скачать книгу бесплатно
Девять кругов рая. Книга первая. Он и Я
Яков Пикин
То, как чувствуешь себя иногда в детстве, кажется адом. Ты идёшь и идёшь, а конца этому нет. Лишь маленькие всплески света, а остальное тьма и безысходность. И ты ищешь и не находишь выход. Тебя почему-то бьют, выгоняют из дома, на тебя покушаются друзья. Всё плохо и некому пожаловаться. У взрослых к тебе всё время у всех претензии: ты плохой, с тобой невозможно общаться, у тебя огромное самомнение, и это при этом, что по факту ты ничего из себя не представляешь. И только когда ты в приступе отчаянии собираешься прыгнуть с 12-го этажа вниз, приходит спасительная мысль, что тебе надо не вниз, а вверх. Ах, как жалеешь себя в детстве! И только с годами становится ясно – что всё, что претерпел раньше, все муки и невзгоды были не напрасны. Что если бы не было этого ужаса за спиной, ты бы не смог в полной мере ощутить счастья, когда твоя мечта наконец исполнилась. Не останавливайся, друг! Иди дальше. Рай, как и ад, имеет круги. Может, их даже не девять, а гораздо больше!
Яков Пикин
Девять кругов рая. Книга первая. Он и Я
ПРОЛОГ
Жизнь меня учила. Одно время, например, у меня дома стоял фарфоровый кот-копилка. Я думаю, что копилку в виде кота мне купили потому, что по гороскопу я тоже был Кот. И с этим котом как видно у нас происходила кармическая связь. Когда мне хотелось сладкого, я подходил к копилке, тряс её, выковыривал иголкой из щели деньги, а потом шёл в магазин и покупал себе сладости. Я думал, денег в копилке много и исчезновение части никто не заметит. Но однажды мама, придя с работы, хорошенько тряхнула кота, а потом сказала удивлённо: что –то маловато там. Ты берёшь оттуда что ли? Не умея врать, я отвёл глаза.
Вечером отчим показал мне, как реагирует на воров наше общество, сняв с себя ремень, и вложив в кота недостающее через мою задницу. После этого на бедре у меня надолго осталась память об этом событии – два лиловых подтёка от ударов солдатской бляхой. Но я не стал паинькой сразу. Для этого нужно было время.
Годы, о которых я пишу, были не то, что голодные – не изобильные, и поэтому нет ничего удивительно в том, что когда пришло время выбрать профессию, я стал поваром. Я думал, что рядом с продуктами жить всё -таки не так страшно, как вдали от них. Себя я обманывал следующим образом: это ведь не навсегда, а пока что -то лучшее не подвернётся. Кроме того, меня не заставляют ведь клясться на Библии, что я буду работать поваром вечно. Каждое утро, просыпаясь, я думал: подкормлюсь, а потом брошу это дело. Не один я, кстати, так думал. Многие мои товарищи, получив диплом повара, стали потом техниками, учителями и профессиональными дантистами.
Возможно, они бросали профессию повара по той же причине, что и я, потому что боялись попасть в тюрьму за недовес. Советская власть очень строго следила за тем, чтобы у рабочего человека не крали из тарелки еду. Вы не поверите, но проверяющие могли неожиданно прийти в столовую, взять у любого обедающего в зале суп, выловить из него мясо, отжать салфеткой, положить на весы и посмотреть сколько не хватает. Если в мясе не хватало грамма или двух – это ничего. Но если больше, граммы умножались на количество проданных в этот день супов, умножались на количество дней, в которые такие супы продавали и – готово дело ты на скамье подсудимых.
Такие строгости были вызваны тем, чтоб человек, идя в повара сто раз подумал, идти ему или нет. Но, по правде сказать, несмотря на все эти строгие меры, ремесло повара всё равно было популярным, пусть и ассоциировалась с воровством. Достаточно вспомнить шутку, что повар делает котлеты из хлеба, добавляя в него немного мяса. Однажды на стене возле моей квартиры кто-то написал: «повор!», намекая, что корень слова лучше всего говорит о выбранном мной поприще. Но я не слишком тогда обращал внимания на подобную чушь.
Меня не волновало даже, что моя мама -коммунистка, услышав про моё желание стать поваром, сделала гримасу, как от зубной боли. Мама для меня в те времена тоже не была авторитетом. То, что она была членом партии, скорее унижало, а не возвышало её в моих глазах. Между прочим, поваром я стал прежде всего потому, что она плохо готовила. А уже потом из –за того, что я был любителем хорошо поесть!
Короче, узнав про мой выбор, мама сказала: «и это предел твоих мечтаний, поварёшка и колпак»? Нет, конечно! Я бы ещё к этому костюму добавил плейер, если это возможно. Но если честно, я с самого начала знал, что способен на большее. Однако с реалиями, как говорится, не поспоришь.
С детства я наблюдал в себе назревающий внутренний конфликт между своими амбициями и возможностями. В том смысле, что первые у меня намного опережали вторые. Потом оказалось, что такое было не только у меня. Люди, жившие вокруг меня, тоже очень многого хотели. И часто получали в ответ на свои жизненные претензии срок в СИЗО.
