, И. Рыжове, В. Шукшине, Е. Григорьеве, В. Астафьеве, И. Бортнике, В. Белокурове, Е. Игнатьеве, Г. Матвееве, В. Спиридонове, И. Новодережкине, М. Евдокимове и др.
Мистически поверив в постулаты и талант учителя Анатолия Дмитриевича Головни, автор с благодарностью посвящает книгу светлой его памяти.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Анатолий Дмитриевич Заболоцкий
Хронология жизни в профессии. Дневниковые записи
© А.Д. Заболоцкий, 2022
© Книжный мир, 2022
© ИП Лобанова О.В., 2022
Хронология жизни в профессии
Кинооператору-постановщику
Герою Социалистического труда
Родоначальнику кафедры
Операторского мастерства ВГИКа
Обладателю «Золотого льва» МКФ
в Венеции «За вклад в мировое
киноискусство» и всем его «дэточкам»,
которых учил снимать «рэзко» и умно,
Анатолию Дмитриевичу Головне
посвящаю воспоминания
Предисловие
Бессменный заведующий кафедрой Операторского мастерства ВГИКа Анатолий Дмитриевич Головня наставлял своих учеников: «Профессия дорогая в учении, рабская по сути. У хороших операторов не бывает крепкой семьи. Дерзайте, не ждите славы, для вас она будет ох, какой редкой гостьей». «Оператора называют сердцем фильма, но это только на похоронах», – обронил Михаил Ромм на прощании с Марком Магитсоном. В 21 веке благодаря цифровым технологиям профессия оператора-постановщика стала совсем обиходной. На съемочной площадке с ним обращаются как с крепостным. Подтверждение этому я увидел недавно в телерепортаже о съемках нового фильма Никиты Михалкова. Он распекал оператора Владислава Опельянца подобно тому, как обращались феодалы с холопами.
Оглянуться на жизнь, прожитую в профессии – кинооператор-постановщик по производству художественных фильмов – трудной не физически, а мировоззренчески, помог опять же сюжет, увиденный по телевизору.
Без купюр передавали очередное вручение премии «Золотой орел». Где-то в третьем часу ночи настала очередь награждения операторов. Предстояло из трех номинантов объявить одного. Для такой почести вышел «академик В. Познер»: «Я не хотел быть определителем в этой номинации. Я не люблю операторов – у них всегда что-то не готово». В голосе подчеркнутая презрительность. Меня ошпарило. Вот бы лауреат после таких слов сейчас же вернул премию ему? Познер произнес: «Юрий Клименко». Талантливый оператор-постановщик с достоинством взял награду и после долгого молчания произнес: «Я бы ответил, пожалуй, но в другой раз…» Много дней «награждение» жгло во мне желание в себе разобраться. Почему, когда Володя Крупин называет публично меня «оператором Шукшина», меня потрясывает, а я молчу. А ведь раньше Шукшин называл меня «мой оператор», потом очурывался, правда. Ему такая формулировка нравилась, а мне претила. Я ему говорил: «Разделяю только твою гражданскую позицию, и только поэтому работаю на твой замысел. Ты мне предлагал брать любой твой рассказ и ставить самому. Я получал такое предложение в Минске от двух матерых профессионалов кинодела – экранизировать крепкую повесть. Потрудившись с пятью режиссерами, заключил: переходить в режиссуру – надо иметь материальный и профессиональный тылы, а у меня их в помине нет. Нечего туда и лезть! Ты, по моему наблюдению, вырвался из материального плена. Сам пишешь сценарии лучше соседей. Прочитав твои публикации, я принял схему удачного содружества, если сойдемся во взглядах, то я помогу твоему замыслу своей профессией с изобразительной стороны. Но я не твой оператор, а вольный. И не для заработка или славы терплю столько тычков и унижений, живу на два дома, чтобы не быть никому обязанным. Полагаю, если удастся сработать два замысла, третий будет изобразительно идеальным, после него непременно разбежимся – жизнь заставит. Да и терпение кончится скоро или, скорее всего, администрация нас разлучит». Начальство не терпит крепкого творческого дружества съемочного коллектива.
