Пруст и кальмар. Нейробиология чтения

скачать книгу бесплатно


Этими вопросами я отвлекаюсь от темы. Но ведь мы часто отвлекаемся, когда читаем. Ассоциативный аспект вовсе не плох, он – часть творческого свойства, лежащего в основе чтения. Сто пятьдесят лет назад Чарльз Дарвин увидел в созидании подобный принцип, в соответствии с которым «бесконечные» формы возникают из конечного количества правил: «Из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм» [7 - Цит. по: Дарвин Ч. Происхождение видов. М.: Наука, 1991.] [26]. Так же и с письменным языком. Биологически и интеллектуально чтение позволяет человеческому виду выйти «за рамки данной информации», чтобы создать бесконечное количество мыслей, самых прекрасных и самых изумительных [27]. Мы не должны утратить это важнейшее качество в настоящее время исторического перехода к новым формам овладения, обработки и осмысления информации.

Нет сомнения в том, что взаимоотношения между читателями и текстом различаются от культуры к культуре и в разные периоды истории. Тысячи жизней изменили свой ход или прервались из-за того, как именно читались священные тексты, например Библия, воспринимались они буквально или иносказательно на основе разных толкований. Сделанный Мартином Лютером перевод Библии с латыни на немецкий язык позволил обычным людям самостоятельно читать и интерпретировать эту книгу и значительно повлиял на историю религии. Некоторые историки считают, что на самом деле изменение взаимоотношений читателя с текстом с течением времени можно считать одним из признаков развития мышления [28].

Главной темой данной книги тем не менее будет скорее биологический и когнитивный, а не культурно-исторический подход [29]. В таком контексте творческие способности чтения сравнимы с фундаментальной пластичностью нейронных систем нашего мозга: и первое, и второе позволяет нам выходить за рамки конкретных условий изначально данного. Богатые ассоциации, выводы и озарения, возникающие в результате обладания этой способностью, позволяют нам (и даже поощряют нас!) выбираться за пределы конкретного содержания прочитанного и формировать новые мысли. В этом смысле чтение как отражает, так и вводит в действие способность мозга к когнитивному развитию.

В убедительном описании способности чтения возбуждать мышление Пруст выразил большую часть сказанного выше, правда, косвенным образом.

Мы очень хорошо чувствуем, что наша мудрость начинается там, где она кончается у автора, и хотели бы, чтобы он дал нам ответы, тогда как он только и может возбудить в нас желания. И эти желания он может пробудить в нас, только заставляя нас созерцать высшую красоту, которой он смог достичь предельным усилием своего искусства. Но по… закону… (который, возможно, означает, что мы ни от кого не можем получить истину и должны творить ее сами) то, что является последним словом их мудрости, предстает нам только как начало нашей собственной [30].

Понимание Прустом творческой природы чтения содержит в себе парадокс: цель чтения состоит в выходе за рамки идей автора в область мыслей все в большей мере автономных, трансформирующихся и в конечном итоге независимых от написанного текста. С первых, неуверенных попыток ребенка расшифровать буквы опыт чтения ценен не столько сам по себе, сколько в качестве лучшего средства к изменению сознания, а также – и буквально, и в переносном смысле – к измененному мозгу.

И наконец, биологические и интеллектуальные изменения, вызванные чтением, обеспечивают удивительно благодатную почву для исследования того, как мы думаем. Такое исследование требует множества научных подходов – с точки зрения лингвистики древних и современных языков, археологии, истории, литературы, образования, психологии и нейробиологии. Цель этой книги состоит в том, чтобы интегрировать перечисленные дисциплины для описания нового взгляда на три аспекта письменного языка: эволюцию читающего мозга (как человеческий мозг научился читать); его развитие (как юный мозг овладевает чтением и как чтение изменяет нас) и возможные варианты, когда мозг не может научиться читать.

Как мозг научился читать

Мы начнем наше путешествие в Шумере, Египте и на Крите, где в шумерской клинописи, египетских иероглифах и некоторых недавно обнаруженных протоалфавитных записях можно обнаружить все еще нераскрытые начала письменного языка. Каждый основной тип письма, изобретенный нашими предками, требовал от мозга чего-то нового, и этим можно объяснить, почему между самыми ранними известными системами письма и замечательным, практически совершенным алфавитом, созданным древними греками, прошло более 2000 лет. В основе алфавитного принципа лежит реализация глубокого понимания, что каждое слово устного языка состоит из конечной группы отдельных звуков, которые можно представить конечной группой отдельных букв. Когда со временем возник этот на первый взгляд бесхитростный принцип, он оказался революционным, так как создал возможность передать на письме каждое произносимое слово в каждом языке.