Опасность амбиций, кстати, многие недооценивают. Все неприятности в этой жизни случаются из –за них. Мои амбиции, разумеется, тоже не были исключением. Правда, в отличие от многих, я всегда чувствовал какую –то защиту сверху. Ангела-хранителя над собой. По этой ли причине или по какой- то другой, я всегда находил наиболее безопасный выход из многих опасных ситуаций. Например, работая одно время на железной дороге в вагоне-ресторане, я однажды угодил в тюрьму за пересортицу колбасы. Она стоила три пятнадцать, а я переправил в накладной на пять пятнадцать. Подумаешь –два рубля! Там и колбасы то всего было десять килограмм. Таким образом, продав колбасу, я обогатился всего рублей на двадцать. Но в те времена это было серьёзным преступлением. За такой фокус ты мог запросто оказаться в тюрьме, что и произошло. Однако в тюрьме города Зима, куда меня, ссадив с поезда, поместили представители правопорядка, я провёл всего одни сутки. А потом начальник СИЗО меня просто выпустил. До сих пор не понимаю, кто меня спас. Думаю, без ангела тут не обошлось.
Научиться что –то делать по-настоящему я долго не стремился. Мне казалось ужасной ерундой забивать себе чем –то голову, учитывая, что я и так всё знаю. Любой нормальный человек на моём месте стал грызть камень науки, не отвлекаясь на постороннее. Я же постоянно отвлекался, причём в основном на женщин. И зря, потому что интрижки дело кратковременное, а наука пребывает вечно.
Мама на заводе получала каких -то восемьдесят рублей. Отчим всё, что зарабатывал, пропивал. Мне не оставалось ничего другого, как полагаться на свою интуицию в поисках выхода. И, поскольку, где этот выход, я не знал, то шёл вслепую, действуя весьма странным способом.
Поясню. Большинству людей для того, чтобы понять, подходит это им или нет, нужно впрячься в работу. Мне этого не надо. Мне достаточно было протянуть к чему -то невидимую руку и я сразу понимал, моё это или нет.
Например, однажды, когда наш класс повезли на экскурсию на металлургический завод, все там прилежно смотрели налево и направо, пытаясь разобраться, надо им это или нет. Только я, всего один раз взглянув на раскалённую проволоку, понял, что это подходит так же, как английскому королю Эдуарду кочерга в заднице. И пока все остальные с интересом слушали экскурсовода, пожилого мужчину в рабочем халате и с каской на голове, я вспоминал, как выглядит на гитаре доминантный септ –аккорд, пытаясь выстроить его пальцами на рукаве своего пальто. Сколько меня не просил стать серьёзным, я ничего не мог с собой поделать! Когда в конце экскурсии меня спросили: тебе понравилось? Я потянулся указательным пальцем к виску, хорошо, что по дороге у меня зачесался нос. В общем, взрослые не могли понять, что из меня получится.
Обычно, глядя в окно на птичек на уроке или на ноги учительницы под партой, я мечтал о морских круизах, путешествиях заграницу – то есть, о чём – то совершенно фантастическом. В те времена не то, что заграницу, к международному аэропорту близко нельзя было подходить!
Помню как –то раз мы решили нарушить это табу и поехали с приятелем в Шереметьево-2, который был с нашим городком по соседству, выменивать на значки жвачку. Приятель не сказал мне, что это называется «фарцовкой», что это противозаконно и что за это полагается наказание. По его словам выходило, что обмен значков на жвачку дело совершенно легальное и, более того, лёгкое. Надо просто подойти к автобусу с иностранцами, дождаться, пока они выйдут, протянуть кому –нибудь из них значок Ленина и – готово дело, жвачка у тебя в кармане!
Поначалу, когда мы приехали в аэропорт, всё стало происходить так, как сказал мой друг. Приехал автобус, оттуда стали выходить иностранцы. Я собрался было уже протянуть кому –то из них значок с Лениным, как вдруг из здания аэропорта выбежали люди в тёмных костюмах и галстуках и бросились вдогонку за мной и моим приятелем.
От аэропорта до нашего городка было двадцать три километра. Впервые в своей жизни я пробежал марафонскую дистанцию, не делая остановок. Думаю, я поставил рекорд, о котором никто больше не знает. Разумеется, в аэропорт фарцевать я после этого не ездил.
Бубнёж учительницы литературы насчёт того, что жизнь прекрасна и удивительна, я пропускал мимо ушей. Пока она говорила о чём -то загадочном и странном, что известно было только ей, я мечтал о далёких странах, морях, яхтах и красивых женщинах, по уши в меня влюблённых. Урок шёл для меня каким –то вторым планом. Какая разница, думал я, что она там бормочет. На стене висела карта мира. Глаза мои блуждали по ней. Ах, как мне хотелось путешествовать!
Странно, что при таком халатном отношении к учёбе, если учитель меня внезапно о чём-то спрашивал, я каким –то невероятным образом изворачивался и отвечал правильно, хотя сам потом удивлялся – как это у меня вышло? Говорю же, у меня был ангел! Учителя думали, я хитрый и специально делаю отсутствующий вид, хотя на самом внимательно слушаю. Многие учителя поэтому перестали меня ловить и неожиданно спрашивать, о чём только что шла речь.
Так за мной укрепилось реноме умного. Тут нечем особо было гордиться, поскольку я и без них знал, что я умный и для этого мне не требовалось никаких подтверждений. Вообще, любого спросите: ты дурак или умный? Едва ли кто-то скажет: я дурак!