Еще одна причина, побудившая задуматься о рабской профессии. Перед самым началом коронавирусной пандемии в Гнездниковском переулке в подвале под вывеской «Фаланстер» купил толстую книгу в 718 страниц – Научный сборник: «Василий Шукшин. Документы, свидетельства, статьи». М.,2020. Под заголовком девиз: «Хочешь быть мастером, макай свое перо в правду…» Что сказать, удачнейшая обложка. Позавидовал, с радостью тороплюсь вычитать всю толщу текста. Открываю – в начале фотография памятника на горе Пикет работы скульптора В. М. Клыкова и в завершение тот же памятник фронтально. Современной компьютерной технологией надпись на постаменте «Василию Макаровичу Шукшину с любовью – русские люди» затерта, нечитабельна. Звоню двоюродному брату Макарыча Виктору Кибякову, живущему в Бийске: «Будешь в Сростках, посмотри на постаменте памятника, есть ли надпись?». Звонит в ответ: «Надпись есть, сильно забросана грязью, но она объемная и прочитать ее можно». Вот и макнули первый раз перо в правду! Начинали труд капитально, но породили недоверие к книге компьютерной графикой и неподлинными фотографиями с первой же страницы. И даже душевная цитата из дневников Валерия Гаврилина: «Люди, говорящие правду, умирают не от болезней», не может сгладить двоедушия издателей сборника.
Ценность многих страниц книги в том, что, наконец, опубликованы десятки документов, которых я не видел, наверняка, Макарыч тоже. Надеюсь на их подлинность…
Потрясли документы на страницах 282–291 о фильме «Печки-лавочки». Привожу их с незначительными купюрами:
Стенограмма обсуждения фильма «Печки-лавочки» по сценарию В. Шукшина
5 мая 1972 г.
Г. И. Бритиков: Может быть, мы сразу начнем разговор с принципиальных замечаний, учитывая, что поставщик фильма болен и продолжительное время присутствовать на обсуждении не может. Кто желает выступить?
Павел Арсенов: Поскольку времени у нас очень мало и нам надо как можно скорее отпустить постановщика, я буду очень краток.
Я редко раздаю комплименты и, скорее, пытаюсь найти что-нибудь дурное и сказать об этом, чтобы это было на пользу людям, но сегодня у меня настроение такое – просто желаю этим людям, которые сделали картину, многих лет жизни. Здесь все без подделки под народ. Удивительная картина, по-моему.
Если и есть какое-то замечание, я чуть-чуть был настроен против некоторых сцен, – когда он попал в Москву к этому профессору, – но настолько это ведомо талантом, что это их личное дело.
Поэтому я поздравляю и желаю всей группе и постановщику здоровья и успеха!
В. П. Погожева: Я счастлива, что картина эта получилась. И вдвойне счастлива, что наши сомнения не оправдались, а Григорий Иванович знает и Шукшин знает, что исполнитель главной роли был предопределен другой.
Я считаю, что образы этих двух главных героев – Федосеева и Шукшин, – они сделали картину. Можно тем или иным приемом сделать мысль, а здесь они рождают нам образ предметно. А шел разговор о хорошем актере – Куравлеве. Но вы представляете себе, что это было бы картина с другим мерилом, наверное, это тоже было бы очень талантливо сделано, а здесь сама жизнь!
Поэтому я считаю, что весь коллектив, и в том числе Шукшин, так ювелирно играли, что я не видела, как они это делали, каждый мускул, каждый взгляд – сама жизнь! Причем, весь коллектив ансамбля замечательно играет, так тонко, с мельчайшими нюансами. Я считаю, что лучше невозможно играть!