Одним из великих, в значительной степени сохраненных в тайне преданий в истории чтения является рассказ о том, почему Сократ направил все свои легендарные риторические навыки против греческого алфавита и овладения грамотностью. Верными и на сегодняшний день пророческими словами Сократ описал, что люди утратят из-за перехода от устной к письменной культуре. Протесты Сократа (и молчаливое возмущение Платона, когда он записывал каждое его слово) сегодня имеют особое значение, поскольку мы преодолеваем собственный переход от письменной культуры к культуре, которая все больше управляется зрительными образами и огромными потоками цифровой информации.

Как юный мозг учится читать и как мы меняемся на протяжении жизни

Несколько наводящих на размышления связей объединяют историю письма у человеческого вида и развитие чтения у ребенка. Первое: нам потребовалось примерно 2000 лет для осуществления когнитивного прорыва, необходимого, чтобы научиться читать с использованием алфавита, а сегодня детям приходится затратить примерно 2000 дней на то, чтобы проникнуть в суть печатного слова. Второе касается эволюционных и образовательных последствий того, что для овладения чтением приходится «реорганизовать» мозг. Если не существует особых генов, ответственных только за чтение, и нашему мозгу приходится связывать уже имеющиеся структуры зрения и языка для овладения новым навыком, то каждый ребенок в каждом поколении вынужден проделывать огромную работу. Когнитивный психолог Стивен Пинкер выразительно сказал об этом: «Наши дети оснащены проводкой для звуков, а буквы – это дополнительный аксессуар, который приходится навинчивать с усилием» [31]. Для овладения этим «неестественным» процессом детям нужна образовательная среда. Такая образовательная среда должна поддерживать отдельные части нейронных систем, которые необходимо соединить, чтобы мозг смог читать. Такой подход не согласуется с использующимися в настоящее время методами обучения, которые сосредотачиваются лишь на одном или двух основных компонентах чтения.

Понимание того, что развитие охватывает период с младенчества до ранней взрослости, влечет за собой необходимость знания всего многообразия составляющих частей нейронных систем в умеющем читать мозге и их становления. Собственно, образно говоря, это история двух детей – обоим из них предстоит овладеть многими сотнями слов, тысячами понятий и десятками тысяч слуховых и зрительных ощущений. Все это – исходный материал для развития основных компонентов чтения. Однако, в значительной степени из-за условий среды, один ребенок овладеет этими необходимыми элементами, а другой – нет. Потребности тысяч детей каждый день остаются неудовлетворенными, но в этом нет их вины.

Овладение умением читать начинается с того момента, когда ребенка в первый раз берут на руки и рассказывают ему историю. Оказывается, один из лучших показателей будущего умения читать – то, насколько часто ребенку рассказывали истории или читали книги в первые пять лет детства [32]. Классовая система, о которой теперь мало говорят, незримо разделяет наше общество. При этом те семьи, которые обеспечивают детям богатые возможности для развития устного и письменного языка, постепенно отделяются от тех, которые этого не делают или не могут делать. В одном известном исследовании было обнаружено, что ко времени детского сада некоторых детей из бедных в языковом плане семей от их более развитых в этом отношении сверстников уже отделяет пропасть в 32 миллиона слов [33]. Другими словами, в определенных условиях к пятилетнему возрасту ребенок из среднего класса слышит на 32 миллиона больше произнесенных слов, чем ребенок из более бедных слоев общества.

Дети, которые к моменту прихода в детский сад уже услышали и использовали тысячи слов, значение которых они уже поняли, классифицировали и сохранили в своем юном мозге, имеют преимущества в сфере образования. Дети, которым никогда не читали историй, которые никогда не слышали, как рифмуются слова, никогда не представляли себе битвы с драконами или королевские свадьбы, имеют не так много шансов в свою пользу [34].