Я был настолько уверен, что родился умным, что пока остальные мои одноклассники старательно учились, я предпочитал бродить по улицам в компании сомнительных друзей и мечтал о том, как буду хорошо жить, найдя выход. Если думаете, что мне не доставалось за то, что я любил повалять дурака, то ошибаетесь. Доставалось и ещё как! Но ощущение внутренней свободы было дороже.
Что бы про меня не говорили, я нисколечко не жалел, что трачу драгоценное время. Гуляя с мальчиками, которые обычно были старше меня, я узнавал очень важные вещи. Например, что сперма, это не те белые, отвратительно пахнущие хлопья, которые скапливаются у мальчика под кожей вокруг головки члена, если долго не мыться, а совсем другое. Сперма – это такая жидкость, которая выстреливает из тебя, когда ты долго тревожишь рукой свой орган. Ещё я узнал, что когда один мальчик занимается такими вещами с другим мальчиком, трогая его член, то это плохо. И это обязательно рано или поздно закончится скандалом. А вот когда девочка трогает член мальчика, это вполне нормально и более того необходимо.
Обычно, приходя со школы домой после таких прогулок, я спокойно делал уроки, на которых не был. Рисовал себе «5» в дневнике, подделывая подпись учителя, приходил к маме и брал у неё за хорошую учёбу двадцать копеек на мороженое. Мне кажется, что в одной из прошлых жизней я был принц. Иначе не могу я объяснить ту королевскую наглость, с которой всё это проделывал. Видя, что мама покупается, я вдобавок требовал от неё ещё что –нибудь в награду за свои школьные успехи. При этом просьбы я облачал в форму приказа: купи эклеров и газировки! Мою пятёрку необходимо отпраздновать!
Конечно, когда всё выяснялось, мне приходилось терпеть порку, но свобода, повторю, была дороже. Иногда люди думают, что телесные наказания исправляют детей и делают их лучше. Это не так. Они просто приучают детей быть ловчее и изворотливее, заставляя врать куда более правдоподобно. Но сути человека, и его привычек это не меняет. Много позже я понял, что ребёнка может изменить только положительный пример взрослого, безграничная вера родителей в Бога, например. Но битьём от ребёнка ничего не добьёшься, это точно.
Легенда, что я умный, много раз играла со мной злые шутки. Одно время, например, я очень любил давать советы взрослым во дворе. Особенно автолюбителям и мотоциклистам. Я мог подойти к группе взрослых, которые возятся со своей техникой и сказать им: у вас зазор на прерывателях слишком большой, надо сделать поменьше. Одни после этого меня отводили в сторонку и показывая на подъезд дома, где я жил, говорили: давай, пацан, шуруй к маме или просто давали пинка. Другие, показав мне рукой, кричали вслед: «сопли сначала вытри, советовать он ещё здесь будет»! Но некоторые, выслушав меня, делали, как я им говорил и через некоторое время, мотор начинал работать.
Странно, что когда у меня появился личный мопед, я понятия не имел, с какой стороны к нему подойти. Из этого можно сделать лишь один вывод: «страна обрывов», про которой говорится в Библии реально существует! Она в наших головах.
Как бы там ни было, моей маме, похожей в молодости на итальянскую актрису, мужики, подмигивая, во дворе говорили: «смышлёный у вас мальчишка, далеко пойдёт»! Она лишь снисходительно улыбалась в ответ: знаю, мол, что вы мне рассказываете? Это же я его родила!
Чем я жил, спросите вы? Да тем же, чем и остальные мои друзья! Желания были скромные. Например, купить себе собственный мопед. До это я брал их на время у друзей. Помню, однажды я его себе даже почти купил. Вот как было дело.
Был у нас во дворе парень по фамилии Величко, звали его Коля. Был он техник от Бога. И красив, как греческий Адонис. Так вот, этот Коля брал велосипед, ставил на него одноцилиндровый двигатель, приделывал ручку газа, ручку сцепления – готово дело, получай мопед! Бегали эти мопеды по району быстрее ветра.
Однажды, проходя мимо гаража Коли, я увидел, как он возится внутри с таким мопедом. Откинув со лба прядь своих длинных, по моде 70-х, русых волос, Коля, едва кивнув мне, с отвёрткой в руке снова склонился над разверстым перед ним двигателем. Я зашёл. По -хозяйски гляделся. Увидев в углу другой мопед, уже готовый к ездке, шагнул к нему и начал разглядывать. Это был детский велосипед -дутик с черенком от лопаты вместо педалей, газовым тросиком и ручкой декомпрессора вместо ручки газа – обычная для тех лет самодельная конструкция. Между прерывателями дэшки был идеальный зазор. Увидев, что я заинтересовался его работой, Коля бросил отвёртку и подошёл ко мне. Я спросил его: ездит? Величко усмехнулся белозубой улыбкой и с хохотком произнёс: а то! И спросил: хочешь покататься? Я обрадованно кивнул. Коля сказал: неделю ездишь, если всё будет в порядке, отдашь мне тридцать рублей и мопед твой.
Я подумал: тридцать рублей? Да это же ерунда! Мама получает целых восемьдесят плюс тридцать прогрессивки. В сумме сто десять! Что ей, жалко будет дать любимому сыну каких -то тридцать рублей? А у меня будет свой мопед. Представляете? Свой! И мы с Колей пожали друг другу руки.
