скачать книгу бесплатно
За дорогу расплатилась золотым кольцом, что досталось по наследству от мамы. Сумка с кошельком где-то затерялась: то ли в кибитке, то ли на городском проспекте, когда те двое запихнули меня в микроавтобус. Но, о том думать не хотелось, чтобы не омрачать счастье: знала, что оно – мимолетное, оттого берегла.
По пути старалась придумать, что скажу Вадиму – мужу. Версий было много, но все какие-то сплошь корявые и неправдоподобные – ни в одну из них он не сумеет поверить.
Лгать я никогда не умела: краснела, бледнела, заикалась, боялась поднять взгляд, и всем становилось понятно, что эта монетка – квантовый рубль из кармана фальшивомонетчика.
К тому же, я сомневалась, что смогу связно говорить, да и вообще вопрос – решусь ли посмотреть мужу в глаза. Оттого, прислонившись к закопченному по самую крышу, дрожащему стеклу, просто позволила себе расслабиться и закрыть глаза.
В город добралась к обеду.
Шла по родной улице, вертела головой, ничего в округе не узнавая: все было чуждым и в то же время привычным, словно немного переменившимся, будто я смотрела сквозь искажающее реалии стекло.
Вон магазинчик со всякой мелочевкой, куда я любила заглядывать после получки – покупала разнообразные статуэтки, рамки, подставки под кружки со смешными котами: толстыми, черными, с лукавым прищуром в желтых глазах. Тащила все это добро в дом, а Вадим качал головой – мол, на что только деньги тратятся. И вроде бы магазинчик этот был маленьким и уютным, а оказалось – в два этажа.
Или вон тот безработный, что сидит с дырявой шляпой в протянутой руке, расположившись у магнитных дверей супермаркета. Почему-то я всегда сторонилась его, боясь, что из густой рыжей бороды выберется какая-нибудь живность и обязательно запрыгнет мне в волосы. Или, что прикоснувшись ненароком к его грязной, заскорузлой коже, заражусь неприятной болячкой.
И вот тогда – когда шла, вертя головой направо и налево, я впервые рассмотрела его настоящего: рыжебородого, грязного, безногого, хотя ходила этой дорогой каждый день в течение нескольких лет, а он всегда сидел в одном и том же месте.
Сердце сжалось, кольнуло остро – так, что в бок отдало: мужчина, сидящий у дверей большого магазина, нестриженый, косматый, глядящий на прохожих из-под густых бровей с бессилием, обреченностью умереть на этом месте – человек. Не пес, которого можно пнуть, если нога поднимется, не червяк, что валяется на асфальте после обильного дождя: толстый, диковинно скрученный. Нет, этот калека – живой человек. Со своими мечтами, вкусами, пристрастиями.
Я остановилась, будто споткнулась, а сзади кто-то раздраженно буркнул: «чего встала, дура».
Люди обтекали нас – меня, замершую посреди оживленного проспекта и его – грязного, никому не нужного инвалида, и воздуха мне стало мало. Не было сил разжать зубы, чтобы открыть рот и заорать: «обернитесь»!
Словно почувствовав этот немой настрой, мужчина поднял глаза, и взгляды наши пересеклись. В его взоре не оказалось мольбы или слезливости, что было присуще обыкновенным попрошайкам, кто неплохо зарабатывал под «крышеванием» вышестоящих чинов. Он просто смотрел – ясными, не задурманенными алкоголем глазами. И меня словно кто в спину толкнул – подошла к нему, опустилась на одно колено и сказала:
– Простите меня, ради Бога, простите.
«С ума сошла» – сказал кто-то поблизости, но мне было плевать, потому что я отчетливо помнила, как это – в одночасье потерять всё. Ведь неведомо – ни мне, ни кому бы то еще, что заставило этого мужчину сесть здесь с протянутой рукой. Обстоятельства ли, голод, глупость, неважно, но вот сейчас, сегодня он здесь. Сидит, недоуменно глядя на мое перекошенное лицо, и пытается что-то возразить, подтолкнуть, чтобы встала, но я лишь покачала головой и незаметно положила в его холодную ладонь последнее, что осталось от материного наследства – еще одно кольцо: золотое, без камней и завитушек. После, встала и ушла, не оглядываясь. Унося никем непрошеную жалость вместе с собой.