Задача огромной трудности стояла перед оператором. Все сценки в купе и в вагоне, все время ощущение жизни, какого-то простора, нет никакого ощущения скуки, и не потому что, там говорят интересные слова и мысли, а просто сделано крайне изобретательно, даже выход на платформу.
Есть лирические кусочки в купе, какие-то тонкие отношения между проводниками. Мне кажется, все это сделано на высоком уровне. И помогает этому очень оригинальная музыка, которая сопровождает всю картину.
Для меня, например, эта картина – очень радостное событие. Я просто очень рада за Василия Шукшина и считаю, что он – настоящий большой мастер.
Арсенов: Я хочу еще добавить вот что. В финале картины есть еще такой возглас: конец, ребята! Это такой заигрыш пошел. Я это чувствую шестым чувством.
Мне кажется, в кадр нужно посмотреть молча, без затемнения. И конец. Так лучше, поверь мне.
С. А. Герасимов: Конец фильма. С него я и начну. Вернее, эта реакция свидетельствует о том, какого сорта картина. Здесь сидят профессиональные люди, которые смотрели картину и обо всем забыли. Все забыли о том, что это – кинематограф, вошли в жизнь, прошли по ней и пришли к финалу, когда он сказал: конец, ребята! Я слышал такие суждения, их кто-то высказывал в коридоре. Может быть, это несколько снижает впечатление от картины, я этого не ощутил. Наоборот, у меня было ощущение закономерной курьезной реакции: ну вот все пока. Это он сделает так, как захочет.
А теперь по существу картины.
Вот пример авторского кинематографа, классический пример. Василий Макарович продемонстрировал мощь нашего искусства, которое часто приносит всякого рода огорчения. Он исполнил все, что надумал, наготовил, наработал.
Каждый режиссер знает, что это было, было, было… Но появляется книга, и жизнь продолжается, и кинематограф продолжается, опираясь на такого рода открытия, потому что, если их не будет по закону больших чисел возникать, то очень трудно и скучно будет жить. Одной техникой не возьмешь. Техника – хорошая штука, но живая душа надобна. Вот в чем дело. А она тут есть, причем она все растворяет могучей кислотой, все растворяет, всякого рода конъюнктурные соображения, те или иные поиски выгодных и удобных решений, борьбу за чистоту жанра.
Поди-ка разбери, что это за фильм – комедия, притча или повествование. Кто его знает. Жанр этот усложняется, путается, переплетается, и в этом все движение. Если мы его будем загонять в прокрустово ложе готовых решений, мы далеко не уйдем! Тут большой прорыв сделан в жизнь и внутренне все сливается.
Это все с душой сделано, все пропитано большою любовью к жизни и, в частности, к жизни, которую автор знает доподлинно, не понаслышке, не по плакату, а по существу. Хотя, если говорить по большому счету, деревенскую жизнь он лучше знает, чем городскую, и многое он делает с известной опаской, с серьезными размышлениями, здесь эта опаска в отношении города сказывается. Но разве в этом беда? Опять-таки, это признак огромной любви к своему делу.
А эти длинные пирушки – это такое торжество души мощного народа, душа играет! Сколько у нас всяких ансамблей существует, все у них отработано, а здесь показано – как птицы живут, живут перед аппаратом!
Вот такие на выдержку взятые подробности существования или скажем, свободный ход сценария. Где-то это доходит до каких-то пределов жанра.
Это история, например, с кофточкой. Ну и что? И так можно! Можно до смеха и буффонады поднять, а где-то внутренне смеяться. И это хорошо!
В общем, сложные связи, тонкие связи – штука неповторимая.
В этом смысле, играй Куравлев, была бы другая картина. В том-то и дело, что здесь автор играет. Боже ж мой, в конце концов, каждый делает свое дело: режиссер ставит, оператор снимает. Зачем все это путать? Зачем смешивать.