Целую неделю я ездил на мопеде, при этом ничего не говоря, матери. А что, пусть это будет сюрпризом! Потом я ещё долго отсрочивал момент разговора, думая: ладно, сегодня ещё не буду, а завтра скажу точно.
Однажды под вечер, накануне дня расплаты, я всё- таки спросил у мамы, не могла ли она дать мне тридцать рублей. «На что?», кинула она на меня до странного удивлённый взгляд. Я заметил ещё, как нехорошо при этом сверкнули в темноте её глаза. «На мопед», пролепетал я. «Какой ещё мопед?», скосив глаза на чудище, которое я поставил в нашем коридоре, чтобы она его увидела и оценила. Чудище представляло из себя изуродованный детский велик, у которого к раме с вычурно изогнутым рулём, грязным мотором и черенком вместо педалей, было приделано куцее, облепленное грязью крыло. Переведя взгляд с чудища на меня, мама, догадавшись, зачем мне деньги, закричала, показывая на мопед: ты в своём уме? Тридцать рублей вот за это? Иди и немедленно верни эту рухлядь тому, у кого ты её взял!
Наутро я пошёл возвращать мопед Коле. Его я нашёл копающимся в гараже, одетым в кирзовые сапоги и тюремный ватник. Как я узнал позже к Коле накануне заходил участковый и пригрозил, что посадит его за тунеядство, если тот официально не устроится на работу. Видимо, Коля уже представлял, как будет сидеть в тюрьме, раз на нём были кирзачи и фуфайка. Настроение у него было, по-моему, хуже не придумаешь. Во всяком случае, из –за всех этих неприятностей Коля в тот день был сильно нетрезв.
Зайдя в гараж, я что –то начал бормотать про маму и её нежелание платить. Коля, слушая меня, мрачно курил, отхлёбывал попутно что-то из бумажного стаканчика и нехорошо ухмылялся. Потом я, когда я на один миг замешкался и опустил голову, я вдруг увидел у себя перед глазами такой салют, по сравнению с которым нынешний фестиваль пиротехники на Мальте, просто искры от зажигалки. Это Коля мысом своего кирзача залепил мне между глаз. Боли я даже не ощутил, настолько всё это было внезапно. Целую неделю потом на лице у меня был огромный синяк, который делал меня похожим на Критского быка и героя греческих легенд Персея одновременно. До сих пор при виде греческих иллюстраций в детских книжках, у меня начинает болеть переносица.
Целую неделю после истории с мопедом я не ходил в школу. Глядя ежедневно в зеркало на синяк, который становился то лиловым, то синевато -жёлтым и крайне медленно сходил: я думал, нет, от родителей помощи ждать нечего, надо рассчитывать только на себя.
Однако, если вы думаете, что уличные встряски были у меня единственной проблемой, то ошибаетесь.
Мы жили в коммуналке, где нашими соседями была вполне приличная семья с Украины. В отличии от нашей семьи, они никогда не ругались, жили дружно и мечтали лишь о том, чтобы мой отчим этим вечером не напился и не устроил скандал, потому что шум мешал им заснуть и из –за этого они могли проспать на работу.
А отчим мог прийти с работы пьяным, выстроить нашу семейку в колонну, достать нож и спросить: кого первым? Ему видимо не давали покоя лавры Римского гражданина, который по закону мог убить свою семью в любой момент, причём за это ему бы ничего не было. Но возможно, что он просто выяснял, какой глубины чаша терпения у моей мамы. А у неё, между прочим, оказалась довольно глубокая чаша. Верящая в семью, она прожила с отчимом почти двадцать лет, прежде чем развелась.
Отчима очень забавляло, как мы дрожим. Похоже, чужой страха его окрылял. А, может, и возвышал. Мать, думая, что её сейчас на самом деле начнут убивать, принималась умолять его, плакала, брала на руки мою сестру, показывая, что это его дочь и как же он может её убить? При этом она причитала довольно мерзко: Володенька, не надо, давай я сделаю всё, что ты хочешь…». Странные игры были у взрослых в то время.
Скажу честно, я мать осуждал, думая: кого ты собираешься ублажать, дура? Этого ублюдка? Конечно, спустя годы я понял, что людям иногда не приходится выбирать, с кем жить.
Нашим соседям по коммуналке, о которых я уже говорил, такие сцены были неведомы. Их глава семьи дядя Семён не напивался, не угрожал семье ножом или там монтировкой, хотя работал обычным крановщиком, и жили они по -моему вполне мирно.
Жену дяди Семёна звали тётя Шура. Ещё у них была дочь Марина. Иногда я рассказывал тёте Шуре и дядя Семёну про школу. Поскольку я любил выдумывать и себя выставлял молодцом, а учителей дураками, то дядя Семён во время моих рассказов, поглядывал недоверчиво на жену, а один раз даже откровенно покрутил себе пальцем у виска. Но я на него за это не обижался, я же знал, что люблю приврать, но он мне всё равно нравился.
Разные открытия в коммуналке в то время имели тоже коммунальный и потому не всегда приличный характер. Однажды, когда я остался спать один в комнате, отчим с матерью куда –то уехали, под кроватью родителей вдруг начали взрываться закрутки. Пришла заспанная тётя Шура, жившая через коридор, встала на колени и, бормоча себе что –то сердитое под нос, начала переставлять туда-сюда под кроватью банки с консервированными огурцами и помидорами. Возилась она долго. На тёте Шуре была ночнушка. Спала она без белья. Я не сразу понял, что это за петушиный гребешок вяло болтается у тёти Шуры снизу между ягодиц. Когда понял, закрыл глаза и перестал дышать. Этот случай открыл мне глаза на то, как по-настоящему выглядит любовь в старости.