Впечатлений, и правда, оказалось многовато.
Все навалилось разом: звуки – гомон, суета. Запахи – духов: сладких, шипрово-удушающих, которыми обычно пользуются женщины за пятьдесят; вонь от выхлопов; аромат вареной кукурузы, что продавали прямо тут: из кастрюли, накалывая тугие кочаны длинной серебряной вилкой.
От изобилия затошнило, закружилась голова.
Я остановилась на миг, прислонившись лбом к шершавой коре клена, передохнула минутку, а потом заспешила домой.
Зашла к соседке за комплектом запасных ключей, забрала их, ничего не объясняя, и направилась в квартиру.
***
В прихожей витал аромат мужниного парфюма: слегка ванильного, но по большей мере табачного. Еще немного пахло лаком – недавно покрывали им паркет.
От домашней атмосферы – родной, привычной, на глаза навернулись слезы. Захотелось раскинуть руки и завопить от счастья. Как много переменилось со вчерашнего утра! Так много, что не вмещалось – выплескивалось через выступившую влагу на ресницах и барабанило отчаянным сердцебиением…
Я скинула лакированные туфли на сплошной подошве, и, таясь: будто бы не домой вернулась, а в чуждое место, прошла по коридору, по пути заглядывая в комнаты.
Вадим был на кухне: пил кофе и просматривал какие-то бумаги.
Такой сосредоточенный, хмурый на вид, но до боли родной человек. Разом захотелось обнять его, прижаться, раствориться. Забыть эту сумасшедшую ночь. Вычеркнуть из памяти, словно и не было! Остаться прежней – светлой девочкой-хохотушкой, напрочь позабыв о том, что случилось в старой, вонючей, промасленной кибитке.
Но, я замерла на пороге, почувствовав, как горло свело: ни слова не вымолвить. Заморгала, стараясь не впасть в истерику.
Вадим же, почувствовав мое присутствие, резко обернулся и глянул остро из-под густых бровей.
Спросил, без всякой приязни:
– Где ночевала?
Я попыталась сглотнуть ком, но ничего не вышло, да еще и язык взял, да отнялся. А в голове непрошено завертелось: отчего не сказал: «привет»?
Муж, не подозревая о бушующих в глубинах подкорки ощущениях, критично осматривал меня с ног до головы: задержал взгляд и на мятом платье, и на всколоченных волосах, а после брезгливо сморщился.
– Не ожидал. В тихом омуте, как известно, черти водятся, но ты – меня просто-таки поразила. Пришел с работы, а тебя нет. Мобильный выключен, записка отсутствует. Маринке твоей позвонил, она – ни сном, ни духом где ты. Хотел уже по больницам и моргам искать, а оно вот что оказалось.
Мне отчаянно хотелось перебить его – чтобы замолчал, но Вадим всегда говорил прямо о том, что думал. И вопросы умел задавать правильные – неудобные до невозможности.
Я уже собралась рассказать все – как есть, но муж вдруг меня перебил.
– С кем ты трахалась, сука? – от накатившей злобы у него вздулась вена на шее.
Я отшатнулась, поскольку ожидала, какого угодно приема, но отнюдь не такого. Да, узнав обо всем, он стал бы презирать меня, но чуть погодя. Не вот так – с порога.
– Вадим, – захрипела, закашлялась.
Через силу и страх шагнула к нему, но муж, как разъяренный бык, покачал головой.
Глаза его быстро налились кровью.
– Не подходи, даже не вздумай. От тебя воняет, дрянь. Лень было помыться?
Я зажала рот рукой, чтоб не заорать, и прислонилась к стене.
Так не бывает.
