скачать книгу бесплатно
Будни и праздники императорского двора
Леонид Владимирович Выскочков
«Нет места скучнее и великолепнее, чем двор русского императора». Так писали об императорском дворе иностранные послы в начале XIX века. Роскошный и блистательный, живущий по строгим законам, целый мир внутри царского дворца был доступен лишь избранным. Здесь все шло согласно церемониалу: порядок приветствий и подача блюд, улыбки и светский разговор… Но, как известно, ничто человеческое не чуждо сильным мира сего. И под масками, прописанными в протоколах, разыгрывались драмы неразделенной любви, скрытой ненависти, безумия и вечного выбора между желанием и долгом. Новая книга Леонида Выскочкова распахивает перед читателем запертые для простых смертных двери и приглашает всех ко двору императора.
Леонид Владимирович Выскочков
Будни и праздники императорского двора
Глава 1 «Чертовы куклы»: под сению двора
«Настоящая верховная власть есть двор»
Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет[1 - А. С. Пушкин – Н. Н. Пушкиной, 20 и 22 апреля 1834 г. // Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. 15 [М.; А], 1948. С. 129.].
А. С. Пушкин – Н. Н. Пушкиной, апрель 1834 г.
Рассерженный Пушкин в приведенной цитате эпатировал. Термин «камер-паж» был хорошо известен его современникам. Им I не нужно было объяснять, чем камер-паж, выпускник с отличием Пажеского корпуса, призванный к службе (в качестве начала карьеры) при августейших дамах императорского или великокняжеского двора, отличается от почетного придворного звания «камер-юнкер». Почетное звание камер-юнкер (до 1809 г. чин) было желанным в то время для многих отпрысков аристократических семей и еще более для их родителей. Ведь Санкт-Петербург был городом двора, аристократии, чиновничества и гарнизона. Перефразируя известные слова поэта «Под сению Екатерины…», можно смело сказать, что он существовал «под сению двора».
По большому счету двор как некое собрание людей, приближенных к правителю, существовал всегда. Но только при Петре Великом начала формироваться его структура, особая придворная культура. Своего расцвета, пышности и политического могущества двор достиг к концу XVIII – первой половине XIX в., в правление трех императоров: Павла I, Александра I и Николая I. Именно этому времени, когда двор, точно зеркало отражавший основные черты великодержавных правителей, стал всемогущим, и посвящена наша книга.
Придворный обиход в России стал строиться по западноевропейскому образцу с начала XVIII в.; придворные же штаты окончательно упорядочиваются лишь в XIX в. Обычаи императорского двора окончательно сформировались в царствование Николая I. Как пишет историк Л. Е. Шепелев, «.. основной идеей их была демонстрация политического престижа империи и царствующей фамилии. При этом естественным было усвоение уже существовавшего на Западе – как общих принципов организации двора, включая некоторые церемониалы, так и номенклатуры придворных чинов и званий. В первом случае за образец был принят французский двор; во втором – двор прусских королей и австрийский императорский двор. Однако в обычаях российского двора с самого начала присутствовали специфический православный и национальный элементы»[2 - Шепелев А. Е. Чиновный мир России. XVIII – начало XX в. М., 2001. С. 394–395.].
Историк В. О. Ключевский в одной из последних своих дневниковых записей 1911 г. в контексте революции 1905–1907 гг. подчеркивал обособленность двора от русского общества, проявившуюся после 14 декабря 1825 г.: «Двойной страх вольного духа и народа объединял династию и придворную знать в молчаливый заговор против России»[3 - Ключевский В. О. Дневниковые записи 1902–1911 гг. // Ключевский В. О. Афоризмы. Исторические портреты. Дневники. М., 1993. С. 408.].
В период царствования Екатерины II двор был пышным и отличался роскошью, что бросалось в глаза иностранным наблюдателям. Но, отмечая это, английский посланник Джеймс Харрис, прибывший в Санкт-Петербург в 1778 г., вскоре был вынужден заметить: «Много роскоши и мало морали – похоже, это отличает все слои населения»[4 - Цит. по: Андреева А. Н. Российский императорский двор в записках английских путешественников: последняя четверть XVIII в. // Культура и история: Материалы межвузовских научных конференций «Культура и история» (2004–2007) / Под ред. Ю. К. Руденко, А. А. Шелаевой (отв. ред.) и др. СПб., 2009. С. 101.]. Французская революция нанесла удар по идеологии и практике «придворного общества» европейских монархий. Возросла роль просвещенной бюрократии как части чиновничей элиты. В силу этого следование консервативной идее абсолютной монархии, требовавшее пышности двора, строгого и детально разработанного этикета, сочеталось с новыми подходами к финансовым аспектам содержания двора и к его структуре. Начиная с Павла I императорский двор, при всей торжественности этикета, приобретает более упорядоченные и строгие формы.
Структура двора четко регламентировалась высочайше утвержденным Придворным штатом от 30 декабря 1796 г.
Придворные должности, восходящие к натуральному хозяйству прошлых веков, типа квасоваров, пивоваров, водочных мастеров и другие подобные им, были упразднены, так как отныне эти продукты предполагалось получать от подрядчиков. Громоздкое придворное хозяйство значительно упрощалось.
В области этикета, как отмечал мемуарист Н. А. Саблуков, Павел отдавал дань французской дореволюционной традиции: «Как в Гатчине, так и в Павловске строго соблюдались костюм, этикет и обычаи французского двора»[5 - Саблуков Н. Л. Записки // Цареубийство 11 марта 1801 года: Записки участников и современников. М., 1996. С. 45.]. Это подтверждает и князь Станислав Понятовский: «Император хотел придать своему двору характер двора Людовика XIV и приучить почетных лиц появляться при дворе. Он стал подражать обычаю – просматривать список лиц, съезжавшихся вечером, и отмечал карандашом тех из них, которые должны были остаться ужинать»[6 - Воспоминания князя Станислава Понятовского (1776–1809) // Русская старина (далее – PC). 1898. Т. 95. № 9. С. 586.].
При всей разнице характеров и взглядов Павла I и Марии Федоровны их объединяла страсть к церемониям и этикету. В это время придворные церемонии были пышными и весьма обременительными. И. И. Дмитриев пишет: «Никогда не было при дворе такого великолепия, такой пышности и стройности в обряде. В большие праздники все придворные и гражданские чины первых пяти классов были необходимо во французских кафтанах, глазетовых, бархатных, суконных, вышитых золотом, или, по меньшей мере, шелком, или со стразовыми пуговицами, а дамы – в старинных робах, с длинным хвостом и огромными боками (фишбейнами), которые бабками их были уже забыты»[7 - Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь: В 3 ч. Ч. 2. М., 1866. С. 149.].
Следует пояснить, что в литературе существует большая путаница в описании юбок на каркасной основе, то есть различных видов кринолина. В XVIII в. это робы, фижмы, фишбейн, панье, «булочки». Как уточнил историк Константин Писаренко, фижмы, или, иначе, фишбейн, – «юбка с встроенным в нее китовым усом». Но в приведенной цитате на самом деле имеются в виду два вида каркасных юбок: собственно фишбейн и «булочки» – каркас по бокам из ивовых или тростниковых прутьев, обшитый плотной материей, на который надевалась парадная юбка (Подробнее см.: Писаренко К. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаветы Петровны. М., 2003. С. 69.).
Мемуарист И. И.Дмитриев рассказывает о торжественном выходе императора: «Выход императора из внутренних покоев для слушания в дворцовой церкви литургии предварялся громогласным командным словом и стуком ружей и палашей, раздававшимися в нескольких комнатах… Кавалергарды под шлемами и в латах. За императорским домом следовал всегда бывший польский король Станислав Понятовский, под золотою порфирою на горностае..»[8 - Дмитриев И. И. Указ. соч. С. 149.] А. И. Рибопьер, как и многие другие мемуаристы, отмечает торжественный этикет при дворе: «Любя вообще простоту, Павел допускал пышность в одних лишь церемониях, до которых он был большой охотник»[9 - Рибопьер Л. И. Записки // Русский архив (далее – РА). 1877. Кн. 1. № 4. С. 481.].
Церемонию представления императору частных лиц, получивших такое разрешение, описал К. Г. Гейкинг. Алексей Куракин так наставлял провинциала: «Вы должны преклонить колени и поцеловать руку сначала у императора, затем у императрицы»[10 - Гейкинг К. Г. Дни императора Павла: Записки курляндского дворянина. СПб., 1907. С. 7.]. Впрочем, Павел быстро поднял гостя. Далее «императрица села за бостон с князем Репниным, вице-канцлером Куракиным и графом Николаем Румянцевым. Она сидела на софе, по правую руку от нее находился император, рядом с ним на кресле сидел великий князь Александр, немного далее Константин, а затем все остальные по рангу. Взрослые княжны были по другую сторону матери, с г-жей фон-Ливен вокруг круглого стола, занимаясь рукоделием. Император один вел беседы…»[11 - Там же.]