Красивой одежды почти ни у кого из моих соседей не было. Многие одевались в ширпотреб. Когда сосед дядя Семён купили тёте Шуре шубу, то к нам по очереди стали приходить все соседи, чтобы посмотреть на обнову. Они заставляли тётю Шуру крутиться туда-сюда, снимать и надевать по сто раз шубу, хотя на улице стояла жара, просили пройтись, а когда она это делала, цокали языками и показывали большой палец.
Те, у кого денег на покупные вещи не было, делали моду сами. Одна наша соседка с лицом мультяшной мухи –цокотухи, была очень талантлива в плане кройки и шитья. Звали её Люда. Обычно она выходила на улицу, одетая в безразмерные топы сверху и широченные брюки-клёш снизу, которые сама же шила. Думаю, в наше время, она бы заработала приличные деньги, создав свой личный бренд. Но тогда любой бизнес считался незаконным и всё, что она могла – это шить для себя или знакомых за мизерную плату или выпивку.
Наверно, такое положение дел её не совсем устраивало, потому что часто мы видели её в протестном настроении, то есть, попросту говоря пьяной, идущей нетвёрдой походкой вдоль нашей трёх-подъездной пятиэтажки и излишне бодро машущей при ходьбе руками. Очередной наряд при этом колыхался на ней на ветру, как постельное бельё вокруг креста, на который оно было напялено.
Выпивала Люда часто, но ела, по -моему, редко. Мужа у портнихи вообще не было. Дойдя до своего подъезда и увидев сидящих возле него на скамейке вечных старушек, она, уперев руки в бока, начинала обзывать их всякими словами, среди которых «политбюро с кладбища!» и «невесты сталинские!» были самыми безобидными. Удивительно, что бабушки на неё совершенно не обижались. Глядя, как она, шатающейся походкой заходит в подъезд, они лишь качали головами ей вслед и, цокая языками, шептали испуганно: « напилась Людка опять наша, мужика бы ей»! И все после этого согласно кивали головами и цокали языком. Всё это длилось, пока какая нибудь старушка не добавляла: «Язык –бы ей малость подрезать ещё, а то он совсем без костей у неё»! И тут все опять начинали вздыхать, говорить: "да-а-а" и кивать при этом. И всё это продолжалось до тех пор, пока какая- нибудь третья не замечала: «Но как шьёт, как шьёт»! И все опять кивали, и цокали, и вздыхали.
Так мы жили. Автомобили, дачи, поездки заграницу, всё это было в то время непозволительной роскошью. Обычно посмотреть на красивую жизнь мы ходили в кино. Гуляя потом с пацанами во дворе мы обычно выдумывали новые ходы сценариев для любимых героев, которых боготворили. Обычно это были какие -то дикие сюжеты, где герой сражался с целым полком, например, или даже армией, и выходил из них, конечно же, победителем. Мы помогали герою сражаться, размахивая руками и делая губами «фр-р, фр-р!! Бфф-бфф!!», изображая удары, выстрелы и взрывы. А потом, перевозбуждённые, падали в траву и ржали до колик. Когда это проходило, мы начинали обсуждать, почему у них всё есть, машины, там, красивые вещи, женщины в дорогих мехах, а у нас ничего нету. Ответа на это не было.
Как самый умный среди друзей, я почему –то был уверен, что виноват всему строй, который мы избрали, социализм или коммунизм. А мои друзья, между прочим, совсем так не думали. Они говорили, что у них тоже плохо, просто они не хотят этого показывать. Я с ними ссорился из -за этого. Порой мы дрались. И тогда я подолгу не выходил с друзьями гулять.
Сидя дома после школы, я смотрел телевизор и мечтал. Мне очень хотелось всегда после их слов сразу отправиться в какую -нибудь капстрану, Францию, Германию или Америку, чтобы лично проверить, правда ли, что там так, как у нас или нет. Но из –за того, что социализм таких неизвестных, как мы с мамой не выпускал, на душе становилось гадко и уныло. «Сам бы взял и не поехал!», обиженно надув губы, думал я, глядя на Юрия Сенкевича в телевизоре. «Мне, может, это в первую очередь надо. Я тоже хочу знать, как там всё на самом деле. Отойдите от меня все! Чего вы ко мне все привязались, суки?». И так далее.
На словах я как многие, тоже старался любить свою страну. Я же говорил, что не был глупым мальчиком. СССР – лучшая страна в мире, кричал я месте со всеми на школьных линейках. А про себя думал, Африка, наверно, и та симпатичней. О капиталистических странах я и мечтать не смел, такими они в моём представлении были запретными. «Это ж какие наверно связи надо иметь, что бы туда попасть!», думал я, возвращаясь домой с очередной гулянки и ожесточённо вырывая на ходу высокую траву, которая, если честно, была тут вообще ни причём.
Приходя домой и заглядывая в кастрюлю с прокисшим супом, я думал: мы были обречены прозябать здесь, в этом Подмосковном дурдоме до конца жизни и после смерти быть закопанными на местном кладбище? Вот это и называется человеческой жизнью? И это всё, что со мной будет?!
