banner banner banner
Что будет осенью с Розой
Что будет осенью с Розой
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Что будет осенью с Розой

скачать книгу бесплатно

Что будет осенью с Розой
Яр Туди

Когда лето кончилось и холод затопил сердце, когда возвращаться некуда и любимая чашка разбита – ехать ли с парой странных незнакомцев или лучше бежать дальше?Короткий осенний дамский рассказ в стиле ранобэ ("легкой новеллы")

Яр Туди

Что будет осенью с Розой

1. Осенний холод

Как холодно, и свет фонарей кажется тоже холодным. Язычки пламени в них, такие слабенькие, такие одинокие – последние бабочки, чье лето отгорело, чьи крылья вот-вот сложатся в неприметный серый листок и исчезнут в черной осенней слякоти. Жизнь прошла вместе с летом. Все лето в один день, чувство одинокой старости в неполные шестнадцать, и нет сил передвигать ноги, а в голове мутным туманом промозглые осеннее сумерки. Наверное, точно так чувствуют себя старенькие-старенькие бабушки, что все время сидят, забывают, что было вчера и надевают теплую шаль даже в летние вечера… Слезинки, горячие по контрасту с холодом дождевых капель, неожиданно согрели щеки Кристины-Розы.

– Ай!

Пальцы больно обожгло – но не огнем свечи, что едва-едва виднеется сквозь заросшие жирной копотью, покрытые грязью стекла приделанного к вывеске фонаря. Его металлический обод, к которому прижала ладони Кристина-Роза в надежде ощутить хоть тень тепла, был холодным и мокрым, как все вокруг. Сейчас ее руки горели огнем – вылетевший, как чертик из коробки, половой хлестнул по ним полотенцем, как кнутом.

– И не стыдно же!

На лице и в голосе парнишки было искреннее возмущение.

Кристина, спрятав под мышками вскинула на него глаза – какая несправедливость! За что же он…

– Делом бы лучше занималась ты, …

И вновь это отвратительное слово! В какой раз за сегодня – третий? Четвертый?

Из мокрого сумрака в памяти мгновенно слепились лица. Молодое, бледное, между черным цилиндром и белым шелковым шарфом, надменные губы, сжатые в недовольной гримасе, резко выплевывают:

– Ты,…, да что ты из себя строишь? Ломается ещё, …

И другое, старое, тоже надменное – сверху залитый светом потолок, последний подбородок затянут жестким воротником.

– Дура. Ты – всего лишь маленькая… Убирайся.

Широкое, красное, темно-малиновый нос как груша и весь в жирных черных точках, а дальше – коричневая замша, клетчатый платок выбивается из-под неправильно застегнутых блестящих пуговиц.

– Ккак это – «не пойду»? Ты чо – нне…? А ччо тута сстоишы?

…! …! …!

Кристина бежала, не чувствуя замерзших ног, рыдая в голос, сгорбив плечи, сжимая под мышками ноющие пальцы. Шлеп! Шлеп! Ботинки промокли и разбухли, пропитанные грязной водой, неподъемное-тяжелые. Она пойдет туда – там хоть немного, но теплее.

Кристина не могла сказать об этом месте «вернется» – возвращаются домой, а дом кончился вместе с летом. Воспоминания о жизни дома, то есть в предместье, где палисадник с мальвами и вечно сломанной когда-то ярко-голубой деревянной оградой, где кривые половицы скрываются под разнокалиберными пестрыми ковриками, а в высоченном красном буфете стоит ее чашка чисто-белого фарфора – «заграничная», как называла ее Кристина… Почему-то в этих воспоминаниях всегда было лето, мальвы вперемешку с «золотыми шарами» и маргаритками, и пыль, в которой вечно купались шустрые молоденькие воробьишки. Иногда там появлялись бабушка и дедушка – они приходили в гости всегда с коробкой марципановых конфет-яичек «Корзинка тетушки Ко-ко», даже если пасха давным-давно миновала. Мама отчего-то вспоминалась гораздо реже, и всегда недовольная, а то и рассерженная. У нее даже морщинка между бровей, будто трещина на старой карнавальной маске…

Теперь, наверное, нужно говорить «была морщинка». У ангелов не может быть морщинок, думала Кристина, когда сестры-монашки в больнице наперебой утешали ее. Кристина не сразу даже поняла, что они говорили ей – она чувствовала себя будто растаявшей после жара, и очень радовалась, что ей не остригли волосы, как той девочке со скарлатиной, что лежала за ширмой. Она так боялась, что в больнице ее постригут, что стала плакать, хотела убежать, но не могла подняться и билась на кровати. На шум пришла старшая медсестра – энергичная, полная и еще довольно молодая монахиня со строгим, белым, круглым, как луна, лицом. Она все поняла и приказала нянечкам оставить больную в покое, после чего Кристина затихла и не приходила в себя до тех пор, пока кризис не миновал. Слушая медсестер, Кристина немного жалела, что выздоравливает – она хотела бы отправиться на небеса и стать ангелом. Она летала бы там, в сине-бирюзовой вышине на красивых белоснежных крыльях, и петь бы тоже могла – ведь все ангелы дивно поют, а здесь, на земле, у Кристы, по словам мамы, нет ни слуха, ни голоса, учить ее игр на фортепьяно – сущее мучение! По правде говоря, Кристина с трудом представляла маму, ставшую ангелом. В больнице Кристина много раз старалась вообразить себе ее, какая она сейчас – в светлых просторных одеждах, с доброй улыбкой и безмятежным, ласковым и чуть-чуть печальным лицом, излучающим неземной свет… И ничего-то не получалось. Каждый раз мешала недовольная морщинка и жесткая складка у вечно опущенных уголков бледных узких губ.

