скачать книгу бесплатно
Охраны в особняке было полно, хотя Озарители об этом и не подозревали. Когда Исбытков зашел в свою комнату, замок на его двери тихо щелкнул с внешней стороны, а это означало, что весь особняк действительно был тюрьмой, а не чем-то вроде клуба единомышленников.
Спать хотелось неимоверно, но разговор девушки и молодого человека не выходил у него из головы. Предохранитель, не дающий Озарителям самим напитываться энергией харизмы – ни своей, ни чужой. Сложная аппаратура.
Исбытков открыл глаза. Поднявшись, он включил все светильники и оглядел все провода, идущие к источникам света.
Коснувшись рукой одного из проводов, он сконцентрировался на ощущениях. Электричество, бегущее по металлической сердцевине провода, было слабым, но Исбытков чувствовал его, как мать чувствует самое тихое дыхание спящего ребенка.
Степан прошелся рукой по всем проводам, мягко оглаживая их. Слабые импульсы превратились в весьма ощутимые, а через пару минут в руках Исбыткова плясала крошечная шаровая молния.
Он поместил молнию напротив себя и глубоко вдохнул. Искрящийся синим шар растекся по груди, впитываясь без остатка.
Внутри разом сделалось холодно и горячо одновременно. Дарованная сила расползалась по каждому сосуду и по каждой мышце, но усилием воли Исбытков снова собрал ее на уровне солнечного сплетения.
Он представил себя в виде сложного устройства, в котором есть накопитель для электрической энергии и для более тонкой энергии – харизмы. В воображении Исбыткова накопитель с харизмой имел только один выход – вовне.
Точно так же, как он рисовал на бумаге схемы своих будущих механизмов, Исбытков нарисовал ко внутреннему накопителю еще один провод, ведущий к солнечному сплетению. В начале провода он пририсовал рычажок, который сейчас стоял в положении «закрыто».
– Что мое, то мне не повредит, – прошептал Исбытков и представил, как меняет положение рычажка на «открыто».
Ощущения были странные. Мысли замедлились, а воздух вокруг запа?х не привычным озоном, а чем-то легким, цветочным.
Он подошел к двери и попытался ее открыть. Как и следовало ожидать, комната была заперта.
– Откройте, пожалуйста, дверь, – вежливо сказал Степан, поражаясь тому, насколько глубже и мягче стал его голос.
За дверью кто-то запыхтел и задышал.
– Не положено, – виновато сказали за дверью. – Вам отдыхать надобно.
– Да мне бы чаю, – растягивая слова, почти пропел Исбытков.
– Это мы сделаем, – радостно отрапортовали за дверью, и Степан услышал звуки удаляющихся шагов.
Через десять минут дверь распахнулась.
С подносом в руках на пороге стоял уже знакомый Исбыткову сыскарь с обезьяньим лицом, улыбающийся так светло, что Исбыткову захотелось улыбнуться ему в ответ.
И он улыбнулся. Сыскарь при виде его улыбки засуетился, пытаясь поставить поднос с чаем то на прикроватную тумбу, то на письменный стол, стоящий у окна.
– Можно я все-таки выйду? – спросил Исбытков, наклонив голову к плечу.
– Конечно, Степан Федорович. Идите, коли хотите прогуляться. Только я с вами пойду, можно?
Исбытков вышел из комнаты, все еще не веря в происходящее. Сыскарь смотрел на него с таким же обожанием, как и осужденный парнишка на губернатора.
Он все-таки смог направить харизму на самого себя. Он сделал то, на что не был способен ни один Озаритель, но эта мысль его все равно не грела. То, что сейчас творилось, противоречило самой природе человеческой.
Исбытков спокойно спустился, а там еще пятеро при его виде расплылись в детских улыбках. Каждый из них норовил дотронуться до его рукава или края сюртука. И каждый из них был готов сделать все, что ему прикажет Исбытков.
– Спасибо, что проводили, – сказал Исбытков, стоя на пороге особняка. – Вы идите, я сам дальше.
Он шел по темной аллее, ведущей от особняка, а ему вслед смотрели шесть пар обожающих глаз.
Это был самый простой побег из всех, о которых знал или читал Исбытков.
Теперь, насмотревшись на повелителей силы, разочаровавшись в учителе, устроившем комфортабельную тюрьму для Озарителей, Степан Федорович в первый раз по-настоящему осознал совет древнего правителя. Хочешь изменить мир – начни с себя.
Ночь была прекрасной. Почти как тогда – на берегу озера рядом с Ольгой.