Едва ли не через день отчим напивался, приходил домой и пугал всех, берясь за топор или нож, бил мать, выгонял на улицу меня и её. Не трогал он только свою дочь, мою сестру, и за это я её ненавидел.
Мне казалось, такой моей жизни не будет конца. С каждым днём моё ощущение, что я оказался в ловушке крепло. Бродя ночью под своим окнами и ожидая, пока мой отчим заснёт, я думал, какой ужас! Как я сюда попал? В этот мир, в эти дома, ко всем этим людям? Неужели так и пройдёт вся жизнь? Где то чудо, которое должно спасти меня?
Я вглядывался в прохожих, пытаясь найти в их лицах какое -то сочувствие, какую-то похожую на мою скорбь. Но люди шли равнодушные ко всему, уставшие после работы и по-моему всё, о чём они думали, это как бы поскорее поесть.
Я думал, что кто –то, взглянув на меня, остановится и скажет: ну, ладно, парень, ты достаточно настрадался, пошли, я покажу тебе, где выход. Но никто не останавливался. Либо останавливался, чтобы спросить: «чего уставился? Мама не научила не смотреть"? Или того хуже: "Чего вылупился? В глаз давно не получал?».
Как же так случилось, думал я, отводя от человека глаза и ускоряясь, что до меня никому нет дела в этом мире? Буквально ни одной живой душе! Я искал ответа на тёмном небе, в звёздах, но и там его не было.
Неужели так всегда и будет, думал я, забегая на опушку тёмного леса, освещённого лишь Луной, садясь на корточки под деревом и закрывая ладонями лицо! А если нет, то где выход? Какой –нибудь хруст ветки внезапно пугал меня и, вскочив, я мчался обратно к домам и здесь, пристроившись на скамейке, дрожа от холода, поглядывал на свои по-прежнему горящие окна, сидел, обхватив руками плечи, мечтая о бутерброде с колбасой и горячем чае. Когда же она ляжет спать, эта египетская гадина, думал я про отчима?
Когда в окнах гас, наконец, свет, я, подождав ещё немного для страховки, вставал и бежал домой. Тут, стараясь не шуметь, я нырял в постель, сворачиваясь калачиком и, слушая храп отчима, не отвечая на вопросы, заданные тихом шёпотом матери: «ты где был? Я уже вся извелась!». Весь скукожившись, я думал: наверно, я сам виноват, что не замечаю выхода. Он обязательно должен быть, как в тех сказках, которые я смотрю каждое воскресенье в кинотеатре, куда хожу по абонементу, купленному матерью. Возможно выход совсем рядом, и я его даже видел, но проходил мимо, потому что туп, как валенок! Может, ответ вон в тех книгах, которые стоят на полках? Засыпая, я думал, почему же я до сих пор их не прочитал? Завтра же начну.
Так я начал читать. Я читал буквально всё, что попадалось мне под руку. Это было не чтение на досуге, как у многих, а взахлёб. За короткий срок я прочитал всё, что было дома. Потом прочитал всё, что было в школьной библиотеке. На это у меня ушло примерно три года. Однажды, придя в библиотеку, я не смог взять ни одной книги, потому что библиотекарша, пожилая приветливая женщина, знавшая лично мою мать, не раз спросив у меня: «а ты эту книгу читал? А эту?», вдруг закрыла свой толстый справочник и начала прятать его под прилавком.
– Почему вы его убираете? – Закричал я в отчаянии.
– Ты всё уже прочитал, – удивившись такой моей реакции, ответила она. – Тебе теперь нужно ходить в городскую библиотеку, там больше книг.
Увидев, что я чуть не плачу от того, что книги кончились, а выход не найден, библиотекарша, поняв это по-своему, сказала:
– Ты молодец. Я тебя всем всегда ставлю в пример. Говорю, какой он умничка!
Тут она погладила меня по голове, вызвав на моём лице пунцовые пятна:
– Главное, не волнуйся, всех книжек не перечитать, их очень много. Но в городскую библиотеку обязательно сходи, там для тебя наверняка что –нибудь найдут.
Однако с городской библиотекой у меня не сложилось. Там почему –то всегда не было именно той книги, которую я хотел прочитать. Её обязательно кто –нибудь брал до меня.
Я стал брать книги у знакомых и соседей. Надо сказать, что книги в то время были также дороги, как деньги. Взял –верни! Но мне давали. Особенно мне помог один мой сосед с третьего этажа, инженер по образованию, которого звали дядя Толя. У него была очень миловидная жена тётя Инна, инженер по специальности. С их сыном Вадимом мы были одноклассниками и немного дружили. Так вот, у дяди Толи в книжном шкафу я нашёл такие сокровища, как Ивлин Во, Джон Стейнбек, Теннеси Уильямс, Мопассан и Курт Воннегут. Кроме того, я обнаружил там подборку журнала «Искатель» с фантастическими повестями и показавшийся мне настоящим шедевром юмора повесть Шукшина «До третьих петухов». Не знаю, как остальные, но я смеялся над этой сказкой до колик в боку.
