скачать книгу бесплатно
Раздеваясь на ходу, подхожу к кровати и ложусь на свою половину. Ринн сонно обнимает меня.
– Пройтись выходила, – отвечаю я, но Ринн уже спит.
Глава 26
Помаленьку выздоравливаю, и меня снова выгоняют на работу. Опять поднимаю и опускаю знакомые металлические решётки, сквозь которые течёт всё тот же мутный поток расплавленных минералов.
И снова Фейн мой напарник. Сначала я боялась, что он встретит меня бурными изъявлениями благодарности или начнёт жалеть, или ещё хуже – будет терзаться угрызениями совести и винить себя. Но ничего подобного. Фейн приветствует меня застенчивой улыбкой. В первый раз вижу, как он улыбается. Потом, ни слова не говоря, берётся за работу. Он опускает, я поднимаю, он поднимает, я опускаю. Сегодня особо не напрягаюсь и позволяю Фейну задавать удобный для него темп. Больше не чувствую необходимости нарочно себя мучить. Я и так измучена.
Проходит некоторое время, и вдруг изо рта будто сами собой начинают литься слова. Я больше не могу молчать. Теперь былая необщительность кажется мне глупой. Жизнь продолжается, и я не намерена проводить её в одиночестве. Разрываюсь от потребности что-то сказать, что угодно. Поэтому выпаливаю:
– У меня сын твоего возраста.
Фейн, наблюдавший за серой жижей, льющейся по траншее, вскидывает удивительно густые ресницы.
– Какое есть его имя?
– Джей. Он младший офицер в эскаранской армии.
Тут надо бы чувствовать гордость, но ощущаю лишь страх. Что ж, я уже привыкла.
– Можно спросить, какое есть твоё имя?
– Орна.
Фейн молчит. Я продолжаю. Начав, остановиться уже не могу. Я вообще-то от природы разговорчивая, и теперь дамбу наконец прорвало. Я хочу говорить.
– Ты Дитя Солнца, да? – напрямик уточняю я.
– Нас ещё зовут Далёкие. Мы на наш язык зовём себя Сура Сао.
При последних словах его странный горловой акцент становится особенно явным.
– А правда, что вы живёте на поверхности? И никогда не спускаетесь под землю?
Фейн смеётся:
– Неправда. Бывает, спускаемся. Да, мы живём на поверхность, под небо. Охотимся на звери, а звери – на нас. Едим растения Каллеспы, путешествуем иногда. Но у нас тоже есть дома, как ваши, мы живём в пещеры и строим города.
Фейн поднимает голову к потолку кузницы, который в дыму и не разглядишь.
– Гой-шью начинается, – грустно произносит он. – Скоро мои люди перейдут на другое место.
– Что начинается?
– Сезон ночей.
– А у нас он называется сезон спор, – рассказываю я. – Начинает дуть ветер, и грибы размножаются. В середине сезона спор становится так много, что кое-где их из моря вёдрами вылавливают.
– Понимаю, – говорит Фейн. – Можно тебя просить? Если буду плохо говорить ваш язык, исправляй. С тобой говорить полезнее, чем с мучителем.
– Ты, наверное, хотел сказать – с учителем, – усмехаюсь я. – Мучитель – это тот, кто кого-то мучает. Хотя, конечно, и такие учителя бывают.
Фейн улыбается:
– Видишь? Уже учусь. Хочу первый из наших поступить в университет в Бри Атке.
– В Бри Атке? В эскаранский университет?
– Конечно. Где ещё есть Бри Атка?
– Произведёшь фурор, – говорю я. Фейн не понимает. Говорю проще и медленнее: – Все очень удивятся.
– Понимаю.
– Кое-кто из наших вообще не верит, что ваш народ существует.
Фейна это смешит. Его смех заставляет остановиться проходящего мимо охранника. Тот рявкает на Фейна по-гуртски, чтобы тот не отвлекался от работы. Фейн с пристыженным видом берётся за дело, весёлости как не бывало. Но когда охранник отходит и скрывается в темноте кузницы, Фейн поднимает голову и хитро улыбается мне. Невольно улыбаюсь в ответ. Уж и не припомню, когда в последний раз это делала.