Был регламентирован и этикет при встрече с императором на улице, когда мужчины должны были выходить из экипажа, а женщины делать книксен на его подножке. Но для этого нужно было вовремя заметить приближающегося императора, что было непросто, так как Павел I «постоянно ездил по петербургским улицам верхом, почти без свиты, часто в санях и тоже без эскорта или какого-либо иного признака, позволяющего бы узнать его». Продолжая свою мысль, известная французская портретистка Мария Луиза Элизабет Виже-Лебрен вспоминала о своей встрече с императором: «Однажды Павел попался мне навстречу, но кучер не заметил его, и я едва успела закричать: "Стой, император!" Впрочем, когда мне уже отворяли дверцу, он сам вышел из саней и остановил меня, весьма любезно присовокупив, что указ его не касается иностранок и тем паче г-жи Лебрен»[12 - Воспоминания г-жи Виже-Лебрен о пребывании ее в Санкт-Петербурге и Москве 1795–1801. СПб., 2004. С. 77–79.]. Известный анекдот с польской дамой-горбуньей, которая сделала реверанс на подножке экипажа, а императору показалось, что она села на подножку, приводит Ф. О. Кутлубицкий (в другой транскрипции Котлубицкий). По выяснении обстоятельств Павел I способствовал решению ее дела о поместье, тянувшегося в Сенате 10 лет, но передал указание сразу же покинуть столицу[13 - Рассказы генерала Кутлубицкого о временах Павла I. Рассказы о старине / ЗаписалА. И. Ханенко. // Русский архив (далее – РА). 1912. Кн. 2. № 8. С. 521.].
О страсти императора к церемониям писали многие мемуаристы. Французский посланник писал, что «просто невероятно, до какой степени Павел любит большие церемонии, какую важность им придает и сколько времени на них тратит»[14 - Цит. по: Уортман Р. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1. От Петра Великого до смерти Николая I. М., 2002. С. 242.]. По его же мнению, должность обер-церемониймейстера стала одним из важнейших постов в империи. «Государь с какою-то, присущею ему, особой страстностью и мелочностию придумывал все новые усовершенствования для придворного этикета, – пишет графиня В. Н. Головина, – по этой причине празднества и даже балы делались не менее утомительными и скучными, чем торжественные поздравления»[15 - Мемуары графини Головиной, урожденной графини Голицыной (1766–1811) /Вступл. и примеч. К. Валишевского; Пер. с франц. [по рукописи] К. Папудогло. М., 1911.]. Американский исследователь Ричард Уортман справедливо замечает: «Павел соединил символику религиозного, военного и придворного превосходства, пытаясь возвысить свою власть как объект почитания и послушания»[16 - Уортман Р. Сценарии власти. С. 243.]. Это нашло отражение в повышении его (церемониймейстера) класса: с 1743 г. – IV класс, с конца XVIII в. – III класс, после 1858 г. – II и III классы.
Граф Ф. Г. Головкин упоминает церковные праздники, тезоименитства членов императорской семьи, орденские праздники, прием от купели новорожденных солдатских детей[17 - Головкин Ф. Г. Двор в царствование Павла I… С. 143. // Головкин Ф. Г. Двор в царствование Павла I. СПб., 1911. С. 143.]. У многих остались в памяти пышные церемонии и этикетные балы, на которых приглашенные должны были придерживаться строгих регламентаций в костюме. Интересны рассуждения А. И. Рибопьера о придворных мундирах: «Он обрядил в форменное платье не одних военных, но и всех придворных, которые до тех пор облекались в самое изящное и богатое платье по своему усмотрению. Виндзорский покрой, за исключением цвета, послужил образцом для малого мундира; что же касается кафтана; кафтан этот увидел он на Ненчини, певце-буфе итальянской оперы»[18 - Рибопъер Л. И. Записки / Предисл. и примеч. А. А. Васильчикова // РА. 1877. Кн. 1. № 4. С. 480.].
Специальное законоположение об императорской фамилии было разработано в 1797 г. Согласно ему императорскую фамилию составляли император, императрица (жена), вдовствующая императрица (мать) и великие князья: сыновья, дочери, внуки и правнуки здравствующего или умершего императора. Наследник носил титул цесаревича. Родственники императора ниже правнуков, а после 1885 г. – ниже внуков получали титул князя императорской крови. К концу царствования Николая I императорская фамилия насчитывала 28 человек, в 1881 г. – 43, в 1894 г. – 46, в начале XX в. – 53, в 1914 г. – более 60 человек.
Царствование Павла I – это время дворцовых интриг, которым способствовал подозрительный и непостоянный характер монарха. Испытывая втайне презрение к Павлу, придворное окружение в страхе рукоплескало ему. Господствующий страх, как вспоминал И. И. Дмитриев, не мешал «коварным царедворцам строить ковы друг против друга, выслуживаться тайными доносами и возбуждать недоверчивость в государе, по природе добром и щедром, но вспыльчивом. От того происходили скоропостижные падения чиновных особ, внезапные выселки из столицы даже и отставных из знатного и среднего круга, уже несколько лет наслаждавшихся спокойствием скромной и независимой жизни». Так называемое «Смоленское дело» 1798 г., повлекшее многочисленные опалы, смену лиц на государственных и придворных должностях, отдаление Павла I от Марии Федоровны и Е. И Нелидовой, выдвижение «дамы сердца» А. П. Лопухиной, только приблизили мартовскую развязку 1801 г.
Для большинства екатерининских выдвиженцев само вступление на престол непредсказуемого императора воспринималось как стихийное бедствие. Не многие из дворян нашли мужество признать значение царствования Павла I. В изображении Д. П. Рунича Павел I чуть ли не образец государя: «Клевета ничего не щадила, чтобы очернить нравственный характер Павла I. Названия тирана, сумасброда, сумасшедшего были ему расточаемы до и после смерти… Он был строг, но справедлив; жесток, но всегда великодушен и щедр. И если он был жертвой заговора, этот заговор не был делом какого-нибудь Катона из Утики и еще меньше следствием народного голоса: во всякой стране найдутся Равельяки!» Другой современник, А. М. Тургенев, признает, что в провинции были и положительные перемены: «Здесь, кстати сказать, что с начала вступления Павла Петровича на трон в кабаках не подталкивали, в лавках не обвешивали и в судах не брали взяток. Все боялись кнута». И он же добавлял: «Народ восхищался, одобрял, восхвалял все злодеяния Павла над дворянами свершившиеся». Немецкий писатель Август Коцебу, в то время состоявший при русском дворе, пишет о радости столичного офицерства и чиновников после переворота: «Все это (радость в обществе. – А. В.), однако, не касалось лиц низшего сословия и редко касалось частных лиц, не занимавших никакой должности. Только лица, находившиеся на службе, какого бы звания они ни были, постоянно чувствовали над собой угрозу наказания. Народ был счастлив. Его никто не притеснял… Из 36 миллионов людей, по крайней мере, 33 миллиона имел повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это». Народ, как всегда, безмолвствовал.
Новый облик двора, сложившийся в значительной степени при Павле I, сохранился в последующие два царствования. Но личность императора накладывала свой отпечаток на императорский двор в каждое из царствований. Графиня В. Н. Головина, рассказывая о преувеличенной склонности к приемам Павла I, отмечает, что его сын Александр в этом отношении является антиподом[19 - Мемуары графини Головиной, урожденной графини Голицыной. С. 182.].
Великий князь Александр Павлович с удовольствием носил партикулярный костюм, что восходило скорее к традициям екатерининской эпохи, но в то же время отражало и новое поветрие высшего света – англоманию. Вспоминаются пушкинское «как денди лондонский одет», многочисленные бонны (ирландки, шотландки, иногда и англичанки), прибывавшие в Санкт-Петербург учить детей аристократов английскому языку, чаепитие на английский лад… Его супруга Елизавета Алексеевна писала в одном из писем матери: «Он любит все английское, сам одевается в соответствии с английской модой, туфли с большим вырезом, английский фрак и т. д.»[20 - № 18. Петербург, 12/23 мая 1793 г. Цит. по: Васильева А. Н. Жена и муза: тайна Александра Пушкина. Факты, даты, документы, воспоминания, письма, слухи, легенды, стихи и взгляд автора. М., 2001. С. 21.] Александр – это щеголь и франт. Опять же вспоминается фраза из эпиграммы А. С. Пушкина: «плешивый щеголь, враг труда». Это не совсем так, даже совсем не так – насчет императорской лени, но лысина у всех сыновей Павла I (так же как и у него самого) была родовым признаком, хотя его младшие сыновья – Николай и Михаил – париков уже не носили. После вступления Александра I на престол тут же исчезли парики и пудра, поколенные кюлоты и другие детали костюма и внешнего вида старого французского дворянства. Обстоятельства вступления Александра Павловича на престол (не отцеубийца, но сын, который не предотвратил убийство отца) наложили отпечаток на всю придворную жизнь первой четверти XIX в. Александр замкнут и одинок и старается вести жизнь вдали от большого общества.
Через несколько часов после убийства Павла в Михайловском замке Александр I, а вслед за ним и другие члены императорской семьи переехали вновь в Зимний дворец. В манифесте о восшествии на престол смерть отца была приписана апоплексическому удару (напомним, что причиной кончины Петра III были объявлены «геморроидальные колики»). В манифесте было заявлено, что он принимает на себя «обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины Великия…»[21 - Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ РИ) 1-е собр. Т. 26. № 19779, 12 марта 1801 г.] После церемонии коронации в Москве 15 сентября 1801 г. Александр I торопится вернуться в Санкт-Петербург.
Его быт прост и непритязателен, он мало заботится об удобствах в дороге, не считаясь с интересами спутников. Нужно вспомнить, что строительство дороги между Санкт-Петербургом и Москвой начнется позднее и полностью завершится только к 1833 г. Тогда же на столбовой дороге лежали бревна, посыпанные песком. Вот письмо Елизаветы Алексеевны к матери о возвращении в столицу от 21 октября (2 ноября) 1801 г.: «.. Мы приехали сюда в субботу вечером после тяжелого путешествия, от которого я еще не пришла в себя: дороги и погода были ужасными! Во что бы то ни стало император желал прибыть на пятый день, так что первые две ночи мы отдыхали несколько часов либо на стульях, либо на земле, кровати привезли только под утро; единственно спокойной была третья ночь, а четвертую мы провели в пути, на колесах. Это было утомительно… Мы бывали счастливы, если могли поменять белье… Сейчас, когда я меняю блузку, чищу зубы, а главное, когда завтракаю – радуюсь, потому что этими тремя вещами приходилось по большей части пренебрегать в дороге за неимением необходимых принадлежностей. Княжна Шаховская (Наталья Шаховская, фрейлина, будущая Голицына. – А. В.) оказалась верным компаньоном в наших бедствиях; она лежала на земле и воздерживалась от пищи вместе с нами…»[22 - № 229. Петербург, 21 октября / 2 ноября 1801 г. Цит. по: Васильева А. Н. Жена и муза: тайна Александра Пушкина. С. 109]
В жизни императорской четы почти нет выходов в театр или пышных придворных развлечений, столь памятных многим по екатерининскому царствованию. Через месяц в другом письме, от 3 (15) декабря 1801 г., императрица доверительно пишет о повседневной жизни в стенах Зимнего дворца: «…Наши дни текут по тому же распорядку, что и на Каменном острове (Каменноостровский дворец считался летней резиденцией; только при Николае I Каменный остров был включен в городскую черту. – А. В.). С той разницей, что гуляю я теперь в час дня; около трех часов дня мы обедаем. Окружение все то же, иногда присоединяется кто-то еще, среди них главные адъютанты, которые не обедают за городом. Бывает, после обеда Император спит. По воскресеньям император приглашает по очереди кого-либо из первых лиц. Иногда по вечерам я принимаю дам. Среди тех, кто ужинает, графиня Строганова, мадам Апраксина, графиня Толстая – жена маршала, и редко графиня Радзивилл. Я порой наношу визиты, а чаще провожу вечера совсем одна со своей сестрой Амелией[23 - Амелия – принцесса Баденская (1776–1823), приехавшая в Россию с матерью и оставшаяся при дворе. Мать надеялась, что сестрам будет веселее вместе, а главное, что Амелия, вращаясь в таком обществе, сможет удачно выйти замуж.]. Император ложится спать ровно в 10 часов. Обычно он направляет ко мне "любителей поужинать перед сном", усаживает нас за стол и удаляется. После ужина я возвращаюсь к себе и тогда остаюсь с Амелией и княжной Шаховской до момента, когда мне пора раздеваться ко сну. Иногда мы болтаем или музицируем, либо вместе, либо поочередно, а часто, как, например, сейчас, моя сестра и княжна сидят каждая со своей книгой, а я в стороне – занимаюсь тем, что считаю необходимым. Единственное разнообразие в нашем образе жизни происходит, когда, время от времени, обычно один раз в неделю, мы обедаем у Императрицы, а она – у нас»[24 - № 230. Петербург, 3/15 декабря 1801. Цит. по: Васильева А. Н. Жена и муза: тайна Александра Пушкина. С. 109–110.]. В этом же письме впервые упоминается известная Мария Антоновна Нарышкина…
Тильзитские соглашения 1807 г. также не способствовали балам и празднествам. А после окончания наполеоновских войн победитель Александр уходит в религиозные искания. Бывший «молодой друг» Александра I (разочаровавшийся в императоре после того, как не был назначен наместником в Польше) Адам Чарторыйский писал в 1821 г.: «Та же мрачная идея, что своим согласием на переворот он способствовал смерти отца, в последние годы снова завладела им, вызвала отвращение к жизни и повергла в мистицизм, близкий к ханжеству»[25 - Цит. по: Андреева Т. В. Тайные общества в России в первой трети XIX в. С. 488.].
Это было особенно заметно по сравнению с отсутствием религиозности у императора в довоенный период. Интересны свидетельства Жозефа де Местра, французского публициста, близкого к Александру I, посланника сардинского короля в России с 1802 г. В предвоенных заметках он написал: «Раньше архиереев приглашали отобедать, теперь такого не случается. Одним словом, наблюдается всеобщее тяготение (особенно со стороны двора), чтобы совсем покончить с религией»[26 - Местр, Ж. де. Религия и нравы русских. СПб., 2010. С. 38.]. Позднее он отметил, что у Александра Павловича «до 1812 года нельзя было заметить признаков христианских убеждений»[27 - Там же. С. 8.]. В юности безбородый протоиерей Самборский, много лет прослуживший в русском посольстве в Лондоне, учил Александра Павловича основам православия, но не более. Обращение к вере – духовному стержню, судя по всему, произошло во время нашествия Наполеона в Россию, которое было воспринято императором как наказание и одновременно искупление греха отцеубийства. Позднее, в 1818 г., Александр I в Пруссии говорил местному епископу: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до тех пор не ощущал»[28 - Дубровин Н. Ф. Наши мистики-сектанты // Дубровин Н. Ф. После Отечественной войны 1812 года (Из русской жизни начала XIX века) / Изд. подготовил П. В. Ильин. СПб., 2009. С. 356.].
Одним из тех, кто оказал большое влияние на императора в религиозной сфере, был знакомый ему с юности любимец императора князь А. Н. Голицын. 21 октября 1803 г. он неожиданно был назначен обер-прокурором Святейшего Синода, стал главным проводником религиозной политики императора. Можно сказать, что религиозные взгляды Александра I находились в поле учения «внутренней церкви», распространившегося в Европе в конце XVIII в. В его центре находилось убеждение, что для единения человека с Богом важна внутренняя вера, а все внешние религиозные признаки той или иной конфессии значения не имеют. Христиане – все, кто верует во Христа, и неважно, кто как молится Богу.
Обратившись к религии, Александр I живет уединенно (связь с М. А. Нарышкиной прервалась, сближения с Елизаветой не произошло). В Санкт-Петербурге он пребывает в Каменноостровском дворце, в тот время как его супруга обживает Таврический дворец. Они редко появляются вдвоем, только на официальных и семейных торжествах, таких как свадьба великого князя Николая Павловича и Александры Федоровны в 1817 г. Живет замкнуто Александр I и в свой любимой загородной резиденции – Царском Селе.
София Шуазель-Гуфье (в дореволюционном издании ее мемуаров Шуазель-Гуффье), урожденная графиня Тизенгаузен, бывшая фрейлина в начале царствования Александра I, в 1824 г. ищет встречи с императором в Царском Селе, чтобы похлопотать о месте флигель-адъютанта в императорской свите для своего сына. Она пишет: «Я прошла мимо дворца, громадного здания в старом французском стиле, разукрашенного статуями и позолотой, куполами и пр. Дворец этот показался мне пустынным; одни лишь часовые стояли на посту во дворе. Уединение, в котором жил государь, внушило мне мрачные мысли… Быть может, я не получу и стакана воды в этом дворце, негостеприимном, как все обиталища великих мира сего… Так я дошла до Китайского города, как называют построенные в китайском вкусе хорошенькие домики, числом около двадцати, где живут адъютанты его величества. У каждого из них свой особый дом, конюшня, погреб и свой сад. В средине этого небольшого городка, расположенного в форме звезды, находится окруженная тополями круглая беседка, где г.г. адъютанты собираются на балы и концерты…»[29 - [Шуазель-Гуфье, София де]. Исторические мемуары об императоре и его дворе графини Шуазель Гуфье, урожденной графини Фитценгауз, бывшей фрейлины при Российском дворе. М., 1912. С. 235.] Она встретила императора на прогулке в парке… Интересно другое: царь сам по себе, а его свита – сама по себе…
Остались позади «дней Александровых прекрасное начало…» и даже последующие колебания правительственного курса между либерализмом и консерватизмом… После 1820 г. и новой революционной волны в Европе Александр I везде видит происки «всемирного заговора» революционеров. В 1822 г. запрещены все тайные общества. От служащих берут подписку о неучастии в них, а император пишет записку «О пагубности духа либерализма». Он готовит разгром дворянской конспирации – будущих декабристов (не успел, завершил Николай I). Он много ездит по Европе и по России, оправляясь в путь обычно ранней осенью.