Прочитав всю библиотеку дяди Толи, я вдруг понял, что ответа на вопрос, как забраться на гору, которую я себе представил, у него тоже нет. Был бы со мной рядом умный человек, куда умнее, чем я, думал я, он бы мне посоветовал, что именно надо прочитать. А так…Однажды, придя к дяде Толе, чтобы вернуть книжки, я ему сказал о своих мыслях. Посмеявшись, он заявил: да ты уже взбираешься! Вон Вадим мой вообще не читает. Слышишь, олух, человек за полгода всю мою библиотеку съел, бери пример. Он уже на горе!
– На какой горе? – Спросил Вадик, отвлекаясь от телека.
– На такой горе, чудик, на высокой. Эх, ты, сын ! – И дядя Толя, проворчав что -то пошёл в свою комнату.
И всё же выхода я так и не видел. Наверно то, что моё чтение было бессистемным и поэтому я его не увидел, думал я, уныло бредя как –то после школы домой. Книг было множество, я их глотал и поэтому упустил главное. В этот момент на меня и вышел из-за кустов тот самый мальчик, который затащил меня когда -то в лес, чтобы поиграть со мной. Не помню, рассказывал я или нет. Был у меня один приятель. Мы с ним иногда играли во дворе. Однажды этот мальчик повёл в меня в лес. Там он попросил меня снять штаны и повернуться к нему. Я подумал, может ему это нужно в научных целях и выполнил его просьбу. Но когда мальчик стал пристраиваться сзади, я крикнув ему: придурок! Сумасшедший! Напялил штаны и убежал от него.
Короче, вот этот мальчик сейчас выскочил из кустов передо мной и ни с того ни сего ударил меня по лицу кулаком. Я ещё не говорил, но с годами этот мальчик стал очень силен, как бык, потому что занимался в секции бокса.
Мы учились с этим мальчиком в параллельных классах, поскольку он был второгодник, и редко встречались. В свои четырнадцать это мальчик уже ухаживал за девочками, и всё лицо его было покрыто прыщами. Если он видел, что его подружку провожает из школы кто –то из ребят, он незаметно шёл за ними. А когда девочка уходила домой, то некоторое время он шёл сзади за мальчиком, а потом дождавшись какого –нибудь безлюдного места подбегал сзади, легонько стучал мальчика по плечу, и когда тот поворачивался, со всей силы бил его кулаком в глаз. Вот как меня сейчас. Не зря дворе ему дали прозвище «демон». Не ожидая нападения, я упал на траву после удара и потерял сознание.
Придя в себя, я с трудом поднялся и, держась за глаз поплёлся домой, ещё лихорадочней соображая, как же найти выход. Ладно, если сам не выход, то хотя бы кому мне сейчас пожаловаться, чтобы он вступился за меня и наказал бывшего приятеля? Но конкретных людей в моём списке не было. Почему –то всегда, когда тебе плохо, размышлял я, ты начинаешь думать о чём угодно, только не о том, что тебе в первую очередь необходимо сделать. А сделать нужно было вот что: во-первых, нужно было пойти в милицию и написать там заявление о нанесённых мальчиком побоях. И ещё о его гомосексуальных наклонностях. И во –вторых ещё пойти и зафиксировать травмы в поликлинике. Тогда участь моего бывшего приятеля была бы решена.
Но для этого нужны были взрослые. Хотя бы один. Хотя бы мама. Но мама коммунистка, серьёзный человек, всё время заседает в парткоме. К тому же у неё две работы. После завода она ездит ещё куда –то мыть полы. А отчим как всегда пил.
Да и не стал бы никто из моих родителей ходить по моим делам! Подозреваю, и мама бы не стала. Просто сказала бы: разбирайся сам! Я подумал тогда ещё о любимой учительнице литературы. Но представив, какое у неё будет лицо, когда я к ней приду с синяком под глазом, как она будет вздыхать и охать, обхватив ладонями лицо, как станет звонить моей маме на работу, на первую или вторую, и объяснять ей, что случилось. И как маму выведет это из себя, ведь она устаёт на двух работах, потому что, чтобы решить мои проблемы, ей надо сейчас всё бросить, поехать и заниматься моими проблемами, что совсем не входит в её планы. Поэтому зная всё это, я не пошёл ни к какой учительнице, а просто пошёл домой. Боже мой, каким одиноким я себя чувствовал в тот момент! Не было в мире ни одной живой души в мире, которая могла бы мне помочь. И только уже дойдя до своей квартиры и выйдя на балкон, я задрав голову, начал бессмысленно просить у неба помощи. Я сказал Богу: ты всё видел! Почему ты молчишь? Меня бьют! Ты не видишь? Ты ослеп?! Я был строг к Богу. Когда я закончил, на душе у меня стало легче.
Никто, конечно, тут же не спустился с неба, чтобы мне помочь. Но с того дня я начал по-другому мечтать, более конкретно. Иногда на уроках я вдруг видел себя плывущим на корабле по лазурному морю. На палубе этого корабля было многолюдно, там было очень много красивых людей, все они веселились и танцевали. И мне, глядя на это, тоже становилось весело.
Идя иногда после школы домой, я воображал, что корабль, на котором я плыву, захватили злые пираты. Все они были второгодниками с лицом Демонов и все они собирались меня утопить. И вот я уже стоял со связанными руками на бортике корабля перед тем, как меня должны столкнуть в воду. Я так ярко себе это представляю. И меня так удручает картина моей предстоящей смерти, что я начиная ни с того ни с сего плакать прямо на улице. Возле меня сразу же останавливается какая -то женщина, в то время было очень много сердобольных дамочек, и озабоченно спрашивает меня: "Мальчик, с тобой всё в порядке"?