Это опять все не по-настоящему, – снова забилось в мозгу, но Вадим быстро развеял мои фантазии.
Поднялся резко, тем самым опрокинув кружку на стол, и напиток разлился, пачкая бумаги, пропитывая их, окрашивая в коричневый цвет. Я смотрела на быстро расползающееся пятно и не могла отвести взгляда, было страшно моргнуть.
Вадим резко навис надо мной, так, что пришлось вжать голову в плечи – не знала чего ожидать: тычка, удара? Таким – взбешенным, я видела мужа впервые. Он будто превратился в незнакомца, разом скинув надоевшую маску.
Замахнулся, но в последний миг удержался – ударил мимо, разорвав кулаком воздух у виска.
Обозвал напоследок дрянью, а потом плюнул мне прямо в лицо, и ушел, громко хлопнув дверью.
Что было дальше, я помню смутно, поскольку поступок Вадима, его поведение, стали последней каплей, переполнили и без того до краев наполненный эмоциями разум.
В мозгу что-то оглушительно щелкнуло, перемкнуло, отчего всё, что происходило в дальнейшем, заскользило мимо, абсолютно не задевая.
Вроде бы плакала, сжавшись в комок – прямо там, на полу, что покрывал бежевый персидский ковер. Вроде бы долго мылась, раздирая кожу жесткой мочалкой. Кажется, курила потом, стоя у окна, хотя бросила уже несколько лет как. Курила, и все не могла поверить, что муж даже не спросил, не задумался, что же случилось со мной, что произошло на самом деле? Почему его обычно тихая, верная супруга взяла и не пришла ночевать домой.
Вадим вернулся под вечер, кинул на стол бумаги на развод. Сказал, что не потерпит рядом шлюху и мразь. Или это было через несколько недель? Все они слились для меня воедино. Помню только, что он так и не задал главного вопроса, а я не стала объясняться.
В один из дней, когда в паспорте появился новый штамп, я нашла у квартиры две сумки с вещами. Ключ не подошел к замку, а в поклаже оказались мои вещи. Этого стоило ожидать от бывшего мужа – первоклассного юриста, и судиться с ним я не стала, равно, как скандалить и спорить – это все больше не стоило моего внимания.
Подхватила сумки и поехала к Маринке.
Подруга не стала задавать лишних вопросов. Достала запасную подушку, одеяло, постелила мне на диване и выделила полку в ванной.
Всё это было как в тумане.
***
Часть вторая.
Недалекое прошлое.
Как собрала себя по кусочкам? И собрала ли, не знаю.
Я не обращалась к психологам, не бросалась в крайности, не напивалась. И даже пожелай подобного – денег не было лишних: все под расчет. Часть получки на хлеб и коммунальные, часть на порошки и зубную пасту. Излишеств себе не позволяла – не время было баловать плоть.
В один из дней уволилась с прежней работы, не выдержав жалостливого взгляда коллег: теток постбальзаковского возраста, с судьбой одной на всех, как под копирку. Им всем импонировало, что я пополнила ряды разведенок – перестав тем самым, отличаться от основной массы сотрудниц. Взялись за привычку шептать в след жалостливое: «ну, надо же, такая красивая, и все ж не уберегла – сбежал муженек». Знай, они, что со мной приключилось на самом деле, извели бы вовсе. Ума хватило сбежать оттуда.
Без работы не осталась: в соседнем ЖЭКе, что находился недалеко от Маринкиного дома, как раз подняли вакансию дворника, и я, ничуть не смущаясь, написала заявление. Как известно, все профессии важны, все профессии нужны.