Во всяком случае, там она, наверное, не ссорится с бабушкой и дедушкой, закрывшись, по обыкновению, в гостиной, – подумалось Кристине. Сжавшись на металлической кровати с огромными шарами, тронутыми ржавчиной, и продавленной, словно гамак, сеткой, Кристина вдруг увидела стоящих у двери бабушку с дедушкой. Их лица были ласковыми и безмятежными, и немного печальными, – ну, совсем чуть-чуть. Дедушкина белая риза неуловимо напоминала его старомодный длинный двубортный пиджак, а бабушка держала в руках неизменную круглую коробку с ярко-желтой надписью: «Корзинка тетушки Ко-ко».

На несколько прекрасных, наполненных счастьем мгновений Кристина-Роза вдруг поверила, что это на самом деле, что они правда нашли ее и пришли за ней сюда. Что письмо, поездка к нотариусу, и маленькая стопка старых облигаций, и нудное ворчание мамы, что шить траурное платье – и то дороже, чем это наследство – что все, случившееся с тех пор не более, чем нелепая ошибка, и вот сейчас все, наконец, вернулось на свои места. На Рождество они все вчетвером опять поедут в город – слушать святочный органный концерт с хором, и опять купят пирожные в той кондитерской. Весной Кристина-Роза будет печь «жаворонков», и даже попробует с дедушкой сделать новый скворечник, а потом придет новое лето…

2. Пурпур и грязь

…Громкие рассерженные голоса не смогли пробиться сквозь марево наваждения, но – краа-буц! – От сильного удара дверь, которую Кристина после утреннего ужаса заперла на хлипкий крючок – другого замка не было, – внезапно распахнулась и с грохотом врезалась в стенку.

Посыпался мел и комья штукатурки.

Кристина вскочила, будто разбуженная среди ночи землетрясением. Она и не вспомнила, что почти все ее вещи сохнут – или делает вид, что сохнут, – развешенные по подоконнику и спинкам кровати, а тощее потрепанное одеяло – плохая замена одежде

– Вот, значит, какова твоя девица!

Женщина, что не оборачиваясь передала деньги маячившему у порога рослому детине с кривым ломиком в мощных красных лапищах, не была ни особенно высокой, ни красивой – это все ее платье! – подумалось Кристине. Какое платье! Вызывающе-пурпурное в обрамлении ярко-белых перьев и кружев, оно слепило, словно бенгальский огонь в темной обшарпанной комнатушке.

– Ты, как всегда, ошиблась адресом.

В мужском голосе звучала мягкая насмешка.

– Что?

– Комната, говорю, не та! Смотри – она действительно съехала. Вон там!

Женщина резко обернулась, ее каблуки простучали, как кастаньеты, оставляя комья грязи на и без того давно немытом полу.

– Вот дрянь! Бутер с кошкой, растак его!

– Да, непруха. Вижу круглую попку тетушки Фортуны.

В противу простонародным словам, молодой мужчина выглядел прилично, под стать своему голосу – в меру щеголевато одетый, в меру привлекательный, с невозмутимой полуулыбкой на лице. Но Кристине показалось, что он устал и раздражен, и ищет, на кого выплеснуть то и другое. И его вроде бы скучающий взгляд сейчас исподтишка мерил ее, Кристину.

Кристина-Роза почувствовала себя в точности, как сегодня утром… ужасным утром. Сердце упало к самому полу, нестерпимое чувство беспомощности затопило, будто поток грязной воды, внезапно выплеснутой откуда-то сверху.

Воспоминание, как ужасный день начался с ужасного утра, захлестнуло и утопило, вынесло ее из реальности.

…Коридорный – мальчишка не старше Кристины, который до сих пор только лип к ней взглядом и нагло свистел вслед, – на этот раз он шел к ее двери. Кристина отступила, чтобы пропустить его по коридору к лестнице, а он вдруг, воровато оглянувшись по сторонам, обхватил ее, затащил в комнату и начал тискать, жадно, лихорадочно, что-то тихо бормоча ей на ухо. Кристина так испугалась и растерялась, что даже не подумала закричать. Она молча пыталась разогнуть его пальцы, вцепившиеся в ее грудь, мнущие ее, стискивая так, словно выдавливали сок из кисти винограда. Ногами мальчишка зажимал юбки Кристины, так что она, силясь отстраниться, потеряла равновесие. Коридорный, ловко повернул ее, свалил на кровать, и стал делать такие вещи, о которых Кристина не могла ни думать, ни вспоминать, и длилось это целую вечность, а отвратительный, негодный мальчишка продолжал бормотать: