скачать книгу бесплатно
«О, если бы вернуть назад мгновенье
и, зная о последствиях, движенье
неловкое ногой прервать», – мечтал,
кусая локти, я… Все вышло проще.
Три дня не признавался целый класс
кто виноват в содеянном, и раз
учительница вызвала уборщиц,
двух бабушек, чтоб утром, до звонка,
не открывали класс они, пока
109
не выяснится, кто же разбил стекла.
Я склонен был сознаться, но меня
пугал страх наказанья, а, храня
молчание, пугал меня Дамоклов
меч наказанья. В общем, тяжело
мне приходилось. Все же разрешилась
проблема: мненье класса разделилось
и кто-то заложил меня. Свело
от страха скулы мне, когда я вызван
был в класс пустой, где у окна сквозь линзы
110
учительница строго на меня
взирала… Я признался в преступленье.
Я был прощен и кол за поведенье
не получил, но должен был в два дня
отец мой вставить стекла… Новым грузом
ответственность на плечи мне легла.
Как дома-то сказать?.. Вот так дела…
Я шел домой, как трепетная муза
на встречу с мясником, – так папа мой
пугал меня. Когда я, сам не свой,
111
во всем признался дома, к удивленью
и счастью моему, меня ругать
не стал никто, и я улегся спать
счастливый и такое облегченье
на сердце испытал, как никогда
еще, пожалуй, в жизни. Стекла вскоре
отец мой вставил, и забылось горе.
Но мне друзья шепнули, кто, мол, сдал
меня учительнице – Паша Серебрянский.
И вот поступок мелкий, хулиганский
112
с приятелем я совершил: сперва
мы дома у него конфет с ликером
наелись до отвала, и с задором
решили Пашке бошку оторвать
за то, что предал… Пашу на продленке
мы встретили у школы, я по лбу
бедняге дал, да так, что об трубу
он водосточную ударился… Силенки,
конечно, были не равны, и нам
с дружком гордиться нечем было. Срам.
113
Я помню во дворе стволы акаций
толстенные, беленые как след
известкою. Деревьям много лет
уж было. И одно из них, признаться,
мне мило до сих пор тем, что в его
могучей кроне прижилась омела.
По осени листва его желтела,
редела, осыпаясь, и, легок,
кружился лист последний прямо в лужу.
Омела ж зеленела. Даже в стужу,
114
когда на обнаженных ветках снег
уже лежал, и зябко две вороны
расчесывали перья внутри кроны,
а я глядел в окно на них, чтоб век
тяжелых не сомкнуть – так надоела
мне математика, – кустарник-паразит,
чуть припорошен снегом, летний вид
имел всегда: так сочно зеленела
на нем листва, что я вдруг вспоминал
деньки в июле и по ним скучал.
115
Еще я помню, как на перемене
весной блестящей рвали мы с ветвей
акации, забравшись кто быстрей
на школьную ограду иль строенье,
стоящее впритык к ограде, кисть
цветков душистых белых – их мы ели,
был сладким вкус их, приторным; имели
в том лазанье еще одну корысть:
пред девочками ловкостью на крыше
гордились мы; и каждый лез повыше.
116
В те годы в первый раз, открыв тетрадь
линейную и промокашку сдвинув
в сторонку, стул к столу чуть-чуть придвинув,
уставился на чистую я гладь
листка с полями красными, немножко
задумался, от ручки колпачком
коснувшись губ, и застрочил легко.
«Зима, – писал, – как белая дорожка…»
И первый стих за несколько минут
закончил я. И начал новый труд.
117
Чернильной ручкой я писал. Ах, ручки
чернильные, с раздвоенным пером!