Кто бы думал, что именно эта работа вытащит меня из вялотекущего сумасшествия? Того самого состояния, когда наблюдаешь за собой будто бы со стороны, живешь как во сне: практически не различаешь какое число на календаре и какая погода за окном. Ведь что пора года, когда в душе зима – вечная, промозглая. От нее не спастись горячим коричным чаем, ее не заесть мандаринами и подмороженной с одного бока, хурмой. Не отогреть ноги шерстяными носками и накинутым сверху вязаным пледом. Нет, она – эта вечная, беспраздничная зима, холодит изнутри, выстужает душу. Исподволь, понемножку – как не замечает человек, что замерз и умирает бесславно, тихо-тихо – во сне, так не замечала и я, что вот-вот рассыплюсь ледяной крошкой, как разбиваются ледяные сосульки с высоты крыш.
Маринка пыталась вытащить меня. Честно и бескорыстно, как может только настоящий друг, она возилась со мной: не бросала одну, водила по паркам – выгуливала, чтоб я не задохнулась в четырех стенах. Закармливала деликатесами, когда удавалось выпросить у начальства премию. Забиралась ко мне в кровать, упорно тесня к стенке, и присоединялась к просмотру «Доктора Хауса», хотя терпеть его не могла. Брала за руку или утыкалась носом в шею и мирно засыпала, пока я смотрела любимые сериалы по сотому кругу. Терпела слезы и ночные крики. Будила, когда я задыхалась во сне. Плакала вместе со мной, когда этим ледяным слезам удавалось просочиться сквозь толстую льдину, давящую на грудь.
И все же, спасла меня работа.
Вставать приходилось в четыре утра. Собирать мусор или соскребать снег, лед, было лучше всего на безлюдных улицах – когда отсутствовала суета, – так наставляли новые коллеги, когда выдавали серую форму с оранжевым жилетом и положенный по должности инвентарь.
Помню, вышла на улицу, а там – лето. Яркое, непостижимо зеленое, слепящее глаза, прекрасное во всех своих изумрудных оттенках. Пахучее – страсть. То ли жасмин цвел, то ли запах свежескошенной травы так голову дурманил, но я вдруг очнулась, выбралась из-под толщи льда, что бетонной плитой прижала к былому чудовищному равнодушию.
И каждое утро стало желанным.
С новым рассветом подмечались всё новые детали. Оказалось, что небо – по-прежнему синее, а солнце – белое, и если долго на него смотреть, под веками расплываются разноцветные пятна. И они – эти живые плавающие капли – топят зиму внутри, плавят, а она – шипастая, отступает, недовольно шипя и оставляя после лишь влажный след от талых снегов.
Я с удовольствием шла мести улицы, и в эти тихие, мои личные часы, когда удавалось побыть наедине с собой и природой, город ведь только-только просыпался, складывала себя. Чинила. Много думала, вспоминала. Перебирала былое, как бусинки на четках и больше не гневалась на Бога. Он стал непостижимо далеким, недосягаемым для меня, как, например, Орион, или Альфа Центавра.
Положа руку на сердце, я ненавидела только тех двоих и еще немножко – Вадима. И это чувство – для других разрушающее, созидало. Собирало пазл в цельную картинку, помогало дробить зиму. Я знала, что чувствовать хоть что-то – хорошо. Пусть это будет злость, ярость, позже негатив может смениться чем-то другим, и как знать, может, радостью. Еще, я полагала, что чувствовать обиду – в моем случае – нормально, закономерно. И я обижалась, злилась, смотрела в небо до рези в глазах и оживала.
Кто отправил тех двоих патрулировать границу, и почему нам суждено было пересечься? Это были вопросы их ряда риторических, но мне и не нужны были ответы. Только эмоции, какими пропитывалась, размышляя.
А Бог… если раньше я ощущала себя любимым его ребенком, практически венцом творения, то теперь из заботливого, он превратился в жестокого, эгоистичного библейского бога, с которым у нас установился шаткий нейтралитет.
Решающей стала так же одна немаловажная встреча.
Лето катилось к закату: опадали листья с каштанов, и работы хватало. В тот день я стояла у детской площадки, опершись на черенок метлы, разглядывала свежеокрашенные в веселые цвета качели, и думала, что пора бы и мне что-то менять. Не могу же вечно висеть у Маринки на шее. Она, добрая душа, в жизни не признается, что я ее стесняю. Пора бы уже освободить подругу от бремени: ей замуж пора, а она носится со мной, как с великовозрастным ребенком.