В период наполеоновских войн начала XIX в. при склонности Александра I к личному уединению двор стал более замкнутым общественным институтом. Русская придворная жизнь хотя и не несла уже такого живописного колорита, как на сказочных празднествах времен Великой Екатерины, но по-прежнему отличалась блеском и великолепием. Для представительства при дворе требовалось немало средств. Хранителем придворного этикета, блеска и великолепия была вдовствующая императрица Мария Федоровна, ее приемы заменяли «большому свету» общение с малодоступным Александром I.
Пользуясь благосклонностью Александра, она располагала годовым доходом в один миллион рублей. Ее личный двор затмевает императорский; она выезжает в карете, запряженной шестеркой лошадей, в сопровождении гусар и пажей, присутствует на церемониях в военном мундире, украшенном орденской лентой. Ее приемы торжественны и помпезны. Французский генерал А. Савари, прибывший в Санкт-Петербург после Тильзитского договора 1807 г., посылает во Францию донесение: «Придворный церемониал и этикет соблюдается императрицей-матерью… Во время публичных церемоний Мария Федоровна опирается на руку императора; императрица Елизавета идет позади и одна. Я видел войска под ружьем и царя верхом, ожидавших прибытия его матери. За любое назначение, за каждую милость являются благодарить ее и поцеловать ей руку, хотя бы она не принимала в этом никакого участия; ни о чем подобном не докладывают императрице Елизавете – это не принято. Петербургская знать считает своим долгом показываться на приемах императрицы-матери по крайней мере раз в две недели. Елизавета почти там не бывает, а император обедает три раза в неделю и нередко остается ночевать»[30 - Цит. по: Труайя Л. Александр I. М., 1997. С. 118.]. Еще одним увлечением Grand Maman был театр. Спектакли давались в Павловске обычно по воскресеньям, а в Петербурге – по четвергам. В письме от 13 (25) ноября 1808 г. императрица Елизавета Алексеевна заметила: «Спектакли, которые Императрица давала по четвергам прошлой зимой, возобновились. На них я чувствую себя лучше, чем на балах…»
Прибывшая в Россию в мае 1825 г. из Лондона супруга российского посла X. А. Ливена (сама по себе «женщина-дипломат» и сестра А. X. Бенкендорфа) Дарья Христофоровна Ливен зафиксировала свои впечатления о русском дворе в «Политических воспоминаниях о союзе с Англией». Окунувшись в Павловске в «водоворот праздников, представлений и удовольствий», она сообщала: «У Марии Федоровны собиралась вся императорская семья, кроме самого императора; у нее я встретила даже принцессу Оранскую, к тому времени королеву Голландии и герцогиню Веймарскую. Министры, элита петербургского общества собиралась у императрицы по вечерам». Графиня также отметила, что после 13 лет отсутствия «вновь обрела привычки моей юности, материнскую доброту императрицы и даже этот невыносимый придворный этикет, прежнюю рутину куртизанства». Она отмечает прежнее раболепие придворного общества: «Я видела это зрелище прежде, но я не думала о нем; сегодня же оно меня поразило и позабавило. Эти занятия пустыми делами; эта важность, которая придается мелочам; эта манера каждого русского спешить, чтобы потом долго ждать, это абсолютное самоуничижение и подобострастность к персоне суверена. Все это разительно отличалось от страны, откуда я приехала». Графиня Ливен явно пишет для иностранцев, уже со стороны наблюдая за придворной суетой. На них рассчитано упоминание о Царском Селе с замечанием о том, что оно «достойно нашего царствования, как Версаль был достоин царствования Людовика XIV»[31 - Цит. по: Тяныиина Н. 17. Княгиня Ливен. Любовь, политика, дипломатия. М., 2009. С. 69–70.].
Следует пояснить, что «королева Голландии» – это дочь Марии Федоровны Анна Павловна, в то время принцесса Оранская, которая станет королевой Голландии в 1840 г., но в объединенном тогда с Бельгией королевстве Нидерланды (1815–1830 гг.) существовала провинция Голландия, королевой которой она считалась и ранее. Дарья Ливен не допустила ошибки, назвав ее королевой не нидерландской, а голландской. Она вместе с мужем (будущим голландским королем Вильгельмом II) приехала в Петербург в сентябре 1824 г. и задержалась до лета 1825 г., покинув Петербург почти одновременно с сестрой Марией Павловной, герцогиней (с 1828 г. – великой герцогиней) Саксен-Веймарской и Эйзенахской.
Аккредитованный в Санкт-Петербурге в ноябре 1824 г. полномочный посланник Испании Хуан Мигель Паэс де ла Кадена застал последний год царствования Александра I и воцарение Николая I. В 1826 г. он присутствовал на коронации Николая I и в числе других дипломатов получил тогда золотую коронационную медаль. Русский двор ошеломил испанского посланника своим великолепием. В одном из более поздних донесений в Мадрид, сохранившихся в архиве Министерства иностранных дел Испании, от 9 августа 1828 г., он писал: «Таковым был тогда, в тот день, когда я прибыл, этот блестящий двор и с небольшими изменениями продолжал оставаться таким впоследствии, в высшей степени пышным и блестящим, а о его высшем обществе с точки зрения роскоши и взыскательности мне нелегко было бы дать точное представление… На троне находится молодая императрица, исполненная грации, изящества, привлекательности, наделенная красотой и элегантностью, которой нравятся балы и ассамблеи, театры и другие увеселения и бесконечные развлечения, которым ее Августейший Супруг, доставляющий ей удовольствия и радость, покровительствует во всех отношениях и в наивысшей мере; следствием является то, что лица при этом богатом дворе испытывают его большое влияние и стремятся к блеску и великолепию, с которым ни один другой [двор] не может соперничать. Кроме того, с достопамятного времени коронования в Москве, когда вся Европа стремилась окружить самой изысканной помпой и высоким почтением августейший трон этого монарха, последовали великолепные празднества, возможно, ранее никогда не виданные, на которых соперничали в блеске и великолепии. Представители высоких правителей, наряду с самим этим двором, сохранили тенденцию к пышной и роскошной избыточности, которая, несомненно, получила тогда большой импульс; и по указанным мотивами ввиду процветающего благосостояния этой империи, впоследствии ее следовало поддерживать. Прежде чем закончить… я хотел бы добавить в доказательство некоторые убеждающие [аргументы]; среди прочего достаточно упомянуть, что только ремонты, сделанные с тех пор, и увеличенное убранство квартир Их Величеств, правящей императрицы и императрицы-матери, где обновлены мебель, малахитовые камины, статуи, зеркала и т. д., обошлись в четыре миллиона рублей»[32 - Цит. по: КаганэА.А. Кабинет картин Хуана Мигеля Паэса де ла Кадены, испанского посланника в Санкт-Петербурге // Из истории мирового искусства и культуры: Сб. ст. к 75-летию Юрия Александровича Русакова (1926–1995). СПб., 2003. С. 507.]. Действительно, трудами архитектора К. И. Росси и О. Монферрана были созданы новые интерьеры. Северо-западный так называемый ризалит Зимнего двора становится отныне зоной личных покоев императорской семьи; обновляется и половина (личные апартаменты) императрицы Марии Федоровны, выходившая на Дворцовую площадь.
Обычно отмечают, что Николай I после подавления восстания декабристов сделал акцент на чиновной бюрократии. Рассматривая императорский двор «как олицетворение нации», Р. Уортман писал: «Если плац-парад отождествлял императорскую фамилию с вооруженными силами и, шире, с нацией, то двор Николая демонстрировал связь фамилии с русским чиновничеством»[33 - Уортман Р. Сценарии власти. С. 421.]. Но дело было не только в дворянской антипатии Николая Павловича, а в указанной выше тенденции «новых монархов» делать ставку на просвещенную бюрократию и наметившийся отход от фаворитизма в придворном обществе.
Сужение социальных функций двора было отмечено в первом обзоре общественного мнения, подготовленного III Отделением Собственной Его Императорского Величества (СЕИВ) Канцелярии за 1827 г.: «Двор, т. е. круг людей, из коих собственно и составляется придворное общество, или люди, состоящие на службе при дворе, делятся на две группы. Одни проявляют особую привязанность к ныне царствующим августейшим особам и являются сторонниками принятого в настоящее время этикета, другие предпочитают старый порядок и проявляют больше преданности по отношению к императрице-матери… В обществе эта партия именуется Гатчинским двором… Во времена императрицы Екатерины II люди, занимавшие придворные должности, имели большой вес в глазах общества и пр. […] Теперь дело обстоит совершенно иначе. Придворные образуют отдельную секту, отношения их ограничиваются их кругом, в котором и сосредоточиваются взаимные интересы. Большая часть царедворцев, однако, очень довольна устраиваемыми при дворе увеселениями и любезным обхождением царствующих императора и императрицы в качестве хозяев дома»[34 - А. X. Бенкендорф о России в 1827–1830 гг. (Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов) // Красный архив. 1929. С. 142.]. Над заголовком подлинника, написанного на французском языке, была сделана надпись по-русски: «Его Величество изволил читать». В левом верхнем углу Николай I поставил знак рассмотрения (./.). Слова, набранные курсивом, были написаны в тексте по-русски, а слово «двор» было подчеркнуто Николаем I.