Только теперь по небу плыли грозовые тучи. В этом была ирония. Степан Федорович чувствовал по покалыванию в пальцах, что молнии – внутри. Одновременно с этим он ощущал – все-таки было здесь что-то похожее на опиумную манию – и предвосхищение напитывания. Болезненное, горькое, но от этого не менее сладостное. Исбытков понял – его плану суждено сбыться именно в эту ночь. Или не суждено сбыться никогда.
Ах, если бы знал Степан Федорович, что мир устроен чуть сложнее, чем «да» и «нет».
Исбытков вышел с аллеи и сразу же свернул в лес, поднимаясь на невысокую сопку, за которой расстилались пшеничные поля. Он шел неспешно, шел, предвкушая.
Ночное Ладноречье с высоты казалось почти игрушечным. Изгибы реки, вдоль которых выстроились мерцающие огоньками дома, – точно срисовали с открытки.
Исбытков обернулся. Поля были бескрайни, как моря. На самом горизонте, на стыке с черным небом, светлая их полоса как будто пульсировала светом. Это могло говорить только об одном – где-то там уже бьют вовсю молнии.
Исбытков облизнул пересохшие губы.
Он вдохнул запах будущей грозы, полуночной мороси и пшеницы. Он вспомнил, как в детстве ждал отца с заграничной дипломатической поездки, то и дело выглядывая в окно, перепроверяя, не несется ли по заснеженной дороге повозка. Он прислушивался тогда к каждому звуку – вдруг скрипнет снег где-то вдалеке, за пределами дома. Он пытался занять себя игрой в шахматы, но любой шорох отрывал его от расстановки фигур, и он снова несся к окну. Отец приехал только на следующий день.
Нечто подобное испытывал Исбытков прямо сейчас. Он шел по пшеничному полю, и колосья щекотали его ладони. Всматривался в нависшие над ними тучи и ждал намека, хотя бы мимолетного, на грядущий удар молнии. Удар, который он впитает в себя, не оставив ни капли электричества в разреженном воздухе.
Степан Федорович шел, не опуская головы. Он даже не понял, когда пошел дождь. Только почувствовал, как за уши стекают капли, как заползают они под воротник рубашки, как скользят по ключицам и щекочут грудную клетку.
Вот-вот должно было начаться.
Он вспомнил тот момент, когда на тракт вырвалась повозка, как выбрался, тяжело переставляя на снегу ноги, отец, как улыбался он, подхватывая несущегося к нему сына, и целовал покрытые снежинками щеки. Ожидание стоило результата.
Сейчас случилось то же.
– Одна молния, – заклинал на уроках Воспенников. – Не больше. Ло?вите, впитываете, уходите.
Вторая молния, по словам учителя, могла убить. Сжечь изнутри.
– Вы же не будете пытаться выпить целый колодец воды? – вопрошал Воспенников. – Добровольные утопленники ни в одной религии не будут в почете.
Даже с одной-единственной молнией он рекомендовал быть аккуратным. Сразу выдать обратно избыточную энергию, если чувствуешь недомогание.
– Видели осужденных висельников на центральной площади? Их смерть покажется вам самой достойной из возможных, если возьмете на себя слишком много.
Исбытков планировал прямо сейчас вобрать в себя все молнии, которые будет возможно впитать.
Если ты не способен противостоять системе – отрекись от нее. Так размышлял Степан Федорович. Они ни за что не смогут позволить себе оставить такого ценного Озарителя. Не остановятся. Единственный шанс – выжечь себя изнутри. Только тогда он станет никому не нужен. И только тогда они оставят его в покое. Ему не придется выбирать между властью и честью, потому что он так решил.
Перед первым ударом молнии Исбытков увидел Белопольскую. Ее лицо кривилось от боли, но она улыбалась. Страдание, помноженное на удовольствие.
Когда она ему рассказала, что ждет ребенка, он обрадовался. У Озарителей редко бывают дети. Воспенников что-то говорил о том, что человеческое тело, которое становится сосудом для электричества, платит за это дорогую цену. Иногда, очень редко, дети все-таки рождались, и это было чудом. Чудом, которое подарили Исбыткову.
Он тут же сделал Белопольской предложение. Когда она отказала, он долго добивался ответа. Боится ли она того, что муж часто будет в разъездах? Опасается ли она, что не по любви он просит стать ее женой, а по соображениям чести? Он сделал и сказал ей все, чтобы успокоить ее страхи. Те страхи, которые он мог представить.
Белопольская тогда плакала. Плакала тихо, как плачут люди в самом отчаянном положении, когда не надо никому доказывать – дрожанием плеч, срывающимся голосом, – что внутри очень много боли.