– У нас рассказывают историю про ваших людей, – начинает Фейн. – Давным-давно все люди жили наверху. Гурта, эскаранцы, Дети Солнца, банчу, хааду. Все были одна раса, с'тани. У вас это слово значит «старики», но это не очень правильно. С'тани были большой урод…
– Народ, – механически поправляю я. И тут же качаю головой, удивляясь самой себе. – Извини. Всё, молчу.
– Я хочу, чтобы ты исправляла.
– Так ты никогда свою историю не расскажешь. Будем застревать на каждой ошибке. Давай я тебя потом учить буду. А сейчас просто говори.
Мальчик так удивился, что даже замер, и я сбилась с ритма.
– Будешь меня учить? – переспрашивает он.
И только тогда осознаю, что предложила давать ему уроки. Причём абсолютно искренне и добровольно.
Всё больше становлюсь похожа на себя прежнюю. Как будто изнутри отторгается некое инородное тело, душевная заноза. Несмотря на боль, тело моё кажется более лёгким и подвижным, чем раньше. Чувства обострились. Больше не кажусь себе отстранённым наблюдателем, следящим со стороны за всем, что творится вокруг.
Кажется, что прекращать горевать – предательство. Но на самом деле я всё ещё горюю. Стоит только подумать о Ринне, и грудь сжимается так, что начинаю задыхаться. Но теперь горе не разрушает меня изнутри. Внутри начинает возникать что-то новое. Я это чувствую, но как назвать, пока не знаю.
А ещё у меня есть Джей. Он сейчас где-то на фронте. А дома в ящике спрятано письмо для него. Письмо, о котором никто, кроме меня, не знает.
– Ты нормально? – беспокоится Фейн. Я уже долго молчу.
– Нормально, – отзываюсь я. – Значит, договорились? Буду тебя учить.
– А я тебя научу про с'тани, но потом, – говорит Фейн. Он понял, что сейчас голова у меня занята другим и слушать внимательно я всё равно не смогу. Поразительная чуткость у этого паренька.
Некоторое время работаем молча, и я в первый раз по-настоящему задумываюсь – какая всё-таки цель у нашей работы? Не может быть, чтобы никакой, как мне раньше казалось. Может быть, поднимая и опуская решётки, мы дробим твёрдые части отходов? Или просто взбалтываем их, чтобы не свернулись? Я не учёный, во всех этих тонкостях не разбираюсь. Но вдруг мне становится очень любопытно. Как-то неохота делать то, смысла чего не понимаешь. Это раньше мне было всё равно, а теперь ситуация поменялась.
На следующий оборот Гендак вызывает меня снова. На этот раз обходится без вступления с битьём и одиночным заключением. Очень любезно с его стороны. Вооружённые ножами охранники ведут меня в его кабинет. Там меня снова пристёгивают к креслу. Убедившись, что я привязана надёжно, охранники уходят. Но Гендак всё равно старается ко мне не приближаться. Сидит на расстоянии. Не хочет рисковать.
– Почему вы только со мной разговариваете? – спрашиваю я.
– Вы необычный человек. Женщина из Кадрового состава. У вас женщины редко участвуют в битвах.
– Кадровый состав – это особый случай. Нам дают разные поручения, иногда и на фронт отправляют.
– И много у вас женщин?
– Несколько, – отвечаю я. В этот раз у меня нет ни малейшего желания подстраиваться под Гендака. Он явно усыпляет мою бдительность, задавая вопросы, ответ на которые мог бы узнать и сам. Гендак хочет, чтобы я утратила бдительность, начала доверять ему. Скоро заведёт разговор на более серьёзные темы. Решаю взять инициативу в свои руки.
– Я тут единственная женщина. Почему?
– Мы не берём в плен взрослых женщин. Если во время набегов берём в плен девочек, они становятся рабынями. Вырастают в наших домах и становятся служанками. У нас таких слуг много.