Знание того, что предшествует чтению, может помочь изменить эту ситуацию. Благодаря замечательным новым технологиям теперь мы можем видеть, что происходит, если в ходе овладения чтением все идет как надо: ребенок переходит от декодирования слова, например cat («кошка»), к быстрому, внешне не требующему усилий постижению значения «животное из семейства кошачьих по имени Мефистофель». Мы различаем ряд предсказуемых фаз, которые человек проходит на жизненном пути, что показывает, насколько нейронные схемы и запросы мозга различаются у начинающего и опытного читателя, который ориентируется в сложных мирах «Моби Дика», «Войны и мира» и текстов по экономике. Наши растущие знания о том, как мозг с течением времени учится читать, могут помочь предсказать, исправить или предотвратить некоторые формы нежелательных расстройств чтения. Сегодня мы обладаем уже достаточными знаниями о компонентах чтения, поэтому еще в детском саду можем не только диагностировать почти каждого ребенка, у которого есть риск проявления проблем с обучением, но и научить большинство детей читать. Эти знания дают нам представление о том, какие достижения читающего мозга мы не хотим потерять как раз в тот момент, когда начинается цифровая эпоха, предъявляющая к нему новые и качественно иные требования.

Когда мозг не может научиться читать

Знания о нарушениях чтения придают этой осведомленности другой ракурс, и любой, кто заглянет в эту область, будет удивлен. С точки зрения науки знакомство с чтением ребенка с дислексией чем-то похоже на изучение молодого кальмара, который не может плавать быстро. Необычная организация мозга такого кальмара может рассказать нам многое о необходимых для плавания условиях и об уникальных качествах, которыми должен обладать этот кальмар, чтобы выжить, не умея плавать так, как это делают все остальные. Мы с коллегами используем множество инструментов, от называния букв до томографии, чтобы понять, почему так много детей с дислексией (включая моего старшего сына) испытывают трудности не только с чтением, но и с внешне простыми лингвистическими задачами, например не могут различить отдельные звуки или фонемы в словах или быстро вспомнить название цвета. Отслеживая активность мозга в тот момент, когда он производит подобные действия при нормальном развитии и при дислексии, мы создаем живые карты неврологического пейзажа.

На этом пейзаже ежедневно возникают сюрпризы. Последние достижения в исследованиях с помощью томографии начинают рисовать иную картину мозга человека с дислексией, и это может иметь значительные результаты для последующих исследований, особенно для поиска путей решения проблемы. Понимание таких возможностей может помочь нам осознать разницу между наличием большого количества будущих граждан, имеющих шанс внести свой вклад в общество, и большого количества тех, кто не сможет дать того, что могли бы в ином случае. Сопоставление того, что мы знаем о типичном развитии ребенка, с тем, что мы знаем о препятствиях в овладении чтением, способно содействовать восстановлению утраченного потенциала миллионов детей, многие из которых обладают преимуществами, способными изменить нашу жизнь.

Кроме того, мы находимся на удивительно ранних стадиях понимания малоизученных преимуществ, которые сопровождают развитие мозга у некоторых людей с дислексией. Теперь уже нельзя списать на совпадение то, что так много изобретателей, художников, архитекторов, разработчиков вычислительных машин, радиологов и финансистов в детстве испытывали трудности с чтением. Изобретатели Томас Эдисон и Александр Грейам Белл, предприниматели Чарльз Шваб и Дэвид Нилман, художники Леонардо да Винчи и Огюст Роден, а также ученый, лауреат Нобелевской премии Барух Бенасерраф – необычайно успешные люди, имеющие историю дислексии или родственных расстройств чтения. Что есть в дислексичном мозге такого, что, по-видимому, связано у некоторых людей с несравненными творческими способностями в их профессиях, часто включающих проектирование, пространственные навыки и распознавание моделей? Был ли по-иному организованный мозг человека с дислексией лучше приспособлен к запросам добуквенного прошлого, в котором главное место занимали строительство и исследование мира? Будут ли люди с дислексией лучше приспособлены к визуальному будущему, в котором доминирующую позицию займут технологии? Последние исследования в области визуализации и генетики дают нам очертания очень необычной организации мозга некоторых людей с дислексией, что, возможно, в конце концов позволит объяснить как то, чего они были лишены, так и наше постоянно растущее понимание их преимуществ.

Вопросы устройства мозга человека с дислексией побудили нас обратиться как к эволюционному прошлому, так и к будущему нашего развития, увидеть, что утрачено и что приобретено множеством молодых людей, в значительной степени заменивших книги многомерной, требующей «постоянного частичного внимания» культурой интернета [35]. Каковы последствия внешне безграничной информации для эволюции читающего мозга и для человека как биологического вида? Угрожает ли быстрая, почти мгновенная презентация обширной информации формированию глубинных знаний, требующему больших затрат времени? Недавно Эдвард Теннер, пишущий о технологиях, задал вопрос, способствует ли Google чему-то вроде информационной неграмотности и возможны ли непреднамеренные негативные последствия такого способа обучения: «Будет позором, если блестящая технология закончится угрозой тому интеллекту, который, собственно, и произвел ее на свет» [36].