Кинематограф – искусство не менее лирическое, чем стихи. Если есть человек, который может все это растворить, – это огромное дело. Заставить так сыграть нельзя. Надо словами что-то объяснять. Есть режиссеры, которые заговаривают актера до смерти, имея в виду добиться всех тонкостей, которые живут в сознании режиссера.
Я видел материал месяца полтора назад. Он изменился колоссально, во многом даже неузнаваемо. И здесь надо отдать должное мастерству Василия Макаровича, который за полтора-два года, когда он замышлял, делал, большую проводил работу над своим мастерством. Поразительная работа, с точностью необыкновенной. Все заняли свои места.
Были претензии, мы говорили, мысли высказывались нужные и ненужные, в результате после этого периода, после большой работы родилась вещь наново, приобрела дополнительную силу и дыхание. И все там на месте.
Что можно сказать? Можно много говорить об этой картине. Ему надо ехать в больницу. Он поедет с таким настроением, что вся болезнь пройдет. Лучшее лекарство – хорошее расположение духа. И он может поправиться очень быстро после этого просмотра.
Как мерить искусство? Конечно, масштабом темы. Об этом забывать нельзя. Мастерством артистов, музыкальностью. Но главная мерка была, есть и остается – размер авторской души. Мне очень нравится этот финал. Тему можно мотивировать больше или меньше, исходя из жанровой позиции. Вот он решил так. Есть семья, которая расширяется до 240 млн. Вот что надо показывать. И в этой семье все вопросы можно решать. И глупости, которые он совершал. Все сложное просто решается, исходя из заданной предпосылки.
И все это, я бы сказал, в легком издании. И в этом дополнительная прелесть. Если нагрузить вещь глубокомыслием по любому поводу и решать таким образом все проблемы мира, то ни одна из них не останется решенной и родится только ощущение довольно нужного уговаривания о том, что и так ясно. А здесь душа поет!
В. П. Росляков: Ну что говорить? Я считаю, что это принципиальная удача, большая победа и Шукшина, и студии. <…> Эта картина опять возвращает нас к большому искусству. И сейчас, с этой вершины видно, что это имеет перспективы роста, что есть возможность идти к этим вершинам.
<…> Это редкое явление! Это прекрасно, когда писатель, режиссер может встать на народную точку зрения. И если задуматься трезво, что за материал послужил основой для этой картины? Нет тут производственных масштабов, перспектив, где схлестываются конфликты, нет тут проблемы, что муж уходит к чужой жене и т. д. Здесь человек, о котором, я вообще ничего не знаю, какие гайки он делает, какие хвосты крутит, но здесь я вижу человека, он видит перед собой предметно… Это самое трудное для художника, тогда есть материал у художника. А человек всегда остается самим собой: в карточной игре, за чашкой чая. И вот он взял его в этом просвете. И там, где казалось бы, нельзя создать что-то фундаментальное, он создал фундаментальное! Это значит посмотреть на все предметно, посмотреть народными глазами. Почему «народными»? Разве в городе не народное? Но это люди, которые видят землю окрест очень хорошо. Вот эта огромная земля, и он сидит на этой земле, как на земном шаре, как хозяин, как Лев Толстой, босой.
Он хозяин земли. И вся эта панорама, и массовые сцены все это напоминают кинолегенду. Когда-то был культ лошадей. И в этом фильме мы видим лошадей, но они настоящие, прекрасные. Это все настоящее. На все есть оригинальный взгляд художника.
Заканчивая свое выступление, хочу сказать, что Шукшин меня своей игрой просто потряс. Я ничего подобного не видел. Он много играл. Но я считаю, что эта любовь кино к нему дает пропуск. Он не на секунду не играл и не просто проходил по кадрам и снимался. Он все время жил.