Все познается в сравнении. Даже в этот период иностранные гости отмечали более высокий статус двора в России по сравнению с европейскими монархиями. «В России, – писал маркиз де Кюстин, – двор – реальная сила, в других же державах даже самая блестящая придворная жизнь – не более чем театральное представление»[35 - Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. М., 1996. С. 165.]. Впрочем, некоторая нарочитая театральность, связанная с придворным церемониалом и скрывающая духовную пустоту двора, все-таки оставалась. Писатель Н. С. Лесков в неоконченном романе «Чертовы куклы» так писал о своем герое – художнике Фебуфисе (прототип – Карл Брюллов): «Участие в придворной жизни его не тяготило: сначала это ему было любопытно само по себе, а потом стало интересно и начало втягивать как бы в пучину… Еще позже это стало ему нравиться… Как никак, но это была жизнь: здесь все-таки шла беспрестанная борьба, и кипели страсти, и шевелились умы, созидавшие планы интриг. Все это похоже на игру живыми шашками и при пустоте жизни делает интерес. Фебуфис стал чувствовать этот интерес»[36 - Лесков Н. С. Чертовы куклы. Главы из неоконченного романа // Собр. соч.: В 12 т. Т. 10. М., 1989. С. 370. Приношу благодарность за информацию А. А. Шелаевой.]. О неискренности дворцовых завсегдатаев упоминали многие. В одном из писем к П. А. Вяземскому А. С. Пушкин писал в 1828 г.: «…Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие, Арзамасское, не придворное»[37 - Письма А. С. Пушкина, барона А. А. Дельвига, Е. А. Баратынского и П. А. Плетнева к князю П. А. Вяземскому 1824–1843 годов (Из Остафьевского архива) // Старина и новизна. Кн. 5. СПб., 1902. С. 5.]. Кроме В. А. Жуковского, имевшего доступ ко двору в качестве наставника, были другие представители дружеского литературного кружка «Арзамас» карамзинской направленности, достигшие министерских постов, – Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков и С. С. Уваров, но роль этих «просвещенных бюрократов» была при дворе незначительной.
Неслучайно атмосфера двора многим казалась удушливой. Двор был местом, где скрещивались честолюбивые устремления царедворцев различных рангов. «Итак, я, наконец, вдохнул воздух двора! – писал маркиз де Кюстин. – …Всюду, где есть двор и общество, люди расчетливы, но нигде расчетливость не носит такого неприкрытого характера. Российская империя – огромная театральная зала, где из всякой ложи видно, что творится за кулисами»[38 - Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 149.].
Тремя годами раньше новоиспеченный камер-юнкер А. С. Пушкин в письме к жене от 11 июня 1834 г. написал проще и понятнее: «На Того (царя. – А. В.) я перестал сердиться, потому что, в сущности говоря, не он виноват в свинстве, его окружающем, а живя в нужнике, поневоле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна, даром, что gentleman. Ух кабы удрать на чистый воздух»[39 - Пушкин Л. С. Письма к жене. С. 62.]. Как отметил, комментируя эту эскападу, историк Р. Г. Скрынников, «письмо было написано не без дальней цели. Наталья рвалась в столицу, где ее ждали балы и успех. Пушкин старался внушить жене, что двор со всем его блеском и роскошью – настоящий нужник»[40 - Скрынников Р. Г. Дуэль Пушкина. СПб., 1999. С. 109.]. Мы не знаем, что думала в тот момент Наталья Николаевна, но знаем ее отношение ко двору после второго замужества. Она писала тогда П. П. Ланскому: «Втираться в придворные интимные круги – ты знаешь мое к тому отвращение… Я нахожу, что мы должны появляться при дворе, только когда получаем на то приказание… Я всегда придерживалась этого принципа»[41 - Ободовская И., Дементьева М. После смерти Пушкина. М., 1980. С. 75. Цит. по: Скрынников Р. Г. Дуэль Пушкина. С. 316.].
В целом придворные представляли особую сословно-корпоративную и профессиональную общность, и хотя наибольшую долю придворных составляли представители русского дворянства, явных русских «националистических» предпочтений в царствование Александра I при дворе не наблюдалось. При Николае I в окружении августейшей фамилии было много остзейских немцев, что вызывало определенное раздражение у русского дворянства. Тем не менее национально-культурная специфика состава придворных лиц хотя и придавала двору своеобразие, но по характеру он оставался «русским».
Современники и вслед за ними и историки отмечают и такую неприглядную черту, как «холопство зимнедворцев», что вызвало гневную отповедь М. Ю. Лермонтова. Впрочем, это касалось государя при его жизни и могуществе. Покойный государь, как правило, не вызывал у придворных глубоких эмоций. 19 февраля 1826 г. по случаю памятной церемонии принятия полками мундиров Александра I взводы от соответствующих полков были выстроены у Салтыковского подъезда Зимнего дворца, затем на полковых дворах была объявлена панихида. В донесении полиции по поводу этой церемонии сказано: «Во дворце к чести в нем по обязанности бывших замечена не только грусть, но и самые слезы; равнодушнее всех были придворные»[42 - Цит. по: Шилъдер Н. К. Император Николай Первый. Кн. 1. М., 1997. С. 359.].
Важнейшим преимуществом придворных чинов считалась возможность постоянно и тесно общаться с представителями царствующего дома. Близость к трону позволяла им реализовывать свои интересы и притязать на многое, что после восстания декабристов привело к определенному дистанцированию царя и аристократии и опоре Николая I на остзейских немцев. Неслучайно в духовном завещании Николая I особо упомянуты В. Ф. Адлерберг и его сестра Ю. Ф. Баранова, получившие «пенсионы и по 15 тыс. руб. сер.». Маркиз де Кюстин посвятил этой мысли немало строк: «У царских придворных нет никаких признанных, обеспеченных прав, это верно; однако в борьбе против своих повелителей они неизменно берут верх благодаря традициям, сложившимся в этой стране; открыто противостоять притязаниям этих людей, высказывать на протяжении длительного уже царствования то же мужество перед лицом лицемерных друзей, какое явил он перед лицом взбунтовавшихся солдат, есть, бесспорно, деяние превосходнейшего государя; это борьба повелителя одновременно против свирепых рабов и надменных придворных – красивое зрелище: император Николай оправдывает надежды, зародившиеся в день его восхождения на престол; а это дорогого стоит – ведь ни один государь не наследовал власти в более критических обстоятельствах, никто не встречал опасности столь неминуемой с большей решимостью и большим величием духа!»[43 - Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С.]
Самое парадоксальное, что большинство членов императорской семьи также ненавидели двор и связанные с ним оковы этикета. Вспоминая свои первые месяцы после бракосочетания, будущая императрица Александра Федоровна писала о себе и Николае Павловиче: «Мы наслаждались нашей независимостью, так как в Павловске надобно было жить при Дворе, и как ни добра была к нам Maman, но придворная жизнь и близость Двора были неизбежны с нею, и мы оба ненавидели то, что называется Двором»[44 - Александра Федоровна. Из альбомов императрицы Александры Федоровны [Воспоминания 1817–1820] // Николай I. Муж. Отец. Император. М.:, 2000. С. 160.]. Ну как тут не вспомнить об афоризме Жана де Лабрюйера: «Если смотреть на королевский двор с точки зрения жителей провинции, он представляет собою изумительное зрелище. Стоит познакомиться с ним – и он теряет свое очарование, как картина, когда к ней подходишь слишком близко»[45 - Лабрюйер, Жан де. Из характеров или нравов нынешнего века //Франсуа де Ларуш-фуко. Блез Паскаль. Жан де Лабрюйер: Суждения и афоризмы. М., 1990. С. 331–332.]. Маркиз де Кюстин воспринял русский двор как театр: «Чем больше я узнаю двор, тем более сострадаю судьбе человека, вынужденного им править, в особенности, если это двор русский, напоминающий мне театр, где актеры всю жизнь участвуют в генеральной репетиции. Ни один из них не знает своей роли, и день премьеры не наступает никогда, потому что директор театра никогда не бывает доволен игрой своих подопечных. Таким образом, все, и актеры, и директор, растрачивают свою жизнь на бесконечные поправки и усовершенствования светской комедии под названием "Северная цивилизация". Если даже видеть это представление тяжело, то каково же в нем участвовать!»[46 - Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 180.]
Хорошо знавший двор камергер и поэт Ф. Тютчев в одном из более поздних писем к жене в мае 1857 г. назвал собравшихся во дворце «безмозглой толпой». Несколькими годами ранее, накануне объявления войны с Турцией, 3 октября 1853 г., он отметил полное равнодушие великосветского общества к судьбе страны. «Ах, в какой странной среде я живу! – писал он 3 октября 1853 г. – Бьюсь об заклад, что в день страшного суда в Петербурге найдутся люди, делающие вид, что не подозревают этого… Здесь, то есть во дворцах, разумеется, безалаберность, равнодушие, застой в умах прямо феноменальны»[47 - Цит. по: Бунатян Г. Г. Город муз. Л., 1987. С. 115.].