Размышление над такими вопросами подчеркивает ценность интеллектуальных навыков, развитию которых способствовала грамотность и которые мы не хотим потерять, как раз когда мы, по-видимому, готовы заменить их другими навыками. На две трети эта книга основана на научных данных, а на одну треть – на личных наблюдениях и всей достоверной информации, которую мне удалось отыскать, о том, насколько упорно мы как общество должны работать, чтобы сохранить развитие конкретных аспектов чтения, как для этого поколения, так и для будущих. Я докажу, что, в отличие от Платона, который со своей двойственностью не мог выбрать между устным языком и грамотностью, нам не нужно выбирать между двумя моделями коммуникации. Вместо этого мы должны быть начеку, чтобы не утратить важнейших творческих возможностей умеющего читать мозга, когда добавляем к своему интеллектуальному репертуару новые возможности.

Однако, подобно Прусту, я могу повести читателя только до определенных пределов в области приобретенных или данных изначально знаний. Последняя глава моей книги выходит за рамки информации, которая нам доступна, в те области, где пока нами руководят интуиция и экстраполяция. К концу этого исследования умеющего читать мозга то, что нам известно о величайшем когнитивном чуде, происходящем каждый раз, когда человеческое существо начинает учиться читать, будет в распоряжении каждого читателя, который сможет сохранить это знание и развить его.

2. Как мозг приспособился к чтению: первые системы письма

И вот я самонадеянно перехожу от истории себя как читателя к истории самого процесса чтения. Или скорее к истории о чтении – состоящей из разных личных обстоятельств, – наверняка это будет всего лишь одна из возможных историй, какой бы отстраненной она ни была. Возможно, в конце концов, история чтения – это история читателей [8 - Здесь и далее «История чтения» Альберто Мангуэля (так в русском издании «Истории чтения» – Екатеринбург: У-Фактория, 2008; чаще – Мангель) цит. в пер. М. Юнгер.] [1].

    Альберто Мангуэль

Изобретение письма, которое происходило автономно в самых отдаленных частях света и в разное время, иногда даже в Новое время, должно рассматриваться как одно из высших интеллектуальных достижений человечества. Без письма человеческую культуру в том виде, в каком она нам известна, просто невозможно себе представить [2].

    О. Тзен и В. Ван

Маленькие токены [9 - Токены – глиняные фишки разных форм и размеров, которые использовались в древних системах счета, например шумерской. – Прим. пер.] в контейнерах из обожженной глины, замысловатые разноцветные узелки на бечевке в индейском кипу (см. рис. 2.1), изящные рисунки, нацарапанные на черепашьих панцирях: за последние 10 000 лет первые системы письма принимали удивительно различные виды и формы в разных местах Земли. Недавно в толще земли в пещере Бломбос в Южной Африке были найдены нарисованные на камнях перекрещенные линии, которым, по мнению ученых, 77 000 лет. Может оказаться, что это еще более ранние свидетельства первых попыток человека «читать» [3].

Рис. 2.1. Пример индейского кипу

Когда бы и как это ни произошло, чтение, несомненно, не просто «случилось». В истории чтения отражается совокупность целого ряда скачков когнитивного и языкового развития, происходивших параллельно с мощными культурными изменениями. Красочная, скачкообразная история письма помогает понять, чему пришлось научиться нашему мозгу, раз за разом продвигаясь вперед на один новый процесс и новое знание. Это история того, как мы учились читать и как различные формы письма вызывали различные адаптации первоначальных структур мозга, а в ходе этих адаптаций помогли изменить наш способ мышления. С точки зрения современных изменений в способах коммуникации история письма предлагает уникальное свидетельство, как каждая система письма вносила что-то особенное в интеллектуальное развитие нашего биологического вида.

В каждой из известных систем письмо начиналось с двух или более прозрений. Сначала возникала новая форма символической репрезентации, на один уровень абстракции выше, чем более ранние рисунки: потрясающее открытие, что простые, нарисованные на глиняных табличках, камнях или черепашьих панцирях линии могут обозначать либо что-то конкретное в окружающем мире, например овцу, либо что-то абстрактное, например число или ответ оракула. Со вторым прорывом приходило осознание того, что систему символов можно использовать для общения, преодолевающего время и пространство, сохраняя слова и мысли конкретного человека или целой культуры. Третье прозрение, с лингвистической точки зрения самое абстрактное, произошло не везде: звуко-символьное соответствие отображает ошеломляющее понимание, что все слова на самом деле состоят из маленьких отдельных звуков и что символы могут физически обозначать каждый из этих звуков для каждого слова. Исследование того, как некоторые наши предки совершали эти скачки к раннему письму, служит нам уникальным объективом, через который можно рассмотреть себя. Понимание истоков нового процесса помогает нам, по выражению Терри Дикона, увидеть, «как это работает» [4]. Понимание того, как это работает, в свою очередь, поможет нам осознать, чем мы обладаем и что нам необходимо сохранить.