Там много немого кино, где он прекрасно играет, когда никаких слов не нужно. Это не сможет сыграть даже самый гениальный актер, всем этим нужно овладеть. Ему не надо никаких слов вкладывать, он живет. Он – бог этого мира. И его супруга достойна его таланта. Ей, видимо, не легко было рядом с ним играть.
Для студии эта картина не должна проходить, как праздник, когда на кухне вымыли тарелки, и больше никто ничего не помнит. Нужно, чтобы это осталось уроком для всего коллектива студии. Его нужно показать большим массам, он где-то должен стоять в коридорах.
И. С. Клебанов: Можно присоединиться к общей оценке, сказать спасибо и принять картину.
В. Шукшин: Я благодарю за все слова и Сергея Аполлинариевича, и других товарищей. Я чувствую в этом деле большую искренность, и это мне помогает. У нас были и большие трудности. Тут есть и некоторые соображения, стоит ли о них говорить. Тут высказывались соображения по поводу набора опьяневших людей. Я знаю это дело. Но они не делают погоды. Захмелевшего человека за столом и пьяного плотогона я уберу. Прошу только оставить прелюдию этого дела.
Ну, словом, спасибо вам большое за внимание и за хорошие слова. Это какая-то штука нечаянная в жизни, после этого жить можно!
Спасибо, товарищи!
(Продолжительные аплодисменты.)
Г. И. Бритиков. Ну что ж, остается поблагодарить автора и всех присутствующих и на этом закончить обсуждение. (РГАЛИ.Ф.2468. Оп.8.Д.289)
Прочитав впервые через полвека эту стенограмму, меня душили слезы. Ведь Шукшин искал эту стенограмму и не нашел. Особенно потрясла речь Герасимова. Но вспоминая события тех лет, должен рассказать правду и сделать принципиальные уточнения. Никого, кроме Шукшина и монтажера, на это заседание не пригласили. Шукшина на это заседание привезли из больницы. Но было это не в мае 1972 года, а в ноябре 1971-го. Через день после худсовета, я был у Шукшина в больничной палате. Макарыч меня обнял, возбужденно повторяя: «Толян, с картиной все в порядке! Герасимов и все поддержали! Даже Погожева тебя хвалила. Считай, картину сдали!». Был весел и говорил без умолку, радовался как дитя. Я попросил его позвонить сейчас же монтажеру, чтобы она дала мне возможность собрать весь материал, не вошедший в фильм: о Федоре Ершове-Телелецком и о платогоне. Что я и сделал в первый рабочий день после этого, оставив материал в шкафу студии им. Горького. В подтверждение моих слов привожу Приказ о продлении съемочного периода «Печек-лавочек» с 10 ноября по 13 декабря 1971 г. на 19 рабочих дней. Именно в эти сроки Макарыч лежал в больнице.
ПРИКАЗ
По Центральной киностудии детских и юношеских фильмов имени М. Горького
28 января 1972
Содержание: О продлении съемочного периода по фильму «Печки-лавочки».
В связи с внутрикартинным простоем по фильму «Печки-лавочки» с 10 ноября 1971 г. по 13 декабря 1971 г. в течение 19 рабочих дней
ПРИКАЗЫВАЮ:
– Установить срок окончания съемочного периода 23 февраля 1972 г.
Срок сдачи на одной пленке 16 мая 1972 г.
Срок сдачи исходных материалов 4 июля 1972 г.
– Режиссеру-постановщику тов. В. М. Шукшину и директору фильма тов. Звонкову Я. Г. обеспечить окончание съемочного периода 23 февраля 1972 г. с тем, чтобы не позднее указанного срока мне был представлен акт об окончании съемок и заключение художественного совета по отснятому материалу.
Директор киностудии Г. Бритиков (РГАЛИ. Ф.2944. Оп.4.Д.2250.Л.28)
Еще одним подтверждением несуразности датируемости документов может служить письмо В. М. Шукшина заместителю председателя Госкино СССР В. Е. Баскакову:
Владимир Евтиханович,
Я все спокойно обдумал и вот к чему пришел:
1. Федю-балалаечника – уберу – будут нейтральные титры.