Императорский двор функционировал в условиях царствований, которые различались характером политических режимов. Это не могло не наложить отпечаток на роль двора в обществе. Двор первой четверти XIX в., отвечая идеалу политики умеренного либерализма Александра I, функционировал в русле «екатерининской традиции», ориентированной на идеалы Просвещения, в то время как двор Николая I в духе патернализма, нашедшего свое воплощение, в частности, в «теории официальной народности», ориентировался на традиционализм, самобытность.
Как же был устроен двор? Под императорским двором (кроме большого двора существовало также несколько малых дворов отдельных представителей императорской фамилии) обычно понимаются императорская резиденция и три группы лиц: придворные чины, придворные кавалеры (лица, имеющие придворные звания) и придворные дамы (дамы и девицы, имевшие особые «дамские» придворные звания). При дворе также находилось большое количество мелких чиновников и служителей, которые не входили в состав двора (в середине XIX в. в Зимнем дворце проживало около 2 тыс. человек).
Управление императорским двором и его сложным хозяйством осуществлялось придворной конторой. В соответствии со штатом 1841 г. она ведала содержанием императорских дворцов, парков, садов, придворным штатом, устройством придворных церемоний, продовольствием императорской семьи. Позднее, в 1883 г., контора была преобразована в главное дворцовое управление, просуществовавшее до 1891 г. гофмаршальская часть (с 1891 г. самостоятельная структура) была важнейшей частью придворного ведомства; она ведала довольствием двора, в том числе императорской семьи, организацией празднеств и церемоний. Сначала (1796 г.) были три класса столов, потом, при Николае I, число их увеличилось до 6. К первому классу относился стол гофмаршальский или кавалерский – для дежурных кавалеров и гостей двора.
Обер-гофмейстер (gofmeister, букв. – управляющий двором) заведовал придворным штатом и финансами двора. Ему подчинялись два гофмейстера и придворная канцелярия с потребным числом служителей. В функции канцелярии входило: 1) прием денег по расписанию государственного казначея; 2) отпуск сумм на содержание двора; 3) «приготовление припасов, материалов и прочего, что подрядами делаться должно»; 4) получение годовых счетов всех расходов; 5) хранение сервизов и прочих вещей двора.
Но обер-гофмаршал (чин II класса; от нем. ober, нем. Hof — двор и marschall – в средневековой Франции эта придворная должность называлась marechal) в рассматриваемый период имел несомненное преимущество над обер-гофмейстером (тоже чин II класса).
Комплект форменной одежды придворных кавалеров. 1855 г.
Весьма характерна история, рассказанная лицейским сокурсником А. С. Пушкина, государственным секретарем бароном М. А. Корфом, чей дневник (в 14 томах, из которых издано два тома) и более краткие «Записки» являются одним из компетентных источников сведений о придворной жизни. Барон М. А. Корф 8 ноября 1838 г. записал в своем дневнике: «Сегодня пришла сюда неожиданно весть о смерти Кирилла Александровича Нарышкина. Рожденный, и воспитанный, и служивший всегда при дворе, он в последнее время был обер-гофмаршалом, но в прошлое Светлое воскресенье во время отсутствия его по болезни за границею переименован в обер-гофмейстеры…» Через 8 дней, 17 ноября, М. А. Корф уточнил, что смерть наступила по другому поводу, но по той же причине неуравновешенного характера. На Нарышкина сильно повлияла внезапная смерть его камердинера-француза. Здоровье его ухудшилось; однажды он заснул и не проснулся. В связи с его кончиной М. А. Корф сожалел только, что «…на эту зиму она закрывает у нас два прекрасных дома: один сына его, женатого на княжне Долгорукой, и другой – обер-церемониймейстера гр. Воронцова, женатого на дочери покойного…»[48 - Корф М. А. Дневники 1838 и 1839 гг. / Предисл., подготовка к печати и комментарии И. В. Ружицкой. М., 2010. С. 198.]
Кредиты на содержание двора шли из трех главных источников: общего бюджета государства – казны, а также независимых от государства уделов и средств Кабинета Его Императорского Величества. Департамент уделов, образованный при Павле I в 1797 г., осуществлял управление удельными имениями и крестьянами (бывшими дворцовыми), доходы с которых предназначались на производство выплат членам императорской фамилии (великим князьям и княжнам).
Для управления пригородными дворцами и парками при Павле I (1797 г.) были образованы дворцовые управления – Царскосельское, Петергофское, Стрельнинское, Гатчинское, Ораниенбаумское, Павловское.
Дворцовыми конюшнями заведовала Конюшенная канцелярия, преобразованная в 1786 г. в Придворную конюшенную контору, а в 1891 г. – в Придворную конюшенную часть. Императорская охота находилась в ведении Обер-егермейстерской канцелярии, преобразованной в 1796 г. в Егермейстерскую контору, а в 1882 г. названной Императорской охотой. В конце XIX – начале XX в. Главная царская охота находилась в Беловежской пуще, ставшей в 1888 г. личной собственностью государя. В 1858 г. из Министерства иностранных дел в придворное ведомство была передана Экспедиция церемониальных дел, переименованная в 1902 г. в Церемониальную часть. Созданный в 1797 г. Капитул императорских орденов был включен в 1842 г. в состав Министерства Императорского двора, созданного 22 августа 1826 г. Почти все царствование Николая I его возглавлял (1826–1852) князь Петр Михайлович Волконский, с 1834 г. – светлейший князь, с 1850 г. – генерал-фельдмаршал, а с 1801 г. – генерал-адъютант.
Он ежедневно встречался с Николаем Павловичем, который его весьма ценил. П. М. Волконский стал первым сановником, чей 50-летний юбилей службы в офицерских чинах (вместе с председателем Государственного совета И. В. Васильчиковым) был торжественно отмечен при Императорском дворе. Традиция отмечать юбилеи службы только зарождалась в России, и с середины 30-х гг. XIX в. праздновалось 50-летие некоторых профессоров и врачей[49 - Корф М. А. Дневники 1838 и 1839 гг. / Предисл., подготовка к печати и комментарии И. В. Ружицкой. М., 2010. С. 250.].
«По случаю простуды императрицы, – записал в дневнике 2 января 1843 г. М. А. Корф, – вчерашний новогодний выход был внезапно отменен, но зато мы были свидетелями и действующими лицами в другом театральном зрелище. Вчера же, 1 января 1843 г., был пятидесятилетний юбилей службы в офицерских чинах двух государственных сановников:.. П. М. Волконского и князя Васильчикова…» В связи с тем, что квартира П. М. Волконского при Зимнем дворце была не очень большая, «приветствие ему делалось от Гвардейского корпуса в Белой зале, а от высших особ – в комнате Петра Великого. Государь сам привел его туда, прежде чем ехать к Васильчикову. У него тоже был почетный караул от Белозерского пехотного полка, которым он некогда командовал, и полк этот тоже назван полком "Князя Волконского"»[50 - Корф М. А. Дневник. Год 1843-й. / Предисл., подготовка к печати и комментарии И. В. Ружицкой. М., 2004. С. 29–30.]
После П. М. Волконского министрами Императорского двора были В. Ф. Адлерберг (1852–1870), его сын А. В. Адлерберг (1870–1881), И. И. Воронцов-Дашков (1881–1897), В. Б. Фредерикс (1897–1917). С 1826 г. должности министра Императорского двора и министра Департамента уделов были совмещены, а непосредственное руководство ими возложено на вице-президента Департамента уделов (с 1840 г. – товарища министра). Первый год царствования Николая I временным управляющим Департаментом уделов был князь А. Н. Голицын. С 1828 г. вице-президентом, а с 1840 г. товарищем министра был Лев Алексеевич Перовский (с 1855 г. – граф). После кончины в 1852 г. П. М. Волконского, чтобы предотвратить назревавший конфликт двух своих любимцев (Л. А. Перовского и друга юности Николая Павловича В. Ф. Адлерберга), Николай I разделил Министерство Императорского двора и уделов. Были образованы Министерство уделов во главе с Л. А. Перовским и Министерство Императорского двора во главе с В. Ф. Адлербергом. После смерти Перовского указом Александра II от 24 ноября 1856 г. Министерство уделов было упразднено, а его структуры вновь вошли в состав Министерства Императорского двора и уделов. С 1893 г. объединенное министерство стало называться Министерством Императорского двора и уделов.
В 1852 г. Л. А. Перовский одновременно был назначен управляющим Кабинетом Его Императорского Величества. Созданный как личная канцелярия Петра I в 1704 г., Кабинет Его Императорского Величества постепенно трансформировался в хозяйственный орган, ведавший императорской «комнатной суммой» и «комнатной рухлядью».