Интересно. Я ни одной не видела. Должно быть, в тюрьме они не работают.
– А взрослых женщин, значит, не похищаете?
– Нет, только убиваем. Женщин в тюрьме содержать слишком сложно. Из-за них среди мужчин возникают беспорядки.
– А почему для меня сделали исключение?
– Я уже сказал – вы необычная. Солдаты растерялись. Не знали, как с вами поступить. Вот и привезли вас сюда. – Гендак задумчиво хрустит костяшками пальцев. – Вы до сих пор живы только благодаря мне. Многие предпочли бы от вас избавиться. Вы уже доставили нам немало проблем.
– Так отселите меня в отдельную камеру, – предлагаю я. А что, это мысль. Чем меньше охраны, тем легче сбежать.
– К сожалению, не получится. На такое моего влияния не хватит.
Снова умолкаем. Смотрю на Гендака. Жду, что он скажет.
– Вы должны понять – в нашем обществе строго наказываются люди, нарушающие законы. А всё эскаранское – одежда, политика, сексуальная невоздержанность… По уровню культуры вы стоите не выше животных. Дело не в том, что гурта жестоки. Просто вас принято рассматривать как отсталых, неразвитых.
Понимаю, что Гендак просто пытается объяснить поведение моих тюремщиков с объективной позиции, но ответ мой звучит ядовито.
– Мы не нарушаем ваши законы, – говорю я. – У нас они даже за законы не считаются. Ваши порядки – полный бред, у себя мы их устанавливать не намерены.
Гендак мрачнеет. Его разозлили мои уничижительные высказывания об их самом уважаемом и почитаемом руководителе.
– Да, конечно, для вас значение имеют одни лишь деньги. Кто богаче – тот и сильнее. Такова ваша плутократия. Вашим обществом правят купцы, позабывшие о морали.
– А вашему обществу смелости не хватает хоть на шаг отступить от традиций. Слова первого человека, который написал о своих взглядах в книге, превратили в законы. Объясните, как могут люди с такими развитыми культурой и искусствами быть настолько отсталыми в юридических вопросах?
У Гендака так и рвётся с языка сердитый ответ, но он понимает, что я его провоцирую. Я вижу, как он сдерживается. Слова Гендака звучат холодно, однако без малейшей злобы.
– А если бы всё было наоборот и эскаранцы захватили гуртскую женщину? Как бы вы с ней обошлись?
– Трудно сказать, – отвечаю я. – Ведь у ваших женщин есть милая привычка совершать самоубийства, лишь бы не сдаваться в плен.
– Эта традиция называется маацу. Они скорее готовы умереть, чем быть обесчещенными. Таков их выбор. В этом истинное благородство гуртских женщин.
– Да уж, очень благородное. Слышала, на совершеннолетие вы дарите девушкам склянку с ядом, чтобы они вешали её на цепочку и носили на шее. А что будет, если в момент опасности женщина своей склянкой не воспользуется?
Можно подумать, я и так не знаю.
– Её либо изгонят, либо казнят.
Приподнимаю брови и многозначительно гляжу на Гендака.
– Долг гуртской женщины – сделать всё возможное, дабы не покрыть себя позором, – произносит он.
– А как определить, что позор, а что – нет?
– По законам, – поясняет Гендак.
– Ну конечно, – киваю я. – Правитель Маал предусмотрел все случаи жизни. Что носить, как совершать ритуалы, как себя вести, каким оружием пользоваться, какие слова произносить в разных ситуациях, на каких женщинах жениться… Когда уж ваши люди научатся жить своим умом?
– Вы читали законы? – удивлённо восклицает Гендак.