2. Пьяного платогона на вокзале – уберу.
3. Выпивающегося парня (которого трясет Иван за столом) – уберу.
4. Очень прошу оставить пролог (пляшущего человека на дороге). Я уберу у него стакан с головы – и впечатление, что он пьян, пропадет. Но останется комический запев фильма, зритель сразу настроится на улыбку, и все дальнейшее будет восприниматься и легче, и понятнее для себя. То есть – это заявка жанра, причем суть сцены – народная, узнаваемая, легкая, никакого дополнительного подтекста не несет, а есть просто скоморошья выходка. Она очень нужна фильму!
Я, сами видите, не держусь за то, чем можно поступиться без ущерба для фильма, но это убирать нельзя. Я буду просить и настаивать на этом.
3 мая 1972 г.
В. Шукшин (РГАЛИ.Ф.2944. Оп.4.Д.2250.Л.32)
Как видим, разница между худсоветом от 5 мая 1972 года и письмом Шукшина о поправках от 3 мая того же года составляет всего 2 дня. Как такое было возможно физически?
Во всех приведенных документах даты изменены намеренно! Сделано это для того, чтобы создать впечатление о легкой судьбе фильма и участливом к нему отношении со стороны руководства. А на самом деле, «Печки-лавочки» после этого худсовета сдавались полгода с невероятными купюрами, перемонтажем и переозвучанием. И была получена третья категория оценки. Ох, не все редакторские обсуждения попали в Российский Государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), их было множество, все они разносили картину по кускам неоднократно: Балихин, Соколовская, Гербер, Лиознова до сих пор в памяти.
События на самом деле развивались так. В ноябре 1971 года, выйдя из больницы, Шукшин побежал искать стенограмму так обрадовавшего худсовета на студию им. Горького. Ему сказали, что стенограмма в Госкино. Макарыч ринулся туда и там не нашел. Тогда он обратился к Герасимову. Сергей Аполлинариевич ему ответил: «Все что я думал, я уже сказал. Ты теперь большой, сам действуй». В общем, стенограммы нигде не нашлось, а редсоветы начали собираться почти еженедельно. На студию приехал Зампредседателя Госкино СССР В. Е. Баскаков. Он лично посмотрел ту же первую сборку, обсуждаемую на духоподъемном худсовете, и дал такое количество замечаний, что мы с Шукшиным впали в уныние.
На студии им. Горького в эти месяцы со мной перестали здороваться и Маргарита Пилихина, и учитель мой Михаил Николаевич Кириллов и другие… В монтажной или в Союзе кинематографистов мне постоянно советовали: «Отстань ты от Шукшина, полно режиссеров ярче него – он артист и диалогов мастер. Никогда ему «Балладу о солдате» не снять». Почему так активно по-разному, на разных уровнях, меня подводили разбежаться с Шукшиным? И ведь такую мудрую оценку фильма «Печки-лавочки» Герасимова на худсовете я прочитал только сейчас в научном сборнике, выпущенном в 2020 году!
Выход в свет научного сборника «Василий Шукшин. Документы, свидетельства, статьи» во многом побудили меня написать воспоминания. Я ни раз буду возвращаться к публикуемым в сборнике документам и фактам, которые заведомо исказили истинный смысл творчества В. М. Шукшина.
Дневники я начал вести под влиянием Анатолия Дмитриевича Головни. Почти на каждой лекции во ВГИКе он повторял: «Не говорите мне, какой он оператор. Покажите мне его профессиональные записи, впечатления от увиденного, которые можно снять как образ». Не смотря на загруженность текущих съемок, я старался занести в дневник яркие эпизоды дня. Они то и составили основу моей профессиональной судьбы. Случившиеся неизбежные повторы с разных сторон освещают суть событий.