Как уже отмечалось, царская семья (включая детей до совершеннолетия или замужества) содержалась за счет государственного казначейства и доходов Кабинета Его Императорского Величества. За счет Кабинета содержался также Императорский двор. Содержание императорского двора стоило громадных средств. При ближайших преемниках Петра I эти расходы составляли 20–25 % государственного бюджета. В середине XIX в. на двор уходило около 10 млн руб. в год, в том числе 3 млн руб. из доходов удельного ведомства и 7 млн руб. из государственного бюджета. Для сравнения: в Англии расходовалось 2,5 млн (в пересчете на рубли), а прусский двор «довольствовался доходами с удельных своих имений»[51 - Шепелев А. Е. Чиновный мир России. XVIII – начало XX в. С. 399.]. Персональным источником финансирования императора и его семьи и был Кабинет Его Императорского Величества[52 - Дополнительно см.: Глебова И. Царская сумма (Конфиденциальные расходы русских государей) // Родина. 1996. № 1.].
В 1801–1810 гг. задача некоторой координации деятельности придворных учреждений, особенно во время отлучек Александра I за границу, возлагалась на Кабинет. В 1810 г., когда глава Кабинета Д. А. Гурьев был назначен министром финансов, эта функция была передана особо доверенному лицу императора князю А. Н. Голицыну, а в 1819 г. – начальнику Главного штаба князю П. М. Волконскому[53 - Шепелев А. Е. Чиновный мир России. XVIII – начало XX в. С. 397.]. Его опыт был вновь востребован при Николае I.
С 1826 г. во главе Кабинета стоял министр императорского двора, который являлся его управляющим (до 1852 г. – князь П. М. Волконский, 1852–1856 гг. – Л. А. Перовский). Официально это было закреплено § 2 высочайше утвержденного устава Кабинета от 27 сентября 1827 г.: «Министр Императорского Двора есть вместе управляющий кабинетом»[54 - Полное собрание законов Российской империи. 2-е собр. Т. 1. № 1408.1827 г. Сентября 27. Высочайше утвержденный устав Кабинета, распределение занятий, движение дел и ревизия оных.]. В 1852 г. Л. А. Перовский одновременно с заведованием Департаментом уделов был назначен управляющим Кабинетом Его Императорского Величества (1852–1856). В § 1 высочайше утвержденного устава Кабинета от 27 сентября 1827 г. отмечалось, что «кабинет заведует собственностью государя императора и распоряжается оною на основании именных высочайших указов и повелений»[55 - Там же.]. В Кабинете «присутствовали» вице-президент и три члена. В начале царствования Николая I должность вице-президента Придворной конторы и одновременно обер-гофмейстера вдовствующей императрицы Марии Федоровны занимал барон Петр Романович Альбедиль (1764–1830). С 1831 г. членом Кабинета, а с 1833 по 1842 г. вице-президентом Кабинета был князь Николай Сергеевич Гагарин, убитый лесничим, которого он ранее уволил со службы.
В структурном отношении Кабинет подразделялся на казначейство и пять отделений: первое, или Исполнительное, отделение включало общую канцелярскую часть, архив, регистратуру и секретную часть. Второе, или Камеральное, отделение «заведовало делами о золотых, бриллиантовых и других драгоценных вещах, вносимых в комнату Его Императорского Величества (далее – ЕИВ), или назначаемых для подарков, также и делами о мягкой рухляди (пушнине – А. В.)». Третье – «Счетное отделение; четвертое – Горное отделение; пятое – Хозяйственное отделение (прочие дела)[56 - Полное собрание законов Российской империи. 2-е собр. Т. 1. № 1408.1827 г. Сентября 27. Высочайше утвержденный устав Кабинета, распределение занятий, движение дел и ревизия оных. С. 865–866.]. Среди чиновников Кабинета в духовном завещании 1844 г. Николай I просил наследника «обратить внимание на верную и долговременную службу тайного советника Блока, пожаловав ему пенсию, равняющуюся содержанию, которое он получал»[57 - Завещание императора. С. 257.]. Впрочем, Николай Павлович пережил Блока более чем на семь лет[58 - Российский государственный исторический архив (в дальнейшем – РГИА). Ф. 1338. Оп. 3. Вн. 57/120. Д. 61.0 смерти и погребении управляющего СБИВ конторы тайного советника Блока. 1847–1849. – 134 л.].
Кабинету подчинялись управления Колывано-Воскресенским и Нерчин-скими горнозаводскими производствами, императорскими фарфоровыми, стекольными, зеркальными заводами, гранильными и бумажной фабриками, шпалерной мануфактурой, рудниками и обширными лесными дачами.
В составе придворного ведомства в разное время находились также различные учреждения культуры, включая Императорский Эрмитаж, Академию художеств, Певческую капеллу, Театральное училище, Императорскую публичную библиотеку и т. д. Управлением императорскими театрами Санкт-Петербурга и Москвы занималась Дирекция императорских театров, основанная в 1746 г. и в конце XVIII – первой четверти XIX в. несколько раз менявшая свое название: Театральная дирекция (1786–1809), Дирекция театральная (1809–1819). В конце царствования Александра I, в 1825 г., были изданы новые инструкции по управлению Дирекцией под названием «Постановление и правила внутреннего управления императорской театральной дирекцией». Преобразования продолжались и при Николае I. Был создан Комитет управления императорскими санкт-петербургскими театрами (1827–1829), Дирекция императорских санкт-петербургских театров (1829–1842). В 1839 г. было разработано Положение об артистах императорских театров, а в 1842 г. учреждена общая Дирекция императорских театров для Москвы и Петербурга с подчинением Министерству императорского двора. Ведению Дирекции подлежали в разное время:
Большой (впоследствии Мариинский) и Малый театры, Эрмитажный, Каменноостровский, Александринский театры в Петербурге; Большой и Малый театры – в Москве. Директором императорских театров при Николае I длительное время, с 1833 по 1858 г. был действительный тайный советник (1846) Александр Михайлович Гедеонов (1791–1867), впоследствии обер-гофмейстер (1858)[59 - Придворный штат Его Императорского Величества // Придворный календарь на 1853 год. – Б. м., б. д. С. 42.]. С 1842 г. ему также подчинялись московские театры. Его фавориткой была балерина Елена Ивановна Андриянова (Андреянова; 18167-1857), затем французская актриса Миля, с которой он в 1860-х гг. уехал в Париж.
К придворному военному штату в конце царствования Екатерины II относились также эскадроны лейб-гусаров и лейб-казаков (200 человек, в основном из донских казаков). Лейб-гусары сопровождали карету императрицы на прогулках в городе, а лейб-казаки – за городом. При дворе, ежедневно сменяясь, несли караул 6 лейб-гусаров с унтер-офицером. В 1827 г. для несения почетных караулов из выслуживших свой срок солдат и унтер-офицеров гвардии была сформирована рота дворцовых гренадеров.
Позднее, в 1894 г., было создано Управление дворцового коменданта, которое ведало дворцовой полицией. В 1905 г. под его началом находились Особый отдел, дворцовая охрана, отряд «подвижной охраны», агентура. Структура императорского двора и повседневная жизнь императорской семьи в предреволюционный период были проанализированы в книге Игоря Зимина[60 - Зимин И. Повседневная жизнь Императорского двора: Вторая четверть XIX – начало XX в. Взрослый мир императорских резиденций. М.; СПб., 2010].
«Стоящие у трона»: придворные чины и звания
1837 год начался пистолетными выстрелами на дуэли А. С. Пушкина в январе и завершился в декабре пожаром Зимнего дворца. 7 февраля двадцатидвухлетний М. Ю. Лермонтов написал новую концовку быстро ставших знаменитыми стихов «На смерть поэта». Он не побоялся бросить вызов придворной черни и трону:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – все молчи!
Раздражение, вызванное его стихотворением в придворной среде, было велико. Уже 17 марта Лермонтов выехал из Петербурга по новому назначению в Нижегородский драгунский полк, на Кавказ.
Кто же были эти люди, «стоящие у трона»?
Как отмечают исследователи придворных чинов и званий (Н. Е. Волков, Л. Е. Шепелев, И. И. Несмеянова и др.)[61 - Несмеянова И. И. Быт императорского двора первой половины XIX в.: Автореф… канд. ист. наук. Челябинск, 2002. С. 17.]/ придворный штат был организацией чинов, лиц со званиями камергеров и камер-юнкеров и наиболее многочисленной группы – служителей. Ядро штата составляли «чины», то есть служебные разряды первых пяти классов по Табели о рангах. Так называемые первые чины двора приравнивались к гражданским чинам второго класса, а вторые – третьего класса. Кроме того, в число придворных входили специалисты, «состоявшие при особе» (воспитатели и наставники, учителя, лейб-медики и пр.), среди которых было немало известных деятелей культуры, науки. Придворные чины имели право на почетную форму обращения, полагавшуюся всем классным чинам и варьировавшуюся в зависимости от ранга.
