СОЛЬ

Вячеслав Крыжановский

СОЛЬ

Степан Кузьмич Дво́йнос носил валенки.

Такие, по выражению Серёги Пашкова, конкретные: высокие, почти до колен, бурые пимы, как называют их у нас в Сибири. С отворотом наверху голенищ и натянутыми снизу галошами.

Валенки изумляли.

В сельской местности без валенок, конечно, не обойтись. Я и сам бродил в таких же конкретных по михайловскому заснеженному лесу, слушая, как скрипит под ними снег в ритме четырёхстопного хорея: «Бу-ря мгло-ю не-бо кро-ет, вих-ри сне-жны е-кру тя. То-как зверь-о на-за во-ет, то-за пла-чет как-ди тя…» – и размышляя о том, что размер этот неспроста зимний по преимуществу. Это было на каникулах в ту самую зиму 1989—1990, о которой я собрался сейчас написать.

Но в городе, пусть даже в таком небольшом городке, как Новоалтайск, в валенках уже как-то не принято было ходить. Особенно среди представителей творческой интеллигенции. Директор училища Борис Георгиевич Босько, например, носил весьма и весьма примечательные, довольно-таки пижонские ботинки: мохнатые, жёлто-рыжим – под цвет бороды, как не без ехидства отметил Аркаша Казанцев – мехом наружу, он привёз их из Якутии, из командировки,[А.К.] таких не было больше ни у кого ни в Новоалтайске, ни в самом Барнауле.

Степан же Кузьмич в своих пимах запросто ходил и по Новоалтайску, где жил, и в них же заявлялся безо всякого стеснения и в самый Барнаул на вернисажи в краевую картинную галерею или в выставочный зал Союза художников, что был тогда на Ленинском проспекте. То есть, невзирая на, как это сказать, торжественность случая. Впрочем, вернисажи в те годы посещал он уже нечасто, нерегулярно.

Это было, разумеется, зимой, хотя, кто знает, вполне допускаю, что, подобно многим сельским старикам, он не снимал пимы и в другие сезоны, вплоть до лета, просто нам не довелось уже этого увидеть – мы с ним общались, ну или как это, опять же, правильно сказать… взаимодействовали мы с ним сравнительно недолго, на протяжении нескольких недель зимы 1989—1990. Степан Кузьмич пришёл к нам в группу (П4 – педагогическое отделение, 4-й курс) замещать нашу преподавательницу Илзе Рихардовну Рудзите, что уехала тогда с персональной выставкой в европейскую часть Союза: сперва в Ленинград, а затем в Москву и в свою родную Ригу.

К слову, в Риге они оба – Двойнос в 1956-м, а Рудзите в 1963-м – закончили одну и ту же Латвийскую академию художеств. Ну, так совпало, Двойнос не был уроженцем Риги и вообще Латвии – он родился  в алтайском селе Романово в семье с украинскими корнями. В 1931, когда Степану было восемь, семью его отца Кузьмы Ивановича раскулачили и сослали в спецпоселение, где через год умерла их мать, Анна Сидоровна. Отец один растил пятерых детей: четырёх братьев и сестру. Позже семья попала в Новокузнецк, там Степан и начал учиться изобразительному искусству в студии при Дворце пионеров. Во время войны он трудится на металлургическом комбинате – сперва слесарем, затем художником-агитатором. После войны поступает в Алма-Атинское художественное училище и, окончив его в 1949, – в Вильнюсский (в других источниках Каунасский) институт монументально-декоративного искусства, а затем с третьего курса наконец переводится в АХ в Риге. Всё это: Россия, Казахстан, Литва и Латвия – было в те годы одною страной.

В Новоалтайском художественном нашем училище Степан Кузьмич преподавал с самого его основания, с 1971-го, но к той зиме он уже несколько лет как вышел на пенсию, ему шёл тогда 67-й год.

И вот, собственно, как пенсионер и мог он, что называется, позволить себе эти самые валенки, обувь, вообще говоря, очень даже удобную: ногам просторно и комфортно, тепло и не скользко. А что не модно и, пожалуй, слегка комично – ну так это не беда. В старости, как известно, не так много радостей, но какие-то всё же есть, и эта вот возможность или способность – не придавать особого значения тому, как выглядишь в глазах окружающих, ну или придавать ровно до той степени, пока это не в ущерб удобству – как раз одна из таковых.

Выше валенок наряд Степана Кузьмича был вполне себе comme il faut: официальная и даже отчасти парадная пиджачная пара под цвет этих самых валенок и надетый под пиджак вязаный полосатый зелёно-коричнево-охристый свитер. На лацкане, делая пиджак отчасти парадным, поблёскивал значок Союза художников в форме палитры: прямоугольник, один из углов которого вырезан со скруглением внутрь.

Итак, в ту зиму 1989—1990 пенсионера Степана Кузьмича Двойноса пригласили вместо временно отсутствовавшей Рудзите вести у нас специальные наши дисциплины: рисунок, живопись и композицию.

С преподавателями этих самых спецдисциплин дела у нашей группы издавна складывались, что называется, из рук вон.

По-хорошему, группу в художественном училище набирает и вёдет один педагог, с первого курса и до диплома, до выпуска. В наше время этот срок составлял четыре года, причём программа обучения изначально рассчитана была на пять лет. Это буквально соответствовало известному лозунгу, автор которого к тому времени давно уже, слава тебе, Г-ди, покоился под кремлёвской стеной: «Пятилетку – в четыре года!». Из-за этого график занятий у нас был очень плотным, мы приходили и приезжали – те, кто ездил из Барнаула на электричках – в училище к девяти утра, и в редкие дни уроки заканчивались раньше шести вечера. Потом на какое-то недолгое время обучение в НХУ сделали пятилетним, это началось при нас: те, кого набрали на первый курс, когда мы были на четвёртом, проучились уже пять лет. Но после снова вернули четырёхлетнее.

Но будь то четыре года или пять, неважно, группу будущих художников в идеале ведёт один преподаватель профильных спецдисциплин. На оформительском отделении такой дисциплиной была их оформительская композиция. Её преподавали книжные графики Владимир Александрович Раменский и Борис Никитич Лупачёв. А у нас на педагогическом кроме композиции – ещё и рисунок с живописью. У оформителей живопись и рисунок не то чтобы не считались основными предметами, но – как-то по факту не являлись таковыми, поскольку эта самая композиция отнимала у них львиную долю времени и сил. На вступительных экзаменах конкурс на оформительское отделение был, как правило, выше, чем на педагогическое. Вследствие этого на первом курсе в рисунке и живописи оформители были в среднем заметно сильнее. Бывало, по вечерам парни с оформительского правили рисунки нашим девчонкам – по их, разумеется, просьбе. Но уже со второго курса силы постепенно выравнивались, и дальше больше оформители начинали по двум этим специальным предметам заметно от нас, будущих педагогов, отставать.

Сейчас-то, конечно же, там всё по-другому, сами отделения в училище давно уже стали: живописное и графическое. В наше время училище выпускало художников-оформителей и преподавателей черчения и рисования.

И такой системы, когда группу набирает и ведёт один преподаватель, в НХУ старались придерживаться. Курс педагогического отделения – пе́дов, как нас дразнили оформители, – что был перед нами, все четыре года вела Ирина Анатольевна Леденёва, она пришла работать в училище годом или двумя раньше и сперва вела на оформительском отделении[М.К.-П.], а это был её первый набор и первый выпуск на педагогическом. Следующий за нами курс – также весь срок, с первого года и до диплома вёл и выпускал Хай – Ильбек Сунагатович Хайрулинов.