– В переводе, – вру я. На самом деле я прочла оригинал, от корки до корки. Книга представляет собой перечисление правил, регулирующих все стороны жизни гурта. Сочинил их древний гуртский диктатор, и за неисполнение законов полагаются жестокие наказания. Династия Маала включает в себя двадцать пять поколений. Только недавно она прекратила своё существование в силу естественных причин. Каждый потомок следил за тем, чтобы законы продолжали соблюдаться и впредь. Со временем их соблюдение превратилось в непременное условие жизни общества. Спорить с ними или пытаться изменить в настоящее время – чуть ли не святотатство. Традиции поддерживаются Старейшинами и Законниками, да и наказания, насколько мне известно, ничуть не смягчились. С гурта обсуждать преимущества и недостатки законов Маала бесполезно. Они для них уже настолько естественны, что гурта вообще не понимают, как можно жить по-другому.
Гендак молча разглядывает меня. К его долгим паузам я уже привыкла. Разговаривать с ним я не против, но он ничего от меня не узнает. Наоборот, сама постараюсь что-нибудь вызнать. Может, Гендаку и правда интересно услышать мою точку зрения, а может, он собирает информацию, чтобы потом использовать её против нас. Пока я согласна ему подыграть. Кроме того, Гендак ясно дал понять: буду упрямиться – потеряю его защиту. А если это случится, мне тут и пяти минут не выжить.
– Расскажите, кто такие Должники.
– Должник – это человек, который обязуется оплатить свой долг перед кланом пожизненным служением, – осторожно отвечаю я. – Например, человек берёт у клана деньги в долг или просит о какой-то услуге. Он должен возвратить клану соответствующую сумму или оказать соответствующую услугу, а если человек этого не сделал, он принимает на себя пожизненное служение. Чем больше долг, тем больше поколений в семье должны служить клану. Мой долг распространяется только на одно поколение, на меня. А в самых серьёзных случаях служить обязаны по семь поколений.
– Значит, у вас в Эскаране дети с рождения становятся рабами? Кстати, а у вас самой есть дети?
– Нет, – отвечаю я. Не собираюсь рассказывать этому человеку ни про Джея, ни про Ринна. Этого он из меня не вытянет. – Пожизненное служение – дело добровольное, никто никого не принуждает. Это сознательный выбор.
– Но у ребёнка нет выбора.
Вспоминаю Ринна. Он был как раз одним из тех, к кому пожизненное служение перешло по наследству. Его это всегда злило.
– Выбор, сделанный родными и близкими, влияет на жизнь любого ребёнка, и с этим ничего не поделаешь.
– И за что же вас заставили принять это пожизненное служение?
– Никто меня не заставлял, я сама решила. Клан Каракасса оказал мне величайшую услугу, когда мне было десять лет. За это я поклялась служить им всю жизнь.
В моем голосе невольно звучит гордость. Поворачиваюсь в кресле, чтобы Гендак мог видеть моё голое плечо.
– Этот знак – символ клана, которому я поклялась в верности. Тот, что на лице, означает, что я – Должница. Ни один другой клан не даст мне работу. Даже самую чёрную. Никто не рискнёт, побоятся. Поссориться с кланом Каракасса – значит с голоду умереть.
Гендак откидывается на спинку кресла и изучает меня своими бледными, мёртвыми гуртскими глазами. Некоторые романтичные дураки считают гурта элегантными, изящными, наделёнными особым обаянием. Я же вижу только нездоровую бледность, и глаза у них будто плёнкой затянуты. И ничего поэтического в их напевной речи нет. Наоборот, звуки на редкость отвратительные и вдобавок зловещие. Значит, если поймёшь врага, легче будет с ним поладить? Я понимаю гурта как никто другой и от этого ненавижу их только сильнее. Ринн бы, как всегда, сказал что-нибудь правильное. Например, так – ты замечаешь только то, что хочешь. А хочешь ты их всех ненавидеть за то, что они с тобой сделали. Это и раньше было правдой, а теперь – тем более.
– Стало быть, у вас существует система долгового рабства. Для нас это такая же дикость, как для вас – наши порядки, – задумчиво произносит Гендак. – Мы, по крайней мере, не порабощаем своих же соотечественников. Впрочем, допускаю, что нет хороших и плохих народов, всё дело в точке зрения.
– Нет, – возражаю я. – Всё в дело в том, кто одержит победу. Кто победит, тот и прав.