Он вернулся к этому разговору через месяц, надеясь на то, что Белопольская все же даст ему какой-то ответ. Она, белая и похудевшая, совсем не похожая на ту, которая искрилась взглядом и улыбкой, сказала, что ребенка больше нет. Когда он закрыл исказившееся лицо руками, она со странным безразличием в голосе добавила, что ребенок мог быть и не от него.
Исбытков не поверил. Не захотел верить. Тогда Белопольская рассказала ему, что на столичном бале на нее обратил внимание сам губернатор. Что одна ее часть видела его сальные глаза, его брыли, лежащие на высоком воротнике, а другая ее часть жадно ловила каждое его слово. Губернатор изнутри сиял таким светом, что никто не мог противиться ему. Не смогла она противиться и тому, что губернатор, прознав о ребенке, приказал ей избавиться от него.
Исбытков тогда сказал, что это все не важно. Он снова сделал предложение и говорил, говорил о том, что никакой вины в содеянном у Белопольской нет. Что это все проклятая сила, которой такие, как он, наделяют таких, как губернатор.
Она снова отказала. Исбытков даже не слышал, что она говорит, он смотрел на пустую оболочку, оставшуюся от любимой женщины. Тогда он и поклялся, что никогда больше он не будет соучастником двойного убийства. Одного физического, унесшего жизнь нерожденного ребенка, и одного духовного.
Молнии обрушились на пшеничное поле таким каскадом, словно Зевс выдал каждому из несуществующих олимпийских богов по десятку снарядов. Исбытков впитывал их одну за другой, чувствуя, как наполняется изнутри силой. Будто он был воздушный шар, который надувают не легкими, но ураганами, тайфунами и смерчами.
Он цеплял кончик молнии усилием воли, подсекал, точно умелый рыбак, и втягивал в себя.
Всё вокруг окрасилось синевой.
Потом раздался гром. Такой силы, что земля тряслась, такой мощи, что кости содрогались, словно рельсы под многотонным локомотивом, такого величия, что на секунду показалось – теперь есть в мире только этот грохот и ничего более.
Исбытков упал без сил, раскинув руки в стороны.
Тучи продолжали наползать друг на друга, словно океанские волны. Молнии продолжили бить, озаряя внезапно обмякшее тело синими всполохами. Земля продолжала трястись, как от извержения вулкана.
Исбытков потерял сознание, пробуя подцепить еще одну молнию усилием воли.
Утром следующего дня Исбытков пришел в себя в интересной компании. Вокруг него столпились коровы, разглядывающие его добрыми, счастливыми глазами.
– А ну пошли отседова! – раздался чей-то хриплый окрик и звук щелкающего бича.
Пастух помогал Исбыткову подняться на ноги, охая и цокая.
– Лишку хватили вчера, да, батюшка? – Пастух заглядывал Степану Федоровичу в глаза.
– Лишку, мил человек, лишку, – соглашался Исбытков.
Позже, когда Степан Федорович уже трясся в бричке в направлении города, он раз за разом заглядывал внутрь себя, чтобы понять – осталось ли в нем что-то от Озарителя? Тем вечером на скамейке Велена успела ему шепнуть, что Озарители, вобравшие в себя слишком много молний, не погибают. Они меняются, а как именно – предстоит узнать самостоятельно.
Внутри было пусто. Так пусто, как никогда в жизни. Первым воспоминанием Исбыткова было такое: он сидит на коленях у матери, за окном бушует гроза, а он, двухлетний ребенок, хохочет и бьет в ладоши. Тогда он зажег на конце пухлого пальчика первую искру, тогда же в глазах матери появился страх, который он будет видеть до конца ее дней.
Степан Федорович поднял ладони на уровень лица. Он обратился к памяти тела, когда энергия, омывающая сердце ледяным игристым, сочилась из каждой поры его тела. Тогда было достаточно подумать о том, чтобы выпустить ее наружу.
Ни мысли, ни воспоминания не помогали. Исбытков и вправду был пуст.
Он потянулся к проезжающему мимо грохочущему трамваю, пускающему искры из-под колес. Ничего.
Исбытков откинулся на спинку сидения и позволил себе внутренне оплакать потерянное.
Визит к губернатору дался легко, потому что вместе с силой Озарителя Степан Федорович потерял и кое-что другое. Страхи и опасения.
Губернатор принял Исбыткова сразу же.
– Где же вы пропадали, Сергей Федорович? – Губернатор вытащил пухлое тело из кресла и раскинул руки. – Все с ног сбились, разыскивая вас. Мне даже пришлось замену вам приглашать. Велена Алексеевна, конечно, Озаритель от Бога, но она, как бы это сказать… По-женски капризна.