Состав придворных чинов определялся Табелью о рангах, но не в основной части, а в особых дополнительных пунктах. Анализируя состав придворных чинов, включенных первоначально в Табель о рангах, дореволюционный историк Н. Е. Волков пришел к заключению, что «многие из них вовсе никогда не были жалованы, и даже определить, в чем состояли их обязанности, не представляется… возможным». Еще ранее появились чины придворных кавалеров – камергеров и камер-юнкеров, которые в петровское время были главными фигурами при дворе. После введения в действие Табели о рангах состоялись назначения в чины обер-гофмейстера, обер-шенка, обер-шталмейстера, обер-церемониймейстера, обер-маршала и гофмаршала, обер-камергера и гофмейстера (1727). 14 декабря 1727 г. Петр II утвердил первый придворный штат. В соответствии с ним назначались гофмейстер, восемь камергеров, семь камер-юнкеров, гофмаршал и шталмейстер[62 - Высочайшие повеления царствования императора Петра II. Список придворным чинам. 1727 (1730) // Общий архив Министерства императорского двора. [В 2 ч.] Описание дел и бумаг. СПб., 1888. – На втором тит. л.: Высочайшие повеления по придворному ведомству 1723–1730. СПб., 1886. – [Ч.] I. С. 33–50.]. Анна Иоанновна утвердила инструкцию обер-гофмар-шалу и придворный штат в составе обер-камергера, обер-гофмейстера, обер-гофмаршала и обер-шталмейстера[63 - Общий архив Министерства императорского двора. [В 2 ч.] Описание дел и бумаг. СПб., 1888. С. 63–74, 87–90.]. В 1736 г. состоялось первое пожалование в чин обер-егермейстера (чин II класса). В 1743 г. были введены чины церемониймейстера и егермейстера.
В названии придворных чинов часто присутствуют немецкая частица «гоф» (нем. Hof – двор) и «обер» (нем. ober – старший).
Камергер (нем. Kammerherr букв. – комнатный господин) – первоначально придворный чин VI класса (до 1737 г.) и IV класса; после 1809 г. – старшее придворное звание для лиц, имевших чин IV–IX классов, а с 1850 г. – III и IV классов; обер-камергер – придворный чин II класса.
Гофмаршал – придворный чин III класса; обер-гофмаршал – придворный чин II класса.
Гофмейстер (нем. Gofmeister букв. – управляющий двором) – придворный чин III класса, обер-гофмейстер – придворный чин II класса.
Егермейстер (нем. Jagermeister – начальник охоты) – придворный чин III класса; обер-егермейстер – придворный чин II класса.
Церемониймейстер (нем. Zeremonienmeister букв. – начальник церемоний) – придворный чин V класса, наблюдавший за порядком дворцовых церемоний; обер-церемониймейстер – придворный чин сначала IV, потом III и II классов.
Хотя Павел Петрович решительно порвал со многими старыми традициями, он был последним императором, при дворе которого еще оставались шуты. О шуте Иванушке, который «был вовсе не глупым человеком», рассказывает князь П. П. Лопухин[64 - [Лопухин П. П.] Из рассказов о старине князя Павла Петровича Лопухина, записанные князем А. Б. Лобановым-Ростовским в 1869 году, после посещения Корсуня // Шиль-дер Н. К. Император Павел Первый. М., 1996. Приложения. С. 534.]. Он жил сначала в доме Воина Васильевича Нащокина (сына мемуариста), затем у П. В. Лопухина, а после переезда последнего в Петербург перешел к императору. Он имел свободный вход в кабинет государя.
В придворном штате 1796 г. чинов II класса полагалось по одному каждого наименования, чинов гофмейстера, гофмаршала, шталмейстера и церемониймейстера – по два, чинов егермейстера и обер-церемониймейстера – по одному, а камергеров – двенадцать. Чин камер-юнкера штатом не предусматривался, но по штатам 18 декабря 1801 г. этот чин появляется вновь. Численность камер-юнкеров устанавливалась в двенадцать человек[65 - Шепелев А. Е. Чиновный мир России. XVIII – начало XX в. С. 401.].
С конца XVIII в. придворные чины II и III классов стали именоваться первыми чинами двора, в отличие от вторых чинов двора, к которым относились чины камергера, камер-юнкеров и церемониймейстера. После того как камергеры и камер-юнкеры стали считаться не чинами, а придворными званиями (с 1809 г.), вторыми чинами двора стали называть придворные чины III класса[66 - Там же. С. 401.].
Таким образом, почти все придворные чины оказались в генеральских рангах (II–III классы), где право производства в чин зависело целиком от усмотрения императора. Из сказанного ясно, что дослужиться до придворного чина оказывалось возможным лишь по гражданской или военной службе. Впрочем, был и иной путь – пожалования его императором. Военные чины III класса и ниже считались старше гражданских (в том числе и придворных) одного с ними класса[67 - Там же. С. 402.].
Придворные чины более других категорий сохранили связь с предшествующими должностями. Обер-гофмаршал[68 - Гофмаршал – от нем. Hofmarschall — главный придворный чин.] приравнивался к дворецкому при дворе московских царей, обер-камергер – к постельничему, действительный камергер – к комнатному стольнику или спальнику, гофмейстер – к стряпчему, обер-шталмейстер (нем. Stallmeister) – к ясельничему, обер-егермейстер – к ловчему, обер-шенк – к кравчему, обер-мундшенк – к чашнику, мундшенк – к чарочнику, камер-юнкер – к комнатному дворянину.
Придворный штат в 1793 г., по сведениям И. Г. Георги, состоял из одного обер-камергера, 20 камергеров, 28 камер-юнкеров, обер-шенка (он подавал золотой кубок царю), обер-шталмейстера и шталмейстера, заведовавших конюшенной частью (шталмейстеры помогали садиться в карету, обер-шталмейстер следовал за ней верхом), обер-егермейстера (заведовавшего императорской охотой), обер-гофмаршала и гофмаршала (заведовавшего дворцовым хозяйством), обер-церемониймейстера и церемониймейстера, а также 8 генерал-адъютантов и 8 флигель-адъютантов.
Среди дам двора Ее Императорского Величества было: 9 статс-дам, камер-фрейлина, 18 придворных фрейлин и гофмейстерина над оными, 9 камер-юнгферов. Одновременно при Ее Императорском Высочестве (Марии Федоровне. – А. В.): 3 фрейлины, камер-фрау и камер-юнгфера. К придворному штату принадлежали также: духовник Ее Императорского Величества и 8 придворных священников, 3 лейб-медика, 5 придворных докторов, 2 лейб-хирурга, 11 гофхирургов и аптекарь. Сверх того 2 камер-фурьера, кофешенк (ответственный за подачу кофе и чая), камердинер, зильбервиартер (человек, ответственный за хранение придворного серебра), 3 надзирателя императорских садов, все в чине полковничьем, зильбердинер чина асессорского (человек, в обязанности которого входила чистка серебра), 11 комиссаров и 7 придворных садовников; также и пажеский корпус, состоящий из 60 юных дворян или около того. В придворной канцелярии или конторе присутствовали обер-гофмаршал и несколько членов.
По придворному штату Павла I в 1796 г. в ведении обер-камергера находилось 12 камергеров, 12 камер-пажей (не камер-юнкеров), а также 48 пажей, не входивших в штат. Пажами могли быть дети и внуки сановников первых трех классов, обычно воспитывавшиеся в Пажеском корпусе. Они сопровождали членов императорской фамилии на церемониях (иногда несли шлейфы платьев дам). С производством в офицеры пажи теряли свои звания. Придворный штат 1796 г. включал следующие дамские звания, названные в нем чинами: обер-гофмейстерина, гофмейстерина, 12 статс-дам и 12 фрейлин. Камер-фрейлины и камер-юнкеры штатом не предусматривались. В конце 1796 г. были укомплектованы и штаты великокняжеских дворов, при этом гофмейстеры были назначены в гофмаршалы, камергеры – в гофмаршалы и шталмейстеры. Кавалеры при этих дворах были определены классом ниже по сравнению с Большим двором. В 1801 г. комплект камергеров и камер-юнкеров был установлен в 12 человек, но к 1809 г. фактически первых числилось 76, а вторых – 70 человек.
В обязанности камергеров и камер-юнкеров входило ежедневное (по очереди) дежурство при императрицах и присутствие в табельные (праздничные) дни. В начале XIX в. наряду с придворными чинами появились придворные звания. За теми, кто имел придворные звания, утвердилось название придворных кавалеров. Указом от 3 апреля 1809 г. камергеры и камер-юнкеры перестали считаться чинами двора, отныне это было их придворное звание, которое не давало права на продвижение по служебной лестнице. Нововведение было встречено ропотом в аристократических кругах. В 1881 г. общее число камергеров и ка мер-юнкеров составляло 536, а в 1914 г. – 771 человек.
В 1826 г. Николай I установил комплект фрейлин в 36 человек. В 1834 г. снова появляется звание камер-фрейлин, которые имели более высокий ранг, приравниваясь к статс-дамам (о женском штате ниже). Камер-фрейлинами и фрейлинами могли быть лишь незамужние дамы, после замужества они отчислялись от двора, но сохраняли право представления императрице и посещения больших балов с мужьями, независимо от чина последних. Комплектные фрейлины получали приданое от двора.