– Нет! – Кричу я ей, размазывая слёзы по глазам и до конца не исчезнувшему синяку. – Конечно, не всё в порядке! Вы разве не видите?
Какая же она дура, о, господи, думая я! Она ещё спрашивает! Разве не видно, что мне не плохо, а просто ужасно! Меня же собираются утопить! Мне так гадко, что дальше некуда! Мне так отвратительно, что хочется добежать до пятого этажа и бросится оттуда вниз головой прямо на асфальт! Что за манера спрашивать: «с тобой всё в порядке, мальчик?», если ты ничем вообще не можешь помочь человеку!
– Идите, куда шли!– Кричу я, захлёбываясь слезами и после этого бегу прямо к своему подъезду. – Тут, оглядываясь, я добавляю:
– Как вы все мне надоели!
Женщина, покачав головой, крутит у виска и идёт дальше.
Дома, взяв какую –то книгу, я запираюсь в туалете и начинаю читать. У меня в руках одолженная для чтения дядей Толей книга «Теория праздного класса» какого -то Бевлена. Я почти ничего не понимаю из того, что написано, но, удивительно, это трудное чтение постепенно меня успокаивает. Быть военным, чтобы ничего не делать, думаю я, нет, я боюсь выстрелов, и меня трясёт от криков. Быть священником? Какая скукота стоять и читать молитвы! Кем же быть? Ответа нет. Гора, которую я мысленно возвёл для себя, чтобы на неё взобраться, увы, по –прежнему оставалась необитаемой.
Но шло время. За два месяца до окончания школы, я начал думать, куда пойти после восьмого класса, чтобы учиться дальше. В той же школе, где продолжал учиться мой бывший товарищ, который не раз уже после того случая подстерегал меня в засаде на выходе из альма-матер, чтобы побить, мне оставаться больше не хотелось.
Как -то раз, путешествуя с Вадимом по Москве, тем самым мальчиком, сыном дяди Толи и тёти Инны, мы наткнулись с ним на объявление, что поварское училище осуществляет набор. Я подумал: почему бы нет? Рядом с нами тогда остановились почитать то же объявление две симпатичные девушки.
Я уже писал, что очень рано заинтересовался противоположным полом. Этот интерес у меня, в отличии от многих, носил острый, и я бы даже сказал болезненный характер. Временами мне мучительно хотелось раздеть каждую симпатичную девушку. Чего я только не вытворял в мыслях с бедняжкой, пока ещё только рассматривал её одетую!
Причём мне совершенно не удавалось скрыть, о чём я думаю. Всё было написано у меня на лице. Поэтому и девушки со мной знакомились лишь определённого сорта. Но я при этом хотел ещё самую красивую. Однако чтобы получить такую, нужно было что –то иметь за душой: машину, дачу, квартиру… Но раз ничего этого у меня не было, то и подходить к красивым было нечего.
С некрасивыми можно было не церемониться, они недорого стоили в моём представлении. С красивыми я старался быть честным. Некрасивым я бесстыдно врал. Только познакомившись, я сразу брал быка за рога, завирая: «я работаю, учусь в аспирантуре. Про двигатель, работающий на воде, слышали? Это я его изобрёл. Что значит, вру? Вы когда –нибудь видели живого гения? Он перед вами!», и так далее…
Потом девушки, конечно, презирали меня за ложь. Но отступить от своей тактики я не мог. Просто не видел себя обычным, как все. Приходя домой обычно, я запирался в туалете и мечтал: вот я плыву на красивом корабле красивой блондинкой, той самой, лица которой я разглядеть не мог, но голые детали тела которой я видел весьма отчётливо. Рука моя непроизвольно двигалась внизу. Когда наступало долгожданное облегчение, я выходил и, как ни в чём не бывало, брал в руки книгу и садился читать, думая про того, который вытворял эти неприличные вещи в туалете, что он животное.
Незаметно во мне сформировались и стали жить двое меня – один плохой, а другой хороший. Первый, тот, который любил читать, стремился к знаниям и хотел вырваться из окружающей меня ловушки, был «Я» настоящий. Второй, похотливый, жадный до удовольствий и чувственных наслаждений, часто не ценящий никого, кроме себя и своих желаний – был «Он», которого я стеснялся.
Не нужно, думаю, говорить, что моя добрая половина, то есть «Я» будущее до поры до времени держалась на заднем плане, не претендуя на лидерство. Зато моя дурная половина, то есть, моё настоящее «я», тот, которого я называл теперь «он», из кожи вон лезло, чтобы о себе заявить. Мне приходилось его усмирять, буквально дрессировать его, как дрессируют тигра. Но «он» всё равно мне всё портил. Сказать по правде, часто я просто не мог его контролировать! Иногда «он» брал верх. Ненадолго, зато полномасштабно.
Не удивительно поэтому, что ужасный демон, второклассник, тот мальчик, который меня потом ударил, снова появился в моей жизни. Его звали Дёма. С Дёмой мы очутились как -то на чердаке некого дома, куда пришли с бутылкой вина отпраздновать его день рождения. Вино было отвратительно кислым. Мы пили его, как воду и ругали за то, что оно некрепкое.