Задумавшись, я не услышала скрипа колес, очнулась, когда кто-то тронул за рукав. Прикосновение было бережным, но весьма настойчивым. Опустила глаза и увидела прилично одетого мужчину в старой инвалидной коляске, усовершенствованной на современный лад. На вид незнакомцу было слегка за сорок. Загорелое, приятное лицо его было практически лишено морщин. Глаза улыбались.
– Думал, что обознался, но это и правда, вы! – ясные глаза смотрели на меня по-отечески ласково, хотя в родители мужчина годился едва ли.
– Простите? – отступила на шаг, пытаясь вспомнить, где же его видела.
Лицо знакомое, да и в целом, его вид навевал смутные воспоминания, но не уловить было какие именно, не поймать мысль за хвост.
Все стало на места, когда мужчина протянул на ладони материно колечко.
– Быть не может, – сказала я, а он засмеялся.
– Чего только в жизни не случается.
Я пораженно обвела взглядом одежду с иголочки, гладковыбритые щеки. Он подстригся, отмылся от въевшейся в кожу грязи и стал другим человеком. Словно отвечая на незаданный вопрос, мужчина пояснил:
– Нашел в себе силы, желание выбраться из ямы. Заложил кольцо и отправился в баню, потом в дешевую парикмахерскую, завернул в секонд-хенд, и милая девушка подобрала мне рубашку в комплекте с брюками. Стоило вымыться, как работа сама приплыла в руки – сначала раздавал листовки: там же, у дверей «Родничка», потом повезло встретиться с армейским другом. Он приютил на некоторое время и, мне как раз повезло скопить денег на съем комнатушки в коммуналке, чье крыльцо парадного оказалось оснащено подходящим пандусом. И кольцо вот выкупил.
– У нас в стране еще существуют коммуналки? – сглотнув ком в горле, спросила я.
Кольцо жгло ладонь.
Мужчина улыбнулся:
– Существуют, а как же. И чудеса, как я понял, тоже еще случаются, – он прикрыл глаза на мгновение, словно борясь с чувствами, а мне вдруг захотелось расплакаться – самым позорным образом. – Спасибо вам! Представить не могу, что все действительно налаживается.
– Не за что, – я кивнула, и шмыгнула носом, отводя взгляд.
Стало почему-то стыдно, что посмела пожалеть этого сильного духом мужчину.
– У вас тоже все непременно будет хорошо, – мужчина снова тронул меня за рукав и сжал пальцы, ободряя.
– Да, – согласилась я.
И в подтверждение кивнула.
Мы расстались молча – оставшись безымянными друг для друга, но навсегда впечатавшись в память. Он нажал кнопочку на подлокотнике и коляска, зашумев слабым самодельным мотором, покатилась по опавшим каштановым листьям и шипастым плодам, а я, обняв метлу, глупо улыбалась в след.
С той встречи, будто что-то переменилось: надломилось, что ли. Поняла – случившееся со мной осталось в прошлом. Давным-давно зажили синяки и кровоподтеки, смылся, напрочь стерся запах чужих тел, покрылось пылью былое. Я другая, а жизнь – новая, как чеканная монета. Нужно дальше барахтаться как-то.
Впору заново научиться улыбаться, и перестать пугать людей кривым, злым оскалом.
Еще тогда – на просыпающейся поляне Вселенная в лице Третьего дала мне второй шанс. Упустить его было бы в высшей степени глупо и неблагодарно.
Я еще раз уволилась, собрала вещи, обняла напоследок Маринку, расцеловав в обе щеки, попросила прощения за все – за тягостное молчание, за тусклый, безжизненный взгляд, за то, что ей пришлось терпеть чужое горе так долго. Подруга расплакалась, повиснув на плече.
– Обещай, что позвонишь. Что не оставишь меня здесь одну.