Сначала несколько слов о «первых»

Можно обнаружить не менее трех зафиксированных примеров усилий нескольких властителей обнаружить, какой язык был первым на Земле. Геродот рассказывает, что египетский царь Псамметих I (664–610 до нашей эры) приказал изолировать двух новорожденных младенцев в хижине пастуха, чтобы они не могли ни контактировать с людьми (кроме пастуха, который ежедневно приносил им молоко и пищу), ни слышать человеческую речь [5]. Псамметих полагал, что первые слова, произнесенные этими детьми, будут словами первого языка человечества – умное предположение, хотя и ложное. Со временем один из младенцев выкрикнул слово bekos, которое на фригийском языке означает «хлеб». Это единственное слово легло в основу существовавшего длительное время убеждения, что фригийский язык, на котором говорили в Северо-Западной Анатолии, был праязыком человечества.

Спустя столетия король Шотландии Яков IV провел подобный эксперимент, но с другими, очень интересными результатами: младенцы заговорили «на очень хорошем иврите». На европейском континенте Фридрих II Штауфен провел еще один, к сожалению, более жестокий эксперимент с двумя детьми: оба ребенка умерли, так и не заговорив.

Возможно, мы никогда точно не узнаем, какой из устных языков был первым, и еще больше вопросов возникает по поводу того, какой письменный язык был первым. Проще, однако, ответить на вопросы, было ли письмо изобретено лишь однажды или это случалось несколько раз [6]. В этой главе мы проследим развитие нескольких систем письма и узнаем, как люди научились читать все подряд, начиная с маленьких токенов до «костей дракона» [10 - «Кости дракона» – древнекитайские «гадательные» кости с вырезанными на них знаками. – Прим. пер.], за период с 6-го тысячелетия до 1-го тысячелетия до нашей эры. В основе этой любопытной истории лежит менее очевидная история адаптации и изменений мозга. С появлением каждой новой системы письма со своими характерными и все более сложными запросами нейронная сеть мозга преобразовывалась, вызывая увеличение репертуара интеллектуальных способностей человека и огромные, поразительные прорывы мышления.

Первая «эврика» письма: символическая репрезентация

Просто взглянув на таблички, мы продлили память о начале времен, сохранили мысль, автора которой давно нет, и стали участниками акта творения, которому не будет конца, пока то, что написано, будут видеть, расшифровывать, читать [7].

    Альберто Мангуэль

Случайное открытие маленьких, не больше двухрублевой монеты, кусочков глины отмечает рождение современных попыток узнать историю письма. Некоторые из этих кусочков, называемых токенами, были сложены в глиняные контейнеры (см. рис. 2.2), на которых было изображено то, что находится внутри. Теперь мы знаем, что эти маленькие фишки датируются периодом между 8000 и 4000 годами до нашей эры и что они образовывали нечто вроде системы учета, которая использовалась во многих частях Древнего мира. Сначала токены регистрировали количество проданных или купленных товаров, например овец, коз и сосудов вина. Замечательная ирония когнитивного роста нашего биологического вида состоит в том, что мир букв, возможно, начинался как способ отображения мира чисел [8].

Развитие чисел и букв способствовало одновременному развитию древнего хозяйства и интеллектуальных навыков наших предков. Впервые стало возможным сосчитать «запасы» (овец, коз, сосуды с вином), не обязательно имея их перед глазами. Появились долговременные записи (предшественники хранимых данных), и это сопровождалось развитием новых когнитивных способностей. Например, наряду с наскальными рисунками (такими как во Франции и Испании) токены отражали появление новой человеческой способности: некоторой формы символической репрезентации, в которой объекты могли символизироваться метками для глаз. Чтобы «прочитать» символ, требовалось задействовать два набора новых связей: когнитивно-лингвистический и церебральный (мозговой). Между уже установившимися нейронными схемами, обслуживающими зрение, язык и концептуализацию, появились новые связи, а новые ретинотопические пути – между глазами и специализированными зрительными областями – закреплялись за метками маленьких токенов.